Лес прекрасен в лучах закатного солнца: краски будто становятся ярче, теплее, резкие тени вырисовывают ломаные узоры, опутывая землю и деревья цепкой паутиной, где паук — это солнце, что всеми силами пытается задержаться на горизонте. Есть в предзакатном времени свои очарование и неясная грусть, как от расставания с чем-то прекрасным. День подошёл к концу.
Чонгук в нервном ожидании притаился на нижней ветви раскинувшегося на окраине леса дуба, с улыбкой глядя на яркие огни, что сегодня разгорались не только на стене, но и на центральной площади поселения. Оттуда уже доносились звуки пока часто смолкающей музыки, которая не будет прервана сигнальными барабанами на закате, — музыканты разогревались, проверяли инструменты перед ночным гулянием, — и слышался пока ещё тихий гул оживлённой толпы, которая не спеша стекалась к Дому собраний. В первые лунные циклы люди всё так же отсиживались за стенами, боясь поверить в такую странную особенность, но позднее всё же убедились в том, что в ночи новолуний волки не появлялись. Ворота сегодня тоже не запирали, поэтому особенно любвеобильные парочки уже резво выбирались за стену, прячась под навесами, оборудованными на поле для сенокоса, но под ближайшими к ограждению, всё равно опасаясь слишком приближаться к лесу.
"Будто их это спасёт в случае нападения", — думал Чонгук, считая сущей глупостью такую странную однобокую осторожность: появись стая, они бы в любом случае были уже обречены, просто на осознание этой обречённости оставалось бы чуть меньше времени, попытайся они убежать от зверей, будучи застигнутыми на окраине леса. Гук правда не мог взять в толк: неужели жажда сладострастия настолько лишает способности думать, что парни и девушки предпочитают быть застуканными такими же взбудораженными и возбуждёнными донельзя парочками, либо любителями тайно понаблюдать за ними, в остальные дни перебрасываясь многозначительными взглядами и пошлыми шуточками, чем просто пораскинуть мозгами и уйти подальше?
Парень подозревал, что и Хосок не гнушался подобными забавами, но действовал умнее большинства, уводя своих пассий к дальним навесам. Впрочем, от него-то Гук и узнал о прелестях ночной жизни в праздник Новолуния. Тот и младшего подбивал "развеяться", но Чонгук упорно отказывался, не понимая этой тяги чужих друг другу людей. Не понимал и не желал.
Возможно, он мыслил слишком радикально и консервативно, но ему было плевать на мнение окружающих обывателей и немногих друзей и на их полные недоумения взгляды, когда очередная деревенская или ("ну ты и придурок, Чонгук!" — как с досадой говорили друзья или тот же Хосок, когда Гук давал очередной отказ) городская красавица весьма откровенными способами показывала ему своё расположение.
Мерзость...
Нет, что такое возбуждение он познал, как и полагается всем подросткам, в период созревания, но вожделения к кому-то конкретному он не испытал ни разу.
Ночное небо в праздник Новолуния освещалось лишь бесконечной россыпью звёзд, безуспешно пытавшихся заменить главное светило чёрного небосвода. В эти ночи твари, назвать их просто
волками язык не поворачивался, будто впадали в спячку, не тревожа людей и подверженный их набегам лес даже отдалённым воем. Все живые существа в эту ночь могли вздохнуть спокойно, а в поселении каждый раз по этому поводу устраивалось небольшое празднество, когда можно было оставить главные ворота открытыми и безбоязненно веселиться под музыку, не страшась охмелеть до беспамятства и уснуть в одном из стогов в поле.
Свой наблюдательный пункт Чонгук выбрал неспроста. Он не хотел быть застигнут врасплох не только своим приглашённым гостем, но и односельчанами, если кому-то из них всё-таки хватит смелости забрести на самый отдалённый от стены участок. Ну и (что уж скрывать?) хотелось хоть немного восстановить справедливость, недолго побыв наблюдателем, скрытым от глаз своей пары, что так долго водила его за нос.
