О чём молчат леса.

      Впервые за долгое время Чимин проснулся уверенный в своей защищённости и не терзаемый ставшими привычными после сна страхами и сомнениями. Долгое... прошло-то пару дней, но в истерзанном сознании время растянулось бесконечно, подобно каучуку — тому странному чёрному материалу, привезённому ремесленниками их стаи с одной из ежегодных ярмарок. Его демонстрировали на потеху жителям, растягивая в несколько длин от первоначальной, но так и не объяснили, для чего он нужен и какую пользу может принести в хозяйстве; возможно, это было страшной тайной, открытой лишь старейшинам, либо мастера просто не знали, как его приспособить. Чимин тогда больше склонялся ко второму варианту, уж больно много недоумения читалось на их лицах. Позже, по прошествии некоторого времени, ищущий знаний Чим стал всё больше пропадать в мастерских, увлёкшись изучением этого диковинного материала. Заручился поддержкой наставника, рекомендующего за смышлёность и острый ум взять его в подмастерья, и стал всё свободное время тратить на опыты над каучуком. Под присмотром одного из мастеров, разумеется. По первости все очень воодушевились, проверяли на свойства и устойчивость к разным средам: мастер ткацкого дела даже выдвинул идею делать из материала непромокаемые плащи, что очень бы пригодилось застигнутым ливнем путникам. Но от неё быстро пришлось отказаться, так как отталкивать воду каучук отталкивал, но на сильной жаре плавился, выделяя весьма неприятный запах, а на морозе крошился, приходя в негодность*. Разработки и исследования велись и дальше, но чем всё закончилось, Чимину, вероятно, никогда не узнать, потому что их с братом сослали без права на возвращение.       Воспоминания грозили вновь затянуть и навести грустных мыслей, но в объятиях Тэхёна слишком хорошо, да и у Чимина есть маленький повод для злорадства, потому что ему-таки удалось вывести некую формулу, позволяющую каучуку стать более эластичным и устойчивым к перепаду температур. Он даже испытал её на маленьком образце, смастерив одну полезную вещицу, но его открытию было не суждено увидеть свет и признание в их общине. Что ж, не его вина и не его потеря. А теперь уже и не его проблемы.       Тэхён ворочается во сне, что-то бормочет невнятное, хотя Чимин готов поклясться, что что-то похожее на "Гуки" в этой белиберде точно проскальзывает, закидывает по привычке на Чима ногу, стараясь лечь удобнее, и довольно причмокивает губами. Вроде и уютно, а вроде и не выбраться совсем, хотя и не надо — пусть брат окружит, заполнит его мир и мысли под завязку своей теплотой и заботой, лишь бы не думать о том, кто приходил ночью, кто был так близко, но не вторгся в их жилище... возможно, из уважения? Только к напуганным хозяевам в целом или к совершенно не готовому ко встрече Чимину? Хотелось бы верить, что ответом будет второй вариант. Хотя, о какой вере может идти речь, если вспомнить, чем занимался чиминов истинный незадолго до своего появления возле их жилища. Сердце будто сжимает тисками, давит неподъёмным грузом, не давая сделать и вздоха — больно. Нет, доверие для него — это непозволительная роскошь.       Похоже, солнце встало давно, потому что в пещере уже достаточно светло, несмотря на перекрывающие окно ветви, даже тёплый воздух настойчиво начал прогревать затемнённую прохладу скалистых недр. Значит, на улице пекло.       Глаз больше не сомкнуть как от навязчивых мыслей, так и от наполнившей собой отдохнувшее тело энергии, поэтому, стараясь не разбудить, Чимин выпутывается из крепкого тэхёнова захвата и встаёт, с упоением разминая затёкшие за ночь мышцы. Тело буквально переполнено энергией, и безумно хочется себя чем-нибудь занять. Решая не тревожить спящих, он тихо перемещается к дальней от них стене, где обычно занимается своими исследованиями странных рун и записей, которыми пестрят своды пещеры, и увлечённо погружается в это дело с головой, не отвлекаясь на посторонние мысли, что для него и к лучшему.       