Постельные сцены, пропущенные Пушкиным

— Как хорошо-то, — в который раз повторяла Маша, шагая по предрассветному лесу и всё дальше удаляясь от реки, где она оставила одёжки невесты. — В первый раз чувствую такую свободу. Нет больше Маши, никому ничего я больше не должна. Никто не будет меня искать. Ой! — Осторожнее! — взволнованно взмолился Владимир, подхватывая едва не упавшую Машу. — Спасибо. — У тебя холодные руки. Замёрзла? — Нет, что ты. У меня такое чувство, что я теперь не могу замёрзнуть. — И всё же надень пока мой кафтан. Не застудись. — Спасибо, не надо. — Маша, пожалуйста. — А ты? — А мне всё равно жарко. — Жарко? — Да, очень. — Отчего? — От того, что ты рядом. И теперь… моя? — Твоя. Только твоя. — Не упрямься, надевай. *** Владимир отпустил руки Маши, которые согревал. И торопливо снял кафтан с себя, чтобы укутать в него Машу. — Тепло? — Да, очень. — То-то ты разрумянилась. …Маша, ты такая красивая. Я говорил тебе это? — Нет, — зачарованно прошептала Маша, не в силах отвести взгляд от очей любимого и теперь такого близкого. — Как не хочется убирать руки с твоих плеч… — Можешь не убирать. — Но тогда я… сделаю этими руками ещё что-нибудь. — Сделай. — Маша… я не знаю, когда мы сможем обвенчаться. Тем более что ты уже венчана. — И именно поэтому знаю, что это ничего не значит. Если венчаны без любви — это всё равно что не венчаны. И наоборот… Если есть любовь… это важнее, чем венчание. Это и есть венчание перед Богом. — И всё же. — А давай купим документы уже венчанных супругов. — Хорошая идея. Попробуем. — Владимир… поцелуй меня. Если хочешь. — Здесь? — Здесь. Под светом утренней звезды. Пока она не исчезла. — Это Венера. — Тем более. Я так рада, что князь… не смог, как ты говоришь. Так боялась, что придётся стать его женой. И поклялась себе, что, если Бог даст ещё раз свидеться с тобой… То сразу без промедления отдать тебе то, что принадлежит тебе по праву любимого и желанного. Князь старый, а главное — недобрый. А ты… — А я? — А ты благородный, добрый, отважный, умный… Красивый. Ты способен к музыке и в танцах, ты был добрым терпеливым учителем для Сашеньки. И… я надеюсь, что ты будешь так же добр и ко мне. Ведь будешь? — Буду, конечно буду. Будь по-твоему, Машенька. *** С этими словами Владимир положил горячие ладони на щёки Маши, которая тут же сжала веки, наслаждаясь прикосновением любимого. А затем поцеловала по очереди обе ладони. Владимир осторожно коснулся губами прохладных свежих губ девушки. И, повинуясь жажде, коснулся снова. И ещё раз. Жажда становилась всё требовательнее. А губы Маши всё ярче и теплее. И так доверчиво приоткрывались при встрече с его губами. Он заглянул в глаза Маши. Они сияли счастьем, доверием, стремлением к сближению. И Владимир сдался. Прижав к себе трепещущую девушку, впился в мягкие алые уста, чутко внимая её состоянию. Затем кафтан полетел на землю, чтобы стать ложем влюблённых. Которым уже точно не было прохладно. Встречая податливость и полное согласие девушки с его действиями, Дубровский распалялся ещё больше. И тем сильнее собирал волю, стараясь прислушиваться к Маше, не пропустить момент, когда она попросит остановиться. Если попросит. Недели очарованности, ожиданий, надежд, горечи, безнадёжности, отчаяния сконцентрировались сейчас, и заставляли его торопиться. И в то же время быть аккуратным, чтобы не разочаровать любимую. Быть очень, очень нежным, чтобы она не пожалела о том, что ради него бросила надёжную обеспеченную жизнь. Что бросилась в такую неизвестность, что это было равносильно тому, как если бы она в самом деле в омут бросилась. К его удивлению и облегчению, ему удалось не охладить её пыл. Он не замечал в ней недоумения или досады, или обиды. Наоборот, она выглядела всё более довольной и счастливой. Всё более