Повязки Чонгук снял, понимая, что этой ночью скрываться ему будет не перед кем, и сложил в заплечный мешок, не рискуя появляться в поселении с неприкрытой меткой.
Ночь безраздельно вступила в свои права, окутывая мир чёрным полотном, тут же затягивая всё стелющимся по земле лёгким туманом, дарящим приятную прохладу после слишком знойного дня. И как только исчезли последние проблески солнечного зарева, из леса, метрах в пятидесяти от Гука, показалась одетая в тёмное фигура, которую легко можно было не заметить, если бы не ярко-рыжие волосы. Человек постоянно оглядывался по сторонам и, подобно дикому зверьку, делал робкие, осторожные шаги по свежескошенной, но уже успевшей подвялиться под палящими солнечными лучами траве. Он сделал от силы шагов десять, обернулся вокруг себя несколько раз, убеждаясь, что один здесь, и плюхнулся на землю, да так резко, что даже издали было видно, как яркие волосы смешно взметнулись вверх.
Наблюдавший за этим Чонгук с любопытством разглядывал пришедшего и еле сдержал смешок на последнее неожиданное действие. Метка вновь дала о себе знать заранее и пульсировала сейчас как-то по-новому, будто собирая в себя все чувства и волнения, оставляя разум ясным и решительным, но ведомым сердцем, которое так и стремилось к истинному.
Парень решил скорее покинуть своё укрытие, чтобы не мучить ни себя, ни свою пару и, тихо спустившись с дерева, как можно более бесшумно двинулся в сторону Тэхёна, стараясь подольше находиться под укрытием деревьев, оттягивая момент своего появления. Чонгук прошёлся вдоль кромки леса, остановился ровно позади истинного и тихо ступил на поле, делая такие же осторожные шаги по травяному ковру, медленно приближаясь.
Тэхён всё это время спокойно сидел, вытянув ноги и облокотившись на подставленные сзади ладони, что-то тихо напевал себе под нос. Похоже, он совершено погрузился в свои мысли, ничего не замечая вокруг, даже подошедшего сзади человека. Или настолько был уверен, что тот появится со стороны празднующего поселения?
Чонгук садится на корточки и, чуть наклонившись, тихо произносит над самым ухом:
— Попался, — и встаёт, улыбаясь, наблюдая за тем, как ошарашенно оборачивается жертва его шалости. Он резко поднимается, подбирается весь, отскакивает на пару шагов и смотрит осуждающе.
И довольный собой Гук уже готов сказать, что вообще-то "один — один", и что его-то за нос водили целый месяц... как его мгновенно пробирает дрожь, потому что он чувствует на шее чьё-то дыхание, а вслед за ним шёпот губ, почти касающихся уха:
— Попался... — Чонгук замирает, то ли от страха, то ли от предвкушения, но его уже обвивают чужие руки: скользят по бокам, уверенно поднимаются вверх по рельефному животу, который скрыт лишь тонкой тканью лёгкой рубахи, исследуют, перекрещиваются на груди и крепко прижимают к стоящему позади человеку, а тот так и льнёт, утыкаясь Чонгуку в шею, аккурат в цветок магнолии, который настойчиво заполняет лёгкие слабым цветочным ароматом, открывая ещё одно необычное свойство метки, — я столько раз видел это во снах...
По коже пробегают мурашки, догоняемые приятной дрожью во всём теле. Гук нерешительно накрывает обнимающие его руки своими, спускает себе на талию, заставляя обвить плотнее, сокращая любое малейшее расстояние. Сердце ускоряет свой ритм, отдаваясь в голове боем барабанов, грудь вздымается чаще, разгорается пламенем, что опускается всё ниже и отдаётся приятной пульсацией. Такого с ним ещё никогда не было. И оттого контролировать свои мысли и тело крайне тяжело.
