Орлиное гнездо

Василика вскоре занавесилась покрывалом, хотя три другие женщины из дома ее покровителя – домашние служанки-гречанки – ехали с открытыми лицами. Ее покров словно бы обозначал ее особое положение. Она видела, что Корнел омрачился при виде такой перемены, - хотя знала, сколько горестей у этого человека. Впрочем, теперь было не до терзаний – никому; и Корнел едва ли не более них всех готов был оборонять себя и товарищей в любую минуту. Штефан, казалось, немного отвлекся от сиюминутной опасности, имея такую защиту: он просчитывал будущие и большие опасности. Василика почему-то не ждала, что он заговорит с ней сейчас, - хотя в Стамбуле они много советовались. Однако в дороге господин тронул ее за руку и обратился к ней, совершенно как тогда, когда их спутниками были одни турки. - Василика, мы сейчас поедем к султану. Василика чуть не стала посреди дороги от неожиданности; Годже фыркнула, прядая ушами, чувствуя волнение хозяйки. - Как так? – спросила валашка. – Разве Мехмед не… - Нет, - сосредоточенно ответил Штефан. – В том, что случилось с Стамбулом, рука Аллаха, а не кого-нибудь из нас... и домой нам вернуться нельзя. Нам нужна заступа. - Против ордена? – тихо спросила Василика. - Против ордена, - подтвердил ее господин. – И против моего брата. Орден сейчас может сделаться… нет, уже сделался страшнее султана, - прошептал Штефан. – Орден - союз высоких людей, лишенных страха Божия… я знаю, что это такое. "Ты сам таков, - подумала Василика. – Ты помолился дьяволу, и он сделал тебя свободным – а следом и я уподобилась тебе. Такова воля Господа. Но другая Его воля – не дать таким, как вы, братья-драконы, овладеть христианским миром: потому что от вас придет смерть всем простым людям, которым еще не пришло время освободиться". Штефан внимательно смотрел на нее – и, казалось, слышал, что она думает, не хуже княгини Иоаны. - Ты замечательно умна, - сказал турок. – Счастлив мужчина, имеющий в своей жене такого друга, - потому что другой мужчина всегда ему соперник… Василика отчего-то ощутила укол вины. Она замолчала и не проронила больше ни слова, пока они не добрались до постоялого двора. Василика чувствовала, что Штефан временами подолгу смотрит на нее – просто жжет взглядом; иногда она взглядывала на него в ответ, но и только. Там, где они ночевали, им нельзя было оставаться вместе в комнате – и Василика отчего-то испытала облегчение от такого сознания. Женщине очень трудно было, почти невозможно освободиться при жизни. А уж ей, пленной христианке и валашке, – больше, чем невозможно, как бы ни любил ее Штефан. Ее в этой чужой стране, стране лжи, мужского сладострастия и женского рабства не просто никогда не признают – не увидят то, что она есть. Утром Василика проснулась совсем рано, до света – и вышла во двор. Конечно, она закрыла лицо; но единственный бывший там человек, которому тоже не спалось в такой ранний час, ее узнал. Корнел поднял голову и кивнул ей. Василике понравилось, что он не улыбнулся. - Как ты попала к нему? – спросил валах, не поздоровавшись. Василика улыбнулась под своим покрывалом. - Штефан благороднейший из всех турок, которых я видела, - горячо сказала она. Ей вдруг захотелось излить душу этому витязю, своему сородичу, поскорее – чтобы он все о ней понял. – Мой господин спас меня из княжеских палат в Тырговиште, где я служила княгине… когда… - Когда другие турки захватили наш стольный город, - усмехнулся Корнел. Василика разгневалась. - Ты его совсем не знаешь! Корнел сейчас вел себя как обыкновенный мужчина, он ревновал – вдруг Василика почувствовала, точно лишилась единственного чудесно обретенного друга. Однако такой мужчина никогда не поступит в любви неблагородно. Корнел не смотрел на нее – однако Василика знала, что он с полным вниманием ждет ее слов. - Я его люблю и всегда любить буду, - сказала невольница. Подумала: сейчас витязь взъярится и прикажет ей уйти. Как ужасно непристойно она себя ведет! - Я просто хотела сказать тебе… Корнел наконец взглянул на нее - и вдруг ясно улыбнулся, сразу помолодев и похорошев. - Я понимаю, что ты хотела сказать. Он взял ее за руку, глядя ей в глаза. Не поцеловал эту руку – а только сжал, так крепко, что Василика прослезилась. Потом Корнел поклонился, серьезно и почтительно, - и пошел со двора. Василика несколько мгновений слушала, как хрустят его сапоги, - а потом подалась вперед и окликнула: - Постой! Корнел тут же замер – а потом быстро вернулся к ней. Подошел и остановился, когда между ними оставалось шага два, и посмотрел в глаза. Василика задыхалась под своим покрывалом. - Корнел, - произнесла она: у нее сдавливало горло. – Я порою так хотела бы вернуться назад… Корнел улыбнулся. - Вернуть невинность, - тихо сказал он, не отрывая от нее взгляда. – Опять не ведать, что ты творишь. А уже нельзя… Так, жено? - Так, - сказала Василика. Корнел шагнул ближе и взял ее за руку. - А ведь ты не хочешь, жено, - сказал он через несколько мгновений. – Не хочешь вернуться. Василика сжала губы и мотнула головой. - Это все мое, - сказала она. Корнел кивнул. Как он был на нее похож, как