Орлиное гнездо

Василике отдали комнату, принадлежавшую Раду Кришану. Над этой комнатой много и любовно трудились хозяйские руки – но Василике было страшновато опять подпасть под такую боярскую власть. Даже посмертную. Пока решалась судьба Андраши и Корнела, Василика сидела, не поднимая головы от работы, - только это отвлекало мысли: она шила себе теплые нижние штаны, которые наденет под платье. Никто из валашских жен не нашивал подобного – если и прикрывали чем-то живот, стыд, то только набедренной повязкой. Хотя откуда ей знать? Разве она всем заглядывала под юбки? "Почему нельзя принять чужой полезный обычай без того, чтобы не поддаться врагу и душой?" - подумала Василика. И почему все люди, сколько их ни есть, враги друг другу – зачем столько мученья на свете, почему Бог сделал так? И чем больше на свете добра, тем больше и зла. А если исчезнет зло? Тогда не народится больше таких воителей, как Штефан, Корнел, Иоана – мир оскудеет лучшими человеческими образцами. "Чтобы в мире нарождались лучшие люди, мир должен непрерывно мучить себя". - Вот ты и ответила на свой вопрос. Василика отложила работу и, почти не удивившись, - с какой-то радостной злостью оборотилась к черной демонице, сидевшей в кресле боярина Кришана положив ногу на ногу. Марина улыбалась ей со спокойным сознанием своего достоинства. - А теперь скажи мне, княжна Фатиха, стоит ли рождение такой княгини, как моя сестра, мученья тысяч и тысяч простых валахов? – задумчиво спросил вампир. - Нет! - быстро сказала Василика. Марина рассмеялась и погрозила ей пальцем. - А подумала, что да… Ты мне не солжешь! И ведь тебе это нравится, не так ли, - что я тебя вижу насквозь? Она потянулась, как кошка, и переменила позу – закинула теперь правую босую ногу на левую; движение тела смутно угадывалось под одеждой. Василика неотрывно смотрела на белое непроницаемое платье Марины и думала самую глупую и непристойную мысль на свете – которая вдруг показалась ей самой существенной на свете. В самом деле: как одеваются мертвые в воскресении? - Что у тебя под платьем? – спросила Василика. Марина улыбнулась и, склонившись, не спеша стала поднимать подол, обнажая смуглые ноги, украшенные золотыми браслетами, как и ее руки. - Сейчас увидишь, моя милая. Василика в ужасе замахала руками. – Стой! Я и так знаю! Марина острозубо засмеялась и опять вольготно откинулась в кресле, свесив обнажившиеся по локоть руки на обе стороны подлокотников. Подол опять упал до самых босых ступней. - Ты хочешь знать, как мне не стыдно? – спросила демоница. – И как Господь дозволяет такую мерзость? А я знаю, чего бы ты хотела сейчас, - насладиться со мной, как ты это делала со своим турком! - Это невозможно, - прошептала Василика, рдея и дрожа. - Невозможно, пока ты себе не разрешишь, - возразила боярская дочь. - Я не хочу, - прошептала Василика. - Ты наслаждаешься мучительным воздержанием, - улыбаясь, заметила Марина, - как католические угодники – самобичеванием! А зачем? Ты желаешь меня, и разве это измена? Марина поправила черные волосы, лаская свою жертву взглядом. Она воркующе засмеялась. - А я бы тебя полюбила. Я ведь не Корнел, не мужчина и даже не человек – много больше, чем человек! При виде безмерного ужаса на лице Василики демоница перестала улыбаться и пожала плечами. - Если Господь всеведущ и вездесущ, - проговорила боярская дочь почти с досадой, - вообрази себе, как Он мучается, сущий во всей этой бессмыслице! Василика нахмурилась, припоминая греческих мыслителей, которых проходила со своим возлюбленным. - Господь не сущ, - прошептала она. – Он вне пределов всякой сущности! - Так говорил святой Ареопагит*, - согласилась Марина. – Но это только слова человека. А я не человек, и вижу то, чего он не видел. Господь страждет, и не может не мучиться – и мы, Его низшие слуги, не отпали от Господней благодати, а достойны были бы высшей награды за наше долготерпение и черную работу! - Так ваша награда уже в том, что вы делаете, - прошептала Василика. – Ведь тебе желается жить так, как ты живешь! - И Господь наслаждается мучением, которое Сам же и причиняет Себе, - усмехнулась Марина. – Господь поистине превосходит совершенством все христианские добродетели, которые состоят в страдании! - Любовь не может не страдать, - сказала Василика. Марина вздохнула, опустив длинные черные ресницы. Она как будто бы занавесила свою сущность. - Такой же спор сейчас белый рыцарь ведет с архиепископом, - заметил вампир. – Бела Андраши хочет, хорошенько разозлив католическую церковь, отмучиться на костре и попасть в рай – понимаешь ли, что за рай ему уготован? - Тот, в который он сам проложил себе путь, - прошептала Василика, взявшись за сердце. – Он станет князем тьмы… Он жаждет этого… И вы все, мелкие бесы, подпадете под его власть. - Если кто из нас и мелок, то только не я, - возразила Марина. – Я весьма преуспела в добродетели, которая особенно ценится среди нашего племени, - я очень горда! И чем больше борюсь с живущими, тем больше укрепляюсь в моих добродетелях. Прокладывая себе дорогу в свой рай, вы помогаете мне строить мой. Василика долго не знала, что отвечать на это. Наконец она сказала: - Так ты помешаешь Андраши умереть? Ведь ты не хочешь, чтобы он скрестил мечи с княгиней Иоаной! Теперь она не поддастся ему, как жена мужу! Марина в удивлении качнула головой. - А ты умнее, чем я думала, - сказала она. – Да, милая княжна, теперь я не хочу того, чего хотела прежде. Моя сестра отвоевала себе трон, и теперь ее - и ничье другое время править Валахией! Женщина должна вернуть стране то, что отняли мужчины! Василика закрыла лицо руками. - Все это время ты соспешествовала врагам Дракулы и помогала османам, жаждущим крови всего мира, - прошептала она. – И только теперь поняла, что натворила. Марина хмыкнула. - Ну да. Но я не жалею, - сверкнув алыми глазами, прибавила демоница. – Именно это сделало меня тем, что я есть. Вампир рассмеялся. - Вознесение Марины Кришан стоило мучений тысяч и тысяч простых людей! Василика вскочила с места в гневе; но нежить уже пропала. Василика прошлась по комнате, исполненная ярости на это существо, - а потом поняла, что только радует Марину, и унялась. А потом Василика вспомнила, где она находится, - и ужаснулась. А ну как ее подслушали слуги? Она схватилась обеими руками за свои шаровары, это одеяние "блудницы чертовой", и подошла к двери. Василика выглянула наружу. В конце коридора стоял Раду Испиреску; они уставились глаза в глаза. Василика перевела дух и подманила мальчика рукой. Он подошел, как послушный слуга; но посмотрел на нее прямо и дерзко, как маленький господин. - Здесь никто больше не проходил? – спросила она. - Нет, - ответил мальчик. – Только я. Василика потрепала его по волосам и поцеловала в лоб; Раду принял ласку с каким-то снисходительно-стыдливым удовольствием. Они с этим маленьким витязем сразу понравились друг другу. Потом Василика отправила Раду прочь, играть, и подумала с большой тревогой, что на Рождество его так или иначе придется вести в церковь – и самим пойти... Она вернулась к своей работе. Вечером Василика, оправдывавшая свое звание хозяйки, сама проследила за тем, чтобы в гостиную подали ужин. Корнел был неприхотлив в еде и, казалось, равнодушен к удобствам; но ей хотелось, чтобы он почувствовал женскую заботу, которой так долго был лишен. Все его время опять заняла дворцовая служба. Король дал ему отдохнуть только несколько дней после возвращения. Что же: может, это добрый знак – Корнел нужен Корвину, как и раньше? Если бы только он побольше рассказывал, а не валился, поужинав, сразу спать… Когда в прихожей раздались шаги, Василика не стала сразу выбегать навстречу – Корнел не любил этого; он знал, что она все равно ждет его в доме, к ужину, и успевал, направляясь в гостиную, стряхнуть с себя заботы, о которых не хотел говорить. И Василика успевала отряхнуться от мыслей, которых не следовало знать ему. Хозяин появился на пороге озаренной каминным огнем комнаты и, немного помедлив, поднял на Василику глаза и улыбнулся. Она встала и, слегка поклонившись, пригласила его к столу. Корнел прошел и сел; однако не принялся сразу за еду, но не потому, что хотел прочесть молитву. Они никогда не молились перед трапезой. Корнел поиграл ножом. - Раду ужинал? – спросил он. - Конечно, - сказала Василика. Детей возраста Раду уже часто сажали за стол со взрослыми – но Раду кормили отдельно, легкой пищей, и укладывали спать рано. Корнел посмотрел на Василику с благодарной и грустной улыбкой – а та подумала, что наконец стряслось несчастье. Уж не умер ли страстотерпец Андраши? - Как дела во дворце? – спросила Василика. Корнел принялся есть; и не отвечал ей, пока не опустошил наполовину свою тарелку с маринованными овощами, заедая хлебом и сыром. Сделав несколько глотков вина, он откинулся на спинку стула и вздохнул. Прикрыл глаза, а Василика подумала: уж не засыпает ли? Но Корнел глухо заговорил, не открывая глаз: - Во дворце все так же, как и прежде, - его величество строит свои козни и раскрывает чужие… Теперь он вынужден даже изменить своему обычному милосердию. Корнел открыл глаза и усмехнулся, посмотрев