Орлиное гнездо

Корнела в цепях отвезли в крепость, из подземной тюрьмы которой он вызволил Василику – лишь затем, чтобы обречь другой тюрьме. С ним никто не разговаривал – венгры взирали на него в мрачном молчании, как на колдуна, нечаянно обнаружившего себя, и боялись любого слова, которое вылетит из его рта. Так, должно быть, когда-то они глядели на Андраши. Василику везли отдельно от Корнела – но он знал, что их посадят в крепость вместе; надеялся только, что за его подругой сохранят лучшую и более светлую комнату. На всем пути валахи обменялись только несколькими взглядами, полными огня и боли; ни один из них другого не упрекал. Им оставалось лишь молиться за святые души друг друга. Корнела свели в подвал и посадили на то место, где сидела его сестра. Туда, где догнивал в своей мерзости граф-еретик… Витязь услышал, как тот загремел своей цепью, приветствуя собрата по несчастью. Он-то, глупец, надеялся спасти и белого рыцаря – но как могли спастись они, когда этой высшей власти подлежал сам король? Корнела приковали к стене – не только за шею, но и за руки, должно быть, препятствуя колдовству; витязь только усмехнулся. Оставшись один, валах скорчился на соломе, сберегая последнее тепло, и принялся молиться. О спасении… для Василики, себе Корнел его уже не чаял. Но Василика еще могла вернуться к его Раду - и вырастить его сыном своего отца. Василику вернули туда же, где она провела немногие дни перед судом чести: в верхнюю комнату, чисто убранную и с окном, дававшим много света. Но сейчас весь свет померк для нее. Когда дверь захлопнулась, она стала на колени и принялась молиться. Молитвы перемежались стонами отчаяния; Василика била себя в грудь и ломала пальцы. Лучше ей было бы выйти за барона, чем подвергнуть Корнела такой страшной участи! Теперь никто его не спасет! Но нельзя! Нельзя продавать веру! "Легко тебе говорить, государыня, - тебя не заставляли так выбирать, как меня", - подумала Василика. - Я должна была бы принять барона своим мужем, - прошептала она в тоске. "Ты и сейчас еще можешь принять его мужем", - прозвучал ясный женский голос в ее голове. Василика, с которой давно уже такого не бывало, вздрогнула и поднесла пальцы к вискам. "Вот, кстати, он снова идет к тебе, упросив короля: выгляни в окно, - сказала княгиня: голос ее ударял больно, как медное било. - А немного погодя Дьюла войдет в твою дверь и опять будет умолять тебя о любви! Ты согласишься ее дать?" - Никогда! – воскликнула Василика. Она стиснула зубы и спрятала голову в коленях. Ей показалось, что холодные руки гладят ее по волосам, с которых свалилось монашеское покрывало. Голос княгини не солгал: Дьюла и в самом деле вошел к ней немного погодя. Он опять принес ей теплую одежду и одеяла, которые сам разложил на полу – Василика отказывалась к ним притронуться и даже шевельнуться. Потом Дьюла стал перед нею на колени – валашка сидела на табурете у окна, и солнце освещало ее прекрасные черты, отливало алым в кудрявых каштановых волосах, ниспадавших на грубую белую ряднину. Василика безмолвно рассматривала дорогое шитье баронского кафтана – молодой галант уже успел переодеться. - Зачем ты пришел? – наконец спросила она. Валашка говорила совсем неласково, но темные глаза ее держали его на месте, точно зачаровывали. Дьюла не смел думать об этом. - Дорогая, я хочу вызволить вас отсюда, - сказал венгр. – Умоляю вас позволить мне это! Алые губы тронула усмешка. - А ты не желаешь знать, чего хочу я сама? - Я не могу позволить вам умереть! Барон, который ее совсем не слушал, вдруг схватил ее ноги и уткнулся в них лицом; Василика гадливо дернулась, но потом застыла. Дьюла надсадно дышал ей в колени. - У тебя болит грудь? – спросила Василика с холодным отвращением. Венгр поднял голову. - Василика, я люблю вас, - прошептал он. – Я буду любить вас пока дышу, вопреки всем человеческим и божеским законам… Вы самое дивное создание под солнцем… Он схватил край ее платья и прижался к нему губами. - Желаете вы этого или нет, я – ваш и только ваш. Василика дернулась снова и в этот раз освободилась без усилия; она отвернулась к окну. Дьюла, забыв себя, любовался ею. Валашка долго молчала, а потом холодно произнесла, не поворачиваясь к своему поклоннику: - Дьюла, если ты и в самом деле любишь меня, а не просто жаждешь насытить свою похоть, ты выслушаешь то, что я скажу. - Что вам будет угодно! - сказал барон, преданно глядя на ее профиль. Василика повернулась к нему лицом. - Сейчас по твоей вине в подземелье заключен Корнел, витязь князя Дракулы, - сказала она. – Скоро его казнят лютой смертью, обвинив в колдовстве, которого он никогда не творил. В этом человеке моя душа, и без него я не буду жить. Барон никогда еще не слышал, чтобы женщина произносила такие речи. Чем-то Василика напоминала ему цыганку, как все ее племя, - чаровницу, вещунью, в чьем пламени сам жаждешь сгореть. Василика улыбнулась, не отрывая взгляда от лица юноши. - Ты слышал меня? - Что же я могу сделать, чтобы отвратить его смерть? – вырвалось у барона. Само вырвалось. - Если ты любишь меня, ты должен выдумать, - холодно ответила Василика. - Я… выдумаю, - прошептал Дьюла. Василика вдруг увидела, что кожа у юного благородного венгра нежная, как у девушки. Она подняла руку и провела ладонью по его щеке – просто