Орлиное гнездо

Их было теперь восьмеро – считая одних мужчин, против графа Андраши; но, несмотря на это, Корнел приказал изъять у своего пленника все оружие, стоило им достаточно удалиться от турок. Андраши не сопротивлялся, понимая – тем, что осталось в нем разумного, - что только еще больше унизит себя. Хотя этот человек сейчас не казался опасным противником: скорее больным, которого бесчеловечно подвергли такому обращению. Василика против воли то и дело засматривалась на белое лицо венгра – так напоминавшее ей лицо, которого она никогда больше не увидит. - Тебе его не жалко? – шепнула она Корнелу, когда тот наконец обратил внимание на нее. Корнел пристально посмотрел в ее заплаканные глаза. - Белый рыцарь замечательно это умеет – размягчать человеческие сердца, - сказал витязь. – Но только не мое. Впрочем, Андраши не связывали: на время дневки. Ночью его свяжут. Корнел посмотрел на Василику, сжав губы, - и подумал, что такие безумцы, как Андраши, бывают опаснее здоровых и сильных бойцов, когда ими овладевают демоны. Пока воины разжигали костер, ели и пили, поили лошадей, Василика сидела одна, уткнувшись лбом в колени. Корнелу пришлось потормошить ее и накормить отдельно. Она поела, поблагодарив только кивком. Корнел был рад, что Василика ест и говорит хотя бы немного. Только бы ей не заболеть от тоски – а ведь впереди еще такой долгий путь! Когда они расположились на ночлег, Корнел самолично подошел к графу, чтобы связать его. Не скрывая своих намерений, достал веревку. - Не обессудьте, жупан, - сказал он по-венгерски. Глядя, как просто и серьезно этот валах смотрит на него, Андраши на несколько мгновений потерял дар речи. - Неужели вы настолько способны прощать и смиряться? – прошептал он. – И вы думаете, что я… - И вы способны, - сказал Корнел. Он склонил голову. - Чтобы возвеличиться, порою нужно умалиться, - сказал он. – Вы сделали свое дело, граф. Бог вам воздаст. Но если сейчас поддадитесь сатане… Андраши прикрыл глаза. - Да что вы можете знать, - прошептал он. – Ты думаешь, что сейчас – или что когда-нибудь потом в своей жизни будешь способен понять добро и зло? Княжий отрок! Вечный младенец! Корнел покраснел. - Давай руки, - негромко приказал он. Андраши повернулся к нему спиной и протянул руки. Корнелу вдруг стало не по себе, когда он коснулся бледных тонких кистей; он стянул их плотно, но не слишком туго. Над этим человеком дико было совершать насилие – это неожиданно показалось чем-то невозможным, как если бы какой-нибудь солдат Понтия Пилата вдруг понял ясно, кого возводит на Голгофу. Корнел встряхнул головой и отогнал наваждение. Он затянул узлы на ногах венгра. - Спи, - велел витязь пленнику и отошел туда, где сидела Василика. Бедняжка не могла лечь, пока видела его борьбу с Андраши. - Василика, я лягу рядом с тобой, - тихо предупредил витязь. Василика посмотрела на него, широко раскрыв глаза, - а потом кивнула, не возразив ни словом. Ей никогда не нужно было объяснять лишнего. Корнел лег так близко от нее, чтобы можно было дотянуться рукой; сам же держал руку на эфесе меча. Корнел проснулся посреди ночи – пришло его время заступать в караул. Он ощутил теплое прикосновение к плечу; улыбнулся, охваченный умилением и жалостью сразу. Василика приткнулась к нему во сне. Корнел получше закутал ее в плащ, бережно отвел с лица упавшие на него спутанные каштановые волосы. Василика вздохнула и улыбнулась, не просыпаясь: Корнел печально улыбнулся тоже, понимая, кто ей снится. Он встал и проверил лагерь. Все было спокойно. Граф тоже не шумел – Андраши сидел в стороне от всех со своими