Чонгук пока не может уловить это тактильно, но знает, что истинный испытывает то же, объятый тем же пожаром, что и он, выгорает изнутри, обретая иную наполненность; а ещё остро понимает своих подчинённых непреодолимому влечению ровесников. Он откидывает голову назад, чтобы получить единственно верный ответ на свой вопрос, что да, это проверка, пытка такая, мучительное испытание, когда горячий язык скользит вверх по шее, — исследует метку, — и мягкие губы обхватывают чувствительную мочку уха.
Нетерпеливое "А-ах!" вырывается раньше, чем Чонгук успевает взять себя в руки и ослабить чужую хватку, немного отстраняясь — отголоски опустошённого разума уверяют, что они всё же должны сперва поговорить, как бы ни была заманчива мысль наброситься на истинного, поддавшись охватившему волнению от долгожданной встречи. Истинность не разменивается на полумеры, и сколь сильны близость и притяжение духовные, настолько же сильно и физическое влечение, подчеркивая идеальный союз предназначенных.
Чонгук через силу, нехотя вырывается из пленительных объятий, осторожно опуская тэхёновы руки, только чтобы наконец повернуться к нему лицом и встретиться со взглядом больших голубых глаз, непреодолимо притягивающих к себе всё внимание. Подобно красно-огненной макушке, которая не потеряла в цвете после наступления темноты, ярко-голубые омуты были будто подсвечены изнутри. И у Гука успевает пронестись мысль, что, может, вовсе и не "будто", а вполне себе наверняка. Если он всё правильно расслышал в тот раз об истинной природе стоящего перед ним создания. Говорят, сила сияет.
Тэхён смотрит так же заворожённо в пленённые им чёрные глаза и опускает голову, объятый смущением и виной. Он совершенно не знает с чего, да и как начать разговор. Мысли путаются, волнение снова подкатывает комом к горлу. Пальцы Чонгука мягко, предельно бережно касаются тэхёнова подбородка и слегка давят, поднимая вверх и заставляя взглянуть на истинного.
— Привет, — Чон всё же разрывает молчание, сгустившееся вокруг них плотнее тумана. И не может сдержать улыбки — счастливая эйфория заведомо не предполагает другой эмоции.
— Привет, — отвечает тихий, вроде и знакомый уже низкий, приглушённый голос, но сейчас звучащий слишком интимно, вновь пуская по чужой коже приятные мурашки.
И опять тишина.
Гук наклоняет голову набок, пристальным собственническим взглядом исследует лицо, чуть дольше задерживается на напряжённых сейчас губах и скользит ниже, наконец замечая метку, которая, словно зеркально повторяя его, находится у истинного с левой стороны: красуется и на его шее, так же спускаясь на смуглость открытых и слишком заманчиво проступающих ключиц, скрываясь за воротом чёрной просторной сорочки, такой же безразмерной, как и штаны Тэхёна. Чонгук отпускает подбородок, ведёт ладонью вдоль острого края скулы и, обводя по контуру ухо, прерывает контакт, замечая лёгкую досаду в голубых глазах. Он беззлобно усмехается и касается подрагивающими от волнения пальцами кромки горловины, что немного съехала влево. Очередной вздох получается рваным, Чонгук кидает вопросительный взгляд, встречаясь с Тэ глазами, как бы спрашивая: "Можно?" — и, получив в ответ безмолвное согласие, осторожно, трепетно освобождает левое плечо от ткани, стремясь увидеть на теле истинного те же цветы, что и у него.
Прикосновение щекочет кожу, а задевшие метку пальцы не спешат отстраняться, вновь пробуждая память о недавнем порыве и помутившей разум страсти, поэтому Тэхён передёргивает плечом, чуть отстраняясь, и поправляет рубаху, прикрывая рисунок на теле. На лице же Чонгука отображается недоумение, через пару мгновений сменяясь пониманием.
