Два года назад.
— Чонгуки, дорогой, отец говорил, что они с твоим братом вернутся из города завтра утром. Тебе нужно будет их встретить. Выйдешь засветло. — Ну маам, они что, сами не доберутся? — Не доберутся! Ты видел, какие туманы по утрам с началом лета опускаются? Дороги не разобрать. Хотя, кого я спрашиваю... Нашего самого большого любителя поспать, — ворчит мать. — И как справляться с этим ребёнком... — Да понял я, понял. Что я должен сделать, кроме как проснуться, пока все нормальные люди спят? — язвит подросток, не сдержавшись. — Нормальные люди, дорогой, в это время и просыпаются. — Я рад за них... — Господи! А ведь был таким милым мальчиком, пока шестнадцать не исполнилось. Я и забыла, какими несговорчивыми становятся подростки в этом возрасте, — причитает женщина, хлопоча по дому, готовясь к возвращению любимого мужа и старшего сына. — Страшно представить, что будет, когда в семнадцать метка начнёт проявляться, тогда подростки места себе не находят, принимают всё близко к сердцу, не контролируют эмоции. Хотя, с твоим братом было не так тяже... Чонгук закатывает глаза, тяжело вздыхая. — Мам, давай ближе к делу, пожалуйста, — выделяет он последнее слово, проговаривая его громче. — Хорошо, хорошо... Захвати фонарь и несколько свечей прозапас — на случай, если они задержатся. Выйди к окраине, а лучше за просеку, чуть дальше первой развилки — они поедут вдоль опушки, чтобы не заплутать в тропах. Оденься потеплее и жди. И обязательно следи за огнём, сынок! Они должны видеть, куда ехать. И... возможно, придётся посидеть там пару часов, — объясняет мама всё более мрачнеющему с каждой секундой сыну.~•~
Парень проснулся глубокой ночью со странным чувством беспокойства, что упорно вырывало его из приятного сна, где он был окружён огнём, словно всё пространство вокруг него подожгли, отдавая во власть стихии. Но был тот огонь не обычным, дарящим лишь тепло и спокойствие. Его хотелось касаться, погружать в него ладони, в чём Чонгук себе и не отказывал, лёжа на небольшой нетронутой прогалине, восхищённо пропуская детище палящей стихии сквозь пальцы — языки красного пламени обволакивали и были неимоверно мягкими на ощупь. Он честно пытался снова провалиться в эту приятную дрёму, но тревога не отпускала и всё было тщетно. Решив, что на сегодняшнюю ночь дальнейший сон отменятся, Чонгук вышел пораньше, чтобы не спеша дойти до назначенного места и выбросить из головы все неясные ночные переживания. Он оделся потеплее, не пренебрегая шерстяным плащом, потому что за ночь прогретый днём воздух успевал остыть, да и туманы отнюдь не согревали; взял фонарь, трость со специальным крюком для него и несколько свечей, как наказала мама, и вышел на улицу, сразу утопая в плотном, накрывающем с головой тумане. Быстро дошёл до ограждающей их деревню стены и проскользнул за Северные ворота. Стена была массивной, сложенной из мощных стволов вековых сосен — благо, окружающий поселение лес позволял не скупиться на материал. Нет, их страна не вела кровопролитных войн, они не враждовали с ближайшими соседствующими поселениями, что, к слову, находились в нескольких днях пути от этого Богами забытого места. Даже крупные хищники уже как лет пятнадцать-двадцать не забредали в эти края. Место было тихим и умиротворённым, почва плодородной, на урожай никто не жаловался, пусть под посевы и были разработаны средних размеров участки земли, а деревня насчитывала без малого сорок дворов. Но стену было решено оставить, дабы не накликать беду своим мнимым бесстрашием. Чонгук медленно, никуда не торопясь, шагает по узкому, вымощенному булыжником тракту, — местные, гордясь тем, что и у них есть облагороженный подъезд к поселению, называют его так, и не иначе, — который пролегал через поля, где скоро начнётся сенокос, и запах свежескошенной травы будет приятно дурманить голову. Парень доходит до поворота, после которого тракт устремляется к лесной опушке, и начинает идти ещё медленнее. Нет, он далеко не трус, просто лес не особо любит и старается по возможности обходить стороной, потому что там ему всегда было не по себе: высокие вековые деревья обступают со всех сторон, нависают и