понимал ее – а здесь все люди были не те, хоть порою и казалось, что те! Несколько мгновений валах и валашка молчали, не поднимая глаз друг на друга, - а потом Василика ощутила, как товарищ опять крепко жмет ей руку. - Я сейчас уйду, - сказал он. – От беды. Василика кивнула – и услышала, как удалились его шаги, теперь уже насовсем. Она еще долго стояла там, где Корнел оставил ее, - подняв занавешенное лицо к смутному небу, закрыв глаза и улыбаясь. Если когда-то она бывала истинно счастлива и покойна, если когда-то ей было тепло жить – то только в такие минуты, как с этим сильным, верным человеком. Они задержались на постоялом дворе, по приказу паши. Их предводитель нечасто рассказывал своим людям больше, чем следовало, - но теперь причину задержки следовало узнать всем. - Я выслал вперед разведчиков, - сказал Штефан. – Узнать, где чума и где еще нет чумы. Мой брат с тех пор, как изменил мне, совсем запутал свои следы… Он улыбнулся. Взглянул на Василику – бледную, серьезную, единственную женщину в этом собрании. - А ты не думаешь, господин, что твои разведчики могут принести чуму нам? – громко спросил витязь, которого звали Ливиу. Паша склонил голову. - Если они схватят болезнь, то не успеют ее донести, - с жестокой простотой восточного человека объяснил он валаху, слегка улыбаясь. – Разве ты не видел, как быстро эта чума пожирает людей? Ливиу оставалось только поклониться. - Кроме того, нам нужно узнать наверное, где теперь султан, не оставил ли Эдирне – если чума свирепствует уже и в нашей столице, - прибавил Штефан, скользя белыми пальцами по рыжим усам. Витязи, сидевшие поодаль, загудели, ворочаясь на своих местах. Потом Ливиу снова громко спросил за всех: - Так ты поедешь с докладом к султану? Им до сих пор не верилось в это – как и в то, что сидящий перед ними хитрый, скользкий человек, человек ненавистного им племени теперь единственный, кто может заслонить их от своего султана. - Да, именно так – это мой долг, - сказал Штефан. Потом он распустил всех. Василике, которой так и не удалось заговорить, пришлось пойти к другим женщинам – испуганным служанкам, которым самим нужна была защита. Но вскоре Штефан наведался к ней собственной особой – служанки разбежались, они всегда боялись его; да и сама Василика оробела. - Как ты вошел? Тебе же нельзя сюда, - сказала она. - Большому человеку можно, - ответил он, садясь рядом с нею и обнимая. Василика хотела что-то спросить, но Абдулмунсиф не дал, заглушив все слова и мысли жарким поцелуем. И они снова претворились в два счастливейших существа – всемогущее и всепокорное, всепокорное и всемогущее, - которыми бывали только друг с другом. Потом Абдулмунсиф заговорил, накинув на плечи халат; Василика слушала, обернувшись покрывалом и подобрав ноги. - Я понимаю причины этого предательства, - говорил ее покровитель, обняв ее за плечи – точно она одна могла заменить ему всех потерянных близких. – Моя мать Фериде, наговорившая Абдулкариму против тебя… мой брат ненавидит женщин, однако покорен матери, - вдруг усмехнулся Штефан. – Это часто встречается среди нас. Василика серьезно кивнула. - И то, что ты выше его по положению, – он только ага. - Я всегда был способнее моего брата… а может, удачливее, - сказал Штефан, не глядя на нее. – Может быть, Адриан думает, что я еду к своей славе на его спине. "А ведь так и есть, - вдруг подумала Василика. – Адриан выгораживал тебя перед султаном, Адриан взял на себя заботы о твоем доме… а ты, хотя и моложе его, поднялся выше его и в ордене, и перед лицом Мехмеда!" Но, конечно, она промолчала. Штефан поцеловал ее, а потом обнял. - Как же мне жаль, что я не могу жениться на тебе, - прошептал он. – Здесь я и подавно не могу жениться на тебе как христианин, как ты того заслуживаешь… а по нашему обычаю… - По вашему обычаю я тебе и так все равно что жена, - усмехнулась Василика. Она знала, как легко мусульманину взять себе жену – и разойтись с нею, порою без всякой причины. - Ты мне жена, и это никогда не изменится – таково мое слово, - сурово откликнулся Штефан. Он крепко прижал ее к себе. - Может быть, после… когда кончится это безумие… мы с тобой сочетаемся, и у нас будут дети. У Адриана уже трое сыновей, - шептал турок, укачивая ее, словно своих нерожденных детей. – Как бы я хотел иметь сына от тебя. Он с мольбой посмотрел ей в глаза - и Василика почувствовала, что вот-вот потеряет голову. Она с силой оттолкнула его. - Иди! Иди, пока мы ничего не натворили!.. Штефан несколько мгновений смотрел на свою подругу, тяжело дыша, – а потом, подхватив свою одежду, стремительно вышел; он уронил что-то по дороге и грохнул дверью. А Василика зарыдала, бросившись ничком на постель. Она колотила по ней кулаками и бранилась. Но через несколько мгновений валашка успокоилась и подняла голову, мрачно уставившись вслед Штефану. Она не будет выть так долго и непристойно, как эти турецкие рабыни, которые ничего о себе не понимают. Через два дня разведчики вернулись и доложили, что чума свирепствует на западе, но сам султан не покидал Эдирне. В тот же день отряд, не мешкая, тронулся дальше на север.