связанными руками и ногами, подобно бледной статуе, и неподвижно смотрел куда-то во мрак. Он как будто бы не спал совсем. - Он что, так и не ложился? – спросил Корнел часового Ливиу, охваченный внезапной тревогой. - Представь себе – нет, - ответил витязь, с такой же тревогой. – Так и сидит как сел. Я ему сказал, что нам завтра скакать весь день и его развезет в седле… Ливиу махнул рукой. - Он меня точно и не услышал! Спит он так, что ли! Корнела передернуло. - Ну, ты иди ложись, - велел он Ливиу. Он стал, положив руку на рукоять меча, и устремил взгляд на графа. Через полминуты отвлекся от него, не увидев никаких перемен, - главная угроза сейчас исходила не от Андраши. Корнел посмотрел по сторонам; потом, навострив уши, стал неподвижно. Когда он опять взглянул на венгра, тот уже лежал; и у Корнела, непонятно почему, тоже отлегло от сердца. Приближаться к пленнику витязь не стал. Наутро, вопреки опасениям, Андраши не выказывал чрезмерной усталости – и даже как будто посвежел, оправился за эту ночь. Василика, скакавшая рядом с Корнелом, теперь почти не смотрела на пленника. Он ей перестал нравиться тотчас, как перестал вызывать жалость. Нет, это был не Штефан, совсем не Штефан – только не для нее! К вечеру вдруг пошел снег, рановато для Турции; и хотя снег был не холодный, а мягкий, влажный, этого было уже достаточно для женщин. Корнел заставил их пить вино, которое согрели в котелке. Простудиться насмерть – проще простого! Разрумянившаяся Василика улыбалась Корнелу, хотя благодарила его сдержанно, с опаской. Как же ему было не понимать, чего она боится! Витязю Дракулы стало очень горько. - Мы так приедем только к Рождеству, - чихнув, сказала Василика. Она усмехнулась. – Ведь католическое Рождество такое же, как наше? Корнел кивнул. О, если бы хоть что-нибудь в католичестве было такое же, как у них! Чем дольше Корнел жил в Венгерском королевстве, тем больше понимал, что пропасть между ними непреодолима. Они были "сущности, которые не смешивались" - именно так когда-то сказал князь: когда женился на своей венгерской княгине. Корнелу сделалось жаль Андраши, этого католика, который ушел от такой веры, от которой ни шагу ступить нельзя, - от веры-душегубицы. Не прав ли граф был, требуя легкой смерти? Что ждет его, когда он попадет в руки короля? Но это не ему решать – и даже не ему просить за Андраши: князь Дракула знает лучше и скажет лучше, если потребуется. Какие-то силы хранили их всю дорогу – кроме того, что простудилась и Анастасия, переносившая северную болезнь тяжелее Василики, ничего больше не случилось. Андраши больше не чудил, ложился со всеми. Беглецы пересекли венгерскую границу, когда уже замело все равнины. Им пришлось остановиться на несколько дней на постоялом дворе – из-за Анастасии и двоих венгров, которых тоже прихватил кашель. Василика с трудом переносила грязь и смрад, от которых отвыкла в Турции. - Добрым католикам вера вообще мыться запрещает, - шепнула она Корнелу, невесело улыбаясь. – Кто часто моется, уже еретик! Убежать бы от такой добродетели! Корнел внимательно взглянул на нее. - Здесь ведь холодно, - заметил он. – Не наберешь дров зимой – на мытье-то, если кто бедный. А из благородных господ еретиков много… Он поморщился и замолчал. Нет, они никогда не станут здесь своими. И слава всем святым. - Хорошо, что хоть на холоде не так смердит, - прошептала Василика, натягивая на нос шерстяной шарф. Корнел вдруг подошел к ней совсем близко и взял ее за плечи. - У меня дома всегда чистота, - тихо сказал он. Ласково погладил ее руки; Василика оцепенела, глядя в глаза своего