***********************************************************
Помпезный «Концепт-холл» сегодня был переполнен. Вручали супермегапремию в области журналистики. Самые остро заточенные перья и короли телемикрофонов собрались на одной площадке, чтобы утереть носы друг другу, ну и подзаработать, если повезет. Такая это сфера творчества – постоянно доказывать, что ты крут, предлагать себя, да что там, откровенно продавать, терпеть отказы, насмешки и вновь подниматься или окончательно падать. Как уже было со многими, спиваются журналюги быстрее прочих. Леон Вышецев и Максим Головин, естественно, были обладателями крутейших мест в зале. Третий ряд, центр, рядом только звезды экрана и политики, как без этого. Тем более Леон почувствовал себя в ловушке, зажатым между Ирадой Зейналовой и Максом, когда на сцену вышел очередной «добрый вестник» и объявил следующую номинацию – самый острый сюжет. Леон чуть собственный галстук в рот не засунул. Он, как никто, знал, кто получил эту премию. Кто сейчас, через пару секунд, выйдет из-за кулис. Владелец «Москва сейчас», член конкурсного жюри, водящий дружбу и не только с большей частью того самого жюри, Леон смог убедить коллег, что более достойного претендента нет на всем белом свете. Даже платить много не пришлось, не оценить талантливого парня мог только слепоглухонемой. И пока на огромном экране мелькали уникальные кадры то какого-то бомжатского лагеря, то подземных катакомб, то побоища скинхедов, а ведущий зачитывал регалии автора, успевшего в столь молодом возрасте добиться успеха, Леон пытался справиться с перебоями в поступлении воздуха в легкие. Собственная реакция его пугала, как и прежде. Тут все осталось без изменений. Сколько всего пережил он за восемь месяцев, разное было: от ярости и злости первого времени, самого отчаянного, самого черного, до тающей в сердце надежды настоящего. На начальных порах, когда наглый возмутитель его спокойствия отбыл в заграницы, покинув Москву и своего начальника, Леон резко вспомнил, что он мужик. Что у него все в жизни на месте и есть даже больше, чем можно мечтать. И Вышецев бросился жить. Никто не узнавал его. Он вспомнил о существовании не только подзабытых друзей, но даже университетских приятелей, и активно взялся участвовать в их судьбе. Открыл школу юного репортера. Принялся воспитывать сына, к большому неудовольствию последнего. Возобновил членство в стрелковом клубе. На работе развил бурную деятельность, выигрывая негласные соревнования между столичными каналами, гоняя своих, и в хвост, и в гриву. Короче, мчал на всех парах от самого себя. Он ведь действительно решил забыть Богдана. Отпустить его. Простить долг. Смириться с потерей и убедить себя, что так будет лучше всем - в состоянии жесточайшей, не проходящей ярости оказалось несложно. Примерно, через пару недель после того, как Богдан обосновался в Лондоне, Леон позвал к себе Ардо. Они не делали ничего нового, наоборот, сцена была отработана множество раз. Саб проявлял нетерпение, явно соскучившись. И Леон не налажал, не то, чтобы был на высоте, но все делал ровно, вел себя стабильно. Однако внутри будто лампочку выкрутили. Действовал на автомате, себе назло. И тому, далекому теперь предателю – назло. Даже трахнул Ардо, удивив последнего безмерно. И никогда, даже под пытками бы не признался, что ничего не ощутил. Кончил, но не испытал оргазм. Что характерно, он не сравнивал своего постоянного саба с потерянным любовником и даже не представил под собой Богдана в решающий момент. Просто, после той сессии, все вернулось на круги своя – так, как было до стажёра. Ох, блин, не стажёра уже, а специального корреспондента Первого канала, успешного сотрудника Европейского бюро. Потом была стадия гнева, после которой Ардо обзавелся глубоким шрамом на