— Если ты так и продолжишь, Чонгуки, мы не сможем нормально поговорить, а мне нужно многое тебе сказать. Я для этого и пришёл, — имя, ставшее привычным и близким за прошедшие недели, срывается раньше, чем Тэ успевает сообразить. Чогуку же это нравится. Чонгук доволен, что наконец может не только услышать этот мягкий, словно порхание крыльев, и волнующий голос, но и смотреть на своего истинного, упиваться им, просто стоя рядом, ловить каждую смену эмоций.
—
Чонгуки... мне безумно нравится слышать, как ты это произносишь, —парень смущённо отворачивается и облегчённо вздыхает, широко улыбаясь. Треплет себе волосы на затылке и, резко повернувшись, оставляет лёгкий поцелуй на тэхёновых губах, но, не устояв, вновь приближается и задерживаясь чуть дольше. Но отстраняется прежде, чем ему успевают ответить — для закрепления маленькой мести. А Тэхён стоит, ошарашенно уставившись перед собой, будто его обвели вокруг пальца. — Один — один! — заявляет Гук и, склонившись к самому уху, добавляет тише:
— Ради этого стоило ждать тебя, — и тут же вновь отстраняется. И что это вдруг потянуло на ребячество?
Чонгук безмолвно берёт всё ещё немного обескураженного Тэхёна за руку, и действо сразу кажется по-уютному естественным и неоспоримым, и ведёт к ближайшему стогу. Проводит ладонью по покатому боку, скидывая сено на землю, устраивая место для предстоящей беседы и, возможно, ночлега. Наконец, отпустив чужую ладонь, устраивается на шуршащей в тишине пожухшей траве, хлопает по месту рядом с собой, кивком приглашая присаживаться и Тэ. Тот всё же с опаской оглядывается — привычные инстинкты дают о себе знать — и, убедившись, что они одни на десятки метров вокруг, садится рядом, чуть отодвигается и подтягивает ноги под себя.
Вдалеке слышны отголоски заводной музыки и радостных песнопений. Вопреки ожиданиям, они не нарушают бесцеремонно желаемую тишину, но дарят спокойствие и уверенность в безопасности.
— Кхм... — Тэ прочищает горло для уверенности, всё же решаясь начать. — Меня зовут Тэхён. Тэхён из клана Ким с гор Лунных Лисиц на Юго-Востоке отсюда... — он смущённо мнётся, снова опускает взгляд, не решаясь произнести главного. — Я... В общем, прости, что скрывался и насылал морок, это было подло с моей стороны... просто я... — Тэхён поджимает губы, собираясь с силами, чтобы продолжить.
— Заставил меня поволноваться, пока сомневался и проказничал, — Чонгук слушал тэхёнову речь с каменным выражением лица, расслабленно откинувшись на стог и пристально глядя на полного раскаяния истинного, чей голос под конец начал срываться и дрожать. Сейчас же лицо Гука выражает крайнюю степень недовольства, заставляя рыжего испуганно втянуть голову в плечи, но лукавство во взгляде выдаёт Чона с головой. — Тэхён-а... подними взгляд, пожалуйста. Ты показался мне, но до сих пор избегаешь. Приятного в этом мало, можешь поверить на слово... Вот так-то лучше!
Чонгук улыбается, когда его просьбу наконец исполняют. Поначалу у него и в мыслях не было обижаться: зачем пытаться демонстрировать чувства, эмоции, которых не испытываешь? Его сердце было спокойно и свободно от обид. Но, видя, как истинный раз за разом продолжает тушеваться, отводить взгляд, он решается на этот небольшой обман.
— Чонгуки, мне нужно столько всего тебе рассказать. И, возможно, когда я закончу, ты сам захочешь, чтобы я вернулся туда, откуда пришёл. Видеть не захочешь, узнав о моей сущности...
Чимин бы на это лишь устало глаза закатил и покачал головой.
— Подожди! Прежде чем ты начнёшь что-либо говорить, давай я кое-что проясню, — Чонгук решается предупредить дальнейшее самобичевание и остановить этот поток бреда. Но Тэхён, переполненный неуверенностью и сомнениями, воспринимает это предупреждение его дальнейших объяснений совсем иначе, нежели хотел Чонгук, и лишь распаляет в себе всё то, с чем боролся в последние дни.