спасителя. - За это меня и считают здесь еретиком, - прибавил витязь. Василика хмыкнула; кровь прилила к щекам. - Ну уж, ты скажешь, Корнел-бей! Больше ничего не получалось от смущения. Корнел опустил руки, но продолжал смотреть ей в лицо. Они до сих пор не говорили еще, где Василика поселится – и какую судьбу ее спаситель уготовил ей. - Ты приглашаешь меня в свой дом? – спросила Василика. Корнел кивнул и опустил глаза. - Тебе все равно некуда больше деваться, - ответил он. – Я мог бы попросить за тебя короля, чтобы тебя взяли во дворец… Василика ахнула. - Я ведь не говорю по-венгерски! И там… Она осеклась. Корнел неприятно рассмеялся. - Да, жено, - сказал он. – Там ты себя не соблюдешь. Уж лучше султанский гарем, чем венгерский двор. Василика закрыла лицо руками. - Корнел, - прошептала она, - я не хочу, чтобы ты тешил себя мыслью, которой тешишь сейчас… Я знаю, что значит для мужчины полюбить. Я не хочу мучить тебя. Если тебе будет трудно со мной… - Я все равно тебя никуда не отошлю, - сурово возразил Корнел. – Что я – упырь, наших жен католикам кидать, как кости? Он замолчал, видя, как побледнела спасенная. Улыбнулся ей, от души желая успокоить – и понимая, что не получится. - Насильничать я никогда не буду, - мягко сказал витязь. Он бы обнял ее, но понимал, что Василика испугается. Если бы он только мог показать ей свою душу, показать, что на свете бывает нерушимая верность! Но теперь – как она поверит? - Я на самом деле нечасто бываю дома, - сказал Корнел. – У меня там сын… малыш, один… Он помрачнел. - Я бы помогла тебе с твоим сыном, - с осторожностью сказала Василика. Корнел улыбнулся, не глядя на нее. - Я бы очень этого хотел, - сказал он. – Около Раду совсем нет наших женщин. Не стало с тех пор, как не стало Иоаны. Я бы так хотел, чтобы он видел истинно благой пример… Василика закраснелась и опустила глаза. - Но как это будет можно? Чужой женщине – приехать к тебе и зажить в твоем доме, если она тебе не жена? – спросила она. Корнел сложил руки на груди, выставил ногу. - Я хозяин, - ответил он. – Мне решать, кому жить со мной! Слово мое тяжелее всех в моем доме! Он хотел уйти, от слишком большой неловкости, возникшей между ними, - но Василика вдруг цепко схватила его за руку. Корнел изумленно посмотрел ей в лицо. - Я нужна Штефану, я буду принадлежать ему, пока он жив, – и далее того, - сурово проговорила она. – Тебе понятно? Корнел даже не улыбнулся. Он понимал, что Василика может ударить его, как бы ни робела перед ним и его славой в другое время. - Да, - сказал витязь. – Понятно. Он поклонился. Василика стояла с высоко поднятой головой. Корнел быстро вышел, не оборачиваясь; ему не хотелось, чтобы Василика почувствовала его взгляд. Когда они въехали в Буду, Корнел первым делом отвез Василику и Анастасию в свой дом. Дом, который сохранил для него Николае! Родной дом – дом нестерпимой памяти! - Я не хочу, чтобы тебя видел король – или кто-нибудь при дворе, а меньше всего священники, - сказал Корнел. Он был очень догадлив; Василика кивнула. - Конечно, - сказала она. Андраши и его охрана ждали на постоялом дворе; Корнел колебался, но страстное желание увидеть сына победило. Он постучался – и ему отворил старый привратник-венгр; тот чуть не умер от удивления, увидев прежнего хозяина, овеянного такой славой. Что-то он привез теперь? Спутницы Корнела заставили венгра закреститься за спиной господина. Привозить женщин от турок – кто может знать, какая в них скверна! Однако в глаза венгр, конечно, ничего не сказал. Проводил всех в дом, стараясь как мог выказывать радость. В прихожей все стали; Василика