***
Когда Бэкхёна отвязали от дерева, ноги его не держали. Он дрожал от слабости и боли, перед глазами всё плыло, и он едва стоял. Евнухи подхватили его под руки и потащили в сторону темницы под улюлюканье и свист толпы. В гомоне Бэкхён уловил еле слышный голос Тэён, которая пыталась дозваться до него. Но шум быстро стих, ведь евнухи не медлили. Только Бэкхёну было уже всё равно, он терял сознание от разрывающей боли. Вот только он не знал, была ли она лишь физической. Он пришёл в себя уже в тёмной, сырой каморке, лежа животом на холодном, склизком полу. На нём всё ещё были остатки платья, от которого Бэкхён поспешил избавиться, превозмогая боль. Спина горела огнём от ещё не прошедшей боли, а горло саднило из-за криков, которые Бэкхён выпустил, когда перестал чувствовать на себе взгляд Ифаня. Он сразу понял, что принц его видит, хотя и должен был приехать только к вечеру. Он стоял там, за деревьями, чтобы его не заметили, но Бэкхён приучился чувствовать его взгляды. Принцу нравилось, когда тот оборачивался без зова, когда подходил без прямой просьбы. Бэкхён посмотрел на него в ответ. Не так он хотел донести ему правду, не таким грубым способом. Он хотел поговорить, объясниться, признаться. Признаться во всем. (И в привязанности, может быть, тоже). Но он попался, глупо, совершенно по-идиотски попался. Евнух по ошибке зашёл в его спальню и заметил, что у наложницы совсем нет груди, да и выглядит она как-то не женственно. Он бросился к мастеру Чжаню, а Бэкхён даже не успел придумать оправдания. Главный евнух влетел в его спальню подобно урагану и принялся вопить. Он выволок Бэкхёна за руку и толкнул к подбежавшим стражникам. Почувствовав на себе чужую стальную хватку, Бэкхён опомнился и стал вырываться, словно раненый зверь. Но ему это не помогло — его всё равно наказали. Бэкхён чувствовал на себе взгляд Ифаня, он буквально видел его — мог себе представить. Он представлял, как тёплые и сочувствующие глаза постепенно наполняются сталью и холодом. Он видел, как грубеют мягкие от рождения черты лица. Он видел, как удаляется его спина — напряженная, натянутая, словно струна гучжэня. Затяни чуть больше — и лопнет. «Кричи, Бэкхён», звучал в голове голос Минсока, обеспокоенный, взволнованный. Заботливый. «Кричи, Бэкхён, тебе станет легче». Но Бэкхён не мог позволить себе облегчить страдания даже таким образом. Он не заслужил. Он должен был получить наказание в полной мере. Ведь Ифань смотрел на него. Под его взглядом Бэкхён не мог, не должен был страдать меньше. Он виноват, и Ифань должен знать, что Бэкхён это принимает. Пусть этими ударами он и не искупит свою вину. Когда Ифань ушёл, Бэкхён это почувствовал. И крик боли сорвался с его губ против его желания. Это был крик отчаянного страдания — его тело просило о пощаде, а душа молила принца вернуться. Лежа на полу тёмницы, Бэкхён думал не только о том, что ему делать, но и о том, как ему увидеться с Ифанем. Как объясниться. Ведь он не хотел…. Хотя как же он не хотел, если именно этого он и добивался. — Зачем? — Бэкхён вздрогнул, когда внезапно услышал в темноте знакомый голос. — Зачем ты это сделал? — Обманул принца? — уточнил Бэкхён, пытаясь сесть, чтобы смотреть в лицо собеседнику. — Я просто хотел на свободу. — Лежи, — на спину, покрасневшую, покрывшуюся коркой от запекшейся крови, опустилась маленькая прохладная ладонь. Советник сел рядом с Бэкхёном на колени и, надавив тому на плечи, заставил полностью лечь. — А что тогда ты делаешь здесь? — Я решил, что это городская стена. Я думал, что тут — свобода, — Бэкхён зажмурился, когда почувствовал, как что-то обжигающе холодное касается его спины. Он сосредоточился на этом, стараясь не думать о пришедшем на помощь человеке — о том, чьего появления в этой темнице он никогда не ожидал. — А тут девки да платья, не так ли, — Лу Хань принялся что-то растирать по его спине. — Ну и прекрасный