G.O.G.R.

И лишь после того, как исчез Кораблинский, и они с Серёгиным закончили выискивать по кабинету отпечатки пальцев Никанора Семёнова – Недобежкин решил, что всё, пора заглянуть к Ежонкову и Вавёркину. День уже подошёл к концу, и за окнами висели ночные сумерки, подсвеченные оранжевым заревом уличных фонарей. Коричневый ночной мотылёк по глупости своей впорхнул в открытое из-за духоты окно и теперь бестолково крутился у настольной лампы Недобежкина. Милицейский начальник решил, что уборщица и врач, пока что, посидят у него в кабинете, а сам – вышел в коридор, позвав за собой и Серёгина. Пётр Иванович не знал, догадался ли Ежонков про «петушиное слово», но когда Недобежкин распахнул дверь с табличкой «Психиатр В.П.Вавёркин», понял, что нет, не догадался. Сидоров не поддавался никакому лечению, а Ежонков и Вавёркин – оба стояли над ним вспотевшие и красные. Каждый из них по очереди хватал с журнального столика одну и ту же чашку кофе и глотал большущими глотками. Вторая же чашка кофе стояла, девственно нетронутая около одноразовой тарелки с пирожными. Сидоров же неподвижно возлежал на кушетке, не замечал их и блеял на своей болезненной волне. В стороне, за столом Вавёркина, спал над протоколом Синицын, а в протоколе графа «Показания» содержала лишь две буквы: «М» и «Е». Когда милицейский начальник вдвинулся в кабинет – Вавёркин отпрянул к стенке и едва не свернул на пол весь кофе. Ежонков же лишь флегматично пожал плечами и отъел половину от пирожного «Наполеон». - Васёк, я же тебе сказал, - прошамкал он набитым ртом. – Без «петушиного слова» выборочный гипноз не снимается! И не надо пугать Вавёркина – он и без тебя тут запуган до зелёных серверов! - Ладно, - спокойно и беззлобно парировал Недобежкин, залпом осушил нетронутую чашечку кофе и уселся на стул Вавёркина. – А ну-ка, Серёгин, что ты там говорил про «петушиное слово»? Подтверди-ка теорию! – начальник кивнул в сторону безответного Сидорова, приглашая Петра Ивановича применить к нему «заклинание» Генриха Артеррана. Пётр Иванович колдовать и гипнотизировать не умел. Он вышел вперёд с долей опаски – а вдруг у него, дилетанта в мире тонких материй, ничего путного не выйдет? Вон, Ежонков как глазом косит – уже намылился изобличить Серёгина в некомпетентности по части гипноза и жёлчно заметить, что тот – «амбал, а не психиатр». Да, Пётр Иванович не психиатр, но попытка – не пытка. Серёгин собрался с мыслями, вспомнил ту интонацию, с которой «верхнелягушинский чёрт» задавал свою коронный вопрос, и громко продекламировал: - Вопросы есть? - Вопросов не-ет! – полушёпотом протянул Сидоров, отозвавшись на «петушиный» пароль. - Эй, а Пётр Иванович вылечил его! – заметил Вавёркин и отошёл от стенки, в которую влип, спасаясь от начальственного гнева Недобежкина. - Вау! – выдохнул Ежонков и засунул в большой рот целое пирожное, а потом – подобрался ближе к Серёгину. – Чёрт! Серёгин угадал «петушиное слово»! Ну, ты даёшь! – он хлопнул Петра Ивановича по плечу. – Серёгин у нас экстрасенс! Кашпировский! - Я мыслю логически, - буркнул Пётр Иванович, поражённый своей неожиданной победой над «звериной порчей», и подошёл к Сидорову. Сидоров приходил в себя – он сел на кушетке и протёр руками ожившие глаза. - Саня, ты как? – участливо поинтересовался Серёгин, заглянув в осунувшееся лицо сержанта. - Не знаю… - сонным голосом пробормотал Сидоров, поёрзав на кушетке. – Я помню только, как выстрелил в него… Сержант явно хотел сказать что-то ещё, но ему не позволил шумный Ежонков. «Суперагент» скушал ещё одно пирожное, и в один прыжок оказался рядом с сержантом. - Надо же, Сидоров убил чудовище! – воскликнул