видела, как волнуется ее спаситель. - Раду! – прошептал он. – Кровинка моя! Василика схватила его за руку. - Сын признает тебя, вот увидишь! Корнел засмеялся. - Ну да… Признает он такого гостя, как же! Тут раздались твердые детские шажки, и навстречу Корнелу вышел Раду. Корнел едва верил своим глазам – мальчик так окреп и вырос, пока его не было, точно сама католическая Дева Мария поила его молоком. Черные курчавые волосики достигали плеч, широко поставленные зеленые глаза смотрели с изумлением – но в них горел тот же огонь, что в Иоане, что в самом Корнеле. - Ты кто? – спросил Раду. Маленький хозяин! Корнел улыбнулся и шагнул ему навстречу, раскрывая руки. – Я твой отец… Отец, - говорил он; Раду не пятился, но и не двигался с места. – Ты совсем забыл меня? – спросил черный рыцарь. Он опустился на колени. И тут личико Раду просияло. - Отец? Он бросился к Корнелу и обхватил его за шею. Это невинное создание не пугалось ни морщин, ни седины своего молодого отца: откуда ему было знать, что это печать греха, мучения, какой грех он мог видеть на своем отце? - Ты воевал? – воскликнул малыш. Корнел рассмеялся и прижал его к груди. - Да, мой милый, - ответил он. – Я воевал и победил. - А где мама? Где дядя? – спросил Раду. Корнел помрачнел. Он молчал несколько мгновений, гладя волосы сына, - потом ответил: - Бог забрал их к себе на небо. Они оттуда смотрят на тебя… хранят тебя от всякой беды… Раду вздохнул. - Жалко, - сказал он. Корнел быстро отстранил его от себя и строго посмотрел в глаза. - Что тебе жалко? У Господа им хорошо! – воскликнул он. У Раду вытянулось личико. - Господь всех забирает от меня, чтобы им было хорошо. Василика даже вздрогнула, услышав такие слова из детских уст. Но Корнел снова обнял сына, гладя его по волосам, укачивая. - Я тебя никогда не оставлю, - прошептал он. – Слышишь? Наконец отец с сыном отвлеклись друг от друга, и Раду заметил в темноте прихожей чужих женщин. - А вы кто? – воскликнул он. Василика рассмеялась и шагнула вперед. - А я княжна, которую твой храбрый отец спас от турок, - сказала она. – Ты знаешь, какой он храбрый? - Знаю, - с гордостью ответил Раду. – Я буду таким же, как он! Вскоре, познакомив Василику со своим домом и велев слугам позаботиться о ней и гречанке – особо наказав согреть для них побольше воды, не жалея дров, - Корнел оставил дом, чтобы отправиться с самым важным поручением. Графа Андраши надлежало представить королю, явив Матьяшу Корвину его дела – так, как это было возможно сделать. Впрочем, здесь Андраши придется говорить самому за себя – ему одному, как он в полной мере отвечал за свои деяния в Блистательной Порте. Корнел вернулся домой только следующим утром. Василика почти не спала, несмотря на большую усталость. Она сидела под окном и жгла свечу; молилась, грела на свечке руки и снова молилась. Василика понимала, что и сам Корнел в нешуточной опасности. Но вот наконец раздался стук копыт по брусчатке. Василика вскочила; она побежала вниз по лестнице, даже не одевшись, забыв о своих шароварах, на которые косились все обитатели дома. Корнел вошел, устало откинув капюшон. Он остановился, глядя себе под ноги. - Ну, что? – тихо спросила Василика. - Андраши отвезли в Пешт, в крепость, - ответил Корнел, не поднимая глаз. – Король не говорил с ним, только посмотрел издали… допрашивал одного меня… К графу для беседы его величество приедет позже, вместе с архиепископом. Василика ахнула. Она хотела спросить, наградили ли Корнела за такую прекрасную службу, - но не смогла ничего вымолвить. Только шагнула к своему спасителю, и они обнялись.