О чём молчат леса.

      Он вновь бежит. Набирает скорость и рискует выбиться из сил раньше времени, но мчится без оглядки, оставляя за собой проносящийся сплошным зелёно-коричневым пятном массив. Не даёт себе возможности отдохнуть или перевести дыхание. Он молод и полон сил, поэтому эти ничтожные ограничения и сомнения ему нипочём.       Желание добраться поскорее подстёгивает непрестанное беспокойство и предчувствие возможной беды, грозящей его истинному. И если он не успеет, то тщетным станет не только его путешествие в эти лесные дебри, но и дальнейшее существование. Нет, он уверен, что сможет жить дальше, движимый долгом перед своей стаей и их расой в целом, но дальнейшее пребывание в этом мире вряд ли можно будет назвать чем-то большим, чем существование. Скорее: мрачным бытием в мире без солнечного Пак Чимина.       Усталость всё же берет своё, и белый волк чуть ли не летит кувырком, путаясь в заплетающихся лапах, сведённых судорогой от перенапряжения. Поймать равновесие и сохранить полагающееся статусу достоинство удаётся в последний момент. Он не утруждает себя перевоплощением, не желая тратить на это ни сил, ни времени, и жадно припадает к текущей вдоль его пути речушке. Хочет освежиться и взбодриться, прогнать давящую усталость и берущий своё недосып, поэтому несколько раз окунается в её воды целиком и активно отряхивается, оказавшись на берегу. Шерсть его превращается в объёмное влажное облако, что определённо бы умилило падкого на подобное Чимина.       Солнце ещё высоко, а оказаться на месте нужно не позже захода, потому что грозящая опасность на этот раз связана с бичом этих мест — лютыми, бездумными дикими волками, осаждающими эти леса и особенно людское поселение, находящееся не так далеко от места обитания истинного Мина. Юнги заранее просил Джина и Намджуна исследовать территорию на предмет наличия странных мест и заброшенных святилищ, но ничего подобного найдено не было, что только настораживало, но облегчения не приносило. И эта деревня... "Волчий стан" — символичность названия Юнги тогда порядком позабавила — не зря волки так туда рвутся и пышут ненавистью, будто что-то движет ими. И если рассматривать всё с этой точки зрения, то и набеги уже кажутся не столь бездумными.       Отец ещё за несколько дней до его ухода просил разобраться со всем этим мракобесием, и если не решить проблему, то хотя бы найти корень, исток этого явления, потому что и сам чувствовал (или знал?), что скрыто за этим что-то с последствиями куда более худшими. Он вызвал тогда сына к себе в кабинет, попросив прикрыть дверь плотнее, и негромко изложил суть задания, предупредив не задавать и не задаваться пока лишними вопросами, потому что это могут быть лишь его "необоснованные догадки", а словно сорвавшаяся с цепи стая просто подхватила бешенство. Да, изложил и выдал пачку чьих-то старых дневников и свитков летописи. Просил изучить по пути, либо по прибытии, и найти схроны летописцев тех мест. Откуда там должны были взяться те самые летописцы, и что собой представляют эти схроны, Юнги так и не добился, получая в ответ лишь "прочтёшь в записях". Ну он и прочёл, жертвуя временем на сон, зато узнал о-очень много нового и интересного, на осмысление и принятие чего требуется намного больше имеющегося у него времени. Не сказать, что в суть проблемы он вник настолько, что не осталось ни одного вопроса, — скорее, их стало даже больше, — но ответы на большинство из них должны появиться после нахождения тех самых схронов, в поисках которых хотя бы стало понятно, от чего отталкиваться и в каких местах искать. Ну и оставалось уповать на то, что запечатаны они достаточно надёжно, чтобы сохранить своё ветхое содержимое.       Размышления осыпаются и смыкают веки, перегруженное сознание и не менее перегруженное тело погружаются в сон, тщетно обещая себе прикорнуть на часок. Ведь день ещё в самом разгаре, а времени в пути осталось от силы часа три-четыре, главное успеть до заката. Да, всего часок...       