он, и тут же наступил на горло собственной песне и задумался. – Но, как это он а, Васёк? – он глянул на Недобежкина, словно бы ища у него помощи. – Нет, вы слышали?.. – Ежонков спрыгнул со стула, подбежал к Сидорову, схватил его за голову и начал осматривать: оттягивать веки, дёргать за уши и за нос. - Да, отстань ты от меня! – не выдержал Сидоров, отбросил от себя навязчивого Ежонкова и водворился на ноги. Толчок сержанта оказался мощным: Ежонков покрыл расстояние метра в два, сшиб с ножек стул и сам опрокинулся ничком на пол. - Потише, старлей! – прогудел Ежонков, поднявшись на четвереньки. – Ну, да, действие образца налицо… - сказал он сам себе. - Я – сержант, - поправил Сидоров и тут же осведомился: - Какого образца? - Слушай, Сидоров, - сказал Ежонков, стряхивая пыль с костюма. – Я по своим каналам похлопочу, и тебя опять восстановят в старлеи. Ты же опер, а в сержантах, как пэпээсник, чалишься! - Спасибо, - пробубнил Сидоров и виновато присел назад, на кушетку. – А… Какого, всё-таки, образца? - Большого и красивого! – отрезал Ежонков, которому надоело любопытство Сидорова. – Я попробую выделить его из твоей крови и изучу все его свойства! Сидоров испугался и даже отодвинулся подальше от хищника Ежонкова. Ишь, чего удумал – выделит он образец из крови! Сидоров с детства боится уколов… Да и вообще, откуда этот Ежонков взял, что в крови Сидорова есть образец?? - Не боись! – угадал мысли сержанта Ежонков. – Это совсем не больно. Я протащу тебя в свою лабораторию, у себя, в СБУ, всё сделаю, и ты даже пикнуть не успеешь! - Нет, спасибо! – отказался Сидоров от медвежьей услуги «суперагента» Ежонкова. – Я, лучше, так… как-нибудь… - То есть, как? – разочарованно протянул Ежонков, откусив от третьего пирожного маленький интеллигентный кусочек. – Ты – «как-нибудь», а я никогда не получу образец?? Это заявление «суперагента» вмиг разбудило Синицына и даже заставило последнего озвереть, ведь из-за этих образцов и экспериментов с ним случились все неприятности. - Ах, тебе образец нужен! – вдруг подпрыгнул он и едва не вцепился Ежонкову в глотку, но помешал Недобежкин. Милицейский начальник разнял их железной рукой и растолкал по разным углам «ринга». - Отставить цирк! – запретил «рестлинг» Недобежкин. – Синицын, вернись к протоколу! А ты, Ежонков, готовься к работе! К тебе сейчас патологоанатома и уборщицу из морга притащат. Будешь пушить, и только попробуй мне дать «быка»! Я телегу в твоё СБУ накатаю, и тогда ты даже не слесарем – бомжём пойдёшь! - У тебя, Васёк, стресс! – добродушно заметил Ежонков. – Говорю тебе, как врач: все симптомы стресса налицо. И заметь, я даже на твою «телегу» не обиделся! - Чёрт! – ответил ему Недобежкин и побежал на поиски Казаченки, чтобы с его помощью приволочь из своего кабинета за черти этого трусливого врача и толстую уборщицу. - Серёгин! – сказал Ежонков Петру Ивановичу. – Заметь, что я не буду внушать твоему начальничку, что он бык! У него и так стресс, а там и до депрессии не далеко! Пётр Иванович за этот напряжённый «выходной» устал, как какой-то вол, что днями тягает гружёные возы. Он сидел на стуле и тихонечко дремал, поклёвывая носом. - Серёгин! – визгливо настоял Ежонков, и Пётр Иванович, вздрогнув от неожиданности, едва не слетел со стула и не растянулся на полу. - Не горлань! – осадил Ежонкова Синицын, который случайно намалевал кривобокого человечка в протоколе. – Не видишь, что человек, в отличие от тебя, устал? - У меня – психическое измождение и нервное истощение! – огрызнулся Ежонков. В коридоре раздались голоса и тяжёлый топот – это Недобежкин и Казаченко тащили врача и