Большинство знаков и фраз, сложенных обычно в туманные стихотворения, Чимин уже успел занести в толстую тетрадь в окладе из плотной воловьей кожи, которая была найдена так же среди припасов. На листы ложится вязь букв красивого, хорошо поставленного почерка, глаза цепляют слово за словом, пока они не складываются в очередной стих, в который парень сперва и не вчитывается особо, решая оставить его осмысление на потом, как и делал прежде, предпочитая сначала занести, упорядочить в тетради нужную информацию, а затем вчитываться в строки, вникать в часто ускользающий от него смысл, за неимением энциклопедий и трактатов, которые вполне могли помочь как с толкованием, так и с расшифровкой рун в том числе. Единственным помощником в этом деле ему была память, куда успело отложиться многое — значит, проведённые над книгами часы были потрачены не напрасно.       В какой-то момент взгляд его цепляется за известное со времён начала обучения в стае слово "문"** , значение которого буквально переводилось, как "врата" или просто "дверь". Наречие не сказать, что забытое, — древнее, восходящее к праотцам, — просто используемое крайне редко, но необходимое для изучения, и основы его преподаются во всех поселениях оборотней. Что-то из него осело в разговорной речи и используется по сей день, а что-то осталось лишь на страницах книг, открываясь лишь самым упорным.       Буквы были затёртыми и еле читаемыми — видимо, поэтому он и упускал их из виду всё это время, — и Чимин корил себя за подобное, ему стоило быть внимательнее, а не хвататься лишь за чётко видные, лежащие на поверхности строки, пусть и привлекающие завуалированностью смысла. Но вот этот небольшой знак мог стать его самым большим открытием в пределах пещеры, либо ещё более путающим тупиком, если удача решит отвернуться от него окончательно.       Значимость открытия не являлась какой-то особо замысловатой. Скорее, важен был сам факт наличия этого символа на стене. Все стаи из поколения в поколение чтили своё наследие, традиции и знания, полученные от предков посредством сказаний, легенд, а позже и летописей, что хранились в специально оборудованных библиотеках. Желание близости, единства с природой для подавляющего большинства стай, что раз в несколько поколений снимались с обжитого места и переселялись, оставляя за собой как можно меньше следов своего пребывания, дабы давать земле заслуженный отдых и, в свою очередь, не давать людям лишних поводов задуматься, ограничивало в такой роскоши, как библиотеки на территории поселения, так как риск утраты великих знаний, заложенных в почитаемые и тщательно хранимые свитки и фолианты, был слишком велик, хотя по паре-тройке десятков самых основополагающих имелось у каждой стаи.       Нет, существовали и деревни, и даже небольшие города, оборудованные совершенно иначе: на чётко разграниченных по своим закономерностям улицах красовались добротные дома, выложенные как из массивного рубленого бревна, так и из блоков обожжённой глины или из неё же, но смешанной с соломой, в зависимости от преобладающего на территории строительства материала, настил кровли был разнообразен по той же причине. Имелись не только жилые дома, но и здания для обучения и наставления молодняка, врачевания, отдельные палаты Совета*** и Алтарей**** и, конечно, библиотеки — они почитались особо, и особенно их содержимое. Забредший путник мог сперва решить по ошибке, что подобный городок очень похож на самый обыкновенный провинциальный людской, потому что жители его не были склонны к излишним изыскам, довольствуясь тем, что удобно и необходимо, а красоты всегда добавляла природа, но это лишь на первый взгляд. Да и то, как сказать, ведь это скорее человеческие поселения переняли всё у оборотней, кроме почитания ценности матери-природы, потому что нельзя было увидеть ни мощённых брусчаткой или оголённых безжалостной колеёй дорог, ни свалок и нечистот прямо под ногами, чем не гнушались особо большие города — здесь под ногами расстилался ковёр коротко скошенной травы (вполне возможно, подкреплённой какой-то магией, дабы не дать ей быть вытоптанной), и в свежем воздухе не было и намёка на затхлость.       