принц, конечно. — Я не собирался даже видеться с ним. Бэкхён задрожал — то ли от неприятных ощущений, то ли от воспоминаний. Вспомнил, как Ифань улыбался ему, даже если он шёл вместе со стайкой наложниц. Вспомнил, как тот безошибочно находил его в любом платье. Вспомнил, как пытался прятаться от принца, но не выходило. Никогда не выходило. — Ну конечно, — Лу Хань усмехнулся. — Я не сомневаюсь, что в твои планы это не входило. Но что сейчас ты будешь делать? — Наберусь сил и сбегу, когда меня будут передавать хозяину. Я к нему не вернусь. Никогда. — Почему же? Он обижал тебя? — Лу Хань задал вопрос со смехом, как маленькому ребёнку, которого обидели. — Я раб, господин советник. Как он должен был со мной обращаться? — Бэкхён привстал на локтях и посмотрел Лу Ханю в лицо. — Не думаю, что тебе понравилось бы два раза в неделю чувствовать себя не более чем подстилкой. Пустым телом, в которое может вторгнуться любой, кто пожелает, а ты даже пискнуть не смеешь. В тебя когда-нибудь пытались вставить одновременно два пальца? Не таких, как у тебя или у меня, а гораздо, гораздо толще. И вот эти пальцы, толстые, грубые, смоченные одной лишь слюной, толкаются в тебя, а ты даже не можешь сопротивляться, потому что они запросто проходят внутрь, так тебя натаскали. А потом… — Хватит! — Лу Хань вскочил на ноги и закрыл уши руками, совсем забыв об оставшейся на них мази. Он помотал головой, желая забыть всё, что он только что слышал.- Прекрати. — Это ты прекрати относиться к моему положению как к насмешке, — Бэкхён, превозмогая боль, встал на ноги. — Ты не знаешь, как это было — жить в этой круговерти сношения с человеком, который тебе противен настолько, что ты мечтаешь перерезать ему горло каждый раз, когда он своими губами касается твоей шеи. Я сбежал лишь потому, что всякий раз, когда он просил меня раздеться, я представлял, как убиваю его, вернувшись свободным человеком. Я притворялся покорным до тех пор, пока он не поверил в это. А теперь меня хотят снова сдать ему, и знаешь, что я сделаю? Я убью его. Лу Хань вздрогнул и посмотрел в глаза Бэкхёна — в них горел огонь ненависти. Советник не сомневался — убьёт. — Прости. Прости, я не хотел, — Хань выставил примирительно руки вперёд и жестом предложил Бэкхёну снова лечь. — Хотел, ещё как. — Бэкхён хмыкнул, но лёг. — Я тебе никогда не нравился. Скажи честно, господин советник, ты завидовал или ревновал? Лу Хань не ответил, но его движения стали жестче, сильнее. Он не заботился уже о том, чтобы аккуратно втереть мазь в спину раненого. — Ревнуешь, — усмехнулся Бэкхён. — Даже сейчас ревнуешь. — Будь добр, заткнись, — Лу Хань сдавил плечи Бэкхёна. — Пока я сам не убил тебя. — Ты не сможешь, — покачал головой Бэкхён. — Никогда не сможешь. Думаешь, я про тебя ничего не знаю? Сын первого генерала, бросивший службу в армии ради того, чтобы сопровождать принца на его пути к престолу. Ты ненавидишь армию, войну и всё, что с ней связано. Ты не сможешь меня убить. — Дело не в этом, глупый ты раб, — Лу Хань встал и поправил одежду. — Ты не поймешь. — Так просвети меня, — Бэкхён сел и посмотрел на советника снизу вверх. Но у Лу Ханя было ощущение, что он стоит с ним на равных. — Он никогда меня не простит, если я тебя убью, — и Хань вышел из темницы, плотно закрыв за собой решетку. Бэкхён на прощание лишь рассмеялся — отрывисто, как-то зло и с хрипом. — Бедный, бедный Хань, — покачал он головой. — Всегда будешь лишь советником и никем больше. «А ты?» — резонно спросил Минсок. Бэкхён не ответил. В камере он провёл семь дней — из них три он провёл в бессознательном состоянии. Кто-то из охранников, решившись воспользоваться его слабостью, вздумал позабавиться с заключенным. — Да всё равно перед принцем бы ноги раздвигал, а сейчас и я за принца сойду. Охранник не ожидал, что Бэкхён, измученный болью в спине, сумеет выкрутиться из его хватки и даже пару раз