бедре. Потом – апатии ко всему и вся. А затем пришла тоска. И она, сука, с той поры не оставляла ни на минуту. Внешне Леон оставался той же беспринципной, ледяной сволочью, что и всегда. Но вот внутри – это была выжженная пустыня, с подыхающим посредине зверем. Для Вышецева это было разрушительное состояние. Некомфортное в высшей степени. Жизнь обычная, нормальная, но все как-то не так. Он долго думал, как это можно изменить и исправить. И приходил лишь к одному знаменателю – Мальчишке, заставившему его полюбить целоваться. Собственно, вся эта авантюра с судейством в конкурсе и выманиваем Богдана с европейских полей на родину, и была затеяна лишь для того, чтобы увидеть его, а себе поставить окончательный диагноз, проверив, насколько смертельны нанесенные по самолюбию раны. До сих пор, упрямый Леон убеждал себя, что все придумал, что просто банально переклинило на фоне совпадения в физическом плане, и нет никакой зависимости, нет ничего особенного в маленьком неумехе. Секс с ним, может, и был хорош, ладно, исключителен. Но ни его, ни большего тот дать не мог. Да и Леон не знал, что именно он ждет и хочет от Богдана. К моменту, когда объявили конкурс, Леон в беге по кругу собственного сознания усилием воли остановился на двух вещах – и только они удерживали его в адеквате. Если его по-прежнему тянет к Ардо и не отвратило от Темы – значит, это уже не излечимо, и это же разделяет их с Богданом колоссальной пропастью. Логично в этой ситуации признать, что то, что было между ними – всего лишь недоразумение. И второе, насчет, как раз, этого: «между ними» - Мальчишка не выполнил условия сделки, а Леон привык все доделывать до конца. Вот и связывает их мифическая необходимость доделать дело. Получилось, что ради завершения гештальта, Леон сделал так, чтобы награда нашла героя. Им нужно просто дотрахаться и все. Будет снова так, как раньше. Спокойно, привычно, правильно. Он настолько ушел в работу над собой, что возглас ведущего «Богдан Золотарёв!» стал сродни мини ядерному взрыву в голове. Сердце, не слушая мозг, решило покинуть грудную клетку. Ладони вспотели, и что-то в районе колен противно стрельнуло. Леон понял, что если бы стоял сейчас, ноги бы подломились. Хорошее начало! Прямо все, блядь, по плану! Но гораздо хуже стало тогда, когда на сцену танцующей, легкой походкой, знакомой до каждого па, вынесся бывший стажёр. Леон раздвоился. Снаружи это был обычный, холодно-скучающий, высокомерный вариант Вышецева, во всяком случае, и Макс, и Зейналова ничего не уловили. А вот внутренняя животная сущность Леона бушевала от кайфа. Зверь, обычно не поддающийся никому, наплевал на установки мозга, насрал на доводы рассудка и прочий хлам, не имеющий отношения к тому, что ему хочется, довольно урчал, завидев хозяина. А хозяин выглядел потрясающе. Такой же изящный, но крепкий, такой же стремительный и яркий, как он помнил. Только волосы еще длиннее отросли и стали чуть завиваться на концах. На экране, в сюжетах голова у Богдана обычна была покрыта кепкой, поэтому так бросалась в глаза перемена. Насчет остального все было на месте – огонь в глазах, ямочка на щеке, пунцовость сладких губ и гармоничность тела. Все было даже слишком на месте. Богдан начал свою благодарственную речь. А Леон сидел на месте из последних сил и понимал лишь одно: Мальчишку надо задержать здесь, нельзя чтобы он уезжал снова. Все, что мог в этот момент, это признать собственную слабость и разрешить себе войти в личное пространство своего бывшего стажёра. Почему вдруг полетело все к чертям, Леон не знал, да и не хотел сейчас анализировать, просто слишком абсолютной была потребность поговорить и приблизиться к Богдану. Он и представить не мог, что так соскучился по «живому» журналисту - суррогат в виде его телеизображения