~•~
— О Боги, Тэ! Ты серьёзно? Наводишь морок на своего истинного?! — глаза Чимина округляются, когда он видит, как брат, встав на четвереньки, выпустил свой хвост во всей красе, расправляя и поднимая его по высокой дуге над спиной и головой. — Тише ты, Минни, я только начал, нас могут услышать, — голос, да и вся поза Тэхёна выдают в нём крайнюю степень концентрации: все мышцы напряжены, сосредоточенный взгляд, как и кончик хвоста, устремлён на уснувшего мгновением ранее парня. Вообще, наведение морока для лис занятие крайне привычное, но бдительность терять нельзя, а для посторонних, не привыкших к подобному наблюдателей, если таковые имеются по лисьей неопытности или беспечности, зрелище довольно забавное: наводящему иллюзию приходится вставать на четвереньки, приподнимаясь на ногах, чтобы копчик, продолжающийся хвостом, который, собственно, и является главным магическим атрибутом этого действа, слегка возвышался над головой, позволяя этот самый хвост распушить и выгнуть дугой, чтобы "прицелиться" в свою жертву. — Я взял тебя с собой только чтобы прекратить твои бесконечные причитания, а не выслушивать их и здесь. Ну что, убедился? Я в безопасности, — недовольно бубнит Тэ, вставая в полный рост — теперь прикрывающее их видение нужно лишь поддерживать, обязательно оставляя хвост на виду. — Можно выходить, он спит. — Убедился, убедился, — ворчит Чим, но с любопытством разглядывает человека — юного, но уже возмужавшего парня: тот сидит, облокотившись спиной о дерево, погружённый в сон стараниями брата. Левую ногу он согнул, и от колена по бедру медленно скользит вниз небольшая тетрадь с рисунками, отпущенная безвольно опавшими руками. — Слушай, а ты уверен, что он тебя не видел? Чимин наклоняется к рассыпавшимся листам с эскизами и готовыми работами, рассматривает с любопытством, улавливая схожие с братом черты: со всех рисунков на него смотрят неожиданно легко узнаваемые удивлённые, испуганные глаза с примечательной родинкой, наполовину скрытые густой чёлкой. Очень похоже на Тэхёна. А у парня определённо талант! — Нууу... — неуверенно тянут в ответ, тут же встречая испытующий взгляд. — Было тут кое-что несколько дней назад... Но я не думаю, что он действительно меня заметил или успел что-либо осознать. Тэхён отводит взгляд и присаживается рядом с истинным. Заглядывает в лицо и смотрит с такой любовью и нежностью, что Чимину неловко становится, и появляется стойкое чувство, будто он здесь лишний. Тэ протягивает руку, касается чонгуковой щеки, получая в ответ довольное мычание, и счастливо улыбается, поднимая на брата горящие восторгом глаза: — Я коснулся метки и... — укор в чиминовом взгляде сменяется на люботытство и нетерпение, — ...это было волшебно. Не знаю, как это описать... Меня будто подожгли изнутри: помнишь ведь небывало сильный жар от доменной печи? Затем словно резко окатили ледяной водой! Это странное ощущение по всему телу прошло, но на удивление согрело, и стало так приятно, — Тэхён блаженно жмурится. — И он тебя увидел? — Не знаю я, — Тэ начинает наигранно-капризно хныкать, пытаясь избавиться от чужой назойливости, но продолжает рассказ, понимая, что с братом такой детский номер не пройдёт. — Он вдруг проснулся и прямо в глаза мне посмотрел, я испугался и опять завесу поставил, хотя после произошедшего пуще прежнего захотелось раскрыться и остаться рядом... Тэ опускает виноватый взгляд, полный невысказанной тоски, и поднимается, поведя хвостом и пробуждая свою пару, на что Чонгук почти сразу открывает глаза, чуть поморщившись перед этим, цепляется взглядом за тетрадь с выпавшими листами, собирает их и счастливо улыбается, смотря в нарисованные глаза. Он знает, что их обладатель рядом. Возможно, стоит лишь протянуть руку, чтобы убедиться. — Он видел тебя. Не поверю, что