ударить по лицу. Руки были ещё слабы, но кулаки с острыми костяшками всё же принесли страдания гордости охранника. Не стерпев подобного обращения с собой, охранник избил Бэкхёна, не жалея сил на пинки. Каждый раз, когда мягкий сапог попадал по рёбрам, Бэкхён ловил ртом воздух и пытался прикрываться, но удары настигали его. Он не мог бежать, загнанный в угол, и спасло его лишь то, что охранника оттащили напарники. — Нас по головке не погладят, если мы отдадим труп раба. Напоследок плюнув на него, охранник вышел. А Бэкхён дрожал от ярости, что ничего не может сделать, не может ответить. Он попытался встать, но закачался из-за слабости и боли во всём теле. Держась за стену, он предпринял ещё одну попытку и потерял сознание. А там, в бессознательном, его ждал Минсок, который обнимал сильными худыми руками и обещал, что всё будет хорошо. «Мы выберемся, Бэкхён», говорил он, мы сможем. И так хотелось верить, так хотелось раствориться в том тепле, что от него исходило. Но придя в себя, Бэкхён почувствовал лишь боль во всем теле и неприятное тянущее ощущение ниже живота. С трудом приподняв голову, он увидел, что лежит на спине, а его ноги широко раскинуты. Ему не нужно было долго думать, чтобы понять, что кто-то не побрезговал воспользоваться его телом. — Я убью вас всех, — прошептал Бэкхён, садясь. Он терпел боль, потому что более не собирался терпеть подобное отношение к себе. — Вы все будете гореть. Он отполз в угол и подтянул ближе колени. Ему было неприятно так сидеть, но он не хотел лежать на том месте, на котором его использовали, словно игрушку для утех. Не для того Бэкхён сбежал от хозяина, не для того изображал девушку и втирался в доверие к принцу. Бэкхён вздрогнул, подумав о принце. Наверное, он бесконечно зол, он захочет казни беглого раба и будет на ней настаивать. Ифань будет ненавидеть его и связанные с ним воспоминания. Те, которые сам Бэкхён хотел бы сохранить как-то немногое светлое, в его жизни, что случилось после призыва в армию. Та война разделила его жизнь надвое — в первой части он радовался каждому мгновению, вёл себя легкомысленно и наигранно, а во второй — лишь страдал. Минсок и Тэён были лишь проблесками света в этой тьме, но они держали его на плаву. Он был словно в океане — враждебном, тёмном, неизвестном, бесконечно опасным. Минсок был его запасом сил, который волшебным образом появлялся тогда, когда Бэкхён нуждался в нём больше всего. Тэён была его тоненьким плотом, который помогал держаться на поверхности и не идти ко дну. Совсем тоненьким, словно неверным, вот-вот переломится, стоит лишь сильнее навалиться — но плотом. Ифань был спасительной землей, к которой хотелось плыть. Манил собой, появляясь на горизонте, звал, обещая дать приют и отдых. И Бэкхёна тянуло к нему — к этому миражу, пусть там его могли ждать дикие звери, ядовитые растения и несъедобные плоды. Эта земля могла погубить его, но могла и принять. Дать передохнуть после этого скитания по волнам, каждая из которых могла стать последней в жизни Бэкхёна. Бэкхён бы хотел остаться с Ифанем, но имел ли он право мечтать о подобном после всего, что произошло? Определенно, нет. На исходе шестого дня в темницу снова явился советник принца. Его лицо выражало скорбь и сочувствие — впервые Бэкхён видел его таким. — Нашли твоего хозяина, — сказал Лу Хань, остановившись у решётки. Он не стал заходить, и Бэкхён понял, почему, приблизившись сам. Под глазами советника залегли тени, словно он не спал несколько дней. Он выглядел измотанным и уставшим настолько, что хотелось силой уложить его на пол и заставить отдохнуть. Но Бэкхён ни на мгновение не выказал своего мимолётного желания. — Стражники опросили всех господ, чьи рабы сбежали. Никто из них не подходил под твоё описание, пока во дворец не явился член городского совета Ли Вэй. Он заявил, что около полугода назад его личный раб пропал, выйдя за