О чём молчат леса.

      Свой топор Чонгук зачастую оставлял на своей делянке просеки, чтобы не таскаться с ним каждый день, прибавляя веса и так натруженным к концу рабочего дня рукам. Оставлял, конечно, не на видном месте, бережно заворачивая топор и точильный камень в обрез льняной ткани и укладывая под ветвями поваленных деревьев. Исключение, безусловно, составляли период осенних дождей и весеннее таяние снегов, щедро укрывающих леса на холодный период года.       Последний его поход на место работы так же не стал исключением. Поэтому Чонгук, наконец справившись с оцепенением после ухода Тэхёна, привычно направился к месту, где в последний раз оставил топор, собираясь взяться за работу. Но, не дойдя буквально пару шагов до нужного места, остановился. Замер, что-то обдумывая, и, подхватив заплечный мешок, который успел бросить у ближайшего дерева, быстрым шагом направился в сторону поселения. Да, звонкое перестукивание на других делянках ещё не стихло, поэтому возвращаться было ещё рано, но домой нужно попасть как можно скорее. Младший нерадивый сын, которого так и тянуло в лес, не ночевал дома в последнюю ночь, когда диких ничто не сдерживало. Не трудно догадаться, какие ужасы успела навоображать чонгукова семья, и сколько седых волос парень прибавил своим родителям. Да и от брата ещё достанется наверняка... вот чёрт! Удар-то у него неслабый, да хорошо поставленный.       Окраина леса показалась довольно скоро, потому что Чонгук не сбавлял быстрого шага, порой переходя на лёгкую рысь, и расстояние, которое обычно преодолевал за полчаса, не меньше, осилил раза в два быстрее.       На окружающих селение полях тоже вовсю кипела работа: кто-то косил уже начавшуюся колоситься траву для скота, кто-то вилами перекидывал сложенное в стога сено на обозы, чтобы увезти домой под навесы, пока оно не успело отсыреть, да и место для новых стогов нужно было освобождать. У каждой семьи была своя делянка, с которой он был вправе делать, что пожелает, но в их довольно дружном поселении так повелось, что делали всё если не сообща, то наверняка вместе, что только повышало количество и качество урожая и заготовленного для скота сена. Благо, учитывая такую отдалённость и ограниченность в земле, жителям селения не приходилось платить налоги с урожая или расставаться каждый год с частью и так немногочисленной животины. Где-то на одном из таких участков должна быть и его семья, правда, со стороны главных ворот его не видно, как с участка не видно и самого Чонгука, который сперва хочет проскользнуть за стену, а затем и в дом, незамеченным своими, чтобы не устраивать прилюдного переполоха, но потом решает всё же мельком показаться на глаза, чтобы родители и брат знали, что он жив, здоров, и ко всем разговорам, упрёкам, слезам и прочему готов и ждёт дома. Тем более, раз уж переполоха не устроили, и жители поселения спокойно себе занимаются житейскими делами, а не тратят время на поиски вроде как пропавшего младшего сына местного кузнеца, кстати, всеми уважаемого, да и взглядов косых не бросают, значит, взбучка всё же ждёт не такая суровая, как полагал Чонгук.       Семья, как и ожидалось, находится на своём участке: Хосок косит траву — уставший и вспотевший под припекающим сегодня солнцем, широкополая шляпа прикрывает лицо, но рубаха в тёмных разводах промокла чуть ли не полностью; отец скидывает сено на телегу, а матери не наблюдается — видимо, осталась работать дома в саду, занимаясь сбором и заготовкой первого в этом году урожая ягод. Чонгук подходит чуть ближе и ждёт, когда же его заметят, но поглощённые работой мужчины не обращают внимания на окружающих, поэтому приходится ещё подойти. Нет, Гук не боится, но и совесть тоже не дремлет, заставляя смущаться и тупить взгляд, думая, как бы получше и правдоподобнее объясниться.       