ты не заглядывал в его рисунки, — раздаётся незнакомый мужской голос. И Чонгук уже готов вскинуть голову, удивлённо спросить, кто и где его должен был видеть, как слышит ответ знакомым мягким басом: — Возможно... Но я бы предпочёл обратное. Ясно, в этот раз он не один... А ситуация становится всё более странной! — Что? Но почему? Откройся ему, ты же мучаешь не только себя, но и его! — упрашивает второй, чей голос даже зазвенел от возмущения, а Гук ему лишь мысленно кивает и ждёт, чем же закончится эта перебранка. — Ему незачем знать обо мне. От этого знания ему будет только хуже, мы ведь уже говорили об этом, Минни, — слышится недовольный, но беззлобный и полный горечи ответ. "Быть со мной хуже, чем скрываться?" — Чонгук поднимается, недоумённо уставившись в пустоту, и срывается с места, ускоряя шаг, не в силах справиться с эмоциями. Внезапное смятение душит, так и хочется сорваться, закричать, выспросить: неужели он настолько противен своей половинке? — Быть с истинным хуже, чем все эти твои прятки? — сам того не зная, Чимин озвучивает чонгуковы мысли и не подозревает, что Чонгук жадно ловит каждое слово этого диалога. Чим подбегает к брату, что кинулся вслед за уходящим Гуком, и идёт рядом, ожидая ответа. — Не для меня, для него... — Тэхён сникает всё больше, обнажая болезненные мысли, которые не давали покоя и постепенно разрушали его каждый раз, как он оставался с ними наедине. В голосе слышатся еле сдерживаемые слёзы, а Чонгуку, чтобы не выдать себя, остаётся лишь до побелевших костяшек сжимать кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони, и пока смириться с участью стороннего слушателя, не в силах успокоить и опровергнуть чужие слова. — Я не хочу его расстраивать... — тихо продолжает Тэ. — Вот я бы расстроился, если бы узнал, что меня за нос водит такая бесстыжая лисья морда! — Чимин прищуривается и смотрит на брата с крайним укором. — А что я ему скажу, братец? — Тэхён опережает сбавившего шаг Чона, оборачивается, оказываясь с ним лицом к лицу, то и дело оглядывается через плечо, чтобы не запнуться и не упасть, но продолжает идти спиной вперёд, выдавая ироничную тираду: — Здравствуй, Чонгуки, меня зовут Тэхён и я твой истинный. Я тебя безумно люблю, и каждая клеточка моего тела стремится быть с тобой, — "Тэхён". Чонгук всеми силами старается сдержать вздох облегчения и улыбку, что уже предательски гуляет по губам, и запрокидывает голову, будто разминая шею и надеясь, что его не поймали, — а потом что? Выдать это: но, как видишь, я парень, да это, знаешь, не самое интересное! — он жестикулирует, изображая лживую радость. — Я лис-оборотень, о которых у вас сказки рассказывают, и мы с братом-двойняшкой живём в изгнании, ютимся в пещере на холме вот в этом прекрасном лесу! Травки там, грибочки собираем, за кроликами охотимся, когда в животных оборачиваемся! — ТэТэ, не нужно... — Погоди, Минни, это ещё не всё! Быть правдивым — так до конца! — парень бросает на брата полубезумный взгляд и продолжает, снова устремляя его в чонгуковы глаза. — В людском поселении жить не собираюсь — наслышан, что у вас делают со всем неведомым и обладающим запретной магией; тащить тебя в лес, где обитают эти дикие твари, — вариант ещё хуже! Так что будущего у нас с тобой нет, но я решил раскрыться и всё это на тебя вывалить, чтобы страдать не в одиночестве! Чтобы "честно", знаешь, было!!! — Тэхён срывается на крик, стараясь перекрыть им подступающие рыдания, отчаянно зажимает рот ладонью и останавливается, не в силах сделать и шага, ожидая неизбежного столкновения. Но Чонгук тоже стоит, слегка наклоняет голову и переводит ошеломлённый взгляд прямо на полные слёз и страдания глаза истинного, что вдруг возник из ниоткуда, соткался из воздуха и смотрит отчаянно и несчастно. В висок ударяет и