— Ты уже связал с кем-то свою жизнь, да? — не выдерживает оборотень, вскидывая полный боли взгляд, высказывая то, что снедало больше всего с их последней встречи. Память снова подкинула образ красивого улыбчивого парня с рисунков. И, вроде, с чего бы переживать, ведь не девушке Чонгук уделял столько внимания и времени, но, учитывая их истинность, какие-то рамки и условности устанавливать глупо. — Да, я понимаю, — и Тэ собирается подняться, как пальцы стальной хваткой сжимают запястье и тянут обратно. Уже и Чонгуку становится больно от этих слов.
— Похоже, ты ещё глупее, чем я подумал. Или неувереннее?.. И не надо так удивляться и возмущаться! — тут же отвечает Гук на отразившееся на красивом лице негодование. — Это не в моей голове ворох дурных мыслей и сомнений.
Тэхён бормочет в оправдание что-то о том, что он "и так это знает" и "ещё один любитель моралей нашёлся", на что Гук прыскает, но продолжает:
— Хочу сразу быть с тобой честен, — он многозначительно смотрит на Тэ, который в ответ закатывает глаза — похоже, теперь его былые сомнения будут припоминать по двум фронтам. Но Чонгуку такая реакция в радость — его истинный, наконец, расслабился. — Так вот: я слышал многое из того, что ты говорил, — начинает он и наслаждается реакцией: голубые глаза становятся ещё больше, а рот непроизвольно открывается в немом удивлении.
— Но как?!..
— Всё просто: ты дотронулся до метки и я стал тебя слышать, — как что-то будничное выдаёт Чон, пожимая плечами. — Удивительно, что ты сам не догадался.
— Получается... ты и тогда слышал?.. — казалось, что Тэ вот-вот задохнётся от смущения и недовольства: его провели, а он и не заметил! Его —
лиса! О Боги! Он слышал и все те откровения?!
— Да, слышал, так что можем пропустить самую смущающую часть, — Чонгук старается говорить спокойно, старается не смутить ещё больше, еле сдерживая рвущийся наружу глупый смех. — Так что ты должен понять, ТэТэ, что никуда от меня не денешься, и я никогда от тебя не откажусь. Просто прими этот факт, и живи с этой истиной до последнего вздоха.
"До последнего вздоха, — Тэхён готов урчать от удовольствия. — Да он романтик."
— Ты и это прозвище слышал? Хотя, что я спрашиваю...
— Твой брат, кстати, говорил умные вещи.
— Да-да, я уже понял, что вы с ним прекрасно поладите. Особенно на фоне порицаний меня любимого.
Тэхён замолкает и млеет: руки касается чужая ладонь, скользит по длинным пальцам, щекоча кожу, вплетаясь в них своими. Чонгук поглаживает большим пальцем тэхёново запястье и придвигается ближе, чтобы соприкоснуться плечами, чувствовать живое тепло, пусть связь их и ощутима за многие километры, но вот так — рядом — малейшее расстояние между ними ненавистно. Парень спускается чуть ниже, устраивает голову на плече Тэ, и становится ужасно уютно — всё это правильно, так и должно быть, и никак иначе. Тэхён на мгновение цепенеет, но тут же расслабляется, будто окунаясь в мысли и чувства истинного, ощущая их лёгкими отголосками. И такое бывает?
— Расскажи мне о себе, — Чонгук поворачивает голову, глядя на Тэ снизу вверх и подавляя желание уткнуться носом в шею и поглубже вдохнуть появившийся отголосок цветочного аромата, гармонирующего с запахом самого Тэхёна: терпкого, но приятного, словно слегка приглушённый запах кожи после контакта с лучами палящего солнца в знойный день, что очень подходит смуглому парню.