угнетают своим величием, тропы путаются, будто заманивая в ловушку, из которой не выбраться. Открытые пространства лучше. Определённо. Он доходит до широкой просеки, что расположена на Северо-Западе от поселения и является единственным проложенным через лес путём, ведущим к их деревне, если не считать нескольких лесных троп, которыми если и пользовались, то одинокие странники, редко забредавшие в их края. Длиной просека метров пятьсот, не больше — эта своеобразная лесная перемычка когда-то была единственной преградой, скрывавшей от людских глаз большую лесную прогалину, где и обосновались люди, постепенно расширившие свои владения, выкорчёвывая деревья, которые шли на дома и позже на стену. Просеку подросток преодолевает быстрым шагом, иногда переходя на рысцу — сегодня ему так и кажется, будто кто-то или что-то наблюдает за ним, вперившись внимательным взглядом. Хотя, вероятнее, просто не улеглось то недавнее волнение. Чонгук, не сбавляя шага, доходит до перекрёстка, где тракт почему-то резко обрывается и ветвится множеством путей, парень, не раздумывая, сворачивает направо на наезженную просёлочую дорогу, которая проходит вдоль окраины леса и пересекается другими тропами, уводящими в тупики со схожими, обрывающимися посреди леса просеками, или к другим поселениям. В тропах этих не сказать, что легко заблудиться, но в такой туман лучше указать путникам верный путь, да и выйти из поселения всегда было проще, чем найти дорогу обратно, местные даже шутили, что их поселение зачаровано. Хотя, что делать в такой глуши хоть мало-мальски склонным к дару волшбы людям, что даже в столице были на вес золота? Скучно жителям, вот и сочиняют небылицы. У Чонгука же никогда проблем с ориентированием не было, поэтому он зачастую выходил встречать отца с братом, или отправлялся с ними, если вдруг приключалась какая непогода. Преодолев ещё с километр, он останавливается, решая, что прошёл достаточно, и остаётся лишь дождаться родственников. Чонгук еле устанавливает трость, вгоняя её в плотный придорожный дёрн, и вешает на крюк фонарь — так не придётся всё время стоять, и свет будет видно намного дальше, чем если поставить фонарь на землю. После Чонгук садится на обочину, подстелив прихваченный заплечный мешок, и начинает нести свою вахту в предрассветных сумерках. По правую руку от него возвышается лес, по левую — просторы полей, сейчас напоминающие бескрайнее снежное полотно. Вопреки ожиданиям, чувство тревоги так и не проходит — наоборот, усиливается, вплетая в себя уже панические нотки, отчего Гука начинает слегка потряхивать. Он нервно озирается по сторонам, пытаясь хоть что-то разглядеть в расплескавшейся белой мути, но туман всё ещё слишком плотный, что лишь усугубляет страх перед чем-то неизвестным. Юноша проводит дрожащей ладонью по лбу, пальцы касаются прохладной побледневшей кожи и выступивших на ней россыпью капелек пота. В панике Чонгук бегает испуганным взглядом по окрестностям, чувствуя себя, словно загнанный в ловушку зверь. С ним явно что-то не так. Заболел? Нет, он никогда не болел, поражая всех своим крепким здоровьем, да и вчера перед сном чувствовал себя отлично. "Да что происходит?" — успевает пронестись в мыслях перед тем, как голова начинает буквально раскалываться от жуткой боли, будто по ней ударили тяжёлой кувалдой, а в шею словно вонзились цепкие крючья, пронзая острой болью. "Крючья" стремительно перебираются на правое плечо, предплечье, опускаясь всё ниже... Чонгук отчаянно кричит, не в силах сдержаться. Падает и катается по прибитой влагой дорожной пыли, колотит по больной руке, всё крепче сжимая кулаки, пытаясь стряхнуть эти невидимые "крючья", которые будто не только вонзаются, но тут же разрывают кожу; он до последнего пытается избавить себя от страданий, но всё тщетно. На мгновение бушующий в руке пожар стихает, но, не успевает Гук осознать этого и расслабленно выдохнуть, как боль вспыхивает с новой силой, пронзая запястье и пуская новую волну мучений, но лишь до локтя, продолжая непрерывно пульсировать и притупляя рассудок. Чонгук не знает, сколько он промучился, срывая голосовые связки и со всей силы прижимая к груди руку, будто убаюкивая её. Не знает, в какой момент отчаянные крики превратились в хрипы и бессильные всхлипывания. Последнее, что помнит парень, прежде чем в глазах потемнело и он провалился в спасительное забытьё — быстрые тени в предрассветном тумане и злобное рычание, летящее за ними вдогонку. Удар головы о слежавшийся грунт дороги — и мельтешение слабого фонарного огонька перед закрывающимися глазами.~•~
