Орлиное гнездо

Утром Василика проснулась одна – и смутно удивилась, а потом затосковала при виде узкого зарешеченного оконца, как в темнице, глухих ковров и толстых белых стен. Она как будто была укрыта снегом, засыпавшим Турцию и Валахию, – заживо погребена… Потом в ее спальню впорхнули две веселые улыбающиеся служанки. Видели ее пробуждение? Конечно: за нею здесь, должно быть, глаз да глаз… Как тяжело быть госпожой, даже такой вот обманной княжной - ведь князья живут так же, у целого мира на виду! Служанки, щебеча о чем-то между собой, чего Василика все еще не могла разобрать, подхватили ее под руки и, как ребенка, повели в купальню. Ею занимались долго – и, кажется, в собственное свое удовольствие: Василика не знала до сих пор, что женщинам может быть так приятно разглядывать и обхаживать другую женщину. Ее оттирали мочалкой, после жаркой ванны погружали в прохладную, потом, уложив на скамью, растирали и поколачивали ее тело, как когда-то в банях Тырговиште на глазах Василики делали с княгиней. Потом ее ополоснули ароматной водой и умастили маслами с ног до головы. Служанки что-то сказали о Василике над ее головой, и валашка в этот раз поняла, что они хвалят ее: ее сравнивали с каким-то лакомством. Точно она сладкий пирог – проглотил и нет! Потом ее обрядили в вышитую рубашку, оставлявшую обнаженным живот, тончайшие нижние штаны и привычные уже шелковые шаровары. Василика подумала, что прикроет живот кушаком, за которым носит нож, - если этот нож не отберут, пока ее нет. Но едва ли слуги найдут оружие в ее постели так скоро. А потом ее вывели из бань и усадили на какой-то каменный помост; и оставили одну. Василика уже испугалась, что хозяева замыслили что-то дурное, - как вдруг обе служанки вернулись, сияя еще большей радостью. В руках у одной блестела длинная игла. Василика вскрикнула от страха, но турчанка успокоительно заворковала и обвела пальцем ее ухо: и пленница догадалась, что с ней сейчас сделают. Что ж, это еще не так страшно. Она дважды перетерпела резкую боль, закусив губу, - а потом в проколотые уши сразу же вдели золотые серьги-кольца. Уши распухли и горели, как будто их надрали за провинность; но руки у служанок были умелые, и Василика чувствовала, что это скоро пройдет... Что за насмешки? Наряжать ее, как куклу, обвешивать драгоценностями, которые никогда не будут ей принадлежать! Уж лучше бы оставили в том тряпье, в котором она спаслась из Тырговиште! Потом ее под руки проводили обратно в спальню и, усадив на подушки, наложили краску на лицо. Надели золотые браслеты на руки – и на ноги тоже. Ножные браслеты были даже с колокольчиками, и звенели при каждом движении, как сбруя дорогой лошади под турецким пашой… Сколько бы дали на рынке за нее? Василика чувствовала, что вот-вот заплачет от стыда, - и крепилась только потому, что здесь были турчанки, которые прислуживали ей, но на самом деле были хозяйки в этом доме и полные хозяйки над ней… Ей дали зеркало, и Василика отбросила его, даже не посмотревшись. Турчанки огорченно ахнули, но обиду проглотили: должно быть, им велели сносить ее выходки – до поры до времени. Ей принесли еду: жареного голубя, белые лепешки, ароматную воду, сдобренную розовым маслом, и какую-то прозрачную липкую сладость. Василика стала есть только тогда, когда турчанки ушли. Но не тотчас: прежде всего она удостоверилась, что ее нож никуда не делся, и заткнула его себе за пояс - и прикрыв наготу, и вооружившись сразу. Когда она наелась и попыталась пройтись по комнате в своем уборе, то услышала, что звон колокольцев сопровождает каждый ее шаг. Какие хитрые дьяволы! Василика попыталась открепить браслеты, и быстро нашла замочки; но потом