уборщицу. Уборщица вела себя тихо и скромно – она зашла в кабинет, не удерживаемая, а поддерживаемая Недобежкиным и кротко села туда, куда ей показали. А вот, врача Казаченко тащил в наручниках: врач почему-то стал таким буйным, что простые уговоры уже не сдерживали его. Он всё время махал кулаками, собираясь залепить кому-нибудь затрещину, попал Казаченке в лоб – вот и пришлось заковать врача, а то ещё поранится об Казаченку… - Давай, Синицын, готовь протокол! – приказал Недобежкин, помогая Казаченке усадить врача на стул. – Серёгин, диктофон! Вавёркин, заводи свой компок! Начнём с врача! - Ага! – бойко согласился Вавёркин и принялся усердно оплетать «пациента» присосками. - Отпустите меня! Я не пойду под расстрел! – верещал тем временем врач и сучил ногами. – Фашисты, фашисты, фашистские агенты!! Ежонков стоял в стороночке, грыз булочку и поглядывал на врача изучающим взглядом естествоиспытателя. - Эй, - протянул он, прослушав последнюю тираду врача. – Глядя на его истеричность и дикое поведение, я, как эксперт, мог бы сказать, что у него тоже стресс, а скорее всего – шок на фоне испуга. Однако когда он завизжал про фашистов, то я склоняюсь к версии, что это у него не испуг, а одно из проявлений выборочного гипноза! Его запрограммировали драться с вами, чтобы усложнить вам жизнь! Понял, Васёк? - Ежонков, ты можешь заставить его заткнуться и не дёргаться? – прошипел Недобежкин, когда врач заехал ему ногой по коленке. – А то я ему, кажется, вмажу! - Айн момент! – Ежонков проглотил пирожное, не спеша, подошёл к ноутбуку Вавёркина и посмотрел на волны мозговых биотоков врача. - Сильное возбуждение налицо, - заключил Вавёркин. - Да, шок присутствует, - вынес вердикт Ежонков и достал из кармана гайку на верёвочке. - Хорош дискутировать! – влез Недобежкин. Перед сонным Петром Ивановичем лежал включенный диктофон и записывал перебранку начальника с Ежонковым, а Синицын в спешном порядке замазывал корректором человечка в протоколе – всё равно, пока нечего писать. Ежонков пыхтел над врачом, погружая его в транс, и вскоре врач затих и глупо уставился в одну точку. Вавёркин заметил, что «биотоки его мозга идентичны биотокам мозга спящего человека», и Казаченко с Недобежкиным смогли, наконец, отойти от уснувшего буяна и откочевать – Недобежкин уселся на кушетку рядом с Сидоровым, а Казаченко – водворился за ссутулившейся спиной врача. А потом – свершилось чудо, которое вмиг смахнуло усталость с Серёгина и выловило из моря сонной ваты Синицына. Ежонков осведомился у загипнотизированного врача: - Вопросы есть? – и врач заговорил! Он не махал руками и не рыдал, потому что Ежонков вырубил ему сознание и двигательную активность, а только вещал. Размеренно и монотонно, как репродуктор, как автоответчик, выдавал он информацию. И, слушая его, никто не верил своим собственным ушам. Даже Сидоров – и тот слез с кушетки, подобрался поближе и внимал. Сержант не смел повернуть голову и глянуть в тёмный угол, потому что обязательно увидел бы сейчас там Горящие Глаза, ведь врач говорил следующее: Утром в морг привезли тело и распоряжение милиции о том, что сие тело нужно безотлагательно вскрыть. Ну, врач как раз и собрался заняться этой интереснейшей и приятной работой, за которую, кстати, немало получал, и сказал санитарам отвезти тело в препараторскую и освободить от всего, что помешало бы вскрытию. Санитары так и поступили, и когда врач перешагнул порог препараторской сам – его отживший «пациент» уже был готов принять последнюю процедуру и лежал на столе, прикрытый простынёй. Осмотрев тело, врач пришёл к выводу, что перед ним самый обыкновенный человек с простреленной