Да, библиотеки имелись в городах и устоявшихся селениях, чьё расположение было либо сокрыто слишком густыми непроходимыми чащами, преодолеть которые людям пока не представлялось возможным, либо слишком от них далёким, либо они, подобно дому Юнги, располагались в слишком недоступных и непригодных для проживания человека местах. Первых и вторых, к сожалению, в силу пытливости ума и жадности людской расы, становилось всё меньше. Но для хранения наследия имелись и специальные схроны, обычно в высушенных магическими печатями пещерах, тщательно спрятанные и скурпулёзно отмеченные на картах всех стай, чтобы вожак любой из них знал об их местоположении. Делались они по нескольким причинам: во-первых, в минувшие времена это было единственно надёжным укрытием для столь важных и ветхих предметов; во-вторых, в дальнейшем они стали создаваться именно кочующими стаями, которые смело оставляли в таких местах ценную поклажу и в любое удобное время могли воспользоваться ближайшим схроном; ну, и в-третьих, в них хранились летописи с особенно значимой, запретной, а порой и опасной информацией, не доступной даже большинству оборотней — лишь вожакам и особо жаждущим знаний умам. На хранилища эти накладывали специальное заклинание, которое не распознать даже любому из человеческого рода, но которое легко поддавалось и открывалось оборотням. Место входа — массивные врата или небольшая дверь, высеченная из того же скального массива и устроенная совершенно незаметно, — как раз и обозначалось тем самым, найденным Чимином символом. И ничего в нём мудрёного не было, нужно лишь свести лучи, что появлялись после применения оборотнем своей особой способности, направленной на символ. Обычно на стене начинали мерцать шесть расположенных вокруг метки лучей, сходящихся от вершин и центров граней треугольника, являющегося основополагающей фигурой печати, ярко мерцая цветом окраса создавшей схрон стаи. И судя по тому, что метка находится в левом нижнем углу стены, можно сделать попытку и открыть дверь.       Чимин концентрирует всё своё внимание на древних символах и посылает небольшой поток энергии, пользуясь силой морока. Ничего не происходит, никакого отклика. Он вспоминает, что нужно применять именно особую способность и всё никак не может разобраться, как же её направить, ведь присущий ему дар и не воздействует вовсе, а поглощает. Ну почему он такой неправильный и магически ни на что не способный? Даже с такой простой задачей разобраться не может, хотя и видел не раз, как делали это взрослые, напрашиваясь с ними из раза в раз ещё со времён, когда ему едва исполнилось десять. Жажда знаний и новых открытий не давала неугомонному ребёнку упустить такой шанс. Уже тогда его интересовали все эти странные и непонятные в то время механизмы, взаимодействие и свойства различных новых и уже знакомых ему материалов. Он стремился к разгадке овеществлённого и материального, задаваясь всё большим количеством вопросов и просиживая с наставниками-ремесленниками многие часы. И разбираться стал во многом, что, по идее, должно было обеспечить и меньший страх при условиях самостоятельного выживания, но заложенная природой и наследственностью материнская мягкость характера не придавали смелости, с чем он отчаянно боролся. Другое дело Тэхён: смелый, уверенный, не поддающийся панике даже в самых отчаянных ситуациях. Игры и смятение с истинным не в счёт. Может, и Чимину стоило больше внимания уделять магическим практикам и развитию заложенной природой силы? Тогда бы не пришлось бессильно сидеть, уставившись на стену. Брат бы с лёгкостью с этим справился. Похоже, опять придётся признать своё бессилие и попросить помощи... как гадко от этого.       