Орлиное гнездо

В Рождество Василика впервые увидела короля – и Влада Дракулу, такого, каким он стал в плену: вместе с его женой, бледной и некрасивой, благочестиво некрасивой. Василика знала уже, что благородные венгерки-католички могут прятать под такой благочестивой невзрачностью. Руки Илоны были сложены на раздувшемся животе. Но рожать ей, казалось, предстояло еще не скоро – однако, несмотря на это, Влад Дракула не отходил от своей княгини, вокруг которой волновалась толпа придворных. Валашский господарь был гораздо уродливее жены – и ниже ростом; но, в своих великолепных платьях, они удивительно подходили друг другу. Увидев довольного Дракулу, Василика вдруг почувствовала себя так, точно ее предали; чтобы избавиться от этого чувства, она нашла и сжала руку Корнела, ответившего ей таким же пожатием. Простые люди никогда не должны забывать друг друга. Если государи – соль земли, то они – земля. Василика была одета торжественно, но строго; однако, несмотря на это, была куда краше большинства знатных венгерок, разодевшихся к мессе в пух и прах. Драгоценные кресты этих дам слепили глаза. Василика вдруг вспомнила, что на ней самой давно уже нет креста – он потерялся где-то в Турции; но она никогда не повесит на шею чужое распятие, а тем паче католическое. Крест у каждого свой. Корнел с сыном около нее являли собой образцы красоты – мужской и детской, невинной. Рядом с венграми Корнел, даже какой сделался теперь, был очень хорош. Немало женщин заглядывалось на него, перешептывалось – но он ни на кого не смотрел. Впрочем, видя Василику, венгерки сникали - и начинали перешептываться уже с насмешливым изумлением. Однажды, когда слуха Корнела Красавчика коснулся такой шепот, он оглянулся на насмешниц – и они побледнели и смолкли. Со стороны трое валахов казались семьей – да они и были семьей, куда более, чем многие соединенные фамилией и кровью венгерские господа, как бы ни любезничали друг с другом. Во время службы Василика увидела также и других витязей – они стояли под радужным витражным окном в стороне от сидящих прихожан: угрюмые, смуглые, чуждые остальным. Им не приходилось переходить в католичество и губить свою душу за всех, как это сделал их князь. Василика, Корнел и Раду тоже стояли в стороне. Но король увидел и приветствовал их, и этого было довольно. Когда месса была окончена, молодой Корвин еще раз одарил их своим вниманием. На улице, привлекая множество взоров, его величество приблизился к Корнелу и, улыбнувшись, поблагодарил его на валашском языке за верную службу. - Желаю вам счастья, мой отважный рыцарь, - сказал Матьяш, переводя взгляд с Корнела на его спутницу – а потом обратно. – Вы заслужили его как никто другой. Василика покраснела; Корнел опустил глаза. А Корвин только рассмеялся. Все трое понимали – и вокруг все придворные поняли намек, даже если не поняли языка; Корнел низко поклонился, не меняясь в лице. Кивнув валахам, белокурый король удалился вместе с женой; юная королева Каталина на прощанье наградила Василику добрым и сочувственным взглядом. Когда их величества отошли, Корнел выругался сквозь зубы. - И ведь их не упрекнешь! – сказал он своей спутнице, почти с отчаянием взглянув ей в глаза. - Для себя-то они правы! - Это было бы так прекрасно в глазах короля – ведь твой Раду уже католик, - прошептала Василика, всем сердцем сочувствуя своему другу. Она положила руки на широкую грудь Корнела и заглянула ему в глаза. – Правда? - Нет, - угрюмо откликнулся Корнел. – Мой Раду православный христианин, как мы с тобой. - Он еще слишком мал, - сказала Василика. Раду глазел по сторонам, на нарядных и пересмеивающихся по-праздничному людей, - еще не понимавший никаких божественных поименований, какие навешивали на него, а только желавший всем существом походить на отца. Когда они шли домой, Василика тихонько спросила Корнела: - А ты никому здесь не говорил, что мы муж и жена? Корнел уставился на нее в величайшем изумлении. - С какой стати? Я сказал им, что ты моя дальняя родственница, которую я выручил из беды и приютил; и это почти так… Потом он помрачнел и прибавил: - Я предстою королю, и не могу лгать ему в таких вопросах. Он по-своему велик, несмотря на молодость, - и заслуживает, чтобы ему служили