начинает выбивать там набатом одно желание: защитить и успокоить. И он уже тянет руку, касается нежной кожи щеки этого будто неземного существа, слишком прекрасного для человека, видит озаряющую лицо нежную улыбку, дарит ответную, ничего не замечая вокруг. Чувствует горячую ладонь поверх своей, хочет сделать шаг вперёд, как ясный голубой омут вновь застилает пеленой страха и сомнений, лицо искажает гримаса удушающей боли, что остро пронзает и самого Гука, как отголосок страданий его истинного. Тот дёргается в сторону и мучительно долго, будто плоть наживую, разрывает их контакт. — Бежим, Минни! — успевает бросить Тэхён перед тем, как раствориться в чаще могучих исполинов. Мимо проносится что-то ярко-рыжее, скрываясь следом и оставляя Чонгука в полном одиночестве. Лишь звонкие трели птиц и шелест листвы помогают осознать реальность произошедшего. — Тэ-хён...III. Лисьи шалости
30 сентября 2016 г. в 13:29
В лесу хорошо. Здесь он всегда находит покой и обретает целостность, будто природа дополняет его и всё ставит на свои места, забывая лишь о маленькой детали, отсутствие которой не даёт парню расслабиться и заставляет возвращаться под величественные кроны вековых деревьев и раз за разом что-то слепо искать. Что именно? Непонятно совершенно, но жизненно необходимо.
С самого дня появления метки Чонгука неотвратимо тянет в лес, он перестал чувствовать страх и смятение в обители величественных гигантов. Парень отправлялся туда каждый раз, как на его руке вот-вот должен был распуститься следующий цветок магнолии — это помогало, успокаивало, будто сама природа утешала его боль. А она была немалой каждый раз, лишая сил, воспаляя кожу и пропитывая выступившей кровью очередную повязку, будто цветок просачивался, рвался изнутри, стремясь появиться на свет. Но под сенью деревьев всегда становилось значительно лучше.
В течение двух лет Чонгук неизменно возвращался в место, что облегчало его страдания. Обычно, чтобы скоротать время, он рисовал: пейзажи, или порой подходивших довольно близко лесных обитателей, которые не замечали притихшего паренька, или мама иногда просила подробно зарисовать то или иное целебное растение. С наступлением тёплой поры он иной раз позволял себе недолго вздремнуть, разморённый пригревающим солнцем, на небольших лесных полянах, покрытых мягким сухим мхом, или забирался на толстые нижние ветви особо могучих деревьев, возвращаясь незадолго до звуков сигнальных барабанов. Семья поначалу безумно переживала, что парень может в один из таких вечеров не успеть вернуться, попасться в лапы безжалостным хищникам и навсегда упокоиться в лесной чаще; но вскоре всё поутихло — ребёнок доказал, что ему можно доверять. Да и всё лучше, чем бессильно наблюдать, как любимое чадо каждый раз мучается от боли, а здесь — пожалуйста: возвращается бодрым и с улыбкой на лице.
У списков Чонгук в первый и последний раз был в день, когда очнулся. Только увидев метку, он понял, что нечего ему там делать — не будет в списках того, кто ему так необходим. Всё с самого начала было слишком странно и необычно, и больше не из-за скопом распустившихся по всему предплечью цветов — причиной был рисунок голой ветви, что в первую же неделю стремительно протянулся через всё правое плечо, ключицу и шею, заканчиваясь где-то за ухом, пропадая за линией роста волос. Существуй такие необычные метки, о них давно бы уже пошла молва в народе, или что-то подобное точно встретилось хотя бы в одной летописи, посвящённой меткам, или в прошлых списках, которые Чонгук неустанно читал, пытаясь найти хоть какое-то упоминание. Даже в поездках с отцом по делам в город успевал улучить час-два, чтобы заглянуть там в библиотеку, так как весь имевшийся в поселении материал успел изучить вдоль и поперёк, но всё тщетно. Никаких упоминаний.