Вокруг беспокойно мечется неестественно-красный огонь, успокаивая и согревая. Чьи-то заботливые руки бережно обнимают на мгновение, отстраняются, ладонь скользит по вытянувшейся вслед за ней руке Чонгука, словно тоже не хочет прекращать этот мимолётное прикосновение. Гук тянется изо всех сил, стараясь не отпустить, удержать... Ба-бах! Парень просыпается от жуткого грохота. Грохота своего тела, свалившегося с кровати. Чонгук болезненно кряхтит, пытаясь сориентироваться в пространстве, когда перед глазами появляется лицо старшего брата, который смотрит на него с удивлением и каким-то невероятным облегчением, будто он при смерти лежал. — Мам, пап, он очнулся! — кричит брат, не отводя взгляда и тут же помогая младшему подняться и вернуться на постель. — Хосок, потише, пожалуйста, ты меня оглушишь, — хрипит Чонгук, не узнавая собственный голос. Во рту неприятная сухость, слюна вязкая, а в горле ужасно першит. — Пиить... — Эй, мелкий, как разговариваешь со старшим братом? — начинает возмущаться тот, но вовремя себя одёргивает. — А, да, вода! Сейчас, секунду! Старший кидается к ведру, что стоит на табурете у изголовья чонгуковой кровати, окунает в него ковш и подносит к пересохшим губам младшего. — Только небольшими глотками, — предупреждает Хосок. — Ты пять дней не приходил в сознание. Чон давится водой и закашливается, выплёвывая всё на старшего. — Что?.. Пять... кха-кха!.. дней? — сипло выдавливает из себя Чонгук, с трудом проговаривая слова. Ладонь брата участливо хлопает по спине, пытаясь облегчить страдания. — Да, Гуки, пять дней. — Но... что... кх!.. произошло? — удивлённо вскидывает брови парень, пытаясь уцепиться хоть за какие-то воспоминания, что помогут разобраться. — У тебя мет... — Ты нас так напугал, сынок, — раздаётся от двери голос только подошедшего отца, который стремительно пересекает комнату и обнимает сына, от неожиданности лишь удивлённо хлопающего глазами. Но, сдерживая порыв нежности, отстраняется и отворачивается, потирая переносицу. — Мы уже подъезжали и видели вдали очень слабый свет от фонаря, как услышали твои крики. Мы так испугались — думали, на тебя напали эти твари, — мужчина отходит к дверному проёму и облокачивается на косяк, устало качая головой. — Твари?.. — Чонгук переводит вопросительный взгляд с отца на брата и обратно. — Стая диких вновь вернулась, сынок. Для нас настали тяжёлые времена. В ту ночь они загрызли дочь Джихёна, которая зачем-то пробралась за стену. Патрульные на стене слышали её крики о помощи когда только начало светать, но не успели. Хоронить нечего, остались лишь лоскуты окровавленной одежды, — подавленно заканчивает мужчина. Чонгук сглатывает ком в горле. Конечно, он знал Джихён, что не мудрено, — весёлая, озорная девушка, всего на год его младше, любительница шалостей и приключений... пусть они много не общались в последние годы, но в детстве часто вместе затевали проказы... жаль её, она подобного не заслужила. Он склонил голову в скорби. Но мысли о давней подруге вытесняло беспокойство о будущем и страх перед неизведанным. Да, он помнил сказания о лютых зверях, что свирепствовали в этих землях, подобно чуме, пока люди не возвели стену, но было это лет пятьдесят назад. Огромные, намного крупнее обычных волков, хоть и схожие внешне. Появлялись они лишь ночью; в летописях говорилось, что эти твари не переносят солнечный свет и зарево больших костров. Затем они просто исчезли, не явившись в одну из ночей. Народ поначалу страшился, по привычке заканчивал все дела вне стены до заката, но со временем благополучно о них забыл, год за годом всё больше предавая забвению память о тех ужасах. Только сказки да колыбельные о них остались, напеваемые родителями, чтобы дети не проказничали. Одну из них