Время расплаты

Апатия и безразличие прошли быстро — взамен Антон стал ощущать боль, такую сильную, что хотелось выть. Он наконец в полной мере ощутил обратную сторону своей профессии — людей не интересовало, какое потрясение он пережил, люди ждали шоу. И он вынужден был предоставлять им желаемое, даже если голова раскалывалась от тысячи противоречивых мыслей — он изо всех сил пытался убедить себя, что ненавидит Олю, что никогда не сможет переступить через труп своего брата… Но перестать вновь и вновь возвращаться мыслями к ней и времени, когда им было хорошо, не мог — эти мысли согревали изнутри и тут же разрывали на части. Его юмор стали мрачным, грубым и порой даже жестоким — он создал совершенно иной свой образ, который, однако, нравился публике не меньше. Это вполне его устраивало — он работал на износ, стараясь как можно меньше находиться дома, где чашки, ложки, небрежно повешенная и картина и в спешке забытая футболка хранили слишком много воспоминаний. Время шло — легче не становилось, но боль из невыносимой превратилась в ноющую, которую хотя бы можно было терпеть. Он не выдержал лишь однажды — сам не понимая зачем, свернул к её подъезду и долго смотрел в окно, подсвеченное тусклым жёлтым светом. Да, он пытался её ненавидеть… Оля старательно писала план будущей беседы по профилактике подростковых суицидов — мысли постоянно сбивались, то и дело приходилось возвращаться к написанному и переделывать ту или иную строчку. Наконец, устав перечёркивать строчки, девушка отбросила ручку и отложила лист в сторону. Ей впервые за полгода вдохновлённой работы подумалось, что всё бессмысленно — подростки в своей уверенности собственной мудрости и глупости окружающих всё равно не станут никого слушать. Оля, слегка отдохнув и придя в себя, потянулась было за новым листком, как вдруг дверь открылась — на пороге стояла маленькая взъерошенная девочка, озлобленная, казалось, на весь мир. Оля вздрогнула — так похож был этот ребёнок на неё саму десять лет назад… За девочкой маячила учительница — женщина, немногим старше 23-летней Оли, однако отчего-то сильно старившая себя бесформенными вещами и собранными в тугой узел волосами. — Это Аня Мальцева, из 10 «Б». Буквально минуту назад ударила мальчика, Вадима Ищенко, книжкой по голове, — зашипела учительница в ухо Оле. И добавила, поймав её недоумённый взгляд: — Это был томик Толстого. Достаточно внушительный — еле разняла их потом. Ты уж поговори с ней, как ты умеешь… А парня я тебе позже приведу. Если смогу. Оля кивнула- проводила девочку в кабинет и предложила ей сесть. Аня демонстративно уселась, закинув ногу за ногу, на широкое кресло и поглядывала на неё исподлобья злыми, колючими глазами. — Давай поговорим, — предложила Оля. — Я думаю, ты не стала бы делать это без причины. Он тебя обидел? Ответом ей было шумное, злое сопение. — Ладно, — вздохнула Оля. — Тебе необязательно мне отвечать. Ответь себе: что ты ощутила, когда это сделала? тебе понравилось это чувство? На некоторое время воцарилась напряжённая тишина: девочка молчала, уставившись куда-то в стену, Оля внимательно следила за её дрожащими руками… и вдруг произошло то, чего наверняка не ожидали обе: девочка выскочила с кресла и крикнула: — Хватит меня лечить! Какой толк от твоих вопросов, если ты сама себе помочь не можешь: я же видела, как ты плакала в коридоре! Она на миг замерла, словно испугавшись своих слов, затем выбежала на коридор, громко хлопнув дверью. Оля сжала пальцами ноющие виски: она не думала, что будет так больно… Ей казалось, она научилась контролировать свои эмоции ещё тогда, когда навалилось всё сразу — это жуткое убийство, предательство отца, суд, условный срок на шесть лет… Оказалось, нет; она всё ещё способна ощущать тупую беспомощность и абсолютную бессмысленность всего происходящего.