Чимин переводит взгляд на мирно спящего Тэхёна, и во взгляде этом читается лёгкая зависть и безмерная любовь и восхищение. Он умён, — хоть и любитель подурачиться — красив, высок, и уже лет с четырнадцати стал ловить на себе заинтересованные, со временем сменившиеся восхищёнными, девичьи взгляды. Хотя, и некоторые парни на него засматривались — в стае однополые пары не считались чем-то неправильным. Необычным и очень редким? Возможно. Но принимались они наравне со всеми, ведь истинность и любовь не имеют пола. Чимин же неизменно вызывал у юных лисиц лишь умиление, что породило в нём во времена вступления в юношество неуверенность и смущение при любом контакте с девушками, на чьих лицах в такие моменты появлялись открытые, больше сестринские улыбки и желание заобнимать да затискать бедного парня.       Тэ брата поддерживал, всеми силами пытался помочь справиться с неуверенностью, что вышло не без труда. Правда, толку от этого было не особо много по ряду причин: во-первых, Чим слишком погрузился в науку и всевозможный поиск интересующих его знаний; во-вторых, парень был категоричен в своём убеждении насчёт истинности, не видя смысла растрачивать себя на бесполезные связи и ложные влюблённости.       Позабыв о времени и окружающем мире, погружённый в свои записи Чимин здорово испугался, когда проснувшийся Тэхён довольно громко окликнул его, не сумев дозваться с первых трёх попыток. Благо, Чонгук уже проснулся, иначе бы напуганных громогласным басом было двое.       — Чего так пугаешь?! — Чим делает глубокие вдохи и выдохи, чтобы скорее успокоиться, и делано держится за сердце.       — А ты ещё активнее меня игнорируй, и в следующий раз придётся дозываться тебя более действенными способами, — Чимин смотрит с полуприщуром, явно ожидая продолжения. — Водичкой, например, охладить, — украдкой тянет Тэхён, отводя хитрющий взгляд. Чим же, вопреки ожиданиям, скалит зубы в злобной усмешке.       — Ты же знаешь, что тогда за этим последует? — отвечать на проказы друг друга у братьев было одним из любимейших развлечений ещё с детства. Чонгуку же безумно забавно наблюдать за перепалкой. Интересно, они с Хосоком так же выглядят со стороны?       — Поэтому и просто позвал, как видишь, мой гениальный учёный лис, — Тэ подходит ближе, садится на корточки и с любопытством заглядывает в исписанные листы. — И не надоело тебе с этим возиться?       — Не надоело. И, кстати, мои труды не пропали зря, — оборотень самодовольно ловит на себе две пары удивлённых глаз и расплывается всё в той же коварной улыбке. — Так зачем ты меня звал?       — Хотел сказать, что пойду провожу Чонгука, чтобы вывести из наших дебрей, — Тэ косится с подозрением, но вопросов касательно брошенной братом фразы не задаёт — тот сам позже всё расскажет, не вытерпит. Но неужели он действительно нашёл что-то стоящее среди этой бессмысленной писанины?       — Иди, — Чимин пожимает плечами и опускает голову, моментально увлекаясь прежним занятием. — Ну что?! — моментально реагирует он на пристальный взгляд брата, который почему-то медлит и не отходит. — Да не собираюсь я с жизнью расставаться, Тэ! И из уважения к истинному мог бы и вслух спросить, не смущает меня присутствие спасшего меня человека, — последняя фраза была сказана приглушённо, а на обеспокоенного Чонгука брошен успокаивающий взгляд и ободряющая улыбка.       Они быстро собрались, наскоро позавтракав оставшимся у Чонгука сыром и вяленым мясом, да распаренными вскипячённой на огне водой сухофруктами из лисьих закромов. Есть всем хотелось жутко, поэтому никто не стеснялся набивать полный рот так, что щёки грозили треснуть. Большую часть сыра Тэ с Гуком по умолчанию определили Чимину, ставшему живым воплощением восторга и блаженства, увидевшего, а затем и попробовавшего давно не виданное угощение.       