на свою гостью. - Несколько придворных, обвиненных в чернокнижии, брошены в тюрьму. Боюсь, им не поздоровится. Король не может теперь вольнодумствовать и попустительствовать вольнодумству так, как раньше, - католичество набрало слишком большую силу. Василика встрепенулась; огляделась, но в гостиной они были одни. - Корвин также взялся за очищение ордена Дракона… то есть пытается это сделать, хотя это ему не под силу, - продолжил Корнел. – Он начал бы, пожалуй, с меня… но я ему нужен, и нужен моему князю, у которого жена на сносях. Матвею предстоит вскоре короноваться – а это значит, что он нуждается в опоре как никогда. Корнел помолчал. - Кроме того, при дворе уже опять поговаривают о крестовом походе. Денег в государстве снова не хватает, они выброшены на священную корону – но папа все-таки донял нашего короля. Василика взялась за щеки и посмотрела на него большими глазами. - И ты уйдешь? - Как Бог даст, - ответил Корнел. Они взялись за руки и долго не разнимали их. - Быть может, сам король возглавит этот поход, - прибавил Корнел. Василика подумала об узнике, который останется здесь под властью духовенства – когда король уйдет на войну. - А как же Андраши? – шепотом спросила она. Корнел поднял глаза к небу. - Мне кажется, что он так и нарывается, чтобы его приговорили к смерти, - прошептал витязь. – Но ведь бывает смерть похуже костра. "Это уж точно", - подумала Василика, усмехнувшись. - Ты знаешь, как его допрашивают? – спросила она. Корнел качнул головой. - Я знаю, что попы при дворе гудят, как пчелиный улей, - а ведь католические священники самый скрытный народ, - усмехнулся он. – И знаю, что архиепископ, советник короля, зачастил к графу Андраши в крепость, точно на службу. Наговориться не могут о высоких вопросах. Корнел беззвучно засмеялся, схватив себя за волосы. - Я знаю, что делают с нераскаявшимися грешниками здесь. Могут посадить в яму и, заковав в цепи, оставить изгнивать в собственных нечистотах – насколько хватит мочи доживать: это может быть и десять лет, и все двадцать. Господи, я жалею, что не убил его тогда, когда он просил меня в дороге… Василика схватилась за голову и зажмурилась. Она скрестила под юбкой ноги в вязаных чулках и низко склонилась к коленям – чтобы Корнел не увидел ее лица. Почувствовала, как витязь касается ее плеча. - Господь благ на небеси… - прошептал он. – Всем когда-нибудь простится… - Временный ад может быть страшней вечного, - откликнулась Василика. – В него легче верится! Она вздохнула. - И даже временный ад вечен в Господе, разве не так? - Оставим эти мудрствования церковникам, - откликнулся Корнел. – Господь превосходит всякое наше разумение! Василика наконец вспомнила о том, что не притронулась к еде, - и стала есть; Корнел присоединился к ней, и они вместе закончили трапезу. Потом Корнел вдруг попросил: - Принеси эту книгу, которую подарил тебе Штефан в гареме. Я хочу послушать ваши персидские стихи. Василика с веселым изумлением вскинула брови. - Как угодно! Она поднялась наверх – и вскоре вернулась, бережно неся книгу Омара Хайяма. Они с Корнелом уселись на коврик перед камином – и Василика принялась вполголоса читать стихи, тут же переводя их на валашский язык. Корнел слушал молча; и хотя Василика переводила с трудом, неуклюже, во взгляде черного рыцаря светилось восхищение. Потом они распрощались и поднялись наверх – каждый пошел спать на свою половину. Они как-то незаметно поделили между собой дом: иначе, нежели он был разделен при жизни Иоаны. Василика уснула быстро – и приснился ей яркий, чудный сон: таких она не видела даже тогда, когда жила со Штефаном в Турции. Во сне она предавалась любви со своим господином – и совершила с ним то, что так и не удалось совершить наяву. Она была так счастлива, точно наконец воспарила в небеса: как предрекали ей строки, вышитые Штефаном на рабочей перчатке. А потом Василика проснулась: тело еще сводили блаженные судороги, но душа уже обескрылела. Она вспомнила, как долго уже разлучена со своим другом. Что, если это повредило им обоим? Что, если со Штефаном в Турции сейчас происходит то же, что с Андраши здесь? И чем грозит им всем крестовый поход, которого наконец добилась от Корвина римская церковь? Василика уткнулась лицом в набитую травами подушку и тихонько взмолилась о помощи всем благим силам, какие знала. Но она не знала уже, кого считать за такие благие силы. * Дионисий Ареопагит – афинский мыслитель, христианский святой I в. н.э.: его сочинения, известные как Ареопагитики, оказали огромное влияние на христианскую философию.