подумала, что если она избавится от позорных украшений, то это немедля будет замечено – и ее накажут. Нет: уж лучше потерпеть, пока ей некуда деваться. Стоило ей сесть и задуматься о своем положении, как вошел Абдулмунсиф. Он взял ее за руки и крепко поцеловал в губы. Засмеялся и сравнил с тою же сладостью, которую она только что ела… - Нравится ли тебе здесь? – спросил он. Василика вытянула ноги и тряхнула браслетами. - Что это? – воскликнула она. Турок улыбнулся. - Это мой подарок тебе, - сказал он. – Дорогая работа! Разве не красиво? - Что я за боярыня, чтобы делать мне такие подарки, - пробормотала Василика, не зная, куда деваться от стыда. - Ты моя гостья, - сказал Штефан, поглаживая ее по щеке. – Ты можешь сделать с этими вещами все, что хочешь, - хоть подарить другому или продать! Он засмеялся. Василика уставилась на него, точно ее ударили хлыстом. Подарить или продать! Да она шагу отсюда ступить не может! - Какой позор для меня быть здесь, - тоскуя, сказала валашка. Ее рука легла на рукоять ножа, и рука турка легла сверху. Обе руки сжались на рукояти; потом Штефан ласково отнял ладонь Василики от оружия и прижал ее к своей груди. Сердце его билось сильно, горячо. - В чем же позор? – спросил ее господин. – Разве тебя здесь оскорбляли? Били? Василика покачала головой, не поднимая глаз. Турок отвел прядь волос с ее лица. - Разве во дворце ты не была рабой? – спросил он. – Разве не были твои князья вольны в твоей жизни и смерти – и не могли жестоко казнить за любую вину или даже без всякой вины? Василика промолчала. Да, конечно, все было так: конечно, ее могли предать смерти за любую вину или даже безвинно… но сравнивать ее положение в Валахии со здешним было как сравнивать небо с землей! И Штефан это, конечно, понимал – но молчал, точно в насмешку. - И мне нужно смириться, - прошептала она. - Всем приходится смиряться, - ответил турок. – Каждому… каждому Бог предназначил свое место! Василика опустила глаза. - Я сниму эти браслеты, - прошептала она. - Сними, - спокойно согласился Штефан. Василика сняла ножные браслеты, но те, что на руках, оставила. Штефан улыбнулся. - Хочешь сейчас поучиться по-турецки? - Нет, - угрюмо ответила она. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне еще о князе Владе. Как он жил здесь? "Как ястреб на привязи, рвущийся лететь и убивать", - подумал турок. Обняв Василику, он привлек ее к себе. - Мы с ним ровесники, - начал Штефан; а Василика, вздрогнув, подумала: Дракула жив и поныне. – Мы учились у одного аги… Наставника, - объяснил турок. – Влад был прилежнейший из прилежных учеников, и в классе он никогда не шалил, как другие дети, а слушал учителя очень внимательно. Абдулмунсиф улыбнулся. - Как будто князь Дракула сам был священной книгой, в которую записывают поучения. Смеялся он редко и говорил немного; но когда говорил, его ум удивлял даже старших. Василика почти ничего не запомнила о старшем Дракуле, кроме огненного выпуклого взора и страха всех людей перед ним: но сейчас, слушая своего господина, Василика могла вообразить себе, каков был юный князь, так ясно, точно сама знала его в годы плена. - А пытки? – трепетно спросила валашка. – Разве князя Дракулу не мучили… это все неправда? - Однажды… его отправили в школу наказаний, - словно бы с неохотой ответил Штефан. – Там учат палачей. Василика ахнула. - В наказание? - Князь что-то сотворил, в чем не признался мне и никому из товарищей, - или провинился его отец Дракул, отдавший Влада с братом в заложники, - не глядя на нее, сказал Штефан. – Но это неважно. Палачи нужны любой стране, чтобы в ней сохранялся порядок, - и князь Дракула получил свой урок... Пытки в нашей стране – большое