даже на 10 процентов не был способен снизить эту тоску. Богдан спустился со сцены, сжимая в руках заветную статуэтку, улыбаясь всему миру, как солнышко. И сел на первый ряд, где уже расположились его коллеги, отмеченные благосклонностью фортуны. Леону, не спускавшему глаз с Золотарёва, оставалось лишь любоваться идеальным каштановым затылком. И посылать импульсы страсти. Ну еще придумывать, как им пересечься. Зал для банкета, куда бомонд отправится по окончании церемонии, не подходил категорически. В толпе ни одно из желаний, терзающих Вышецева, невозможно реализовать. Надо думать…. На какое-то время Леон выпал из реальности и совершенно забыл, что рядом сидел собранный и скучающий Макс, который, в отличие от некоторых, не был членом жюри, и не ожидал увидеть Богдана совсем. - Друг мой, что же это значит? – шепот Макса наждаком прошелся по расшатанным нервам. - Ты о чем? – Леон скосил глаза на Ираду и, успокоившись, что та занята очередным номинантом, придвинулся ближе к другу. - О нашем бывшем стажёре. Не делай мне удивление, я тебя прошу. Он милый, талантливый мальчик, но мальчик же, с опытом работы с гулькин нос. Тебя с говном съедят. - Подавятся. - И тем не менее проглотят. Зачем? - Захотелось. - Это твое желание наводит меня на массу мыслей. Не хочешь остановить мое воображение? - Нет. - Блин, Лео, нельзя, что ли, рассказать другу, что ты еще тогда подсел на мальчонку? Я тебе давно говорил, что не претендую на него. - Я его не видел восемь месяцев, как и ты! - О, какая точность. - Именно поэтому я и директор, я все помню. - Ладно, - Макс ощутимо терял терпение. – Я понял, ты пытаешься отбрехаться от меня. Не выйдет, дружок. На фига он здесь? Что ты хочешь от него? - Ничего. Возьмет премию. Уедет в Париж. - Аха! Париж! Ты и это знаешь! - Не ори, - зашипел Леон, уловив разворот Зейналовой в их сторону. - Слушай, я отстану, правда, только признайся, что ты специально заманил его сюда? Что-то между вами есть. - Ничего между нами нет, - разочарованный вздох Макса вышел громче его стенаний. – Но я заманил его сюда специально. - Ес! - Леон, пожалуйста, потише, - на этот раз Ирада точно обратила на них внимание. - Прости, дорогая, мой друг болван. - Лео, - Максу было пофиг на испорченную перед ведущей репутацию. – Что дальше? Ты вернешь его? Трахнешь? Повезешь к себе? Предложишь работу здесь? - Не тарахти. Для начала хочу поговорить с ним, только ума не приложу, как это сделать. Боюсь, он смоется, как только увидит меня. - Так и знал, что ты что-то напортачил тогда. Вот чувствовал прямо. Слишком резво он решил от тебя слинять, да еще тайны эти. Обидел его? Признавайся! - Нет, не обидел. Все было неправильно изначально. Надо исправить. Поможешь? - Я-то как? - Приведи его ко мне. У меня есть ключи от одного из административных кабинетов здесь. Третий этаж, пятая комната от лестницы. Скажи, что ты член жюри и тебе необходимо проконтролировать формальные вопросы получения премии. Наври что-нибудь. Он тебе доверяет. Сделаешь? - Да ты ж Боже ж мой, сделаю, конечно, что, что, а врать я люблю. Ответь мне только честно на один вопрос, и я все сделаю в лучшем виде. Леон кожей ощутил, что Максу нужно бросить хоть тонкую косточку, иначе никакого эффекта не дождешься. - Валяй. - Ты ведь не простил меня за него? И именно из-за Дана ты такой коматозный последние пару месяцев? - Как обычно, не один – а два вопроса. Погоди-ка. Дана? - Ну да, его так все называют, ты не знал? - Называют? Ты общаешься что ли с ним!? Почему не в прошедшем времени? - Ну, общаюсь. А что такого? Мы – друзья! Через скайп болтаем иногда. Но про премию я лично не знал. Он в каком-то проекте участвовал, в погружении. Не выходил на связь пару недель. Леон знал про проект. И про каждый день, прожитый Богданом… Даном вдали