и мама Чонгука ему в детстве напевала. Да-да, ту самую, где говорится, что если ляжешь на краю, то придёт серенький волчок и за бочок тебя тут же укусит. А сейчас ночные охотники вернулись. Мысли обрывает неприятное покалывание на запястье правой руки, отчего парень шипит, только сейчас обращая внимание на перебинтованную руку. Повязки стягивают предплечье, а кожа под ними ужасно чешется, отчего хочется избавиться от мешающих бинтов и разодрать её ногтями хоть до мяса, лишь бы прекратить этот зуд. Чонгук уже тянет руку, но её перехватывает ладонь брата. — Не трогай, пусть мама проверит, — на лице старшего нет и тени улыбки. — Вы так и не ответили, что произошло, — вспоминает Гук, окидывая Хосока недовольным взглядом, но тот стоит на своём. — У тебя метка появилась, жуткая лихорадка была. Я такого прежде не видел, но целитель сказал, что всё именно из-за неё. Ты метался по постели и бредил, всё просил вернуть огонь, — вздыхает отец, вновь подходит к кровати и садится рядом с сыном, неловко похлопывая его по плечу. — Пришлось посылать за прошлым лекарем нашего селения, потому что лучше тебе не становилось, а он многое на своём веку повидал, да и вариантов других у нас не было... ты так мучился, сынок... — Подождите, но ведь мне ещё нет семнадцати... — на лице Чонгука отражается полное замешательство. Бред какой-то, до дня рождения ещё три месяца... — Я слышал, в редких случаях бывает и такое, — отец нервно ерошит волосы и отводит взгляд. — Мама так волновалась. — А где она? — парень тут же отвлекается, немного наклоняется и заглядывает в дверной проём, надеясь увидеть мать в коридоре. Он всё ещё слегка хмурится, осмысливая ситуацию, думая, что, может, и вправду бывают подобные исключения, поэтому всё и прошло настолько тяжело. — Я заставил её прилечь отдохнуть пару часов назад, она не отходила от тебя всё это время. — Ясно... Да, конечно, пускай отдыхает... И Гук замолкает, мысленно упрекая себя за то, что был груб с матерью накануне перед инцидентом. — Как ты себя чувствуешь? Не хочешь прогуляться? На улице погода отличная, — улыбается Хосок, пытаясь разбить повисшее напряжение. — Сегодня как раз новые списки должны были привезти и вывесить — сразу и проверим, есть ли там твоя половинка! — воодушевляется он. Чонгук вскидывает голову и ловит взгляд брата, который озорно подмигивает и кивает головой в сторону выхода из их спальни, призывая поторопиться. А глаза Гука уже оживляются и в них зарождается привычный всем весёлый огонёк. Он резко вскакивает и тут же садится обратно, чувствуя головокружение. — Может, отлежишься ещё немного, пока в норму не придёшь? — обеспокоенно спрашивает отец. — Нет, всё в порядке, просто резко встал, сейчас пройдёт. Тем более, хён будет со мной. Да, хё-он? — просительно тянет младший, в нетерпении попрыгивая на кровати. — Конечно, мелкий, — в ответ всё та же озорная улыбка. — Тогда пойдём, пока не стемнело? Теперь даже в пределах стены введён комендантский час, так что поторопимся. Хосок помогает Чонгуку подняться, а когда тот уверяет родных, что чувствует себя прекрасно, под возмущённые крики покрутившись и поочерёдно попрыгав на одной ноге, зажмурив при этом глаза, отправился с братом к дому собраний. Дом собраний находился в центре поселения и путь до него от ближней к лесу окраины, где жили ребята, по времени занимал от силы четверть часа. Представлял он собой внушительное строение, возведённое умелыми зодчими. Массивные брёвна, казалось, не уступали в диаметре тем, что составляли ограждающую стену. Обычно он служил местом сбора старейшин деревни, когда необходимо было решить важные вопросы, придти к единому, лучшему для селения мнению. На небольшой площади перед зданием находился большой сигнальный барабан, обычно используемый для оповещения народа об очередном созыве старейшин, сейчас же с помощью него давали знать о начале комендантского часа. Внутри дома собраний находилось расписание ночной вахты — большая карта близлежащих окрестностей, занимающая собой всю западную стену большой залы, — и списки. Списки людей, получивших метки, но ещё не встретивших свою пару. Напротив имён обычно находилось описание