На выходе Тэхён не единожды повторил, что вернётся как можно быстрее и будет рядом, чтобы Чимин отдыхал и не перенапрягался, не давая и слова вставить о том, что наотдыхался рыжий на много дней вперёд. Не миновали упоминания о себе и спасшие их волки, причём не в особо лестной форме и сомнительными пожеланиями, остановить которые пришлось Чонгуку, бесцеремонно накрыв ладонью чужой рот.       Чим проводил парочку до начала тропы, устроившись на выступе, и долго потешался над процессом их спуска: Чонгук вновь, не в силах побороть страх, еле крался вдоль тропы, а нетерпеливый ТэТэ всё возводил глаза к небу и пытался уверить, что истинному всего лишь стоит взять его за руку и смотреть под ноги, от последнего тот категорически отказывался.       Не очень скорому, но благополучному спуску обрадовались все и выдохнули с облегчением. Чимин помахал парням рукой и, едва дождавшись, пока они скроются за невысоким скальным выступом, не раздеваясь, смело сиганул со своей высоты в воду, доказывая в первую очередь себе, что никакие наваждения его не сломят и не подомнут под себя, просачиваясь страхом ко всему окружающему.       Вода на мгновение лишает слуха, окутывая бурлящим потоком и, успокоившись вокруг ушедшего на глубину оборотня, оглушает рёвом ниспадающего неподалёку водопада. Парень замирает на мгновение в обволакивающей толще принявшей его стихии, наслаждаясь бодрящей прохладой, умиротворением и защищённостью от мира. Наверное, так себя чувствует младенец в материнской утробе, и с тем же нежеланием покидает его, с каким лис всё же всплывает на поверхность, жадно глотая воздух.       Доплыв до их небольшого пирса, Чимин цепляется за него руками и с лёгкостью подтягивается, усаживаясь на самый край. Длинная чёлка закрывает буквально пол-лица и прилипает, лишая возможности нормально видеть, поэтому лис активно мотает головой, рассыпая вокруг себя играющую на солнце капельную завесу, что тут же опадает. Он пытается быстрее избавиться от влаги и ерошит волосы, проходясь по ним пальцами и затем зачёсывая назад, чтобы не падали на глаза. День солнечный и жаркий, как и подумалось ещё в пещере, поэтому Чимин с улыбкой подставляет и так обсыпанное веснушками лицо под палящие лучи, откидывается назад, опираясь на руки, даже не думая двигаться с места.       Умиротворению приходит конец, когда позади едва слышится шевеление и шелест потревоженных чужим появлением растений, заставляя поёжиться и пуская по телу непроизвольную дрожь — от страха ли, от предвкушения ли всё же долгожданной встречи... не разобрать никак.       Ему не скрыться, но ступает он осторожно, крадётся, стараясь как можно дольше не выдать своего присутствия. Боится ли он? Пожалуй, да, если положить руку на сердце — и нет в этом ничего постыдного. Но все попытки тщетны, потому что Чимин чувствует. Он и слышит прекрасно с самого момента появления, но больше чувствует чужое присутствие, которое, если разобраться, чужим и не является вовсе, но каким тогда? Предательски чужим? Предательски родным? Да, именно. И проникающие внутрь чувства тоже предательские.       — Не подходи ближе! — голос Чимина почти не дрожит. Он держится уверенно и не поворачивается, надеясь на крепость своего слова.       А Юнги и сам бы не подошёл, не зная, как подступиться, с чего начать. Спросить, как он? Но Мин и сам всё знает — он так же чувствует все переживания, как свои, и смысла не видит в пустых вопросах. Просто взять и приблизиться, не взирая на просьбу, пока не видится возможным. Но и переминаться в неуверенности не в его характере — никогда он не отступал и не страшился, если не считать времён глубокого детства. Всегда приходил к решению, находя любую поставленную перед ним задачу увлекательной и осуществимой. В этом случае решение тоже есть. Не совсем однозначное, конечно, да и быть уверенным в абсолютном успехе не приходится, но попытаться стоит.       