Первым его замечает Хосок, как раз взявший перерыв, чтобы повязать на лоб пояс от рубахи, спасая глаза от льющего градом пота, да и косу подточить, так как с утра на ногах, и лезвие успело затупиться. Старший сперва напряжённо замирает, увидев брата, во взгляде его проскальзывает удивление, затем укор, губы сжимаются в тонкую полоску; и лишь после Хо облегчённо выдыхает и улыбается, приветливо машет рукой, призывая Чонгука скорее подойти. Тот поначалу тушуется под пристальным взглядом, не предвещающим ничего хорошего, но на последний жест дарит ответную улыбку и уверенно шагает навстречу хёну, понимая, что ни встречи, ни разговора избежать не удастся. Поэтому, как говорится, лучше сразу принять горькое лекарство. Тем более, отец успел уехать, так и не заметив младшего сына, так что общение с братом можно будет посчитать за разминку перед самым тяжёлым.       Хосок ждёт его, опираясь на косу и тяжело дыша. Рабочий (как и световой) день подходит к концу, поэтому он без стеснения снимает промокшую насквозь рубаху, не боясь обгореть на солнце. Он совершенно не стесняется своего обнажённого торса, пусть и смотрится довольно худощавым по сравнению с большинством мужчин своего возраста — такое телосложение, скорее, было бы уместнее для дворянина, не привыкшего к постоянному физическому труду, а не для сына кузнеца, проводящего целые дни у доменной печи и наковальни. Тем не менее, это совершенно не мешает ему ловить заинтересованные, восхищённые, или даже откровенно вожделеющие взгляды местных барышень. Да, он довольно худощав, то тело его весьма жилистое, гибкое и, в отличие от мужей "в теле", рельеф его мышц смотрится весьма привлекательно, указывая также на немалую силу, пусть и не на могучесть. Брат, ожидая, успевает перекинуться игривыми взглядами с несколькими молоденькими девчушками, что начинают хихикать и стыдливо прикрывать заалевшие щёки.       — Они же ещё совсем дети, хён! — Чонгук несколько раз цокает языком и качает головой, подходя к старшему.       — Так и я всего лишь подмигнул! — не тушуется Хосок, повязывая рубаху на пояс. Он тяжело дышит и вытирает пот с висков и шеи, затем снимает шляпу и обмахивается ею, блаженно прикрыв глаза. — Меня интересуют более загадочные особы... как и тебя, да? — старший подбирает мешок с едой, собранный матерью, и вручает Гуку, как и косу. Чтобы младший не расслаблялся.       — Ну хён, я вообще-то тоже работал весь день, — пытается схитрить Чонгук, строя недовольную такой несправедливостью мину. Обычно он не любит показывать свои слабости и нудеть по пустякам, к тому же в данной ситуации вообще хорошо бы помалкивать, чтобы не сболтнуть чего лишнего, но перед братом он всегда позволял себе расслабиться и вновь немного побыть ребёнком.       — Ага, работал, как же, — фыркает старший и уходит вперёд, так и оставляя на Чонгука весь скарб. — Ты не забывай, кто обычно в курсе всех дел у нас в поселении, а уж про собственного брата я знаю тем более, — Хосок бросает многозначительный взгляд и вновь отворачивается. Да уж, кому-кому, а равных Чон Хосоку в сборе всей актуальной и не особо информации не было. Не сказать, что он был заядлым сплетником или любителем потрепаться о ерунде, но, работая в мастерской и прогуливаясь по поселению, умудрялся ничего не упускать из виду. "Просто нужно держать ухо востро и смотреть по сторонам, чтобы не быть застигнутым врасплох. Всего-то", — как-то ответил он Чонгуку, в очередной раз оказавшись осведомлённым по поводу какого-то незначительного события. — Может, лучше расскажешь мне о том, чего я не знаю? Не зря же я тебя перед родителями прикрывал, да? Хотя, можно было и пораньше объявиться, паршивец! — Гуку всё же прилетает подзатыльник. Он не уклоняется, но недовольное шипение всё же вырывается. — Пропасть в ночь, когда дикие уже вернулись, это ж надо!       — Хён, я… — пытается извиниться Чонгук, действительно сожалея о своём проступке. Благо, семья ещё не знала, в какую переделку он чуть не угодил, если бы не таинственные белые гости из чужих краёв.       — Родителям я сказал, что видел тебя в Стане, и что ты чуток загулялся, почувствовав вкус жизни, так что они, конечно, беспокоились, но не так, как твой бедный брат. Я правда чуть не поседел! — Хосок разошёлся не на шутку, всплёскивая руками и вновь оборачиваясь к младшему. Он действительно выглядел обеспокоенным, уже не в силах держать маску невозмутимости. И пусть сейчас он испытывал облегчение, к нему возвращалось умиротворение от присутствия брата рядом, плечи расслаблялись, а залёгшая меж бровей складка разглаживалась, но печать недавних переживаний ещё остаточно присутствовала во всём его виде. — Ладно... я только надеюсь, что причины так пропадать были достаточно вескими. К тому же, как я понимаю, родителям я не так уж и соврал? — он ждёт утвердительного кивка и продолжает уже тише, чтобы не долетело до ушей так же возвращающихся по домам людей. Старший сбавляет шаг и теперь идёт рядом с внимательно слушающим братом. — Только вот в чём загвоздка, Чонгуки: я не припомню, чтобы у нас в поселении была хоть одна рыжевласка, — голос его становится вкрадчивым, а глаза недобро щурятся. И вот тут Чонгуку действительно становится не по себе, но он смиренно ждёт того, что брат скажет дальше, потому что от этого зависит, как много правды он сможет открыть в ответ. Хосок тоже ждёт, замолкая ненадолго, но прекрасно понимая, что затронул сейчас причину всего произошедшего, продолжает свой монолог:        — И тут я кое-что вспомнил: наш недавний разговор про истинность и принятие своей пары. Ты тогда задал, как мне казалось, чисто гипотетический вопрос, для примера. Правда, пример этот оказался весьма необычен, вот я и запомнил. Что ты там говорил? Не живёт в своём поселении? Находится в изгнании за какой-то проступок? То есть, возможно даже является преступницей?       — Не больше, чем я, хён! — не выдерживает Чонгук, повышая тон выше дозволенного для их разговора, чем привлекает внимание идущих неподалёку и получает болючий тычок локтем в бок от Хосока и снова предупреждение, чтобы говорил тише, потому что лишние уши им точно не нужны. Братья наигранно улыбаются обернувшимся на них соседям и мотают головами, мол, всё в порядке.       — Продолжим разговор дома, на сеновале.       — Я хотел поговорить с родителями, — опять возражает Чонгук.       — Конечно, поговоришь, только сначала всё расскажешь мне, негодник, потому что чувствую я, что ситуация не так проста, и мои догадки — лишь малая часть того, что есть на самом деле, — старший бросает ответный взгляд и без слов понимает, что оказывается прав. Чонгук заметно занервничал, хоть и пытался не подавать виду, но беспокойно бегающий взгляд и слегка поджатые губы выдавали его.       — Думаю, мы все сегодня узнаем много интересного, хён, особенно ты, — кидает затравку младший и молчит до самого дома, как и было оговорено. А ещё видит крайне удивлённое лицо брата и чувствует исходящее от него нетерпение.

