G.O.G.R.

- Ну, чего там? – осведомился Недобежкин, когда Пётр Иванович закончил разговор по телефону. - Нужно ехать, - сказал Серёгин, положив телефон в карман. – Подклюймуха, из Пролетарского, Зайцева поймал. - Зайцева?? – подпрыгнул Сидоров. - Зайцева! – обрадовался Ежонков. - Ну-ну, - проворчал Смирнянский. А Сабина Леопольдовна рыдала и сквозь слёзы плаксиво «скандировала»: - За-зайцев, Зайцев… - Едем! – постановил Недобежкин. – Чёрт с ней, с Кубаревой с этой – теперь она никому не нужна. Мы всё узнаем у Зайцева. - Нет, - возразил Ежонков. – Её мог уделать не Зайцев. Мы возьмём её с собой, и я сначала Серёгина вспушу, а потом – возьмусь за эту крошку. - Ладно, пихай её в машину! – скрепя сердце согласился милицейский начальник. Сабина Леопольдовна Кубарева осталась сидеть в салоне микроавтобуса, под неусыпным надзором Ежонкова и Смирнянского. Ежонков пищал, что и сам справится с ней, однако Недобежкин решил перестраховаться: а вдруг её «запрограммировали» на побег любой ценой?? И она размозжит Ежонкову башку его же башмаком? Нет, лучше оставить Ежонкова под присмотром того, кто знает хоть, как выглядит кулак… Когда Серёгин, Сидоров и Недобежкин вошли в кабинет Подклюймухи – тот испустил облегчённый вздох: - Ну, наконец-то! А то я тут уже совсем задолбался. Пётр Иванович глянул на Зайцева, и отметил, что «великий демон» выглядит каким-то тощим и жалким, словно «не ел три дня» и спал на свалке. Странно, Серёгин думал, что Зайцев вернулся в город только для того, чтобы похитить тело Артеррана и организовать завал всех подземелий… - Это он? – осведомился Подклюймуха и кивнул в сторону Зайцева, заросшего клочками неопрятной бороды, обряженного в страшенное тряпьё. - Он, - узнал Недобежкин. – Всё, грузим и уезжаем! Зайцев пялился на вошедших с какой-то благоговейной надеждой и даже не сопротивлялся, когда Пётр Иванович и Сидоров подхватили его под руки и повели в коридор. - ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ! ДАЙТЕ МНЕ СКАЗАТЬ! – истошно орали где-то по ходу коридора, а так же оттуда долетал такой звук, словно бы кто-то лупит ботинком по железу. Пётр Иванович повернулся к Подклюймухе, который шёл за ними следом и поинтересовался у него: - А кто это там у вас разрывается? - А, Поливаев! – отмахнулся Подклюймуха. – Опять подрался с тем же Сорокиным… Сколько раз он уже в обезьяннике ночует, чёрт! Кодироваться не загонишь! - Поливаев? – Серёгин вспомнил его, этого тощенького алкашика, Игоря Поливаева, который забивал им головы «летающим мужиком». Кстати, «тайна милиционера Геннадия» повисла в воздухе. Ершова так и не смогла сказать про него ничего путного, только нарисовала портрет Зайцева. Надо будет ещё раз пригласить её в отделение, пускай Ежонков скажет ей «петушиное слово»… - Я ВИДЕЛ «МУЖИКА»! СЕРЁГИН, ОН СО МНОЙ В ОДНОЙ КЛЕТКЕ СИДЕЛ! ДАЙТЕ МНЕ СКАЗАТЬ, ТОВАРИЩ НАЧАЛЬНИЧЕК, ВЫПУСТИ МЕНЯ К СЕРЁГИНУ! НЕ ЗАТЫКАЙТЕ МНЕ РОТ, Я БЫЛ НЕ ПЬЯНЫЙ! – возопил в изоляторе Поливаев, и с новой силой забарабанил ботинком по прутьям решётки, что отгораживала его от внешнего мира. - «Мужика» он видел! – снова отмахнулся Подклюймуха. – Сколько можно уже бухтеть про этого мужика? Пить меньше надо, чёрт! Из-за него меня премии лишили в прошлом месяце! - Стоп! – Пётр Иванович вдруг остановился и прислушался к воплям Поливаева. - Опять «мужиком» своим забивает баки… - вставил Сидоров который, не встретив в очередном «подземелье Тени» Горящих Глаз, думал теперь, что последних вообще не бывает. - Так, - Недобежкин тоже остановился и тоже прислушался. – Отомкните этого Поливаева, мы его с собой забираем, как свидетеля! Получив «ключ доступа к звериной порче», милицейский начальник считал теперь, что сможет и из Поливаева вытянуть крупицы истины. Загипнотизированный Ежонковым, этот раб алкоголя не станет рисовать рогатых и копытных, а составит путный фоторобот, по которому можно будет узнать, кто же на самом деле выкрал Ершову и тем самым спас её от киллеров Чеснока. Ежонков уснул, пока охранял Кубареву, и Смирнянский тоже клевал носом. Кубарева же была на редкость пассивная и вялая. Она сидела в состоянии депрессивной апатии, смотрела в пол на свои стоптанные дамские босоножки и лепетала какие-то бессвязные извинения и оправдания. А так же – грустно вещала о том, какая она несчастная, что у неё совсем не сложилась жизнь, и на мужа «алкаша беспробудного» она «положила свои лучшие годы». - Он неделями не просыхает! – жаловалась Сабина Леопольдовна на Кубарева. – В дом и краюхи хлеба не принёс. Всё – я, горбатилась на трёх работах… А этот – глаза зальёт и лежит, в телевизор пялится, ждёт всё, чтобы я померла… - Вот тебе, сосед! – Недобежкин пригнул Поливаева к сиденью по соседству с Кубаревой и пихнул Ежонкова в жирненький бочок. – Доброе утро, зоркий глаз! – милицейский начальник сделал ехидненькое замечание по поводу бдительности Ежонкова. - А? Что? – встрепенулся Ежонков. - Вот тебе ещё один – явно твой клиент! – беззлобно хохотнул Недобежкин, показав на Поливаева пальцем. – Вспушишь его, а потом, может быть, ещё и от пьянства излечишь! Это раз. А вот – второй! Сидоров, сажай! Сидоров затолкнул в микроавтобус Зайцева. Тот сиротливо остановился, не зная, садиться ему, или, может быть, скромненько постоять?.. - Ползи в конец салона! – определил ему место Недобежкин, и Зайцев послушно отправился «на галёрку» и сел на самое крайнее сиденье. - Фу, чего это с ним? – сморщившись, фыркнул Смирнянский, оглядев покрытую отходами рванину «великого преступника». – В чём он сидел? - Пахнет… - пропыхтел Ежонков. - Не развалишься! – Недобежкин устроился за рулём и включил зажигание. – Всё, поехали, дел по горло! Зайцев ехал в милицейской машине и не понимал, почему они его заковали в наручники и перевозят под конвоем, словно некого уголовника? Когда же он поинтересовался этим у тех, кто его конвоировал – один из них ответил так: - Да знаем мы всё. Сколько можно строить святую наивность? Надоел! По соседству с Зайцевым сидел тот алкоголик, который донимал его в камере своим бухтением и какая-то грустная растрёпанная и немолодая женщина. Алкоголик донимал теперь не Зайцева, а его конвоиров дурацким вопросом: - Ну, вы мне, наконец, вручите часы? Он задавал этот вопрос всю дорогу, а от него отмахивались, как от назойливой мухи. Зайцев смотрел в окошко и видел, как их машина подъезжает к какому-то зданию, а вывеска над его дверью гласит: «Калінінське районне відділення міліції» Привезли в милицию, только теперь уже не в ОПОП, а в райотдел. Может быть, они, всё же, установят его личность и помогут вернуться назад, в Верхние Лягуши? Зайцева вели коридорами и не снимали наручников, а потом – поставили перед решёткой и велели стать лицом к стене. Зайцев стал, потому что ему больше ничего не оставалось, и дождался, пока один из них эту решётку