метки, реже — описание с изображением, если узор был уж слишком замысловатым. Обновляли списки раз в полгода, информация собиралась со всего, пусть и небольшого, полуострова, пополняясь теми, кто ищет пару, и удаляя нашедших. Обычно метки, так же, как и у жителей теневых кланов, представляли собой своеобразное клеймо на запястье правой либо левой руки, вне зависимости от половой принадлежности и социального статуса, иногда обхватывая его наподобие браслета. Если у одного человека метка появлялась на правой руке, то её зеркальное отражение находилось на левой руке истинной пары. Узоры пестрили многообразием, но все относились к растительному миру, напоминая людям о давнем единстве с природой: листья и цветы деревьев, трав, кустарников, полевых растений, различные плоды. Пытаться угадать, появления какой метки ждать — пустая затея. — Стоп! — Чонгук резко останавливается, дёргая брата за руку. — Но ведь я не видел её... — Что? Ты о чём? — Хосок удивлённо вскидывает брови. — О метке, хён, о метке! — нетерпеливо произносит Гук, раздражаясь от того, что приходится объяснять такую очевидную вещь. — Я знаю, что там, только не снимай повязку, твоя метка была жутко воспалена и кровила. — Зашибись! То есть я пойду искать истинную, даже не посмотрев на метку? — Гуки, что ты как дитя малое? Отец тебе предлагал подождать, так что, если хочешь — иди домой, вернёшься через пару дней. Неужели ты мне не доверяешь? — с обидой бросает старший и спешно уходит вперёд. — Доверяю, хён. Просто... я так этого ждал, но не могу даже одним глазком взглянуть. А ждать дольше — выше моих сил, — Чонгук виновато опускает глаза, когда догоняет брата. — Магнолия. — Магнолия? Кобус•? — Нет, другая. Какая-то "Denudata"••, вроде, я о такой не слышал. Мама еле нашла в справочниках библиотеки. Лепестки белоснежные, и цветы намного красивее кобуса... — Ты сказал: цветы? Но у магнолий цветы и так крупные... — Потом увидишь. Пойдём скорее, нам нужно успеть вернуться до заката, — Хосок хватает младшего за руку и ускоряет шаг, ероша свою и так всклокоченную от переживаний шевелюру — верный признак не только волнения, но и того, что он что-то недоговаривает. Весь в отца. Чонгук прекрасно замечает этот жест, но решает пока не лезть к брату с дальнейшими расспросами. Бинты рано или поздно снимут, и он сам поймёт, почему же родных так смущают его вопросы касательно метки. Часа два они простояли у списков, внимательно вчитываясь в описания и изображения меток. Старший тоже искал, вот уже три долгих года, но пока всё было тщетно, и искра надежды постепенно угасала даже в этом ярком жизнерадостном человеке. Небольшая веточка на запястье левой руки, усыпанная цветами брусники, так и оставалась одинока год за годом. Возможно, истинная ещё не родилась, или родом из тех далёких, тихо увядающих поселений, которые переписчики посещают раз в несколько лет. Покончив с основными стендами, они с опаской и замиранием сердца приблизились к последнему, что крепился поодаль, будто наглядно обосабливая и свою значимость. На нём были записаны имена тех, кто умер, так и не встретив свою пару. Братья отошли от списка с именами погибших, облегчённо вздохнув, когда раздался удар в барабан — первый сигнал, возвещающий о скором заходе солнца. На стене стали загораться факелы, чьё пламя будут поддерживать до появления зарева на востоке. Второй сигнал настиг их на полпути к дому: люди спешно загоняли живность в сараи, закрывали окна тяжёлыми ставнями и закрывали двери на засовы. Последним же сигналом с этих пор стал долетевший из чащи вой лютых волков. ~•~ Примечания: • Магнолия кобус лат. Magnolia kobus — вид цветковых растений, входящий в род Магнолия (Magnolia) семейства Магнолиевые (Magnoliaceae). В природе ареал вида охватывает Японию и Корею. Цветки молочно-белые. (Взято из Википедии); •• Магнолия голая (лат. Magnolia denudata) — вид цветковых растений, входящий в род Магнолия (Magnolia) семейства Магнолиевые (Magnoliaceae). Цветки чашеобразные, молочно-белые. По красоте цветения среди магнолий занимает одно из первых мест. В природе ареал вида охватывает южные и центральные районы Китая. (Взято из Википедии).