от него. Все тот же детектив помогал, ага. И еще кое-что. Но общение Макса с ним! Это уж вообще, предательство перманентное какое-то. - Слушай, на нем отметки о приватизации не стоит! Нечего зыркать на меня. Все, конец премиальной вакханалии, сейчас пойдем шампусик хлестать, давай, шевели поршнями. Леон тут же загасил желание убить друга, решив позже вернуться к скользкой теме. Людское море поглотило приманивающую макушку, и он не успел выцепить, куда отнесло Мальчишку. Чтобы не рисковать, Вышецев сразу пошел в давно облюбованный кабинет, где за последнее время провел немало часов, заседая с членами жюри. 10 минут нервов и почти истерии, и вот дверь распахнулась.*********************************************
Богдан страшно не хотел возвращаться в Россию. И сам совершенно не понимал, почему. Он любил Родину. Не представлял себе жизни за границей. Но вот уже восемь месяцев мотался по европам, и был почти счастлив. Со свойственной себе энергией и энтузиазмом парень с успехом бегал от себя, заваливаясь работой, ввязываясь в самые экстремальные проекты, продвигая утопические, но яркие идеи. Тогда, в непростое для Богдана время, Максим Головин помог ему перейти на Первый. Спас его, фактически. Парень был ужасно благодарен ему: мужчина поддержал, не расспрашивал, не лез в душу. Целый месяц Богдан верил, что этого времени достаточно, чтобы прийти в себя и начать жить заново, пока бессонница и чертовы мысли не убедили его в обратном. Нужно больше расстояния и времени, чтобы забыть. Забыть хотя бы самое основное: что он переспал с мужиком. Не один раз переспал. Завалив себя работой, Богдан справился с поставленной задачей, но лишь частично. Ничего не мог поделать с деталями. Неконтролируемо, в любое время, не смотря на строжайшую цензуру, в голове вдруг всплывали обрывки воспоминаний. Черный шелк, спутанные жесткие волосы такого же цвета, янтарный огонь в темно-синих, штормовых глазах, сурово сжатые в линию мужественные губы, широкие, горячие ладони на вспотевшем теле - список был бесконечен. Много, слишком много образов для одной глупой, совсем юной головы. А еще Богдан был уверен, что за ним следят. Он чуял на себе пристальный взгляд, все время боялся оглядываться. Как заяц петлял по квартирам друзей, опасаясь появляться в собственном доме. Вообще один раз там только и был, когда полуживой приполз от Мучителя. Кое-как собрал вещички, и свалил на окраину города – к бабушке Тёмки. Вышецев не стал бы бегать за ним, он был уверен, но Богдану хотелось по-настоящему отлежаться, отогреться в заботе и покое. Баба Аня, Бабаня, души в нем не чаяла, считая таким же внуком, как Артем. И речи быть не могло, что он вернется под начало Вышецева. Слишком дикую смесь чувств по отношению к нему он испытывал, тут тебе и ненависть, и стыд, и гнев. А вот долга по отношению к садюге Золотарёв не ощущал – его принудили три раза переспать с извращениями в комплекте, пожалуйста, так и было. Парень провел в качестве шлюхи ночь, день и еще одну ночь. Закрыл обязательства, у Вышецева к нему не должно быть вопросов. А вот к себе претензий была масса. Теперь времени, хоть и конкретно забитом новой, увлекательной работой, реальным делом, хватало с лихвой, чтобы распять себя на кресте совести за то, что и стонал, и подмахивал, и просил еще, ах, да еще за то, что ни разу не отказал в любой затее Мучителя, с радостью перевоплощаясь в его покорную сучку. От начинающейся депрессии и паранойи Богдана спас случай. Неожиданно и серьезно заболел коллега, который должен был поехать в европейский офис Первого канала. Карты легли так, что Богдан оказался в нужном месте в нужное время, и ему предложили временно подменить более опытного журналиста. Он уехал из страны моментально, не задумываясь, не сомневаясь. Парень был уверен: там, далеко, он вернется к самому себе. Переживет эту бурю внутри, забудет, простит. У него даже получилось. На полном серьезе. Слишком впечатлительный, восприимчивый, эмоциональный, он не был поклонником метаний и рефлексий. Да и некогда было. Новые друзья, впечатления, масса возможностей для творчества – в России ничего подобного не было.******************************************************