отомкнёт. - Шагай! – подтолкнул Зайцева большой и рыжеусый. Зайцев послушно пошёл и понял, что его и эти привели в изолятор. Кроме него, они сюда же привели и алкоголика, и ту немолодую женщину. Интересно, женщину-то за что замели? Водворив Зайцева в камеру изолятора, они никуда не ушли, а остались там же, все впятером. Большой и рыжеусый скомандовал растерянному Зайцеву сесть на нары и сам сел – напротив него. Зайцев взял себя в руки: он же не бандит, не вор и не жулик, а как-никак, сотрудник милиции – и обстоятельно, с подробностями, рассказал все обстоятельства того, как он очутился в этом незнакомом городе. Все пятеро слушали его историю так, словно бы он пророчил конец света, и молчали. А когда Зайцев рассказал всё, что знал, и умолк – большой и рыжеусый поёрзал на нарах и изрёк: - Хм… хм… новая версия… Затем он подозвал другого – коротенького и пухленького, который всё время «точил» сдобу, и приказал ему: - Давай, Кашпировский, колдуй: тут, кажется, тяжёлый случай! Пухленький прекратил «точить», установился напротив Зайцева и начал мотать у него перед носом гайкой, привязанной на шнурок. Зайцев нестерпимо захотел спать от этой гайки, но задремать не успел, потому что внезапно погас свет, и всё вокруг погрузилось во мрак. Зайцев сначала подумал, что тут у них перегорели пробки, и отрубилось электричество. А потом – обнаружил, что он не сидит, а стоит, и руки его свободны от наручников. Зайцев изумился, стал озираться, но не видел ни зги, даже не видел себя. Кроме темноты, тут повисла и тишина – абсолютная, гробовая тишина без единого намёка на звук. А потом – где-то в чёрной высоте воззвал громовой глас: - Вопросы есть???????? Зайцев был уверен в том, что у него нет вопросов, и поэтому так и ответил: - Вопросов нет. Едва он произнёс эти слова – обстановка вокруг него резко изменилась. Темнота рассеялась, Зайцев сделал шаг и вышел… к особняку Гопникова! Что за чёрт?? Зайцев изумился: как же это – был неизвестно где, и вдруг – вернулся домой! Оглядев себя, Зайцев обнаружил, что одет в новую и чистую милицейскую форму. Тишина сменилась мирным птичьим щебетом, под ногами выглядывали из травы жёлтенькие головки добродушных одуванчиков. Однако Зайцев не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Может быть, он таки, заснул и ему снится сон? Зайцев всегда хотел быть образцовым сотрудником милиции. Он научился отлично драться, стрелять без промаха, отслеживать преступную логику, а так же – управлять своим сном, как Штирлиц. Обычно, когда Зайцеву снился неприятный или страшный сон – он мог усилием воли заставить себя проснуться. Но на этот раз – Зайцев, как ни напрягал он свою волю, как ни сжимал её в кулак, как ни брал в ежовые рукавицы – проснуться ему не удалось. К тому же – неизвестно, откуда появилось острое чувство того, что он опаздывает на некую архиважную встречу. Зайцев посмотрел на часы, которые каким-то волшебным образом возникли у него на руке, и увидел, что уже семь утра, а значит – эта самая встреча начнётся прямо сейчас! Зайцев зашёл в тёмный, неприветливый и могильно холодный холл заброшенного дома. А там Зайцева уже ждали. Они стояли полукругом, и на их неподвижные невыразительные лица падал бледный, призрачный свет, что струился сквозь щель в стене. Зайцев откуда-то знал каждого из них по имени. Крайний слева – это тракторист Гойденко, за ним идёт комбайнёр Свиреев, потом – председатель