Ещё одной причиной для беспокойства, кроме полного неведения о том, как же отыскать предназначенного ему человека, стал страх отца с матерью перед реакцией людей на столь необычное явление — общество крайне непредсказуемо в отношении выделяющихся из массы индивидуумов. В тот же вечер, как Чонгук с Хосоком вернулись от списков, родители попросили детей пройти на кухню, прежде чем идти спать, и настойчиво попросили младшего скрывать метку, чтобы избежать неприятностей. Ему в первую очередь. Хосок тогда лишь согласно кивнул, совершенно не удивившись этой просьбе — видимо, они успели всё обсудить, пока Чонгук никак не приходил в сознание. Юноша лишь безмолвно согласился, понимая, что продиктовано это не стыдом, а страхом за любимое чадо. Тогда же он в первый и последний раз заплакал из-за метки, — громко и навзрыд — не стесняясь искать успокоения в материнских объятиях.
После парень не раз пытался завести разговор с отцом и матерью, которые поначалу упорно отмалчивались или умело уходили от любых намёков на эту тему, пытаясь скрыть слишком очевидное беспокойство; затем дружно стали натягивать лживые улыбки, приправляя их настолько же "правдивыми" словами о том, что такой феномен встречается, просто крайне редко, поэтому в летописях отыскать подобное почти невозможно. Все его усилия до настоящего момента оказались тщетны. Если не считать результатом отсутствие этого самого результата, ведь если молчат — значит есть, что скрывать.
Спустя несколько месяцев бесплодных поисков и попыток выведать хоть что-то, Чонгук в какой-то момент осознал: нужно просто подождать, и со временем ответы появятся. Возможно, это сработало то пресловутое шестое чувство? Но он был уверен, что поступает верно.
И он ждал. Терпеливо, упорно, ни разу не усомнившись в своих ощущениях. И ожидание было вознаграждено: полгода назад — шёл конец второго зимнего месяца, но холодная пора уже была на исходе — он отчётливо почувствовал, как что-то изменилось и в нём самом, и в метке: она начала неумолимо расти, украшая ветви цветами, зарождая на ключице всё новые бутоны, уверенно поднимающиеся вверх от основания шеи, но привычных мучений он не испытывал, будто кожу на этом участке разом лишили всех нервных окончаний, а ощущал лишь непреодолимое желание ежеминутно находиться в лесу, будто тянущий его туда магнит обрёл новые силы для притяжения. Появилось предвкушение чего-то грядущего.
Родители из-за этого снова всполошились, ругая за то, что сын ежедневно в течение последних шести месяцев пропадает в лесу, что располагается недалеко от окружённой им деревеньки. Потому что занят сын совершенно не обучением кузнечному делу, что поможет в дальнейшем управлять папиной мастерской вместе с братом, а вдруг прибивается к местным дровосекам, которые радушно принимают его в свою компанию — древесина всегда была ходовым товаром, и спрос на неё был как среди местных, так и на продажу в близлежащий город, так что новый человек не будет лишним. Поначалу мужчины подшучивали над худощавым подростком, сомневаясь, сдюжит ли он, но делу своему обучили, потому что парень уже не маленький и должен сам понимать, что профессия непростая. Принял решение — будь за него в ответе. А сила в жилистых руках была, не зря Чонгук и отцу стал помогать ещё лет с десяти, поэтому первое впечатление о нём оказалось обманчивым. Да и пора взросления вступала в свои права: Гук стал быстро прибавлять в росте и раздаваться в плечах, отчего и причин для подшучиваний не оставалось. По первости интерес вызывали повязки на правой руке и шее, но история о неудачно подхваченном чане с горячей водой и долго заживающих ожогах усмирила чужое любопытство. Да и с общением у Чонгука проблем не возникло — дровосеки хоть простоватый и грубоватый народ, но любой из дружной компании готов был придти на выручку. А ещё они знали много сказаний, которые услышали ещё от родителей или бабушек и дедушек, или в разъездах, занимаясь продажей древесины, и охотно эти сказания рассказывали, как выдавалась свободная минута. Да и сами были не прочь послушать что-нибудь новое, поэтому охотно внимали и Чонгуку, который с раннего детства полюбил читать — как только обучился грамоте в небольшой школе при поселении.