***

      — Выкладывай, — Хосок ещё раз проверяет, что родителей поблизости не наблюдается, и плотно прикрывает дверь. Они прошмыгнули незамеченными, воспользовавшись одним из вспомогательных входов на заднем дворе, через который обычно выводят скотину на пастбище или, как сегодня, загоняют повозку с сеном и другими припасами, чтобы не засорять двор, да и так куда ближе. Первым делом, попав за ограду, они убедились в том, что отец закончил разгружать повозку, даже, видимо, коня успел завести в стойло и напоить, да накормить его, что Чонгуку с Хосоком было только на руку. Поблизости его не наблюдалось. Парни спрятались на сеновале, выбрав местечко подальше от двери, чтобы слова не долетали до, например, внезапно решивших пройти мимо матери или отца.       Чонгук тяжело вздыхает, обдумывая, с чего бы начать и как наименее сильно шокировать брата самыми странными из всех новостей.       — Как ты, наверное, уже догадался, — начинает младший, заискивающе заглядывая в хосоковы глаза, — я встретил свою истинную пару. И да, ты верно вспомнил тот разговор, при котором я так опрометчиво себя рассекретил: пара моя находится в изгнании по решению её м-м-м... клана, — старший уже открывает рот, чтобы задать вполне ожидаемый вопрос, как Чонгук продолжает, выставляя вперёд ладонь в предупредительном жесте — он не хочет, чтобы его прерывали, иначе просто не хватит решительности рассказать всё как на духу. — Но, как я сказал ранее, та вина не больше моей, ведь причиной всему послужила такая необычная метка, — он грустно усмехается, указывая на перебинтованную сейчас руку, а Хосок понимающе кивает, прекрасно осознавая, что, узнай люди их поселения о небольшой тайне их семьи, Чонгук, да и он с родителями, вряд ли бы отделались лишь изгнанием. Хотя бы эта деталь встала на своё место, ненадолго приглушая беспокойство за младшего. — А сейчас я расскажу самое интересное. Только, хён, предупреждаю сразу, что шокирован ты будешь настолько сильно, насколько это возможно, так что приготовься, — с волнением выдаёт Чонгук.       — Ну не тяни кота за хвост, Чонгук! — не выдерживает Хосок.       — М-м-м-м... ты помнишь все те сказки и предания про зверей, что могут принимать человеческий облик, да? Нам родители их в детстве рассказывали. Мы ещё играли, представляя, что можем превратиться в могучего медведя, смелого и отважного волка или стремительного степного орла, прыгая со стогов или нацепляя родительские шубы?       — Ну, — нетерпеливо кивает старший, пока не совсем понимая, к чему клонит его брат.       — Так вот: я бы сказал, что это не такие уж и сказки, хён, — Чонгук замолкает, выжидая чужую реакцию. Он прекрасно знает, что брату нужно переварить информацию, прежде чем он продолжит.       — То есть, ты хочешь сказать, что... — Хосок мотает головой и вперивает в младшего пристальный и крайне удивлённый взгляд. — Нет-нет, погоди... ты же не хочешь сказать, что все те... оборотни, они существуют на самом деле? — он нервно усмехается, бегая взглядом по помещению. — Хотя, нет, ведь именно на это ты и намекаешь. Значит... та рыжевласка — она, что же, м-м... лиса? Ведь кто ещё из животных может быть таким рыжим? — бормочет он последнюю фразу. Чонгук осторожно кивает, давая брату самому придти к нужному выводу. — Настоящая лиса, да?! Не в переносном смысле?! — младший вновь кивает и смотрит уже смелее. Даже позволяет себе смущённую улыбку. Хосок же не скрывает своего шока, потому что такое осознать удаётся с трудом. Но держится он неплохо. По крайней мере, никакого истерического смеха или обвинений в плохой шутке. — Тебе ведь нет смысла сочинять такие небылицы?..       — Нет, хён, ты прав. Но есть ещё один моментик, — младший глубоко вдыхает, чтобы выдать всё разом и без запинок, а старший заметно напрягается, потому что ему дали катастрофически мало времени на осознание первой новости. Он уже опасается того, что приберёг дорогой младший брат для решающего удара. И даже представить не может, каково будет родителям. — Это не девушка, это парень! — сообщает Чонгук слишком громко от волнения и жмурится, ожидая чего угодно.       