сельсовета Семиручко, его секретарша Клавдия Макаровна и плотник Потапов… Ну, этих субъектов Зайцев знает хорошо, потому что они проживают в Верхних Лягушах, а вот остальных… Тип рядом с Потаповым – вытянутый такой весь, щеголеватый, в белом костюмчике и с аккуратной причёсочкой, обозначен странным словом «Интермеццо» - Зайцев даже и не знает, откуда это слово взялось в его голове. Тот, кто находится по правую руку от Интермеццо, именуется Гопников. Нет, он ни капельки не умер, а только прячется, чтобы никто не узнал, что он – один из тех, кто охотится за… «Образцом 307». Некий странный голос свыше – тихенький и шелестящий – шепнул Зайцеву на ушко эти слова: «Образец 307», и теперь он их знал. И наконец, последний субъект, что возвышается справа от Гопникова – в тёмных очках и белоснежном докторском халате – его зовут Генрих Артерран. Выглядит он как-то не по-человечески, и даже пугающе: бледный, из-под тёмных очков торчит неестественно острый и прямой нос, скулы резко выступают, а рот сжат в тонкую прямую линию. И все эти люди – от пьяницы-тракториста до эклектичного Генриха Артеррана – нужны Зайцеву лишь для того, чтобы добыть из покинутых подземных лабораторий базы «Наташенька» вещество под названием «Образец 307»… Зайцев подбоченился, раскрыл рот и сказал им: - … - он ничего не сказал, потому что все они вместе с холлом особняка внезапно погрузились в непроглядную мглу, а все звуки, что шелестели в доме, прилетали с улицы – нырнули в ватную глухую тишину. Зайцев вновь оказался в полной изоляции, пробить которую не мог даже с помощью своей гигантской натренированной воли. Он начал кричать и звать на помощь, потому что всерьёз испугался за собственную жизнь. В голове одна за другой начали выскакивать причины данной «отключки мироздания»: Зайцева ударили, оглушили… УБИЛИ!!! - Нет! Нет! – запротестовал Зайцев против скоропостижной гибели, замахал руками, истошно призывая кого-нибудь на помощь. И тут в пустой темноте загрохотали голоса: - Ежонков, да заткни его, ради бога! Чего он вопит, объясни мне, наконец??? – громыхнуло справа. - Наверное, он увидел то, что его психика не в состоянии оценить!!!! – громыхнуло слева. - Заставь его заткнуться! Все, кого ты пушишь, вопят, как резаные, а у меня вот такая голова! – зарычало справа. - Проснись!!! – разорвалось сверху, и Зайцев вывалился из пустоты в некий свет и треснулся спиной обо что-то твёрдое. - Чёрт, они у тебя постоянно валятся на пол! – проворчало слева. - В нормальных клиниках пациентов погружают в гипносон на кушетках! – огрызнулось справа. Зайцев немного пришёл в себя и обнаружил, что это твёрдое, обо что он треснулся спиной – обычный пол, покрытый стоптанным ленолеумом. Над ним склонились лица, а потом – у двух из этих лиц выросли длинные руки, которые ухватили Зайцева под мышки и водворили на нары, с которых он свалился. Зайцев понял, что до сих пор находится в той же камере, куда они его запихнули, и нету никакого дома, никакого Гопникова и никакого тракториста. - Ну, что, убедились? – осведомился кургузый местный милиционер, расхаживая вокруг Зайцева с профессорским видом. – Этот Зайцев и есть идейный вдохновитель «чёртовой банды»! Он сам только что об этом сказал! Зайцев опешил. Какой вдохновитель? Какая банда? Да он же ловил всех этих жуликов, которые пытались прибиться к его тихой деревеньке! Гойденко у него в камере сидел, а всё то, что он