— Но ты и так обо мне всё знаешь! — Ким удивлённо смотрит в ответ.
— Только некоторые факты, которые ты умело подобрал, пытаясь убедить себя в том, что я от тебя обязательно откажусь. Но провернуть это у тебя не вышло, как видишь, — пусть Тэ будет недоволен, пусть корчит рожи, но усвоит урок раз и навсегда. — Сейчас просто расскажи всё по порядку: о своей жизни, о клане, почему вы с братом... живёте здесь.
— А как же ты? Я о тебе тоже хочу услышать.
— Услышишь... но именно ты начал нечестную игру с самого начала, так что будешь первым, Тэхён-а.
Тэ поджимает губы, понимая, что возразить нечем, облокачивается спиной на стоящий позади стог и начинает:
— Ох... Родились мы...
— Мы?
— Я и Чимин — двойняшки.
— Ясно, продолжай.
— Это случилось двадцать зим назад, когда на улице бушевала метель, занося всё наше поселение толстым слоем снега. Отец был на охоте, поэтому мама осталась совершенно одна...
~•~
Стихнувший рассказ ещё отдавался отголосками в мыслях Чонгука, преподнося самые волнительные моменты. Особенно затронул его не уклад жизни оборотней и не живое подтверждение волшебных легенд о чудесных существах, одним из которых оказался его истинный, а события последних месяцев. Поступок семьи и всей общины не укладывался в голове. Отказаться от детей по наущению местной шарлатанки? Серьёзно? Хотя, похоже, с магией у них всё обстояло куда реальнее и существеннее, нежели у людей. Сами оборотни были средоточием этой силы, её неисчерпаемым источником, что давала возможность не только принимать животное обличье и наводить миражи, что Гук успел испытать на собственной шкуре, но и способности к другим чудесам.
Выходит, и у них подобная метка является чем-то из ряда вон выходящим. Чонгук в который раз осознал всю любовь и заботу своих родителей, мысленно благодаря их и по прибытии домой намереваясь сделать это лично, пусть подобное его всегда и смущало, потому что раньше при проявлении своих чувств мог растрогаться настолько, что не раз начинал плакать. Хосок, конечно, и тут не упускал возможности подшутить над младшим.
Тэхён также вскользь упомянул о том, что большинство из этих чудес подвластно многим, как та же иллюзия, но некоторые способности весьма индивидуальны и проявляются у каждого с различной интенсивностью, в зависимости от расположенности к колдовству и запаса внутренней энергии. На вопрос Чонгука, имеется ли у Тэ какая-то отличительная способность, тот ответил утвердительно, но ловко ушёл от темы, продолжая свой рассказ.
По окончании повествования они преломили хлеб с сыром и вяленым мясом, запивая молоком — Чонгук захватил с собой немного еды, на что получил восторженные похвалы Тэхёна и признание, как же он безумно скучал по такой простой и нормально пище, кроме молока — такого он раньше не пробовал и выделил ему отдельную порцию восторгов. Гук услышал и принял к сведению: беспокойство по малейшему дискомфорту у пары появлялось естественно, а желание решить все проблемы было беспрекословным.
После раннего завтрака (или позднего ужина) — время близилось к трём часам пополуночи — Тэ всё же настоял на том, чтобы и Чон выдал всю свою подноготную, не принимая отговорок о "скучной жизни на отшибе цивилизации".
~•~
Время четыре. Через час начнёт светать. Разговоры утихли, на сегодня исчерпав себя. Неловкости стало меньше, но не все откровения и желания были высказаны в эту ночь, оставляя небольшую эмоциональную дистанцию, которую нарушить хотел каждый, но признаться сил не хватало. Глупость. Это было бессмысленно.
В какой-то момент Чонгук настоял на том, чтобы Тэ перебрался к нему на колени — того начало откровенно потряхивать от холодной сырости тумана: человеческая форма была более восприимчива к подобным вещам. Чон же не замёрз совершенно, вовремя вспомнив перед выходом о довольно тёплой кожаной куртке, и лишь хотел поделиться своим теплом с истинным. Да и быть хотелось друг к другу как можно ближе; ближе, чем просто сидеть рядом... если есть такая возможность.