расслабленной и послушной ему. Даже когда её могла бы охватить девическая стыдливость или робость. Но она наоборот словно торжествовала, переходя очередные рубежи при сближении. Приближаясь к самому последнему рубежу. Тому, после которого нет возврата к девичеству. И даже когда она закусила губу в момент окончательной сдачи любимому, главным в её настроении оставалось это торжество. Торжество, что получилось так, как она хотела. Так, как должно было быть. Что ею овладевает нежный и желанный. Что она, её молодость, её невинность и чистота достались любимому и достойному. Вопреки судьбе, которая обвенчала её с Верейским. Вопреки воле отца, который обрёк дочь на сожительство с человеком не только нелюбимым, но ещё и совершенно не считающим нужным вести праведный образ жизни, столь чтимый как в народе, так и среди знати. Вопреки желанию пожилого сластолюбца получить молоденькую жену, отняв её у суженого. Которого ранее её отец уже лишил ещё и имени, имения, родителя. Отдавшись Владимиру и наслаждаясь единством с ним, Маша торжествовала не только из-за того, что судьба всё же смилостивилась над ней самой, но ещё больше из-за того, что судьба не отняла последнее у её любимого. То, что должно было по справедливости достаться ему и только ему. — Довольно? — прошептал Дубровский после пары бесконечно осторожных ласкающих движений в девственной возлюбленной. Страдая от желания наслаждаться девической свежестью и теснотой Маши вкупе со страхом, что Маша страдает от его пыла. — Можешь продолжать, — в полузабытьи заверила его Маша, покорённая волшебством близости с любимым и таким желанным. А теперь ещё и на деле проявившим чудеса нежности. И какой-то удивительной почтительности. Столь явной, что из-за неё Маша чувствовала себя особо чистой и прекрасной. Не распутницей, не грешницей, изменяющей мужу, хоть и нелюбимому и незаконному, а нежной женой, воздающей должное истинному и единственному мужу. Эти слова разрешения девушки звучали для юноши как приказ, как благословение. И Владимир продолжал. Со всей осторожностью, на которую был способен, нежно и медленно, стараясь ласкать тесноту тела любимой. Вкладывая в каждое своё движение всю свою любовь, всю благодарность ей. Но всё же продолжал. Подчиняясь непреодолимому стремлению осязать любимую, слушать её сбивающееся дыхание, а также стремлением к заветному финалу. Пока не достиг самого острого момента. Когда этот момент наконец-то наступил, наслаждение оказалось таким сокрушительным, что он уже было думал, что умрёт от его переизбытка. Чувствуя, как из него выбрасывается семя, он из последних сил старался хотя бы не распластаться на Маше. А дождаться, когда его тело исторгнет последнюю порцию семени, чтобы затем вытянуться рядом, а не сверху. Наконец поток, который казался бесконечным, как жизнь, иссяк. И тогда Владимир смог, хоть и уже в полном изнеможении, освободить Машино тело от своего веса. Перед тем как обессиленно рухнуть рядом с любимой он успел прикрыть её, а также - увидеть в её сияющих от восторга глазах отражение Венеры. А на небе Венера погасла ещё до того, как Владимир отдышался. Но своё дело она уже сделала — обвенчала влюблённых, благословила своими лучами рождение новой пары. И вероятное зачатие новой жизни, возникшей в любви, а не в венчанном насилии. И теперь утренняя звезда могла с чувством выполненного долга погаснуть до следующей, вечерней зари. *** Как только Владимир смог, снова коснулся губ Маши. Выражая в этом прикосновении не только благодарность и любовь, но и тревогу. И ища ответа на волнующие его вопросы. — Ты сможешь идти? — спросил Владимир Машу, боясь, что был недостаточно аккуратен для девушки. И слишком жаден и нетерпелив. — Да. С тобой хоть на край света. Спасибо, что поверил мне и сделал своей женой.