увидел сейчас – какой-то дурацкий сон! Однако они не слушали его. Большой и усатый сказал: - Ага, Кубареву теперь пуши! И они ушли, заперев Зайцева в камере одного. Ежонков хотел сначала влезть в мозги Серёгина, а Кубареву припасти на потом, однако Недобежкин привёл ему следующий аргумент: - Нетушки, сначала ты мне вспушишь Кубареву! Допросим её, и я смогу отослать эту курицу, куда подальше из своего изолятора! Она мне тут в камере не нужна! Кубарева сидела отдельно ото всех, и занимала своей персоной четырёхместную камеру. Да, невиданное расточительство, однако подбросить Кубареву в заполненный «номер» Недобежкину не позволяла совесть. Кубарева не прекращала жалобно плакать. Она раскаивалась во всём на свете: в том, что сдуру вышла за Кубарева, что не родила детей – тоже, сдуру, что не выучилась в университете и работала всего лишь дворником… Пётр Иванович ожидал подвоха от всех, только не от Кубаревой, и до сих пор по-человечески не мог поверить, что это она заминировала подземный ход. По-человечески – не верил, но верил по-ментовски, и поэтому собирался записать все показания Кубаревой на диктофон, а потом – оформить в протокол. Для этого Пётр Иванович занял свободные нары напротив Кубаревой и включил диктофон. - Ежонков, работай! – распорядился милицейский начальник и сел около Серёгина. - Простите меня, я не знала, что так получится… - проканючила Кубарева, едва Ежонков к ней подошёл. – Кубарев спился окончательно, из милиции не вылазит, меня с работы выкинули, шо кутёнка, а говорят, сократили! С хлеба на воду перебивалась… Капусточки купить – и то, не на что было… На паперть бы пошла, но недельку так назад постучали ко мне в дверь. Кубарева дома не было, потому что он снова в милицию загремел… Кубареву никто не гипнотизировал – Ежонков не успел вторгнуться в её мозг – она рассказывала сама, по доброй воле, которую у неё никто не отнял. Это было очень странно, как подумал Пётр Иванович, потому что когда «чёртова банда» решает что-то совершить – обязательно маскирует свои следы «звериной порчей». Забыли они, что ли? - … Я дверь открыла, - продолжала тем временем Сабина Леопольдовна, не проявляя ни малейшей тенденции к срыву на «Ме», или «Бе». – А там стоит такой щёголь: в костюмчике, прилизанный, с барсеточкой… Я обомлела, а он прошёл в квартиру и дверь захлопнул… - Сидоров! – шепнул Недобежкин сержанту. – Пойди-ка, принеси фотографии Интермеццо и Зайцева! - Есть! – ответил сержант и тихо покинул камеру. Сабина Леопольдовна не заметила, как вышел Сидоров, потому что была полностью поглощена жалостливым рассказом. - Он дал мне штуковину, похожую на… пластилин, или сыр… и сказал, чтобы я на пустырь пошла. Там, за коновской шахтой есть такой пустырь, Лихое болото его в народе называли. Там когда-то взаправду болото было, да только, люди говорят, под землю ушло… И там, на пустыре, есть остатки дома, который разбомбило ещё в Отечественную войну. Его никто отстроить так и не смог, потому что пропадало там всё. Я ходить туда боялась, как огня, бо гиблое то место. А щёголь тот мне денег дал – целую тысячу долларов… Господи, для меня это богатство неслыханное, - сквозь слёзы шептала Кубарева. – Ну, я покрестилась, влезла в подвал и пристроила там эту лепёшку, как смогла, и хотела побыстрее убежать, чтобы ОНИ не набросились на меня и не утащили под землю… - Простите, а они – это кто? – поинтересовался Недобежкин, поёрзав