Отец тогда злился жутко, зная, что сын растрачивает свой талант впустую; ведь он прекрасно справляется со всем, за что ни возьмётся, но выбрал глупое махание топором. А Чонгук упорно следовал своим чувствам и старательно не замечал порицающих взглядов, когда возвращался домой.
На выручку ему пришёл Хосок, который лучше других понимал, каково это — мучительно проживать день за днём, оставаясь в слепом неведении, не имея представления о судьбе своей пары, а в случае Чонгука было совершенно неясно, появится ли у него возможность узнать хоть что-то. Поэтому Хосок поддерживал младшего брата, успокаивая родителей всеми правдами и неправдами.
И Чонгук почти не удивился несколько недель назад, когда лето только вступало в свои права, почувствовав чьё-то незримое присутствие рядом. Парень тогда чуть отстал от весёлой шумной компании, замедляя шаг и наслаждаясь шелестом листвы и пробившимися сквозь ветви солнечными лучами, что приятно ласкали кожу, согревая своим теплом, как напоминание о давнем сне. Но прежде, чем Чонгук почувствовал на себе чей-то любопытный взгляд, о себе дала знать метка, приятно покалывая кожу и пуская по ней лёгкие, тёплые ласкающие волны, поднимающиеся от запястья к шее. Он принялся озираться, но тот, кто определённо находился где-то поблизости, явно не хотел обнаружить своего присутствия, скрываясь в чаще и унося с собой ответы на все терзающие его вопросы.
После этого случая Чонгук начинает всё чаще уединяться в небольшие перерывы на отдых, уходить на самую дальнюю вырубку, проситься добровольцем на добычу хвороста для обеденного костра, вызывая недоумение у остальных мужчин — всегда общительный и жизнерадостный паренёк с завидным упорством отгораживается ото всех, выбирая одиночество, а не шумную весёлую компанию.
Каждый раз он чувствует.
Нет, не видит, не слышит ничего необычного, но чувствует. Поначалу взгляд, что пристально следит за ним всякий раз. Затем привычное пение птиц вдруг становится таким убаюкивающим, что невероятно легко вгоняет в дрёму.
И снова помогает метка: наливается приятным теплом, будто даёт возможность ощутить всю любовь и нежность того человека, что так тянется к нему. Он засыпает. Во сне вновь и вновь его окутывает то странное не обжигающее пламя, что снилось лишь однажды, два года назад.
По прошествии нескольких дней, Чонгук сквозь сон начинает ощущать прикосновения — они будто пробуждают его, но не дают проснуться окончательно, оставляя балансировать на грани забвения и реальности. В первое время они были совсем лёгкими, невесомыми, заставляющими думать, что это всего лишь отголоски сна, ускользающий мираж. Такими кроткими. Но с каждым разом касания чужих ладоней становились всё более уверенными и настойчивыми, лаская лицо, шею, плечи, руки, будто эти тёплые пальцы изучали его, стараясь запомнить, отложить в памяти каждую отличительную особенность. Было безумно приятно, так хотелось тянуться за ласками, отвечать, чувствовать больше, но сон, этот полубред, крепко удерживал от окончательного пробуждения, будто издеваясь.
В один из череды таких дней всё меняется. Чужая ладонь скользит по ткани на предплечье и вдруг касается белых магнолий, что показались из-под съехавшей повязки, оголившей участок метки, — вверх по позвоночнику будто искры пробегаются и жгучими вспышками проникают в сознание, выдёргивая Чонгука в реальность и разливая по телу приятную истому. С разомкнувшихся губ непроизвольно слетает тихий стон, и парень готов поклясться, что слышит вторящий ему низкий голос.