искусство… Тут он словно бы спохватился, что его слушает девушка, побледневшая от ужаса. Улыбнувшись, Штефан поцеловал Василику в макушку. - Успокойся. Тебя это не коснется! - Мне все равно, - ответила Василика. - Ты очень храбрая девушка, - сказал ее хозяин. Василика опустила глаза. - Ты хотел заняться со мной турецким языком. - Да, - немедленно согласился Штефан. – Давай приступим. И они занимались живо и даже радостно: Штефан радовался быстрым успехам своей ученицы, а Василика своим собственным. Это помогало забыть, кто и что она здесь, в Эдирне. Потом Штефан сказал: - Я научу тебя читать и писать по-турецки – так нам обоим будет легче. Скоро твоей памяти будет мало, чтобы запоминать мои уроки. Василика кивнула. - Спасибо. Они долго сидели вдвоем, плечо к плечу; Штефан держал руку невольницы и поглаживал ее пальцы. Девушке стало жарко: ей казалось, что сила этого мужчины вливается в нее через пожатие. Она захотела отнять руку. Но турок не позволил ей отстраниться. Обняв Василику одной рукой за плечи, другой Абдулмунсиф стал ласкать ее. Василика затрепетала, когда он коснулся ее груди; и рванулась из его объятий, когда горячие пальцы турка скользнули вниз, за пояс ее нижних штанов. - Тише, - шепнул любовник. Он прикасался к ней так, как служанки в бане, - только делал это еще бесстыдней и с неизмеримо большим наслаждением. Василика, потеряв голову от смятения и желания, откинулась Абдулмунсифу на грудь. Ей казалось, что она и этот человек, который держит ее и ласкает, уносятся в небо и заполняют его собою. Абдулмунсиф зажал наложнице рот, чтобы она не закричала; Василика громко всхлипнула, пытаясь оторвать его пальцы от лица. - Как ты мог… Я теперь умру! Она плакала и тряслась в его объятиях. - Отчего ты умрешь? – ласково спросил Штефан. Взяв Василику за подбородок, он заставил ее посмотреть на себя. – Разве ты не сотворена женщиной, как я мужчиной? Бог сотворил нас такими, какие мы есть. - Это грешно даже мужу, - зажмурившись, прошептала Василика. – А уж тебе… Он сжал ее плечи. - Ты думаешь, что когда-нибудь сможешь принадлежать другому мужчине, кроме меня? – спросил Штефан с неожиданной суровостью. Девица затихла. - Нет, - сказала Василика. Конечно, нет! Разве сможет она когда-нибудь посмотреть другому мужчине в глаза – после того, что Штефан делал с ней? - Ну вот и хорошо, - ласково ответил турок. Он вздохнул, сжав ее пальцы. – Бог сотворил нас такими, какие мы есть, - повторил ее господин. Василика молчала, с несчастным и потерянным лицом. Штефан положил ей руку на плечо. - Ты была бы несчастна, если бы вышла замуж в своей стране, - серьезно сказал он. Василика встрепенулась. - Как ты можешь знать! - Я знаю, - спокойно ответил ее господин. Он улыбнулся и хлопнул в ладоши. – Здесь твоя судьба! Взяв ее лицо в ладони, Штефан посмотрел ей в глаза. - Ты Фатиха – покорительница! Такой воительницей была твоя госпожа, но она была княгиня; а ты только раба… - Ты сделал меня… воительницей, - мрачно ответила валашка. – Я такой не была! - Значит, на то воля Господа, - сказал Штефан. Он усмехнулся. – Разве не так учит Библия? Василика поднялась и отошла от него в угол. Стала, уткнувшись лицом в стену, скрестив руки на груди. - Здесь я раба куда хуже, чем была в Валахии! - Ты не раба, - живо возразил Штефан. Василика в изумлении повернулась к нему. – Ты… маленькая госпожа! – воскликнул прекрасный турок и засмеялся, как будто удачнейшей шутке. Василика подумала, что христианин никогда не поймет неверного - хоть век проживи под одной крышей. - И что ты думаешь делать со мной? В наложницы я не дамся, - заявила валашка. - Бог рассудит, что делать с тобой, - вздохнул Штефан. – Но обещаю, что