на нарах. - Нечисть, да мазурики! – выплюнула Сабина Леопольдовна и залилась горькими слезами. – Они постоянно ко мне в окна лезли, стучали и выли, а тогда… тогда, когда вы меня поймали, я думала, что это они меня поймали и утащат сейчас… В это время в камеру вернулся Сидоров. Он принёс не две фотографии, а почему-то шесть. - Вот, - прошептал сержант и отдал Недобежкину всё, что принёс. - Хорошо, - кивнул начальник, и, отыскав среди принесенных фотографий Интермеццо, показал его Кубаревой. – Скажите, Сабина Леопольдовна, этот человек к вам приходил? Кубарева всмотрелось в предложенное лицо, но быстро отвергла его: - Нет, это не он, тот другой был… Недобежкин тем временем перебирал фотографии и обнаружил среди них «портрет» убитого Генриха Артеррана и пару фотороботов «Поливаевского мужика»: один в исполнении Поливаева, а второй – в исполнении Ершовой. - Может быть, этот? – Недобежкин предложил Кубаревой «Мужика» Поливаева. - А-а! – покачала головой Кубарева. – И этот другой. - Ну, тогда, может быть, он? – Недобежкин показал Кубаревой «Мужика» Ершовой. - Ой, этот больше похож, - закивала та. – Что-то есть. Похож, похож, голубчик… А кто это – мазурик? - Мазурик, - согласился Недобежкин и отметил про себя, что «Мужик» Ершовой похож на Зайцева. – Может быть, вот этот? – милицейский начальник наконец-то «предоставил» Кубаревой Зайцева. - Он! – поставила точку Кубарева, пригвоздив Зайцева указательным пальцем. – Вот этот приходил! - Как он представился? – осведомился Недобежкин. - Никак, - всхлипнула Сабина Леопольдовна. – Сказал, что это совсем неважно, как его зовут, а важно то, что он заплатил. Но потом – расщедрился чего-то и сказал, что я могу называть его Зайцевым. - Куда вы дели деньги? – вопросил Недобежкин, и Сабина Леопольдовна даже испугалась, потому что вопрос прозвучал достаточно грубо. - Н-никуда… - заикаясь, промямлила она, сминая в кулаке подол своей кофты. – В кулёчек завернула и засунула за печку… - Ясно… - буркнул Недобежкин. Милицейский начальник решил, что нужно съездить к Сабине Леопольдовне домой, взять эти деньги и проверить, не фальшивые ли они случайно. А после этого – хочет Кубарева, или не хочет – подшить нечистые финансы в дело Зайцева, которое обещает быть многотомным. - Сидоров, притащи-ка сюда Зайцева, - сказал милицейский начальник. – Устроим опознание. - Есть, - Сидоров отправился в соседнюю камеру за Зайцевым. Зайцев за это время даже не сдвинулся с места. Он сидел и глазел в потолок, словно бы там было написано, как ему убежать из изолятора. Ну, уж нет, «герр Зайцев», никуда вы уже отсюда не денетесь… Если, конечно, не превратитесь в тень… - Ну, мне уже можно возвращаться домой? – неожиданно вопросил у Сидорова Зайцев и посмотрел на сержанта с такой великой надеждой, будто был уверен в том, что его отпустят. - Какое «домой»? – фыркнул Сидоров. – Вы уже столько дров наворотили, что вам дадут, наверное, раза в два больше, чем Кашалоту. Зайцев опешил, вытаращил глазки и промямлил: - Какой кашалот? Че-чего дадут? - Срок, - буркнул Сидоров. – Поднимайтесь, Зайцев! Нечего было притворяться следователем прокуратуры! Вместо того, чтобы подняться, Зайцев едва не рухнул на пол. Какой ещё следователь прокуратуры, когда он – участковый?? Он никогда в жизни никем не притворялся, он всего лишь пытался выловить жуликов из Гопниковского особняка… - Ы-ы-ы-ы… - простонал Зайцев. Сидоров