Зато в России остался Леон. Прошло примерно с полгода, когда Богдан, бывший честным с собой до тошноты, осознал, что думает о бывшем начальнике почти каждый день. Удалось избавиться лишь от остроты этих дум. А так, все было на месте. Тогда же парень смирился еще с одним удручающим фактом – ему понравилось в постели с мужчиной. И снова он был откровенен с собой, опасно откровенен, но по-другому не мог: именно с Леоном понравилось, ни с кем другим он на это не пошел бы. То, что лишь Леон виновен в появлении в его сексуальном опыте пункта «гейский секс», он уже и не думал. Опилки перепиливать – смысла нет. Он сам на это пошел. Каковы были причины и аргументы, уже не важно. Важно то, как теперь относиться к тому, что случилось. Богдан знал, нужно время. И ждал. Долго, терпеливо. Много и упорно работал. Расстояние помогало, конечно, существовать нормально. И вот ему позвонили из Москвы. В первые минуты хотелось отказаться от премии, до такой степени его испугала перспектива поездки домой. Да, там его очень ждали: родители, здоровый Тёмка, друзья, так хотелось увидеть их вживую, не через монитор ноутбука. Но, всегда, все время это но. Наверняка, о нем и думать давно забыли. Точно, без сомнений, память у извращенцев короткая, нашел, поди, новую жертву давно. И Богдан успокоился, волков боятся – в лес не ходить. Еще в зале, устроившись в кресле рядом с веселыми коллегами, сжимая в руке заветную статуэтку, Золотарёв вновь ощутил давно забытое чувство дискомфорта и тревоги. Будто кто-то смотрит в упор, прожигая дырку в затылке. И повернуться страшно, ой, как страшно. Когда, через толпу журналистов, к нему навстречу пробрался улыбающийся от ушей, с бокалом руке Головин – тревога усилилась. Но рядом никого страшного не наблюдалось. И снова Богдан пропустил сигнал. Чокнулся с Максом, потрепались немного. Как обычно безалаберный, Максим внезапно, прервав Богдана, вспомнил, что имеет поручение к Золотарёву от конкурсной комиссии – пройти в офис и заполнить бумаги. Шампанское и уверенность, что бояться ему больше нечего, сделали свое дело – Богдан спокойно зашел в указанную Максом дверь. И даже увидев явно взвинченного Вышецева, напряженного, двинувшегося к нему, как бронепоезд, не задал стрекача. Вот как успешно настроил свой организм, самовнушение – очень хорошая штука! Ладно, когда-нибудь это должно было случиться, бегать всю жизнь – не его принцип. - Здравствуйте, Леон Арнольдович! Прекрасно выглядите. Вышецев молчал, глуховат, что ли, стал? Вроде не совсем еще старый. - Добрый вечер, говорю! Это Вы секретарь жюри? Неожиданно. Вам скорее подошла бы роль председателя. - Здравствуй, Богдан, - отмер Леон. – Возвращаю комплимент. И да, ты прав, я не секретарь. Как же он соскучился по этой язве. По живой, красивой собственной язве! По всему нему …. В руки себя, быстро в руки! Нельзя проиграть! - Кто бы сомневался! Значит, Вам я обязан своей наградой? – мгновенно разобрался в ситуации Богдан. - Ты обязан своему таланту, своей способности видеть то, чего другие пропускают. - Давно ли Вы оценили меня? - Давно. Я хотел предложить тебе штатное место еще до того…. - Стоп! Не стоит, Леон Арнольдович! У меня сейчас все просто супер. Я безумно благодарен судьбе, что попал на Первый, и что работаю в Париже. А до этого в Осло, Берлине, Лондоне. Это настоящая жизнь! - Здесь бы у тебя было не меньше возможностей! И