цветами. Главе стражи хватило одной фразы, чтобы понять, что он — тот, кого мы ищём. — И что же он сказал? — Бэкхён скривил губы в улыбке, которую и улыбкой было сложно назвать. Оскал — да, словно зверь обнажил зубы. — Женоподобный, с тонкими руками, — ответил Лу Хань, не глядя на Бэкхёна. — Глава стражи обязался передать тебя завтра в полдень. После этого твоя жизнь окажется в руках Ли Вэя. — Я перегрызу ему горло сразу, как увижу, — Бэкхён отошёл от решетки. — Пусть лучше меня на месте убьют, но я не дам этому подонку снова распоряжаться мной. — Прости, что ничего не можем сделать, — Лу Хань ушёл, и в голосе его было неподдельное сожаление, удивившее Бэкхёна. Он привык к тому, что советник его ненавидит, презирает, но искренняя забота? К такому Бэкхён был не готов. «Может, он так прощается с тобой», предположил Минсок. Если хотел попрощаться, лучше бы убил на месте. Чтобы не мучился. Бэкхён не выдержит, если снова попадёт к Ли Вэю. Ночью он не спал, представляя, как отберёт кинжал у стражника и воткнёт в горло хозяину. Воткнёт по самую рукоять, чтобы острие прошло насквозь и вышло с обратной стороны. Он с радостью посмотрит на то, как его тело упадёт наземь с глухим звуком. И примет смерть от мечей стражников, понимая, что это конец его страданий. Его вывели из темницы под утро, едва занялся рассвет. Провели до площади перед центральным дворцом и привязали к столбу, стоящему у самой лестницы. Выставили ему охрану из шести стражников и оставили на растерзание палящему солнцу. Площадь была залита солнцем уже через час, и Бэкхён дрожал, когда солёные капли пота задевали ещё незажившие раны. Он терпел, но ожидание на жаре выматывало его. К полудню ноги его уже не держали, но стражники не позволяли ему садиться даже на колени. И когда Бэкхён обессилел настолько, что едва не упал, над ним нависла тень. Он боялся подняться голову, опасаясь увидеть лицо человека, которого так сильно ненавидел. Но его заставили смотреть вверх, мягко обхватив за подбородок. Бэкхён с трудом сдержал вздох удивления, когда увидел перед собой принца. Его лицо, мягкое и сочувственное, как прежде, омрачала лишь печаль, затаившаяся в глазах. — Если бы я хоть на мгновение задумался, я бы давно тебя раскусил, — произнес тихо Ифань. — Ты мало говорил, при остальных — только шепотом. Ты даже вел себя не как девушка. Но я этого не замечал, я был ослеплен. Бэкхён не отвечал, не зная, куда смотреть. Имел ли он право смотреть принцу в глаза, после всего, что он сделал? Имел ли он право смотреть на него, как равный? Бэкхён не знал. От голоса Ифаня, тоскливого, бесконечно уставшего, бремя вины лишь сильнее давило на плечи Бэкхёна. Ему казалось, что он стоит на ногах лишь потому, что Ифань держит его, пусть одной рукой, пусть за подбородок, но держит. — Я не могу простить тебя, — Ифань отпустил Бэкхёна и позволил тому осесть на колени. И сам присел следом за ним. — Я не могу простить подобный обман. — И будешь абсолютно прав, — прохрипел Бэкхён. Впервые громко, впервые своим голосом. — Если я поступлю, как того требует мой титул, тебя бы вздернули прямо сейчас, — Ифань ладонью указал на дерево, растущее справа. — Может, предварительно тебя бы запытали до беспамятства, пытаясь узнать, кто тебя подослал и на кого ты работаешь. Тебя бы заподозрили в сотрудничестве с мятежниками, готовящими переворот. И повесили бы на тебя какое-нибудь несостоявшееся покушение. И казнили так сурово, чтобы остальным неповадно было. Бэкхён слушал его, опустив голову. Он рассматривал узоры на одежде принца и вспоминал, как ему нравилось, когда Ифань брал его с собой в город. В Лижуане, который не знал, кто скрывается за вуалью, было красиво и весело порой на площадях. Этот город был тем идеалом, к которому Бэкхён когда-то стремился в юности. Шумный, живой, ни на секунду не замирающий. Всюду богатые люди в дорогих тканях, с уважением относящиеся