честные люди. "Тебе просто противно лгать больше, чем это совершенно необходимо, - подумала Василика. – А королю Венгрии давно уже не противно – хотя вы с ним ровесники. Потому он и король". Однако Матьяш богато наградил Корнела деньгами за турецкие подвиги; и прежде всего – за пленение графа Андраши. Все эти деньги ушли на дом, на хозяйство: ушли без остатка. Корнел хотел купить подарок Василике, но она отказалась, сказав, что для нее не может быть лучшего подарка, чем жить здесь, под его защитой. И так и было: все счастье, которое она могла иметь, Василика привезла с собою из Турции и носила в своем сердце. Однако Корнел подарил ей немало сохранившейся в сундуках дорогой одежды своей жены, потому что у Василики не было платьев, в которых приличествовало появляться на людях здесь. Сейчас, на рождественской мессе, на глазах у всех придворных Корвина, Василика с ног до головы была одета с плеча Иоаны… Она сама расставляла и ушивала эти платья – нижнее и верхнее; Иоана походила на нее сложением, но была стройнее и выше ростом. Однако вышитый цветами бархатный плащ Иоаны, на меху и с высоким воротником, застегивающимся на горле камеей, подошел Василике прекрасно. Мужчины могли и не помнить таких вещей; но придворные дамы, несомненно, помнили все. И, конечно, помнил все король, понимавший в нарядах не хуже любой модницы – и столь же внимательный к мелочам, которые были так существенны. - Да мы и не могли бы сочетаться здесь, даже если бы пожелали – и будь это по чести, - вдруг сказал Корнел: он молчал уже долго. – Здесь нет ни одной церкви. Василика грустно рассмеялась. Вскоре после этого Корнел принес Василике новости – что инквизиция оставила Андраши в покое и он заключен в пештской крепости в одиночестве. - Должно быть, заключен за все преступления против короны, - сказал Корнел. – Не против церкви. Хотя Андраши, несомненно, заслуживал казни как государственный преступник не меньше, чем как еретик, - его оставили жить, и жить довольно сносно. Василика горячо благодарила Бога. Хотя такое положение могло перемениться в любую минуту: великих грехов с Андраши никто не снимал, и казнь могла быть просто отложена, как это любили делать католические власти.* Они зажили такой странной семьей: согласно и хорошо – насколько им могло быть хорошо в своем положении. Корнел отлучался часто и надолго, порою по неделям не бывая дома. Когда же он появлялся, то, казалось, приносил с собою войну, для которой был рожден. Василика видела, как он упражняется с мечом во дворе, и восхищалась и ужасалась – хотя восхищалась больше. Они с Корнелом были единодушны, если не единокровны. В марте короновался Матвей Корвин. Василика, стоявшая подле Корнела, как всегда во время церковных церемоний, видела, какое лицо у короля под тяжелой золотой шапкой, как в его больших светлых глазах блестят слезы гордости и умиления; слышала, как хлопают и выкрикивают здравицы придворные, и хлопала и кричала вместе со всеми. Не потому, что боялась наказания, - а потому, что уже пленилась и восхищалась королем Корвином, умевшим очаровывать людей любой веры. Спустя месяц после коронации своего кузена Илона, урожденная Илона Жилегай, княгиня Дракула, подарила господарю долгожданного сына. В один из дней, которым граф Андраши потерял счет, в коридоре за дверью его узилища послышался топот многих пар ног. Шли военные люди: и шли по делу. Андраши не встал с места – он сидел на табурете у голой стены; только откинулся к стене и сложил руки на груди. Ворот его простой рубахи был распахнут; и хотя Андраши по-прежнему тщательно брил бороду, как в католическом прошлом, на его груди не было креста. Вошел король Корвин – в короне, осенявшей гордое, умное чело; со светлыми вдохновенными глазами. Его тотчас обступила грозная стража, вошедшая следом, - так, точно безоружный Андраши мог атаковать сразу их всех и победить. Белый рыцарь улыбнулся гостям. - Что угодно вашему величеству? Он неприкрыто рассматривал Корвина с головы до ног – и снова с ног до коронованной головы. Король нахмурился. - Граф, я пришел сюда не шутить с вами. Ваши прегрешения бесчисленны, как вы прекрасно знаете сами и даже не думали отрицать… но я, милостью, дарованной мне Господом, предлагаю вам прощение. Андраши