Время расплаты

Оля шла медленно, словно пытаясь оттянуть неизбежное: она знала — дома будет сыро, холодно и неуютно. Ей отчего-то всегда было неуютно в собственном доме. Мама открыла дверь — такая же серая, неприветливая и нелюдимая, как обычно. Оля раньше не понимала, почему маме, самому близкому для неё человеку, всегда жаль тёплого слова, ласки или хотя бы мимолётного прикосновения. Со временем поняла — мама просто не смогла простить ей ухода отца, которого не переставала любить ни на минуту. — Проходи, — она изобразила улыбку, засуетилась, доставая тёплые тапочки. Оля прислонилась к стене. — Папа умер, — тихо сказала она, но слова эти среди напряжённого молчания звучали громче любого крика. Мама так и застыла посреди прихожей с дурацкими розовыми тапками в виде заячьих морд. Оля как в замедленной съёмке наблюдала, как сползает с её лица улыбка, как растягиваются в гримасе боли губы… Она положила тапки, медленно побрела в комнату и захлопнула за собой дверь. Оля осталась одна — как была одна всегда, хоть мама и была рядом. Девушка сняла куртку, повесила её на крючок; аккуратно поставила сапоги на полочку. Её влекла комната отца — и она вошла в неё, впервые за десять лет. Эта комната стала мёртвой задолго до смерти отца: пыль толстыми клочьями лежала на всех поверхностях, ни один предмет не был сдвинут ни на миллиметр… Оля подошла к большому шкафу, где раньше стояли книги отца. Их было очень много — толстые и тонкие, новенькие и в потрёпанных переплётах, художественные и научные… Оля с улыбкой вспомнила, как раньше закрывалась в этой комнате и сидела на полу, часами читала папины книги… Теперь этот шкаф зиял пустотой — девушка с тихим вздохом провела рукой по покрытым пылью полкам. Папа забрал всё — Оля бездумно бродила по пустой комнате, где когда-то очень давно звучали уверенные папины шаги. Она подошла к письменному столу, ни на что не надеясь, стала выдвигать ящички… и в одном из них, среди груды непонятных бумаг, нашла старую тонкую книгу в потрёпанном переплете. Это была одна из тех научных книжек, которые так любил папа и так ненавидела дочь. Сейчас же она с упоением листала пожелтевшие от времени страницы, на полях исписанные папиным кривым почерком. Этот почерк был таким родным… и таким далёким: Оля вспоминала, как девочкой сидела за этим широким письменным столом, и они вместе сочиняли сказку о маленькой принцессе с белыми кудряшками… Фотография лежала в середине книги: старенькое чёрно-белое фото, изображающее маленькую девочку, сидящую на руках у отца. Оля помнила, как делали это фото: как бережно, словно она могла разбиться, держал её отец… На обороте красовалась мелкая, разбегающаяся в разные стороны надпись: «Я люблю тебя, детка: сильнее, чем ты можешь себе представить, сильнее, чем это возможно в принципе… И всегда буду любить». Оля почувствовала, как горло сжимает от рыданий, как тонкая пелена застилает глаза… Легче не становилось — это была горечь, становящаяся только сильнее с каждой секундой. Мама лежала, закутавшись в старый потёртый плед, и безучастно смотрела в стену. Слёз не было: было тупое онемение, когда каждый палец, казалось, весил тонну… Оля несмело прилегла рядом, погладила её жёсткие, поседевшие волосы… И эта старая, уставшая быть сильной женщина обняла свою дочь, наконец признав, как ей нужна поддержка.