к нему и желающие слышать, что он думает по тому или иному поводу. Иногда Ифань ходил в столичную оперу и всегда брал с собой Бэкхёна, которому хотелось именно такой жизни — полной мероприятий, встреч, походов в какие-нибудь места, в которых будет полно людей. Конечно, он не понимал и половины происходящего в опере, но ему нравилось. Он слушал, что Ифань говорит о постановке, а потом повторял это ему же, слегка изменив формулировку. Ифань смеялся, но никогда не делал замечаний. И сейчас, слушая, как принц расписывает всё, что могло случиться с Бэкхёном, он не верил, что Ифань способен на такое. — Ты бы не смог, — едва слышно произнёс Бэкхён, уверенный в своих словах. — Я знаю, — Ифань горестно выдохнул. — И сейчас я совершаю ошибку, которая может стоить мне престола. Бэкхён, посмотри на меня. С большим трудом Бэкхён поднял голову, никак не решаясь при этом поднять взгляд. Но заметив опущенные уголки губ Ифаня, он не сдержался и утонул в той тоске, что поселилась в глазах принца. Он выглядел изможденным, и Бэкхён испытал невероятное желание обнять его, убаюкать и уложить спать, петь колыбельные, пока глаза не закроются, как ребёнка похлопывать по груди и убедить, что если он не отдохнёт, то совсем скоро умрёт. — Я отпускаю тебя, Бэкхён, — Ифань протянул руки по обе стороны от Бэкхёна, словно хотел заключить его в объятья, но лишь коснулся его запястий, ободранных до крови из-за туго затянутых веревок и жары. — Уходи. Ты свободен. Принц подозвал одного из охранников и приказал перерезать веревки. Парень некоторое время колебался, но дрогнул под суровым взглядом правителя. Бэкхён, всё это время находившийся совсем близко к Ифаню, не верил своим ушам. Он вдыхал аромат благовоний и ароматических палочек, исходивший от принца, и пытался запомнить это мгновение. — Теперь ты свободный человек, Бэкхён. Я дарую тебе свободу, — Ифань вытащил откуда-то из складок одежды сложенную вчетверо грамоту, скрепленную его печатью. Бэкхён, дрожа на нетвердо стоящих ногах, принял её и не знал, что с ней делать, не знал, что говорить. Он смотрел на Ифаня, и в его глазах, как в самую первую встречу, был только страх и неверие. Он не мог поверить, что это искренне, что его не убьют вероломно, едва он отвернётся. Но Ифань внезапно тепло улыбнулся и потрепал его по грязным волосам, не скривившись от отвращения после прикосновения. — Только обещай мне больше никогда не появляться в Лижуане и в этом дворце, — добавил Ифань, убрав руку и даже не попытавшись её вытереть. — Поклянись. Бэкхён смотрел на принца и не мог вымолвить и слова. Он тонул в его глазах, в его словах, в его голосе, окутывающем, словно пуховое одеяло. Он понимал, как сильно он привязался к тому, кого хотел лишь использовать, понимал, как сильно увяз в этом человеке, скрывавшем своё большое и доброе сердце за личиной сурового правителя. Если бы Бэкхён мог, он бы остался рядом с ним. — Язык проглотил? — из-за спины принца появился Лу Хань, как всегда нежданный, как всегда внезапный. — Поблагодари принца и делай, как он велит. Ифань открыл рот, чтобы что-то возразить, но Бэкхён схватил его за руку и прижался к тыльной стороне ладони своими сухими, потрескавшимися губами. — Я не знаю, чем отплатить за это, мой принц, — прошептал он, не отнимая чужой руки от губ. — Я не заслуживаю подобного обращения. Ифань едва заметно взмахнул головой, чтобы волосами скрыть покрасневшие кончики ушей. Бэкхён увидел это и не смог скрыть улыбку. — Поклянись, что не вернёшься, — голос принца к концу фразы дрогнул. — Пожалуйста. Бэкхён, продолжая держать руку Ифаня, посмотрел в его глаза. Он не знал, что хочет там увидеть, но никак не ожидал, что это будет умоляющий взгляд. Его просили уйти навсегда. Бэкхён подчинился. Опустив голову и отпустив руку принца, он едва слышно прошептал, что не вернётся. Что уедет из этого города и не вернётся. Никогда. Ни под каким