По помосту проходит слабая дрожь, и тут же отдаётся грузная поступь тяжёло опустившихся лап, выдавая своего обладателя на месте, где не скрыться и идти остаётся лишь вперёд.       Звук шагов всё ближе, предательски скрипят хлипкие прутья настила, можно даже услышать тихий скрежет впивающихся в них для надёжности когтей и затаённое, прерывающееся нервными вздохами дыхание. Это заставляет Чимина напрячься ещё сильнее и придвинуться ближе к краю, оставаясь почти балансировать над водой, которая видится единственным верным способом спасительного побега. Он ждёт, но так и не поворачивается, не желая давать и намёка на своё расположение, а в той сумятице чувств, что закрутились в нём водоворотом, и не разобрать стоящего над вне стремления.       И вот на лиса падает тень от чужой фигуры, а горячее дыхание опаляет затылок, на что оборотень старается не реагировать, застывая недвижимым изваянием. По спине бегут мурашки. Юнги же прожигает взглядом рыжую макушку, давая затихшему парню привыкнуть к его присутствию и ожидая, пока с того хоть немного спадёт оцепенение, и, как только это происходит спустя какое-то время (волк успевает сделать двадцать вдохов, он считал), опускается медленно, ложась на помост, и морду вниз опускает, чтобы прильнуть головой к чиминовой спине.       Чимин на это удивлённо выдыхает, пропуская тихий вскрик удивления, который, похоже, весь воздух (да и дух) из него выбивает, потому что парень тут же жадно наполняет лёгкие, не в силах надышаться. Опомнившись, он недовольно хмурится и ёрзает на месте, спиной назад всё наваливается, давит, пытаясь оттолкнуть настырного волка, который, вообще-то, играет не по правилам. Но Юнги не отступает, лишь плотнее жмётся к Чимину головой, до дрожи желая обнять невысокого лиса, который и не намного ниже его самого, но по сравнению с волчьей формой кажется совсем крохой. Мин ласково трётся о чужую спину, не имея сейчас другой возможности успокоить обиженного и чуть не уничтоженного им истинного, вкладывая в это всю нежность, на какую только способен — таким мягким и открытым он бывал только с родителями, да и то много лет назад, хотя маме до сих пор удаётся порой раскрыть и эту сторону своего сына.       Юнги стыдится, но до последнего надеется на успех своей бесчестной авантюры, зная прекрасно, что к его звериной форме Чимин не сможет относиться так же категорично, ведь раны нанесло его человеческое воплощение, на которое и направлена сейчас вся обида и злость. Вот уж поистине волк в овечьей шкуре.       — Прекрати, ты ведёшь себя бесчестно, — всё же не выдерживает лис и озвучивает мысли не только свои, но и самого Юнги, оборачиваясь и решительно отталкивая ладонями большую чужую морду. — Уходи! — добавляет он более твёрдо.       Но волк доверительно тянется вновь и в ответ получает довольно увесистый, хорошо поставленный удар кулаком чуть выше челюсти. И кто бы мог подумать, что этот невысокий лис сильнее, чем кажется. Человеческая форма Мина, конечно, тоже весьма хрупкая на вид, но и звериная сущность помощнее лисьей будет, за счёт чего и Юнги-человека стоит опасаться. Очень опасаться. Но сейчас он терпит, прикрывает глаза и получает по морде заслуженные удары, что начинают сыпаться градом, давая выход накопившимся эмоциям. Да, они весьма ощутимы, но не особо болезненны, и Мин уверен, что травма, полученная Чимином, была куда сильнее и серьёзнее — Юнги тогда и сам всё почувствовал, а значит, поделом ему сейчас.       Избиение прекращается и рыжий обессиленно опускает руки, тяжело дыша.       — У тебя не голова, а каменная глыба! — в сердцах выдаёт он. — Что тебе от меня нужно вообще?! У тебя есть твоя волчица, которая очень удачно понесла от тебя, есть стая и будущее. Просто оставь меня в покое, твоё появление бессмысленно, мне и без тебя отлично живётся, — громкость с каждым словом идёт на понижение, и заканчивает он совсем тихо. Чимин слишком устал от всего этого, он слишком не уверен в своих словах, которые больше смахивают на заботу и беспокойство, поэтому снова отворачивается и голову наклоняет низко-низко, будто собирается вот-вот в воду сорваться, да он и не против освежиться и охладиться немного. Но задуманному не позволяет осуществиться всё тот же наглый и настойчивый волк, который успевает подползти совсем близко и, расположив массивные лапы по обе стороны от Чимина, как бы приобнять головой поперёк туловища, удерживая парня на помосте.       — Я неясно выразился? Или, хочешь сказать, ты Всеобщего языка не понимаешь? Ну так могу ещё раз врезать, если не доходит, — он замахивается, а волк в ответ даже глаз не закрывает и доверительно смотрит в упор, смиренно ожидая удара. — Бесполезно, да? Ну и леший с тобой — просто подожду, пока ты сам уйдёшь, — Чим падает спиной на мягкий мех, закидывая правую руку под голову, а левой прикрывая глаза. Он старается убедить себя в том, что сон сократит время ожидания, и заснуть, удобно расположившись на волке — всего лишь практично, но нисколько не приятно. И никакого умиротворения он вовсе не чувствует, и приятно разливающуюся по сознанию чужую заботу и защиту вовсе не ощущает.       — Я не простил, учти, — произносит Чимин уже мысленно, нежась под лучами припекающего солнца. И на ответ не надеется, правда, но готов поклясться, что всё же услышал согласное, чуть насмешливое мычание.

~•~

      — Эй, Намджун, тише, ну куда ты лезешь? — в ближайшем кустарнике в это время кипит свой спор, в котором Сокджину стоит больших трудов удержать брата хотя бы от трансформации в животное.       — Да как этот мелкий лис из какой-то захудалой деревушки смеет так разговаривать с нашим вожаком? — Намджун предпринимает ещё одну попытку вырваться из железного захвата. Но безуспешно.       — Будущим вожаком, — поправляет Джин.       — Без разницы! — огрызаются громким шёпотом.       — Джун... мозги включи уже, ладно? Ну кто, как не истинный, тогда вообще имеет право, а?       — Мне плевать!       — Хватит вести себя, как незрелый щенок и позорить наш род, Ким Намджун! — в ход идут веские аргументы и угрожающие нотки в приглушённом голосе, а до такого состояния Сокджина лучше не доводить, и брат знает это, как никто другой. — То, что Луна — наша сестра, мутит твой рассудок. Смотри на вещи здраво! Она так и поступает, прекрасно понимая, что от судьбы не уйти и что для нашего племени иметь истинную родственную душу — великое благо, которого многие из нас лишены. Её никто не обманывал, Господин был искренен. Сейчас же сестре выпала огромная честь стать продолжательницей сильнейшей ветви рода. Смирись, как и она смирилась. Это был её выбор, которого отец её не лишал, ты же знаешь, — старший успокаивается сам и примирительно гладит брата по спине, стараясь унять его буйный характер. А у Намджуна кулаки и зубы сжаты до хруста костей, и глаза до чёрных пятен перед ними. Он дышит быстро и отчаянно, хватая ртом недостающий воздух; постепенно вдохи становятся всё глубже и размереннее, давая знать о полном успокоении.       — Молодец, ты молодец, — Сокджин отстраняется, без сил падая на траву. — Но впредь думай, прежде чем сыпать подобными обвинениями, договорились? — в ответ тишина. — Намджун, мы договорились?! — повторяет старший с нажимом.       — Да, договорились.       — Вот и славно, — Джин с улыбкой хлопает младшего по плечу и поднимается. — А теперь пора заняться более полезными делами, нежели слежка за Господином. Он давал нам совершенно другое поручение, насколько ты помнишь. И выполнить его желательно до заката, иначе нам всем придётся очень несладко. Примечания: * исторический факт; ** я корейского не знаю, и мой максимум — это небольшое умение чтения хангыля, поэтому просто забила в переводчик. Если кто-то в этом больше прошарен и я не в той трактовке слово употребила, или если общепринятый его перевод отличается — дайте знать, буду рада помощи)); ***Здание Совета — то же, что и у людей; ****Алтарей — об этом напишу позже.