Прорезавшийся меж основаниями деревьев солнечный луч бьёт по глазам и заставляет нехотя разомкнуть веки. Небольшая поляна рядом с речкой залита солнечным светом, что в первые мгновения вселяет в Юнги надежду на то, что проспал он действительно не больше одного-двух часов, но высота светила над линией горизонта и стремительно погружающийся в сумеречную полутень лес заставляют подорваться в страхе и встряхнуть головой, пошедшей кругом от внезапного подъёма. Солнце ещё не скрылось — значит, те несчастные животные ещё не покинули своего логова, но он слишком далеко, чтобы успеть их опередить.       В какой-то момент Юнги понимает, что уже близок к цели, и просит Джуна подать сигнал, зная, что это у него получится лучше, чем у брата. Нет, он не заблудился и чувствует направление, в котором находится его истинный, но лучше быть уверенным, учитывая, что он впервые ощущает его так близко, да и Джин сказал, что возникли трудности, что-то про истинного-человека второго лиса и почему-то не действующее снадобье — пришлось ввязаться в драку с этими, словно обезумевшими, животными. И Мин успевает подумать насколько же Джин может оказаться прав в определении их состояния.       Он видит братьев Ким на пологом склоне холма, почти у его подножья. Те отчаянно дерутся по меньшей мере с полутора десятком диких, больше распугивая и раскидывая глупых созданий, нежели причиняя действительно серьёзный вред. Те же, в свою очередь, настроены более чем серьёзно и активно оглашают воздух клацаньем зубастых пастей. Их не останавливает ни превосходство в размерах и силе, ни высокий статус соперников. Юнги слышит отголоски того, что может быть их мыслями, и там лишь желание устранить с пути помеху и добраться до человека.       — И что он вообще здесь забыл? — выходит, Чимин в опасности из-за оставшегося здесь человека? — Своего истинного, — напоминает себе Мин, как и о том, что по какой-то загадочной причине отбивающее любой запах зелье не подействовало. Но он жутко нервничает и сворачивает злость в тугой узел, не теряя контроля, но вкладывая её в дальнейший удар, потому что иначе его миссия и поиски Чимина закончатся на этом самом месте. И подобного нельзя допустить, ведь на кон поставлено слишком многое и значимое, как лично для Мина, так и для остальных, пока остающихся в неведении оборотней.       Телепатический дар, в принципе, имелся у каждого существа его расы. Будь то волки, лисы, медведи, всевозможные представители семейства кошачьих, обитающих как на снежных равнинах дальнего севера, так и на просторах знойных южных саванн; имелись даже потомки крупных земноводных рептилий, что ушли в подполье — почти в буквальном смысле — и затаились от людского рода задолго до того, как на это решились млекопитающие. Но суть сводилась к одному: не важно, к какому семейству относился тот или иной оборотень, но общение на ментальном уровне, способность к мыслеречи была заложена в каждом из них. И, не смотря на обыденность этого дара, умение улавливать чужие и посылать на безграничное расстояние мысли и, более того, своего фантома, считалось даром небывалым и исключительно редким, приравнивающим к верховным вождям по статусу и к легендарным по заложенному потенциалу.       Телепатию подобного могущества Юнги унаследовал от матери, чей дар был слабым зачатком передавшихся сыну способностей: она могла чувствовать слабые эманации эмоций находившихся от них за несколько десятков или даже сотен километров врагов, либо близких ей людей, которых она распознавала без труда. И это не раз спасало их от набегов разбойников и алчущих большей выгоды людей. Те нападали из засад и исподтишка на небольшие, но богатые редким товаром обозы для торговли с немногочисленными и заручившимися доверием обротней купцами людской расы, надеясь урвать кусок пожирнее. Но всё было тщетно: мать предупреждала заранее о готовящихся набегах, и у бандитов не оставалось и шанса на спасение. Начистоту: шанса у них не было при любом раскладе, но обнаруживать свою звериную сущность или появление сопровождающих обозы "ручных" белых волков было крайне рискованно.       