предлогом. Бэкхён отвернулся, чтобы не видеть, как тускнеет лицо принца. Отвернулся, чтобы Ифань не видел, как его лицо кривится от боли — больше душевной, чем физической. Он уходил, сжимая в руках бумажку, которая сейчас не имела для него никакого значения. В этой бумажке было всё, чего он добивался последние полтора года — в ней была его свобода, но была ли она так нужна? Он наконец нашёл место, в котором мог бы остаться. Он нашёл человека, рядом с которым хотел быть. После разлуки с семьёй он нашёл того, кто мог заменить их. Но он уходил, потому что того хотел Ифань. И Бэкхён не находил в себе сил ослушаться. «Наконец ты свободен, Бэкхён», прозвучал голос Минсока в голове. «Разве это не здорово?» Бэкхён не знал, что ответить. Но у самых ворот он развернулся и увидел, что Ифань смотрел ему вслед. Лу Хань стоял рядом и держал его под руку, будто принц был готов упасть в любой момент. Или ринуться за ним. — Я всегда буду помнить тебя, — набрав побольше воздуха и игнорируя боль в сорванном горле, прокричал Бэкхён. И толкнул дверь, чтобы скорее покинуть дворец. Скорее уйти от Ифаня так далеко, чтобы совладать с желанием вернуться. Он не знал, что Ифань едва слышно прошептал «я тоже». Он тоже не забудет. Такое не забывается.***
Ифань смотрел, как удаляется худая, израненная спина Бэкхёна, и дрожал. Лу Хань стальной хваткой держал его за руку, чтобы принц не вздумал бежать следом, чтобы не уронил своего лица перед стражниками, недоуменно поглядывавшими на него. Ифаню стоило больших усилий не ринуться туда, к Бэкхёну, когда тот прокричал свое прощальные слова. Он вцепился в руку советника с удвоенной силой и держался, уговаривая себя, что он принц, наследник престола, он не может так легко отказываться от собственных слов. Ему нелегко далось решение освободить Бэкхёна. Первые два дня его охватывала такая злость, что он хотел только смерти или сурового наказания для обманувшего его раба. Но засыпая, он видел прелестные губы, складывавшиеся в маленький прямоугольник при улыбке. Слышал тихое пение, которое успокаивало и убаюкивало после тяжелого дня. Ощущал под руками фантомную мягкость чужой кожи. И принц просыпался, не понимая, где сон, а где реальность. Он боялся засыпать, потому что каждое мгновение чувствовал незримое присутствие наложницы, смеявшейся над его неудачными шутками, называвшей его «мой принц» бесконечно нежным голосом, лежащей рядом с нескончаемым доверием во взгляде. — Я верю вам, мой принц, — едва слышно произносила она, прикрывая глаза. И Ифань старался не потерять это доверие. Когда было сложно терпеть эту близость недоступного хрупкого тела, он уходил в смежную спальню, в которой редко бывал, и до самого утра читал или молился. Сейчас, когда тонкий мост доверия был разрушен, Ифань снова проводил время во второй спальне. Читал доносы министров друг на друга, пытался решать военные дела и всячески отгонял от себя мысли о Бэкхёне. Но на столе, рядом с чернильницей, стояла пиалка с голубыми лилиями, и Ифань не мог не смотреть на неё. — Не мучай себя, — Лу Хань возник словно из воздуха и окружил принца ароматом роз, широкими рукавами и своими тонкими руками. Обнял за плечи и прижал голову к своей груди, шепча, что всё будет хорошо, всё наладится, они решат эту проблему и позабудут, словно страшный сон. — Я не хочу, Хань, — надломлено ответил Ифань. — Я не хочу забывать. Не хочу помнить. И Лу Хань гладил его по волосам, не пытаясь перейти черту, не позволяя себе большего. Тихо пел принцу на ухо почти забытые песни из детства и надеялся, что удастся уложить его спать. Но Ифань только хватался за тонкие плечи советника и стискивал в руках ткань его одежды. Ифань не спал, и это не укрывалось от министров и других советников. Они наперебой предлагали вызвать лекаря или принять настойку, микстурку, порошок, которую принимает перед сном жена или мать. Но принц