Взгляды опущены, холодные пальцы Тэхёна исследуют руку с меткой, для чего Гук приподнял рукава на предплечье. Каждый цветок и лепесток на ней знакомы, линии совпадают с пугающей точностью.
Чонгук сидит, откинувшись на стог и дотошно запечатлевая в памяти образ: пытливый взгляд больших глаз, устремлённый на судьбоносный знак, чуть приоткрытые пухлые губы с родинкой, будто так и требующие его прикосновений, снова перекосившийся вырез рубахи, открывающий плечо с меткой. Гук, не зная, куда деть вторую руку, решается прикоснуться к тэхёновой оголённой лодыжке: кожа тёплая, мягка и гладкая. Приятно. Мельком проносится мысль, что кто-то совершенно точно схитрил, изображая продрогшего. Пальцы скользят выше, задевают штанину; минуя кромку, добираются до коленки и рисуют круги на ткани, не решаясь двинуться дальше.
Прикосновение Тэ замечает не сразу, увлёкшись своим занятием, но щёкотный след от движения чужой руки привлекает внимание, чуть не заставив дёрнуть ногой от неожиданности — вдруг змея? Тэхён напрягается весь поначалу, боясь сделать лишний вздох и спугнуть нерешительный порыв, но мерные движения успокаивают, заставляя расслабиться и нежиться в приятных ощущениях, чуть прикрывая глаза.
— Тэхёна-а... — тихий голос на грани шёпота.
Лис поворачивает голову и окунается в бездну с головой. Чёрные глаза затягивают, опустошают разум, завораживая отблесками далёких костров; пересохшие губы приоткрыты и подрагивают от тяжёлого дыхания, оно сгущает воздух и для Тэхёна, заставляя делать неглубокие прерывистые вдохи. Он касается левой меченой рукой метки Чонгука и обхватывает пальцами его запястье, тут же ловя чувственную реакцию своего и чужого тела; перебирается ближе к локтевому сгибу, устраивая своё предплечье в чонгуковой ладони, заставляя сомкнуться руки в некий символичный замок, связь обретает материальность — они прикованы друг к другу ещё с рождения.
По телу снова контрастом температур проходится та странная волна, как при первом прикосновении к метке. Она отзывается наслаждением, и стоны срываются синхронно, сливаясь воедино, внутри каждого разгорается пламя, вновь затягивая сладостный узел внизу живота, а искусанные в предвкушении губы слишком близко, осталось лишь дать им волю. Рука Гука перебирается на бедро и до боли сжимает, сам же он призывно улыбается, надменно не двигаясь с места, ожидая действий от истинного. А тот уже не в силах медлить, потому что поскорее хочется узнать, каково это.
Тэ нервно проходится по пересохшим губам языком, задевая и чужие, прикасается к ним, как делал Чонгук в начале их встречи, и тут же нетерпеливо врывается языком в приоткрытый рот, чувствуя, как кровь ударяет в голову и отбивает дробь в висках, одурманивая первобытными инстинктами. Он чуть отстраняется, но лишь для того, чтобы порывисто прикусить Чонгуку покрасневшую и уже чуть припухшую нижнюю губу, слегка оттягивая её и хищно улыбаясь на выступившие капли крови. Он слизывает их и вновь припадает к чонгуковым губам, ответные действия выходят пока неумелыми, но уверенными. Они не торопятся и вновь не спеша углубляют поцелуй, Тэхён ведёт и направляет, но отчётливо чувствует, как Чонгук всё больше старается перехватывать первенство. Тэхён не уступает, ловит зубами чужой язык и посасывает, слышит томный стон и ощущает торжество и удовольствие от усилившейся на бедре хватки. Он не сдерживает улыбки и замечает, как и Чонгук улыбается в поцелуй.