видел, что Зайцев ведёт себя очень странно. Да, под гипнозом Ежонкова он очень красочно описывал своё главенство в «чёртовой банде», но потом вдруг запнулся на полуслове и начал невменяемо вопить: «Помогите». Недобежкину надоело слушать вопли, и он заставил Ежонкова прервать сеанс… - Зайцев? – негромко позвал Сидоров, на что Зайцев обалдело выдохнул: - В-вы меня с кем-то перепутали… «А вдруг он остаётся под гипнозом?» - подумал Сидоров, вспомнив, как сам, погружённый в транс, пытался драться с виртуальным Генрихом Артерраном, и тоже орал: «Помогите». С Зайцевым что-то не так, кажется, Ежонков не до конца снял с него «звериную порчу»… слишком уж забацанно он выглядит. - Зайцев, - повторил Сидоров, застопорившись на пороге камеры. – Какой сейчас год? - Седьмой, а что? – пробормотал Зайцев. - Не седьмой, а десятый! – почти что, выкрикнул Сидоров, схватил Зайцева за рукав и насильно поволок в камеру Кубаревой. Зайцев что-то бормотал и упирался, к тому же, у него был очень ветхий рукав. От натяжения рукав треснул и оторвался. Зайцев не удержал равновесие и упал на пол. Сидоров вернулся за ним, ухватил под мышки, помог подняться и приволок-таки по месту назначения. - Василий Николаевич! Пётр Иванович! – закричал Сидоров с порога и втолкнул перед собой Зайцева. - Сидоров, ты что, укушен мухой цеце? – осведомился Смирнянский, который сидел на нарах Кубаревой и нагло грыз семечки. Недобежкин и Серёгин уставились на Сидорова, а Сидоров снова крикнул: - Зайцев не знает, что сейчас – десятый год, он говорит, что седьмой! Он до сих пор под гипнозом! - Ежонков? – Недобежкин смерил гипнотизёра взглядом волка, и Ежонкову захотелось стать на четвереньки и заползти под нары. - Ты не говорил мне спрашивать у него дату! – пискнул он. - Так спроси! – настоял Недобежкин. Кубарева оказалась забыта. Она сиротливо сидела на своём месте, а Ежонков опять занялся Зайцевым. Да, Зайцев не знал, какой сейчас год, и упорно твердил, что седьмой. Когда же Ежонков пытался разузнать у него, что он делал в восьмом и девятом году – Зайцев слетал с катушек и разражался криками о помощи. - Чёрт, - буркнул Недобежкин, вспомнив о Кубаревой. Кубарева оказалась так испугана поведением Зайцева, что было заметно даже, как она дрожит. - Эт-то он ко мне приход-дил, - выдавила она, хватаясь за собственные растрёпанные волосы. – Что вы с ним сделали, почему он так плохо одет? Кажется, с Кубаревой сейчас случится истерика. Недобежкин заметил, как дрожат у неё губы, и поднялся во весь рост. - Всё, опознание закончено! – объявил он. – Сидоров, верни Зайцева на место! А Кубарева пускай пока посидит. Ежонков, на тебе – Поливаев! Сидоров повёл Зайцева назад. Зайцев спотыкался через каждый шаг. Он был испуган не меньше Кубаревой, и не понимал вообще, что с ним тут такое происходит. Они перепутали его с кем-то другим, вешают на него какие-то страшные преступления. Эта лохматая особа, сказала, что он к ней приходил, притом, что Зайцев видит её впервые в жизни… Зайцев послушно зашёл в камеру, куда его втолкнули, потому что не знал, что им сказать, как снять с себя те чудовищные подозрения, которыми его обвешали. С Зайцевым тоже, наверное, случится истерика, как и с Кубаревой… - Ой, ну наконец-то! – обрадовался Поливаев, когда к нему в камеру вдвинулась «делегация» из пяти человек. – А я уже думал, что арестован. - Не арестован, но задержан! – пробурчал Недобежкин. – Когда