отмахивался, позволяя Лу Ханя отвечать от его имени, что это его бессонница не имеет ничего общего с болезнями. Министры понимающе кивали и между собой шептались о том, что принц совсем скоро сляжет из-за всей этой истории с наложницей. Уже подбирали, кого посадить на престол, чтобы сделать своей марионеткой, но Ифань справлялся со своими обязанностями несмотря ни на что. Но по ночам он думал только о Бэкхёне и не знал, что делать. Пока к нему не пришёл глава личной стражи — он застал принца за столом, строчащим письмо в одну из колоний. — Ваше величество, мы нашли хозяина беглого раба. Это почтенный господин Ли Вэй из городского совета, человек преданный Империи и императору. Он заберёт его завтра. — Он не сказал, что собирается с ним сделать? — спросил Ифань, сдерживая дрожь в руках. Из-за Бэкхёна он стал легко терять самообладание. — Нет, ваше величество. Лишь просил передать свою благодарность за поимку его раба. Ифань кивком отпустил главу стражи и обмяк на стуле, не зная, как поступить. Если Ли Вэй заберёт Бэкхёна, принц больше никогда его не увидит, и он больше не будет бередить его душу. Больше не будет безраздельно владеть его сердцем. Может, оно и к лучшему. Но Лу Хань, узнав, что хозяин Бэкхёна объявился, перепугался и рассказал Ифаню то, что слышал от самого Бэкхёна. — Но все знают Ли Вэя как крайне щедрого и доброго человека. И как он заботится о своей больной жене! — Ифань не мог поверить в услышанное. — Он с неё пылинки сдувает. — Что не мешает ему использовать рабов для постельных утех, — резонно заметил Лу Хань. — Ифань, Бэкхён убьёт его, если увидит. Я знаю это. Я видел это по его глазам. Он не вернётся смиренно и покорно. Ифань сжал большими пальцами виски. Новая информация просто не умещалась в его голове. Он не знал, как можно было так относиться к Бэкхёну, ведь он такой хрупкий, такой красивый. Такой сильный. Ифаня прошибло, когда он впервые подумал о Бэкхёне как о мужчине. Он никак не мог свыкнуться с этой мыслью, но только сейчас он понимал, что это действительно сильный человек. Вытерпевший рабство, свинское отношение и суровое наказание. Было бы настоящим оскорблением вернуть его туда, откуда он бежал в поисках лучшей жизни. В поисках свободы. Это меньшее, что Ифань мог дать Бэкхёну. Он не мог подарить ему новую жизнь. Не мог вернуть утерянное время. Не мог вернуть ему родную страну, уже год как являвшуюся колонией Империи Ву — крайне неспокойной и мятежной, но колонией. И самое главное — Ифань не мог дать ему своё сердце, ведь оно и так было в руках Бэкхёна. Хотел Ифань того или нет, но сколько бы он не отрицал, он принадлежал Бэкхёну всем своим сердцем, всеми своими мыслями и действиями. И подписывая грамоту о даровании свободы рабу, Ифань надеялся, что этого хватит, чтобы поставить точку в том, что нельзя было назвать даже отношениями. Но Бэкхён не был рад так, как думал Ифань. Он смотрел бесконечно испуганными глазами и Ифаню хотелось просить довериться. Ведь ты всегда верил мне, Бэкхён. Всегда. Поверь и сейчас. Я никогда не обманывал тебя и твоих ожиданий. Ифаню было больно смотреть, как Бэкхён уходил, но думать о перенесенных им страданиях было больнее. Принц и представить себе не мог, сколько вытерпел Бэкхён, но понимал, что ему самому никогда не сравниться в силе и храбрости с тем, кого он считал хрупким, нуждающимся в защите. Кого он хотел оберегать от всего на свете. Но он не мог оберегать того, кто сам был способен позаботиться о себе, причем гораздо лучше Ифаня. Ифань прошептал едва слышно, чтобы даже советник не слышал. Прошептал «прошу, живи», когда Лу Хань потянул его во дворец, потому что стояли они уже слишком долго под внимательными взглядами стражи. Живи, Бэкхён. Живи полной, счастливой жизнью. Но только живи. И Ифань ушёл, думая, что оставляет за спиной всё, связанное с тем, кто безраздельно владел его сердцем и душой. Владел его жизнью.