ты был бы дома. - Я еще молод, успею насидеться дома. Думаю, обмен любезностями можно считать завершенным? Мне пора вернуться к коллегам. Где я должен расписаться? - Ты должен кое-что другое. Нет! Зачем он это сказал?! Как снова, непостижимым образом, его выдержка уступила выдержке зеленого пацана? Почему Леон, крепкий, как виски, не в состоянии что-то скрыть от него, например, жгучую обиду? Или желание задеть так же, как этот сопляк его успешно задирает? - Да ладно, - а вот бывший стажёр не только мог держать удар, он сразу понял, о чем речь и сделал ответный ход. – А давность времени как же? Да и потом, я чист перед Вами. По всем статьям. Три подхода случилось. С этим Вы не можете спорить. - И не спорю, но формально договор ты не выполнил. У меня остались вопросы. Когда и как будем их решать? - Леон Арнольдович, это шутка, да? Зачем Вы это делаете? Зачем я Вам вообще сдался? Столько времени прошло, и вулкан бы давно остыл! Какой все-таки проницательный у него мальчик. Вулкан. Там, глубоко внутри, был именно он. - Я всего лишь хочу научить тебя быть честным игроком. Ты взял на себя обязательства и не выполнил их. Такое не проходит по жизни. - Как гуру Вы так себе, - Богдан в очередной раз, уж забыл как это, бороться с сильнейшим, попытался спрятать нарастающую панику за нападками. - Ты струсил продолжать, иначе бы я сумел переубедить тебя. Переломный, раскаленный добела момент, когда сил терпеть больше нет, почувствовали оба. Сейчас бы бухнуть дверью, потому что говорить было не о чем. Это Богдан. Заткнуть его, наконец, поцелуем, выдрать из одежды, заставить растечься покорной лужицей у ног. Это Леон. Секунды, секунды, бух, бух, сердце раз, сердце два. А потом все перемешалось. - О, черт с Вами! – воскликнул Богдан, одновременно оказываясь в жестких, выбивающих дух объятиях. Бешеный восторг охватил Леона, по венам разлился бурлящий жар, но не триумф был тому причиной, не сознание, что выиграл, а ощущение желанного, стройного тела в руках. Как он жил без этой сладкой тяжести? Без этого, идеально подходящего ему тепла? Леон исступленно стиснул Мальчишку в руках, беспорядочно целуя, оглаживая бока и задирая на себя то одну, то другую ногу. Ни одной мысли в голове, никаких сомнений. Мое! - Погоди! Да погоди же… - Боже, как же здорово, что он так близко и на «ты» с ним! - Что? – не отпустит ни за что, как бы не просил. - Изомнем костюм, мне к людям выходить. - К черту всех, поедем ко мне! Богдан, поехали, прошу. - Нет! - Только секс, обещаю. - Нет! - Отлично. Ты сам так решил. Проворные руки резво стащили пиджак с плеч, шаг назад и тот повис на вешалке рядом дверью. Длинные пальцы порхали по пуговичкам рубашки, расстегивая одну за другой, и Богдан получил возможность протрезветь слегка. - И чего ты делаешь? - спросил скрипучим шепотом. - А сам как думаешь? – не менее интимно вернул вопрос Леон. - Раздеваешь меня. - Точно. - А сам? - Не успею. Брюки, носки, трусы, Богдан не осознавал, как расставался с ними, его тело ни на миг не покидали сильные до жесткости руки, контролируя процессы в мозге, отвечающие за стыд. Как же приятно! Какие же широкие у него ладони, собственнически оглаживающие, выдавливающие сомнения, как пасту из тюбика. Поцелуй, изголодавшийся, невыносимо жаркий, отключил барьеры у обоих. Богдан очнулся только тогда, когда его, задыхающегося, развернули лицом к стене и наклонили. Уже?! Блин, блин, что же он творит!? - Прогни спинку, - ох, слова еле-еле удавалось выталкивать из сухого горла. - Ножки пошире поставь... еще, вот так, умница, упрись в стену, выстави задницу, давай, малыш, покажи мне ее.... От увиденной картины: полностью обнаженный, подрагивающий мальчик, с изящной спиной и оттопыренной, как надо, роскошной попкой Леона повело бесконтрольно. Особенно