мы закончим тебя допрашивать – вернёшься обратно, к Подклюймухе! - Эй, так не честно! – запротестовал Поливаев. – Я тут активно борюсь с организованной преступностью, а вы – сдаёте меня в когти Подклюймухе! Ну, что за житуха такая? - Не нукай – не запрягал! – отрезал Недобежкин. – Тебя никто не заставлял устраивать драку! Давай, Поливаев, садись, будешь нам фоторобот «мужика» своего рисовать! - Так, я уже рисовал… - пробормотал Поливаев, но сел, чтобы не будить в Недобежкине «спящую собаку», а то, кажется, эта зверюга уже приоткрыла левый глаз. - Эксперт за тебя рисовал, - поправил Недобежкин. – А теперь ты нарисуешь! - Но, я не умею… - пискнул Поливаев. - Научим! – постановил Недобежкин и позвал Ежонкова: - Иди, трудись, Калиостро! Ежонков аккуратненько спрятал в пакетик булочку, которую кушал, и подошёл к своему новому «пациенту» Поливаеву. Поливаев уставился на Ежонкова недоуменно, но ничего не сказал, потому что не хотел, чтобы они заставили его пятнадцать суток вкалывать бесплатно. Ежонков сунул в руки выпивохи лист и ручку, а потом – усыпил его своим «гайкомаятником». - Рисуй «мужика», вопросы есть? – приказал кургузый гипнотизёр, точно так же, как Генрих Артерран. Поливаев сжал ручку в кулаке и начал быстро-быстро елозить ею по листу. Сидоров заглядывал ему через плечо и удивлялся тому, как быстро и точно пропитой и бездарный грузчик Поливаев вырисовывает человеческое лицо. Поливаев нарисовал «мужика» минут за пять и уронил лист на пол. - Ну, Ежонков, если он нарисует корову – я откручу тебе башку! – сурово пригрозил Недобежкин, сам поднял лист Поливаева с голого пола и вперил в него инспекторский взгляд. - Невероятно… - выдохнул милицейский начальник, едва увидав то, что изобразил пьяница, который никогда раньше не пытался ничего изображать. – Серёгин, ты только глянь! Пётр Иванович подобрался поближе к Недобежкину и заглянул в рисунок Поливаева. Рисунок оказался чётким и техничным, даже с аккуратной штриховкой. Только нарисован был отнюдь не бык, не Зайцев, а ни кто иной, как загадочный тип по имени Генрих Артерран! Пётр Иванович только челюсть отвалил не в состоянии оценивать творчество: кто же тогда Ершову-то всё-таки слямзил – Зайцев тот несчастный, или Генрих Артерран? Серёгин склонялся к Генриху Артеррану: Зайцев, как ни крути, не тянет на демона, да и имя «Геннадий» весьма похоже на «Генриха»… - Во, даёт алкаш! – пробормотал Смирнянский, проглотив семечку вместе с шелухой. - Ну, вот, видишь, Васёк! – торжествовал Ежонков. – Как он тебе корову нарисует, когда я «петушиное слово» сказал?? Сидоров молчал. Он посмотрел на «шедевр Поливаева», откочевал к дальней стенке и теперь пытался вспомнить то место, ту комнату, куда притащил его Генрих Артерран из ободранного коридора. Кажется, там у него была лаборатория, но не заброшенная, не покрытая вековой пылью, а действующая, с аппаратурой… Сидоров смог вспомнить, как переливались там какие-то лампочки, и гудело что-то, похожее на трансформатор… Всё, больше он ничего не может выжать из заблокированной памяти – тут нужен Ежонков и его гипноз, иначе – никак… Милицейский начальник принял следующее решение: Поливаева пока что оставить в изоляторе, и вызвать в отделение главную свидетельницу «деяний милиционера Геннадия» Валерию Ершову. Пускай Ежонков скажет ей «петушиное слово» и заставит рассказать всё и нарисовать портрет этого «призрачного» милиционера.