Гук, не в силах двинуться, с трудом приподнимает ещё тяжёлые веки и тут же ловит удивлённый и слегка испуганный взгляд необычайно ярких небесно-голубых глаз. И если это лесной дух, что, согласно деревенским байкам, заманивает людей искушающими видениями в непролазные чащи или губительные топи, Чон готов признать своё поражение и пасть жертвой блаженного обмана. Но вместе с тем приходит и странное ощущение, будто не только дух пленил Чонгука, но и сам он словно не может оторвать от парня изучающего взгляда, что Чону лишь на руку, и кроме гипнотических миндалевидных глаз в обрамлении длинных густых ресниц, он успевает заметить родинку на нижнем веке правого глаза и копну рыжих волос с красным отливом, когда небесная глубина взгляда напротив вдруг пропадает, а лицо застилает мельтешение чего-то белого, огненно-рыжего и пушистого. Гук поднимает руку, чтобы избавиться от этой странной цветопляски, но всё заканчивается так же внезапно, как и началось, а перед глазами всё тот же умиротворённый лесной пейзаж без чьего-либо присутствия рядом.
Парень быстро вскакивает с земли и недоумённо озирается по сторонам, так никого и не замечая, как слышит совсем близко, буквально в паре шагов от себя, чьё-то тихое причитание, и всеми силами старается сохранить невозмутимость и не дать дёру — наваждение спало, уступая место привычной человеческой реакции — страху перед неизвестным.
— Что? Он меня видел? Но... как? Что пошло не так? — осыпает себя вопросами невидимка с приятным низким голосом и, после внезапного "Ах!", — от которого Чонгук всё же вздрогнул, — выдаёт догадку. — Неужели... метка?
Ненадолго повисает тишина, но тот человек не унимается:
— Но сейчас-то ты меня не видишь? — Чонгук понимает, что вопрос невидимого сейчас человека адресован ему, и что лучшим ответом будет молчание. Хотя тот, другой, судя по всему, любит поговорить.
Гук присаживается на корточки и начинает не спеша собирать вещи — работу никто не отменял, а этот гость от него точно никуда не денется, Чонгук уверен. Если же раскрыть себя сейчас, это лишь спугнёт незнакомца, который... который что? Его истинный?.. Парень?! Такой голос определённо девушке принадлежать не может. Парень... нет, не сейчас! У Чонгука ещё будет время об этом подумать. Лучше сосредоточиться на том, что говорят.
— Это было так приятно и волнительно, правда? — шепчут ему в самое ухо, отчего Чонгук вновь цепенеет, но уже не вздрагивает, покрываясь мурашками и несдержанно выдыхая. — Я никогда не чувствовал ничего подобного, — и уже знакомые пальцы пробегают по шее, огибая метку по контуру.
"Я тоже..." — это что, испытание такое?!
"Но что здесь вообще происходит?" — мысль, конечно, верная, но запоздалая. И, по-хорошему нужно бы её озвучить, попытаться поймать того, кто сейчас находится так доверительно близко. Но Чонгук осознаёт, что сейчас это будет лишним, в данный момент — тем более, потому что связь, которую он чувствует постоянно с момента появления истинного (он почему-то почти уверен, что так и есть), не позволит ему напугать и причинить даже малейший вред тому, кто почему-то решил остаться невидимым для него, Чонгука. Хочется верить, что причины для этого весомые, и это странное недоверие и страх чего-то со временем найдёт себе оправдание.
Чон всё же поднимается, разминает затёкшие после сна мышцы рук, спины и шеи, на что слышит одобрительное мычание, прячет вызванную им улыбку и нехотя направляется к своей вырубке, откуда уже доносится перестук топоров. Рядом слышатся тихие шаги, скрадываемые мягкой лесной почвой, чужое присутствие выдаёт лишь редкий хруст сухих веточек.
— Постой, — и Чонгук тут же останавливается, словно так и надо, словно вдруг замереть посреди леса, беспрекословно откликнувшись на просьбу которую он и слышать не должен — привычное для него явление, и понимает, что да, привычное, и что горячая ладонь, скользнувшая вниз по его правой руке и несильно сжавшая кисть — самая правильная и желанная в мире вещь, такая простая, обыденная, но необходимая.
— Знаю, что не раз повторял, но: я так рад, что наконец нашёл тебя, — голос счастливый, но почему печаль пронизывает его настолько очевидно, намертво вплетаясь в каждое слово? — До встречи, я буду ждать тебя завтра.
"И я тебя".
Примечания:
S:≈^^≈