приподнялся; потом сел обратно. Голубые глаза, засиневшие от любопытства и насмешки, беззастенчиво оглядывали молодого короля, и тот, несмотря на свою корону, отвел глаза, как нашкодивший ученик перед учителем. - Но ведь вы не просто так прощаете меня, ваше величество? – спросил ставленник Корвина после долгого молчания. Улыбка не сходила с его губ. Корвин кашлянул и кивнул, снова обретая свое достоинство. - Да, мой друг, - сказал он. – Я предлагаю вам смыть ваши грехи кровью неверных в священном походе, в который я снаряжаюсь, повинуясь воле нашей матери церкви. Вы заслужите или полное прощение, возвращение ваших дворянских прав и награду здесь – или небесный престол, воссев одесную Господа. Тут Андраши расхохотался. Он смеялся, откинув голову, и этот оскорбительный звук эхом отражался от стен; Корвин отскочил, как от заразы, и быстро осмотрелся, словно с этих стен на него сыпались отвратительные насекомые. Стражники выхватили мечи. - Стоять! – крикнул Корвин. Он сжал тонкие губы; шагнул к Андраши и поднял руку, указывая пальцем в его грудь, лишенную креста. - Как вы смеете так разговаривать со мной, помазанником Божьим? – тихо и зловеще спросил король. Крест на его золотой шапке сверкал в полутьме камеры. Андраши перестал смеяться; но улыбаться не перестал. - Я вам не друг, ваше величество, - сказал он, глядя Корвину в глаза. – И я не буду сражаться за католическую церковь. Лучше сгнию здесь. - Очень хорошо, - сказал Корвин: когда осознал этот ответ. Он отступил от узника и скорбно взглянул в глаза офицеру, сопровождавшему его. Тот потупился с видом сочувствия и негодования. Корвин усмехнулся. - По-видимому, слишком мягкое обращение еще больше повредило вашу душу, - произнес он, снова взглянув на графа. – Я позабочусь.. чтобы о вашей душе отныне пеклись лучше, мой несчастный Андраши. - Вы достойный сын своей церкви, ваше величество, - сказал Андраши, продолжая глядеть на Корвина в упор. Бледные щеки короля тронул румянец. – Идемте отсюда, это бесполезно, - сказал он своей охране. И Корвин вышел. Спустя несколько часов после посещения его апостолического величества графа Андраши перевели в сырой подвал, где приковали цепью к стене. В этом месте ему не оставалось ни света, ни простора, ни надежды. Корнел пришел к Василике, звеня оружием и доспехами. Она долго смотрела на своего заступника, молитвенно сложив руки, - а он улыбался ей. Потом Корнел опустился перед Василикой на одно колено и, схватив рукой в латной перчатке край ее платья, поцеловал его. - Повяжи мне на руку свою ленту, - попросил витязь, потупив взор. Василика покачала головой, не находя слов. Корнел служил ей как католический рыцарь, поклоняющийся чужой жене. Василика расплела косу, обхватывавшую голову, и зеленую шелковую ленту повязала Корнелу выше правого локтя. Потом Корнел встал, и Василика припала щекой к его груди. - За римскую церковь? – прошептала она. - Нет, - ответил Корнел, прижавшись губами к ее волосам. – За мой дом и моего князя. Потом они вместе направились во двор, где их уже ждал Раду. Корнел обнял и его; и Раду прижался к отцу с полным сознанием происходящего, с горячей любовью. - Не покидай меня насовсем! – попросил он. - Ждите меня, - строго велел Корнел своей семье, оглядывая их обоих. – Слышите? Оба кивнули. - Береги себя и Раду, - попросил витязь Василику. Она, улыбаясь со слезами, подала Корнелу шлем. Черный рыцарь надел его, сел на коня – и еще раз посмотрел на людей, которых любил. Лицо его было открыто, и он улыбался. - Да хранит вас Бог, - сказал Корнел. Раду и Василика помахали ему руками. Корнел кивнул и отвернулся; тронув могучего черного коня, он выехал со двора. Когда копыта стихли, Василика опустилась на колени и крепко обняла Раду; тот прижался к ней, как к матери. * В теории делом святой инквизиции было не казнить еретиков, а способствовать их возвращению в лоно церкви; если же они упорствовали, то передавались светским властям. На практике казнью вероотступников занимались как церковные, так и светские власти, и процедура расследования и вынесения приговора изменялась в зависимости от отношений церкви и государства в разных католических странах. В Венгрии католическая церковь не имела такого влияния, как в Испании.