почему-то возбуждало то, что сам он оставался полностью одетым. Удачно одетым к тому же, потому что в кармане брюк была-таки припасена маленькая бутылочка смазки и презерватив. Наглая уверенность в себе всегда была у Леона любимым видом уверенности. Вышецев страшно торопился. Не потому, что боялся, что Богдан передумает, ни за что бы не дал ему это сделать, просто желание зашкаливало. Напрочь сносило с ног, а удержать малыша можно только, поимев его – заявив свои права. Руки крупно дрожали, когда Леон наносил смазку. Пальцы скрючило, особенно тот, который упорно прокладывал путь в нетронутом никем, кроме него, проходе. Свободной рукой мужчина придерживал парня за шею, не давая двинуться. До чего же нежная кожа у него тут, под шелковыми волосами, прижаться бы губами, вцепиться зубами. Какая на фиг подготовка, его разорвет сейчас просто. Проникновение запустило звездопад перед Богданом. Задницу жгло неимоверно, нет, все-таки у Вышецева не член, а баобаб какой-то. Хотя, именно благодаря его неимоверной толщине, простата нашлась тут же, как родная, так соскучилась без внимания, что и под дурочку косить не стала. Моментально к разламывающей боли круто примешалось наслаждение. Хорошо, невероятно хорошо! Богдан сознательно, радостно принялся нанизываться на толстенный агрегат, выталкивая из своего тела все возможные резервы удовольствия. О, Боже, трахает этот монстр потрясающе! Как надо, чтобы ни одной мысли в голове, только дикий ритм сердца, шум в ушах и раскручивающийся огненный вихрь в собственном члене. Леон кончил с громким протяжным стоном, прижимая к себе вздрагивающее, раскочегаренное тело. Малышу нужно было еще немного времени. Отлично, есть законное право потрогать его! - Давай, кисеныш, хороший, мелкий, давай, - член ровно, знакомо, приятно лег в руку, красивый, как каждая клеточка в этом бесконечно желанном Мальчишке. Богдана сотряс сумасшедший оргазм. Ноги подогнулись, он обессиленно прижался к железной опоре сзади и замер, смакуя давно, так давно не испытываемое наслаждение. Пользоваться этой слабостью грешно, но когда Леон действовал по-другому с этим постоянно ускользающим от него сокровищем? - Ты сейчас отдышишься, оденешься, и мы поедем ко мне. Я не отпущу тебя сегодня. Это все было неплохо, но ты мне должен целую ночь. Богдан возражать не мог пока. Как, если из тела будто кости вынули, а стоны обожгли связки до немоты? Он лишь поерзал, обмякая еще больше в крепких руках. Леон воодушевился окончательно. Видно, Бог на его стороне! Удалось! Он согласен! Он укачивал малыша в объятиях, мечтая, что со временем так же покорит его болью, постепенно, потихоньку введет ее в их секс, покажет своему мальчику такие вершины удовольствия, что он не захочет спускаться. Будет покорным и правильным и там, где властвуют стек и веревка! Сам размяк от мечтаний, отвлекся. А Богдан уже пришел в себя. Вывернулся и, голый, с влажной кожей, отошел к «аккуратно» сложенной на полу одежде. - Я должен вернуться на банкет, там пара-тройка людей, с которыми мне обязательно нужно пообщаться, - проговорил спокойно, так убедительно. И Леон поверил. - Хорошо. Вернись ненадолго, я буду ждать тебя в машине. - Ладно. Полностью одетый, стильный, с припухшими губками и подернутыми томными серебристыми вспышками глазами, он был так хорош, так притягателен. Что угодно бы простил ему. Каким угодно принял. Зачем? Да кому нужны эти вопросы? Леон долго размышлял, сидя в водительском кресле, как теперь правильно и четко построить их отношения. Пожалуй, надо настоять, чтобы Богдан вернулся в Россию насовсем. Так они будут встречаться чаще. Мальчику по-прежнему нравится секс с ним, про себя вообще молчит. А с этим уже можно работать. Не заметил, как прошел час. И еще один. Это снова происходило. Богдан кинул его.