головой – ничего особенного, таких кадров к нему поступает достаточно много. На бледном левом мизинце «пациента» красовался золотой перстень с вензелем из трёх латинских букв – видимо, санитары не смогли сковырнуть его и оставили. Но и это не ново и даже не интересно: наверное, какой-нибудь нувориш, или «бык». В «лихих девяностых» к врачу «на приём» поступали мириады подобных клиентов, и он давно уже к ним привык и потерял им счёт. Врач только хотел освободить безжизненную руку от перстня, как побелевшие пальцы внезапно шевельнулись. Врач отпрянул – неужели, этот субъект жив при простреленной голове?? Это что-то новенькое… Субботнее утро, и морг пустовал. Четыре санитара предпочитали сидеть на улице под солнышком, а в прохладных тёмных коридорах и мглистых зловещих помещениях оставался только он, врач, да полнотелая уборщица, которая на данный момент ковырялась в туалетах. Минуту назад врач слышал, как она фальшиво напевает скрипучим голосом: «Взвейтесь кострами, синие ночи!», а вот теперь, в этот жутковатый момент, она почему-то замолчала, и вокруг воцарилась кромешная тишина… Такая тишина бывает в склепах и на старых кладбищах тихими безлунными ночами… А спустя миг – громко скрипнул операционный стол. Голова врача рывком повернулась на этот зловещий звук помимо воли, и врач увидел… Мертвец приподнялся на локте и взирал в самую душу своими жуткими, нечеловечьими абсолютно чёрными глазами без признака белков и радужной оболочки. Врача мгновенно пронзил животный ужас, от этого ужаса отнялись ноги, пропал дар речи. Коленки подкосились, и врач рухнул на пол, около каталки с другим мёртвым телом. Ожившее чудовище, не спеша, село на столе, а потом – встало на длинные ноги, прикрылось простынёй, как туникой, и потопало прочь из препараторской в коридор! Врач невольно сопровождал его преисполненным ужаса взглядом до самой двери, а потом – монстр заклинился в дверном проёме, повернул к врачу своё бледное острое лицо и осведомился леденящим кровь полушёпотом: - Вопросы есть? Всё, после этого эпизода, достойного ужастиков, память врача оказалась стёртой под ноль. Врач замолчал, поморгал невидящими глазами и выплюнул: - Бык-бык! Сидоров сидел неподвижно и чувствовал на своей спине обжигающе ледяные мурашки – как они впиваются в кожу когтями и кусают зубами. Он не мог ни пошевельнуться, ни выдавить слово: сержант отлично запомнил, как Генрих Артерран, умирая, посмотрел на него – абсолютно чёрные, блестящие нечеловеческие глаза, глаза не человека, но чудовища… В тишине кабинета Сидорову невольно чудился вой адских исчадий и клацанье их зубов, а из тёмного угла за спиной врача сверкнули-таки Горящие Глаза – или Сидорову почудилось с перепуга??? - П-проснись… - пискнул Ежонков и заставил врача вывалиться из транса. Тот уже не был таким буйным: вывалив на благодарные уши гнетущую историю про воскрешение «чёрта», врач успокоился и принял состояние Будды. Он даже не замечал, что пребывает в наручниках, а только пространно улыбался, наблюдая за Вавёркиным, который сновал вокруг него и освобождал его от присосок. - Казаченко, развяжи его… - заплетающимся языком выдавил Недобежкин. Казаченко – послушный исполнитель приказов, избавил врача от наручников и отошёл в сторонку. Синицын, слушая фантастическую историю, даже забыл, что пишет протокол. Вместо того чтобы писать, покрывал бланк мелкими крестиками, ноликами, звёздочками и кучерявыми маляками. Пётр Иванович сидел, развесив уши, но потом – сжал в кулак свою прагматичность и выплюнул: - Врёт! - Не может он врать! – возразил Ежонков. – Я настроил его память на автоматическое считывание, а враньё – это процесс осознанный! А что он может осознавать, когда я заблокировал его сознание? Видите? Фашистские агенты ещё и не на такое способны! – торжествующе заключил гипнотизёр и осведомился у Недобежкина: - Ну, что, Васёк, теперь – уборщица? Недобежкин переварил полученную информацию, коротко откашлялся, будто бы подавился, и с трудом произнёс: - Н-нет, давай, лучше, Сидорова… А эти двое пускай по домам бредут, чёрт с ними! Отпущенные на волю, врач и уборщица бодренько убрались на все четыре стороны. Они были так рады покинуть стены милиции, что не заметили часы, чей циферблат возвещал о полуночи. Пётр Иванович украдкой посмотрел в окно и увидел их, как они тянутся по пустынной улице в свете оранжевых фонарей. Сидоров боялся гипноза, потому что боялся возвращаться туда, назад к тем чудищам, которые водили его по мрачным старым коридорам, и которые стёрли ему память, опасаясь, что Сидоров расскажет про них. Один раз он уже вернулся туда, в тот жуткий коридор и прошёл по нему до некой «комнаты страха». Нет, Сидоров больше не пойдёт туда… - Ну, что, старлей, готов? – встрял во мрачные размышления Сидорова Ежонков. – Давай, садись поудобнее, и я тебя расколдую. Сидоров хотел, было, возразить, но Недобежкин поддержал Ежонкова: - Давай, Сидоров, садись. Я за тебя похлопочу – героя получишь. Сидорову уже не нужен был тот «герой» - лишь бы от него все отвязались и отправили домой. Однако возразить начальнику сержант не мог, и поэтому нехотя переполз на тот стул, где когда-то сидел врач. Когда к нему подошёл Ежонков – Сидоров словно бы заснул, а потом – резко проснулся, потому что у него над ухом кто-то громко выкрикнул: - Вопросы есть? - Вопросов нет… - машинально ответил Сидоров и рывком распахнул глаза. Он был уже не в кабинете Вавёркина, а неизвестно, где и в полной, кромешной темноте. Сержант испугался, потому что не ожидал, что будет так темно, когда он откроет глаза. Сидоров даже подумал, что ослеп, потому что не видел собственных рук, поднося их к носу. Но внезапно прямо перед ним появилось световое пятно – такое, словно бы кто-то открыл дверь. Сидоров перестал глазеть на свои руки, а уставился на это пятно, и увидел, как там, в ореоле призрачного света, возникает человеческая фигура – высокая, прямая и немного худощавая. - Вы кто? – изумлённо спросил Сидоров, не припоминая среди своих знакомых никого с подобной фигурой. Человек не ответил, а только молча, вдвинулся из света в темноту. Его цепкие пальцы сомкнулись на предплечье сержанта и потащили его за собой. - Эй, чувак, я никуда не пойду! – сержант попытался отбиться от незнакомца, но тот оказался силён, словно паровоз, и без особого труда вытащил Сидорова на свет. Глаза сержанта почему-то совсем не привыкли к свету – он зажмурился, когда вылез из темноты. Незнакомец всё время молчал и настойчиво куда-то увлекал Сидорова, не отцепляясь от его руки. Сидоров открыл глаза – его вели по коридору, освещённому странным, почти что, призрачным белесым светом, который струился непонятно, откуда. Вообще, коридор чем-то смахивал на коридор больницы: стены и пол обклеены кафелем, вдоль потолка тянется бесконечная вереница длинных люминесцентных ламп. Вот только кафель уже давно не белый, а порыжел, зарос по уголкам зеленоватым налётом мха, а все лампы покрыты пылью, и ни одна из них не горела. Сидоров ступал по полу, и каждый его шаг отдавался гулким эхом, которое взлетало к потолку, летело куда-то в далёкий конец коридора, и бесновалось там, крича тысячами голосов. Сержант подёргал рукой, за которую держал его неизвестный человек, однако рука была в крепком плену, и тогда Сидоров отважился