Чего угодно, но не этого:       — А, это, — отвечает Хосок спокойно, даже как-то равнодушно, с облегчением выдыхая. По сравнению с новостью о существовании расы, которая упоминалась лишь в сказках и сказаниях о всяких небылицах, это было сущим пустяком, потому что:       — Что, удивлён? — усмехается он. — Городские барышни, что из знати, которые почему-то проявляли ко мне интерес, не раз пытались затащить меня на эти их... званые вечера, так это называлось. Мне не особо хотелось идти, чтобы предстать там символом их благосклонности и благотворительности по отношению к сирым и убогим, знаешь ли. Этакой наряженной на их вкус игрушкой. Но пару раз я всё же согласился из любопытства, и на что я там только ни насмотрелся, поверь!       — И... тебе не было противно? — с любопытством спрашивает Чонгук, его действительно интересует ответ и подобная реакция брата.       — Не было ли противно?! — Хосок корчит недовольную мину. — Конечно, было, а ты что думал? Я сперва не знал, куда деваться от омерзения. Но потом, бокал за бокалом, стало как-то всё равно, и вот со мной в какой-то момент заговорил один юноша, из богачей, — видимо, в новинку было общество подобного мне... нам, вот и проявил интерес. Я заметил его ранее, уж больно смазлив был, знаешь ли, и против желания взгляд притягивал — только был он в объятиях другого молодого мужчины. Так вот, подошёл незаметно так сзади и поинтересовался, как я нахожу данный вечер, убранство зала и окружающее общество. Близко наклонился, мне и так не по себе стало, а как увидел, кто это, вообще еле на месте остался, хотя так и тянуло сорваться и убежать подальше. Алкоголь тогда развязал мне язык, и я без зазрения совести выложил, как на духу, всё, что думаю об этих баловнях судьбы, родившихся с золотой ложкой во рту. О мужеложстве в том числе. Наверное, все эмоции, помимо слов, слишком очевидно отображались на моём лице. Тот парень выслушал меня спокойно, даже с лёгкой улыбкой — в ней не было ни издёвки, ни иронии. Правда, превосходство проскальзывало, хоть он и пытался это тщательно скрыть.       — Хён, ты меня путаешь, к чему ты клонишь? — Чонгук всё же решается прервать этот монолог, желая поскорее услышать развязку.       — Хорошо, постараюсь быть кратким. На мою тираду он ответил вполне спокойно, без пренебрежения, что насчёт набирающей обороты вакханалии он согласен, так же согласился и с тем, что вседозволенность весьма разрушительно сказывается на окружающем его обществе. Настолько же разрушительно, как ограниченность взглядов, например, простых крестьян. Потому что, когда-то установив для себя рамки в восприятии некоторых вещей, мы лишь культивируем ненависть, злобу и ту самую ограниченность. И если брать в пример мужеложство, то совершенно неясно, почему любовь между людьми одного пола воспринимается, как что-то отвратное? Если чувства искренни, то в чём заключается греховность такой связи? Он упомянул, что с Запада грядёт новая вера, которая грозит сделать это отрицание непоколебимой истиной, потому что писания и заветы их пророков и святых, по воле правителей, каждый раз доходят до наших земель всё более искажёнными.       И вот, что я ещё вспомнил, Чонгуки, ты ведь у нас увлекаешься сказаниями и историей: на мои слова о том, что истинной парой может быть лишь мужчина и женщина — и это непреложный завет самой природы, — он хитро так посмотрел на меня и предложил отойти в более тихое место без лишних ушей. Уж не знаю, чем вызвал такое доверие с его стороны. Но поведал он следующее: в писаниях, что сохранились в его семье и передавались по наследству, говорилось, что когда-то давно истинность между людьми одного пола была вполне обычным явлением, но потом случилась война невообразимых масштабов, и после пары стали только двуполыми, без исключений. Что это за была война, что послужило ей причиной — неизвестно, упомянуто было лишь вскользь...       — Ничего себе, — только и выдавливает из себя Чонгук, пребывая в не меньшем шоке, чем Хосок после его признаний. Выходит, зачатки перемен, возвращающих к основам, но открывающих путь в более мирное и многогранное будущее, уже прибиваются в закостеневшем обществе? Выходит, они с Тэхёном вовсе не уроды или ошибка природы? Выходит, всё идёт своим чередом...       — Да. На осмысление и некоторое принятие этого мне понадобилось немало времени, — Хосок мягко улыбается и треплет младшего по голове. — Поэтому не переживай, мелкий, я всегда буду тебя поддерживать, в моём лице ты всегда найдёшь союзника, — он подмигивает и встаёт, собираясь выбраться из укрытия. — Это всё? Или мне нужно знать ещё о чём-то? — старший присаживается на покатый бок стога и исчезает из видимости, съезжая вниз.       — Нет, хён, не всё, — обречённо произносит Чонгук, зная, что теперь предстоит самое сложное. — Но об это мне нужно поговорить со всеми вами, — он так же пробирается к краю и уже собирается спуститься, как замирает, открывая рот от удивления.       — Ну, раз нужно, то поговорим, — рядом с Хосоком стоит отец, совершенно невозмутимый, что странно, ведь на его лице нет ни проблеска удивления или порицания. Ему удалось зайти незамеченным, что несомненно шокировало обоих сыновей.       Чонгук спускается и неспешно отряхивается перед тем, как задать вопрос, возникший сразу, как увидел отца. Хосок на удивление молчалив: не пытается обернуть ситуацию недоразумением или выгородить брата. Лишь молчит и ждёт.       — Как давно ты здесь, пап? — всё же спрашивает младший осипшим от волнения голосом, хотя все понимают, что это лишь условность. Да, отец спокоен, да, не выдаёт никаких эмоций, но смотрит в глаза сыну, что уже на полголовы выше него, вдумчиво, будто пытаясь в них что-то прочесть, уловить. Стыд? Смирение? Заискивание? Нет, его истинность больше никогда не вызовет в нём подобных предательских эмоций.       — Достаточно для того, чтобы понять, что твоей истинной парой является не женщина, сынок, — отец тяжело вздыхает и только сейчас, когда он наконец расслабляется, становится ясно, насколько мужчина был напряжён всё это время. И Чонгука тоже, вслед ему, отпускает напряжение. Отец же устало, но понимающе улыбается, хлопая младшего сына по плечу, и качает головой, усмехаясь. — Не переживай, Чонгуки, мы не отвергнем ни тебя, ни твою пару, мы с матерью давно были готовы к... — он осекается, понимая, что взболтнул лишнего. — Ты говорил, у тебя есть ко всем нам серьёзный разговор? Так пошли в дом, мать вся испереживалась, пока тебя не было, хотя твой брат умело таку-ую лапшу нам на уши развешал! На добротный ужин бы хватило! — мужчина смеётся, давая лёгкий подзатыльник Хосоку, тот начинает возмущаться и вступает в шуточную перепалку. Чонгук же улыбается, наблюдая за этой сценой, но за оговорку отца его внимание уцепилось и забывать не собирается. Вполне возможно, что этим вечером откроется и станет явным многое.

~•~

      — Сохи-я~, милая, надеюсь, ты накрыла на всех? Я же говорил, что блудный сын вернулся! — кричит отец с порога, как только они оказываются в просторных сенях.       — Чжехван, если это опять твои шутки, — начинает причитать женщина. — Ты же знаешь, как я беспокоюсь, что бы ни говорил Хосок. О боги! — она хватается за сердце, как видит младшего, и заключает его в крепкие объятия, пряча лицо у него на груди и заходясь в рыданиях.       — Ма-ам, ну ты чего? — Чонгук растерянно озирается на брата с отцом, но те лишь отводят взгляды и пожимают плечами мол "сам разбирайся". Парень тяжело вздыхает и обнимает мать, поглаживает её по спине и бормочет какие-то успокоительные слова.