Юнги же мог прочитать любого, как на ладони, ненавязчиво внушить нужную ему мысль, либо заставить отказаться от плохой идеи в свою пользу или пользу стаи. Раньше, будучи ребёнком, он часто прибегал к этому, считая некой забавой, игрой для него одного. Иногда он просто слушал и видел образы чужих мыслей, открывая неизведанные для себя грани мира. Чего-то он ещё не понимал, а что-то отталкивало сразу или заставляло теряться от увиденного и услышанного — при внезапном вторжении чужие мысли выбирать не приходилось. Особенно он любил погружаться в сознание вернувшихся из дальних путешествий гонцов, картографов и немногочисленных купцов их стаи, что привозили с тайных ярмарок людей и оборотней, которые порой располагались на далёких окраинах континента, небывалые яства и прочие товары, а для Юнги ещё и ценные воспоминания о неведомых ему тогда краях.       И вот однажды (но не единожды и не впервые), заметив неладное и поймав сына на очередной такой проказе, когда наставники стали слишком благоволить замкнутому и не особо общительному ребёнку, проявляя лояльность или давая излишнее послабление: проявляли покорность мальчику и прикрывали все его немногочисленные проступки, — мать поняла, почувствовала это воздействие, эту исходившую от маленького Юнги силу, и в один из вечеров, готовясь ко сну, рассказала мужу о своих догадках. Тот лишь, с присущей ему сдержанностью, кивнул и обещал поговорить с сыном.       Разговор состоялся в тот же вечер. Семилетний мальчик принял советы достойно и выслушал все наставления без лишних слов, имея в этом схожесть с отцом. Учился он прилежно, чувствуя бесконечную тягу к знаниям, и поглощал их, никогда не чувствуя должного насыщения. Уже тогда он знал значение тех слов, что имели первостепенную значимость в речи отца. Он знал, что такое "ответственность", "рассудительность", "личное пространство", "использование лишь в интересах стаи, а не в угоду своим прихотям" — он знал, он понимал, он делал выводы. И стал ответственным и рассудительным, понимая, что хотел донести родитель, осознавая, что когда-то нескоро и ему предстоит перенять бразды правления стаей.       Но донесение до Юнги осознания, что с большой силой приходит большая ответственность, не приравнивалось к запрету или ограничению её применения. Способность наставники всячески развивали и поощряли любой рост или открытие её новых граней, одной из которых оказалась возможность воздействовать на волю, добиваясь беспрекословного подчинения — об обстоятельствах, при которых это выяснили, лучше умолчать, потому что, пусть парень и был зачастую непоколебимо спокоен, но если эмоции брали верх — следовало либо наслаждаться его безграничной добротой, либо не попадаться на глаза.       Юнги прикрывает глаза, злости ещё немного копит, концентрируя в себе гнев и борясь с желанием разорвать глотки покусившихся на его.       Джин отбрасывает очередного дикого и припадает к земле, очищая сознание — знает, так будет безвреднее. Знает, что грядёт. Намджун откидывает ещё нескольких и следует примеру брата.       Где-то в сознании Мина будто звенит от напряжения туго натянутая струна и отдаётся мерным гулом по всему телу. Миг — и все вокруг замирают, покорно склонившись перед сильнейшим из них. Они не испытывают страха или трепета — они представляют собой лишь освобождённый от воли разум, готовый внимать и следовать каждому слову и движению сломившего их. Предел его возможностей не проверяли, но лесные жители покорно замерли на много вёрст вокруг, готовые внимать.       Белый волк неспешно проходит между притихшими дикими сородичами, кивает братьям Ким, освобождая их из плена своей воли — те сначала недоверчиво, а затем смелее поднимают головы, будто не веря, и идут вслед за своим предводителем, ступившим на узкую тропу, ведущую к тайному жилищу лисов-оборотней за водопадом. Юнги соскальзывает пару раз, но удерживает равновесие, и оборачивается человеком, не прекращая движения. Одежду достаёт из заплечной дорожной сумки, что с собой взял, и грациозно — да, его учили не терять достоинства в любой ситуации — надевает белые льняные штаны и чёрную просторную рубашку до середины бедра — на первое время сойдёт, а за остальными пожитками, что он успел припрятать по пути недалеко отсюда, вернётся позже.       