Голубые глаза на мгновние удивлённо распахаваются: сильные руки сжимаются на талии Тэхёна и резко приподнимают его, разворачивая лицом к лицу и давая перекинуть ногу, чтобы усесться верхом на чонгуковы бёдра. Тэ не теряется и обнимает истинного за шею, затем ведёт ладонями выше, путается в шелковистых прядях, играя контрастом иссиня-чёрного и лёгкой смуглости кожи.
Чонгук чуть ослабляет хватку и тут же нетерпеливо скользит руками под ткань и наконец касается шелковистого тепла желанного тела, не зная толка в ласках, просто гладит горячую кожу спины прохладными ладонями, наслаждаясь чужим теплом, прикрывая глаза от удовольствия и трепета. Но, желая большего, он притягивает Тэхёна ближе к себе, соскальзывая ладонями на поясницу; Гук судорожно ловит губами и вдыхает, пропускает через себя вырвавшийся, словно язык пламени, стон. Чувствует, насколько сильно и чужое возбуждение.
Тэхён горит. Горит и пылает от этих ощущений. Прошлый опыт, когда он больше из любопытства так же предавался ласкам с клановыми красавицами, казался чем-то блёклым, неправильным, грязным. Сейчас же наступало просветление и очищение омывающими его тело и душу поцелуями и прикосновениями истинного. Он разрывает поцелуй, сильнее сжимает Чонгуку волосы на затылке, оттягивает, заставляя откинуть голову вбок, и, как в первый миг встречи, ведёт языком по метке на шее, местами прикусывая чувствительную кожу. Гук дёргается и почти рычит, не пытаясь унять и своего пожара, инстинктивно придвигая лиса ещё ближе, усаживая на свой пах, сближая их затвердевщую плоть, разбивая неловкость. Ступая дальше, даёт Тэхёну импульс, крепче сжимая в руках ягодицы и заставляя двигаться. Тот ловит его и медленно начинает двигать бёдрами, наконец разрывая скопившееся напряжение и предаваясь наслаждению. Ничего постыдного — лишь чистое желание взаимного обладания предназначенных друг другу душ.
Не познавший женских ласк Чонгук с жадностью ловит страсть и отдачу истинного. Кажется, что туман просочился в голову и воспламенился, застилая взгляд мириадами огненных искр. Низкий стон растекается тягучим мёдом по слуху и заставляет беспрекословно вторить ему.
— Подожди.... — Тэ приподнимается, чтобы было удобнее приспустить рукой штаны, и со вздохом облегчения возвращается на прежнее место, продолжая прерванное действо. — Аах, вот так гораздо лучше!
Чон в недоумении, но ненадолго. Пальцам становится щёкотно, но приятно. Боковое зрение улавливает движение за тэхёновой спиной, а рот непроизвольно приоткрывается, да так и остаётся, пока Гук переводит обескураженный взгляд на замершего в ожидании реакции Тэхёна. И нерешительность его понятна — слова и действия зачастую разнятся, особенно у людей. А внезапно появившийся... хвост!.. шокировать может не слабо. Но удивление истинного быстро сменяется восхищением, восторженным блеском в глазах и трепетными объятиями. Усыпающими лицо поцелуями, стирающими все сомнения.
Как можно сомневаться и отвергать это прекрасное и совершенное создание, что доверилось и навсегда свяжет свою жизнь именно с ним, Чонгуком? Можно лишь отплатить тем же и отдаться без остатка. Поэтому поцелуи вновь покрываются флёром страсти и вожделения, языки сплетаются, зубы прокусывают кожу до крови, следы от сильных рук наливаются синевой, а стоны развязностью и нетерпением. Темп ускоряется в унисон, а тела бросает в дрожь, когда они приходят к пику друг за другом и падают обессиленно на мягко шуршащий настил.
Они лежат в объятиях друг друга, а рыжий хвост укутывает влюблённых в языки ночного путеводного пламени.