не стану тебя принуждать… к любви. Он посмотрел ей в глаза, а Василика покраснела. - К любви нельзя принудить! Любовь может только сама прийти! – воскликнула невольница. - Да, ты права, Фатиха, - согласился Штефан. В глазах его искрился смех. – Пока ты будешь жить как моя гостья. А будущее препоручим Богу. Василика кивнула. Больше ничего не остается. Из этого человека можно только клещами вытянуть правду – о том, зачем она ему понадобилась… пока она не знает других людей здесь. - Ты говорил, что познакомишь меня со своей семьей, - сказала валашка. – Когда ты это сделаешь? - Когда это будет… удобно, - нахмурившись, ответил Штефан. – Моя семья живет отдельно от меня, и я возьму тебя с собой, когда они пожелают меня повидать. Василика удивилась, а потом ужаснулась. Значит, он полный хозяин в этом доме? Хотя для нее так даже лучше – другим господам здесь она и вовсе чужая. - Хорошо, - сказала невольница. Василика попросила дать ей какое-нибудь занятие, пока ей нечего больше делать, - хоть шитье: хозяин охотно согласился. Штефан поцеловал ей руку и ушел. Ей принесли дорогих тканей и шелков, а потом кто-то за стеной заиграл на лютне. Василика не видела этого музыканта, как будто попала в волшебное царство. Потом, когда она увлеклась работой, одна из служанок потормошила ее и спросила – не желает ли госпожа научиться танцевать. Василика поняла все, когда служанка показала телом. Василика изумилась; но потом согласилась охотно. Отчего же не потанцевать, если в этом нет стыда? Лень, разливавшаяся по всем членам в гареме, грозила оцепенением и ее разуму. Валашка отложила рукоделие и пошла в комнату, где полнотелая пожилая женщина с густо насурьмленными глазами, которые только и виднелись из-под многих покрывал, стала показывать ей удивительный танец, который женщины танцевали поодиночке, - наставница, несмотря на свои годы, двигалась легко и с наслаждением. Василика стала повторять за ней, и скоро пришла в восторг. - Это как вечная молодость! – воскликнула она, смеясь и хлопая в ладоши. Турчанка ничего не поняла, но засмеялась тоже и погладила ученицу по голове. Василика почувствовала, что ей начинает нравиться жизнь в гареме - как лакомство, которым нельзя объедаться. Она поспешно оборвала танец и попросила увести ее назад, в ее комнаты. Там Василика попыталась прочесть христианскую молитву. Но читать христианские молитвы здесь было все равно что молиться по-турецки в Тырговиште… Сам густой благовонный воздух затыкал рот. "Нет, мой хозяин никак не может быть христианином", - с неожиданной уверенностью подумала Василика. Но он и не мусульманин тоже. Он как будто был и то, и то сразу – принял оба обычая, насколько они подходили ему. Ей принесли чудесный, как в сказке, обед, а потом Василика легко и с удовольствием вздремнула. Тело даже во сне горело радостью. А вечером к ней пришел господин – и под музыку, в облаке курений, тихо, напевно рассказывал ей сказки своей земли и других восточных земель. Когда она научится читать, пообещал Штефан, Василика сможет сама наслаждаться этими историями. У него в доме есть книги, много. Василика заснула в объятиях турка. Еще один день прошел в таких дурманно-радостных занятиях: Штефан к ней не приходил, но Василика беспрестанно вспоминала его. Этого человека нельзя было изгнать из мыслей, даже если изо всех сил захотеть. А на третий день Штефан пришел и радостно сказал, что повезет ее к своей семье – они согласны принять их: его отец, мать и три сестры. - Мои сестры еще малы – и не замужем, поэтому в отцовском доме, - объяснил турок, поняв удивление Василики. А та подумала: цветут же женщины на турецкой земле, если рожают здоровых детей даже под старость.