взглянуть в лицо незнакомца. На этот раз сержант увидел его не в дымке и в темноте, а очень чётко и ясно, и даже смог бы описать его, если бы попросили. Да, этот человек поразительно похож на Мартина Мильтона из Донецкого филиала «Росси – Ойл», и на бандита Тень, который обувал Кашалота… Но что-то в нём не так, и какой-то он странный: бледный, как покойник, лицо лишено мимики, всякого выражения и не имеет ни малейшей морщинки, как у восковой фигуры. Волосы – скорее всего, русые – аккуратно зачёсаны назад, а глаза прячутся за тёмными очками, и их не видно совсем. Сидоров перевёл взгляд с лица человека на его руку, которой тот держал его, и увидел, что рука затянута в тонкую резиновую перчатку, как у врача. Сидорову было страшно топать за этим субъектом – даже, не за субъектом, а за «верхнелягушинским чёртом» Генрихом Артерраном – вот, кем являлся этот субъект. А куда может привести человека Генрих Артерран? Только к смерти! Сидоров вдруг страстно возжелал жить, он начал изо всех сил вырываться из холодных дьявольских объятий и вопить, призывая кого-нибудь на помощь. Генрих Артерран держал, как стальные тиски, и волок буксиром, а отвечало Сидорову лишь эхо. А потом – появились громовые голоса: - Да разбуди ты его, наконец! – внезапно загремело где-то под облезлым потолком. - Э, он ещё не всё сказал! – заревело в ответ. - Ты что, не слышишь, как он вопит??? – опять загремело над головой. – У меня вот такая голова! - Проснись! – это слово взорвалось бомбой, и Сидоров выскочил из жуткого коридора куда-то в мягкую мглу, а потом – жёстко упал на что-то твёрдое. - Наконец-то… - «страшный голос» уже не ревел, а испускал облегченный вздох. Мягкая мгла отползла куда-то вправо, уступив место скромному интерьеру кабинета психиатра Вавёркина. Сидоров сидел на полу, потому что, проснувшись, свалился со стула. Сержант поднял нос вверх и увидел над собой знакомые встревоженные лица. - Ну и ну… - пробурчало лицо Недобежкина. - Вы слышали?? – выдохнуло лицо Ежонкова с плоховато скрываемым восторгом. – Сидорова нашего уделал Генрих Артерран! Он попался к нему в лапищи, и Артерран обязательно напичкал его образцом! Если бы ты, Васёк, не влез со своей головой – он бы сам нам про это рассказал! Лицо же Серёгина, молча, протянуло Сидорову руку и помогло подняться с пола. - Так, всё, ребята, по домам! – объявил Недобежкин, хватаясь руками за свою «вот такую» голову. – Серёгин, записал бредятину на диктофон? - Записал, - зевнул Серёгин. - Это не бредятина! – вставил Ежонков. Вавёркин собирал с пола свои присоски, потому что Сидоров в виртуальной битве с Генрихом Артерраном так дёргался и махал руками, что поотрывал всё, что было пристроено к его голове, и пошвырял в разные стороны. А Синицын просто храпел над исчёрканным протоколом. Часы на стене показывали полвторого ночи. - Так, записал – прекрасно! – одобрил Недобежкин и сам схватил с одноразовой тарелки пирожное «Корзиночка». – Все по домам. Утро вечера мудренее, как говорили наши давние предки. Так что, пора спать. Всё, все выходите, я закрываю. Пётр Иванович пришёл домой во втором часу ночи. Изголодавшийся за целый день Барсик стрелой ринулся навстречу хозяину и едва не свалил его с ног – так усердно он завертелся у Серёгина под ногами, выпрашивая еду. Пётр Иванович был настолько сонный, что падал и засыпал прямо на ходу. Нахальный кот получил от Серёгина невнятный ответ: - Абррррвалт… - и горку корма, насыпанную мимо миски. Коту было наплевать на то, куда корм насыпан – главное, что он есть. Барсик остался на кухне лопать, а Пётр Иванович поплёлся в комнату и завалился спать – на диван, не раздеваясь.