***

      Чонгук замолкает, а родители молчат — на кухне повисает звенящая тишина. Лишь слышится за окном далёкий лай сторожевых собак, что ещё не забились в свои конуры, как и люди, отступая перед ночным ужасом. Мама прижимает ладони ко рту и к сердцу, беззвучно причитая, и в глазах её почему-то больше жалости и тоски, чем удивления; хотя, волнение за сына и перебивает другие эмоции, правда, не всегда успешно. Отец крайне нахмурен и погружён в свои мысли, будто взвешивает каждое решение и слово, что озвучит. Хосок молчит тоже. Младший закончил рассказывать то, о чём они говорили на сеновале, и Хо своё мнение высказал ещё там.       — Прежде чем вы что-то скажете, — после взятой паузы продолжает Чонгук. — У меня к вам есть вопрос, который, возможно, как раз связан со всей этой ситуацией, — он обводит взглядом присутствующих: Хосок смотрит на него с любопытством, родители же прячут взгляды, но каждый кивает с каким-то пониманием и обречённостью. Они, что же, знают, к чему ведёт их сын? Парень глубоко вздыхает, собираясь с мыслями и до сих пор не понимая, действительно ли он хочет знать ответ на вопрос, что возник ещё тогда, у озера, при встрече с белыми волками. И не сочтут ли его тем ещё выдумщиком.       — Сегодня... нет, вчера. Вчера случилось кое-что странное...       — Куда уже страннее? — усмехается Хосок, не в силах сдержать сарказм.       — Хён, — Чонгук бросает на старшего укоряющий взгляд. — Так вот. В нашем роду... были когда-нибудь люди с необычными способностями? — он замолкает, и вновь повисшая тишина заставляет нервничать ещё сильнее. — Понимаю, звучит глупо, ведь такого человека бы сразу нашли и отправили на обучение... или в подземелья... Но сегодня произошло кое-что. Мам, пап, вы простите, но во мне поселились сомнения, много сомнений, и уже давно... — Гук опускает взгляд, не в силах смотреть в глаза, говоря последовавшие далее слова. — Вы ничего от меня, — Чонгук бросает беглый взгляд на брата, — от нас не скрываете? — заканчивает он едва слышно, но в напряжённом молчании каждое слово звучит отчётливо.       Хосок, в начале разговора занявший позицию стороннего наблюдателя, в который раз за вечер удивлённо открывает рот, но тишину не нарушает.       Чонгук же переводит напряжённый взгляд с одного родителя на другого и старается не думать о том, чего не озвучил, потому что надежда, хоть и слабая, но теплится. Да, от родителей ему досталась лишь иссиня-чёрная шевелюра отца, да что-то схожее есть с мамиными глазами, и всё, пожалуй. Но не шокировать же стариков такими оскорбительными вопросами! Которые все же могут оказаться лишь догадками...       — О боги, Гуки! — первой не выдерживает мама. Глаза женщины, как ни странно, остаются сухими, но в них читается такая очевидная боль и отчаяние, что Чонгуку самому впору заплакать. Он стыдливо отводит взгляд и опускает голову — парень был уверен, что родители что-то скрывают. И то, что произошло днём, лишь подтвердило давние сомнения.       — Тише, Сохи, — отец тоже взволнован, но старается сохранять спокойствие, нервозность прослеживается лишь по чуть дрожащим рукам, что успокаивающе поглаживают жену по спине. — Рано или поздно это бы случилось...       Чонгук вскидывает голову и устремляет на отца ошарашенный взгляд: пусть он и был готов к подобному, но нет... к такому нельзя быть готовым. Хосок выглядит не менее сбитым с толку, но замирает, будто застывает вдруг, боясь, что любое движение разобьёт вдребезги то прошлое и настоящее, которые у них есть и которые они знают.       — Папа... что это значит? — как бы тошно и страшно ни было, но Гук обязан знать правду. Голос его не дрожит, но звучит глухо и еле слышно, будто его обладатель с трудом пересилил себя, чтобы пробиться через повисшее молчание.       — Пойдём, мне нужно тебе кое-что показать, — мужчина отстраняется от жены и смотрит на младшего, натягивая на лицо слабую тень улыбки.       Пришло время раскрыть то, что скрывалось долгие годы.