потому, что ей захотелось так сделать. Лицо барона загорелось под ее пальцами; он трепетал, блаженствуя от ее ласки. Василика отняла руку. - Иди к князю Владу и его княгине, - приказала она. – Иди, лети стрелой! Пади в ноги княгине Илоне и умоляй ее добиться у своего кузена помилования! У нее тоже есть сын, как у Корнела, - она должна послушать тебя! Барон встал: вдохновенный, счастливый безмерно тем призраком, которым она его поманила. - Я сейчас же иду! – воскликнул он. Он быстро пошел к двери; но вдруг стал и умоляюще обернулся на свою возлюбленную. - Но, Василика… Вы обещаете… Она покачала головой. - Я ничего не могу тебе обещать. Она не отказывала прямо; она оставляла ему надежду. Застенчивый и хрупкий Лорант Дьюла вдруг ощутил себя ростом с гору: он ощутил, что если исполнит службу, которую ему задали, для него не останется уже ничего невозможного. Когда он ушел, Василика опустилась на колени и осталась так, закрыв лицо руками. За что они так мучаются – и настанет ли этому конец? Дьюла вышел от кузины короля раздавленным - как вошел к ней полным надежд. Эта молодая мать, царственная особа, приняла его – только затем, чтобы посмотреть, как он валяется у нее в ногах, а после прогнать. Перед тем она изжалила его словами, от которых не было противоядия. Еретик! Пособник дьявола! Содомит! А он сам – не таков же, если заступается за этого валаха?.. Дьюла не уходил до тех пор, пока Илона не приказала страже вышвырнуть его. Но и после того он до ночи околачивался под ее окном – умоляя, угрожая, сетуя. Когда его хотели выволочь из сада, барон схватился за меч. Дьюлу оставили в покое, как безумца, опасного более всего для самого себя; а он не терял надежды найти или короля, или князя и вымолить у них свою мечту. Если же нет… Если нет… Казалось, что пештская крепость вот-вот поглотит еще одного узника. Илона, спавшая подле мужа, проснулась оттого, что сын заплакал. Княгиня выскользнула из постели, не разбудив Влада, и, босая и простоволосая, поспешила к своему Михне. Она взяла его на руки и ощутила, что он горит. Сын рос крепким и здоровым, и этот недуг ужаснул ее. Княгиня, не зная, что делать, принялась молиться; потом зажгла свечи, подняла слуг. Поднялся и князь – и он тоже, смертный, человек, не знал, что делать! Если княжич умрет? "Это валашская ведьма наколдовала!" Илона, обеспамятев от страха, кое-как оделась и, схватив ребенка, побежала с ним к королю. Матьяш спал чутко; но не любил, когда его поднимали с постели посреди ночи, даже по большой надобности. Но теперь Илоне было это все равно. Она ворвалась в королевские покои и бросилась к Корвину, протягивая ему на руках орущего Михню. Король опешил. Он неловко кутался в шелковый халат, отступая от черноволосого младенца. - Что это такое, Илона? Успокойте его! - Вы, вы один в силах его успокоить! Это вы повинны!.. – бросала Илона в лицо королю. Ее тонкие брови совсем потерялись в складках, избороздивших бледный лоб, зубы обнажились; никогда еще она не казалась двоюродному брату такой безобразной. – Вы допустили к себе эту колдунью… и она сглазила мое единственное дитя! – выкрикнула княгиня. Илона рухнула на колени, исступленно прижимая к себе ребенка; казалось, она не замечает, как тот тяжел. - Матьяш, подумайте о том, что вы сами бездетны, - страстно прошептала княгиня. – Уж не эта ли валашка виновата в вашем несчастье? Сожгите ее вместе с ее проклятым содомитом, и Господь снова улыбнется нам! - Прекратите!.. Илона вскочила с колен и отпрянула; повелительный голос хлестнул ее, как бичом. - Возвращайтесь к себе, уложите ребенка и молитесь о его здоровье! – приказал Корвин. – Я не желаю больше видеть вас и слышать эти бредни! - Ах, вы… У вас нет сердца, - прошептала Илона. – Никогда не было! - Убирайтесь! – приказал король. Илона ушла, рыдая вместе с ребенком; Корвин только морщился, слушая, как они удаляются. Потом скрестил руки на груди, склонил голову и принялся мерить шагами комнату. Казалось, король венгерский лихорадочно раздумывает о нескольких вещах сразу – о нескольких важнейших государственных делах, которые требовали разрешения одновременно. - Я должен это сделать, - прошептал Корвин. – Иначе никак нельзя! И пусть они провалятся в тартарары, вместе с моей сестрицей! Двери тюрьмы отворились перед Василикой и Корнелом, когда оба узника приготовились к смерти – настолько, что вернуться к жизни для них было мучительно, как прозревшему опять взглянуть на солнце. Освобожденные заключили друг друга в объятия, которые, казалось, никогда не разомкнут. Этого не понять было никому, кто не испытал того, что они по вине друг друга – и ради друг друга… - Идем домой, - нежно сказала Василика. Они не знали, как объяснить свое спасение; и не требовали никаких объяснений ни у стражи, ни у королевского вестника. Им было достаточно этого мгновения. Корнел взял свою хозяйку за руку, и они пошли, опираясь друг на друга. Венгры провожали их взглядами – молча, как будто наблюдали какой-то священный обряд. Люди, которых они так и не разгадали, удалились, прихрамывая, но ни разу не обернувшись. - Теперь – навсегда, - сказала Василика Корнелу, когда они остались без чужих ушей. Витязь покачал головой. - Нет… Только на минуту, - прошептал он. – Но и этой минуты довольно… на целую жизнь. Он поцеловал ее.