В тоннеле на удивление сухо и темно — не брезжит даже слабого отсвета от свечи или догорающей лучины, но для Юнги это не помеха — звериная сущность позволяет отлично видеть и в кромешной тьме. Он улавливает запах едкого снадобья, хвои и камня, но определённо не человека, для сокрытия которого, возможно, и зелье бы не понадобилось, потому что еловый аромат сокрыл его безупречно. Мин подходит к преграде в виде решётки с густо притороченным к ней лапником и усмехается, отмечая про себя сообразительность парней. И всё было бы идеально, если бы не эти странные неправильные волки, которые без устали рвались к человеку. Ещё одна странность, о которой предстоит подумать и разобрать позже.       Сейчас же все мысли охватывает волнение от скорой встречи и вина за содеянное перед истинным — как бы он себя ответственностью ни оправдывал, но причинил Чимину слишком большую боль.       Он стоит перед "дверью", переминаясь, и уже хочет войти, собравшись с духом, как слышит испуганный чиминов шёпот, при котором и голоса его не разобрать: "Он пришёл," — и отступает на шаг, не решаясь вторгаться туда, где его не ждут, где встречи с ним боятся. Но убедиться в сохранности необходимо:       — С вами всё в порядке? — от долгого бега и приложенных на подавление усилий хриплость в голосе прорезается сильнее обычного. Ментально Юнги тянется к Чимину, только лишь проверить его состояние — он будто ходит по контуру, не переступая очерченности личного пространства, не вторгаясь, но проверяя, только проверяя.       — Д-да, — отвечает чей-то басистый голос (не Чимина).       — Со всеми? — он принимает ещё одну попытку услышать ответ от него.       — Да, мы все в порядке, — раздаётся более уверенно другим голосом, но это не Чимин. (Чимин НЕ в порядке) И хочется ворваться в пещеру и вопреки всему произошедшему, нависшему над ними тяжким грузом, просто быть рядом. Но Юнги слишком хорошо понимает, что ничем хорошим такой порыв не обернётся.       — Хорошо. Можете отдыхать и ни о чём не беспокоиться, — он разворачивается, чтобы уйти, и зачем-то добавляет:       — Я вернусь днём, — и спешно покидает тоннель, возвращаясь к ожидающим у водопада братьям. — До восхода осталось недолго. Джун, отравляйся к поселению, как только они начнут возвращаться в своё логово — дай знать. Не уверен, что смогу удерживать их сейчас дольше необходимого, — Намджун коротко кивает и без лишних слов удаляется, не медля ни минуты. — Джин, а ты нужен мне здесь со своим нескончаемым запасом целебных зелий.       — Да, Господин, — Ким кланяется, а Юнги морщится от этого жеста.       — Я ведь просил тебя так не делать. Вы с Намджуном мои приближённые...       — ...но всё равно должны вести себя с Вами согласно статусу, чтобы не навредить и не пошатнуть Вашего авторитета в первую очередь, поэтому просто смиритесь, — Джин добродушно улыбается и отворачивается, концентрируя внимание на тропе. Юнги лишь обречённо усмехается в ответ и следует за ним.

~•~

      Как только небо начинает светлеть, обозначая неминуемое приближение рассвета, Намджун подаёт сигнал — воет два раза коротко и один протяжно. Юнги с Джином, вновь обратившись волками, услышали его, находясь у подножия холма, где застыла в безропотном преклонении решившая напасть часть стаи.       Мин, услышав долгожданный сигнал, тут же снял чары и облегчённо вздохнул, отступая назад и смотря вслед уносящимся волкам, что, позабыв про человека, кинулись к логову по привычному пути. А Джин кинулся к обессилевшему Юнги выполнять отданное ранее поручение.       Чуть позже, когда они, наконец, добрались до временного лагеря, разбитого братьями Ким, к ним присоединился и Намджун, подгоняемый первыми забрезжившими лучами, знаменующими начало нового дня.