О чём молчат леса.

      — Берите только самое необходимое, нам нужно успеть до боя колоколов и начала партулирования. Сейчас на улицах как раз никого, все слишком заняты своими делами, чтобы обратить на нас внимание, — наставлял мужчина, поторапливая своих сыновей. Хосок, совершенно не встретив несогласия, выказал желание отправиться с братом и отцом. Мама решила (но вообще, отец настоял) остаться дома, потому что компания и так получалась довольно многочисленной в условиях задачи остаться незамеченными. — Факелов на всякий случай побольше захватите.       Братья недоумённо переглядываются, но наставление отца выполняют. Несмотря на возражения о том, что вернутся они в крайнем случае утром, мать всё же собирает каждому по небольшому пайку с краюхой хлеба и сыром и вручает по фляге воды, которые мужчины всё же укладывают в заплечные мешки, где покоятся факелы и огниво — отец сказал, что понадобятся они позже, а пока стоит передвигаться как можно более незаметно, чтобы не привлечь внимания часовых и припозднившихся жителей. Лишние свидетели им ни к чему.       Они стоят на пороге неприметной дверцы, ведущей из сарая во внутренний двор, калитка их которого выходит а неприметную улочку. Мужчины один за другим выходят, стараясь держаться теней, что ещё не приобрели той густоты, скрадывающей любое движение. Но всё лучше, чем оставаться на виду, как сказал отец. И это странно, ведь, несмотря на комендантский час (который и не наступил ещё), прямого запрета передвигаться по улицам не было. Жители сами прятались, боясь быть застигнутыми дикими, хоть на стенах и велась круглосуточная вахта силами немногих, сведущих в оружейном деле. В стенах поселения в ночное время суток так же был выставлен караул, что производился силами всех жителей мужского пола, которые дежурили посменно каждую ночь. Конечно, в случае нападения волков это помогло бы мало: данные меры были предприняты скорее для контроля и защиты жадного до нового молодняка, который, как отпустил страх, поначалу поселившийся в каждом, начал всё больше любопытствовать. В первые недели, а потом и месяцы Стан всё же понёс потери в рядах юных парней и девушек, на которых жизнь в постоянном страхе оказала обратный эффект, притупляя инстинкт самосохранения. Многих успели перехватить, вовремя введя караулы, — в которых участвовали и Хосок с отцом, да и Чонгук в последнее время тоже вызывался помочь, — да, многих… но не всех. Пятеро так и пропали в ночи, каждый сопровождаемый нечеловеческими воплями и торжествующим лаем диких. Всё, что оставалось от них — лишь окровавленные лохмотья, не давая их семьям возможности даже нормально проститься со своими чадами.       Вот и сейчас троица шла осторожно, стараясь не обнаружить себя. Нет, они не подвергнутся наказанию или осуждению, да и в крайнем случае можно выдать себя за одну из патрулирующих групп или просто добровольцами, взявшими лишние смены. Но кузнец, зная, куда им предстоит попасть, решил лишний раз не высовываться. Мало ли, вдруг ещё кто увяжется, вот тогда уже точно проблем не оберёшься.       Солнечный диск уже касается горизонта, и над поселением разносится звон первого колокольного удара.       — Что-то не так, — раздаётся со стороны Чонгука, замыкающего их небольшую процессию. Он замирает, как вкопанный, даже дыхание задерживает, будто пытаясь к чему-то прислушаться. Чжехван не теряется, прежде всего думая о конспирации, и, заручившись помощью старшего сына, быстро уводит Гука в узкий проулок между заборами двух соседних участков. Но лучше здесь не задерживаться, потому что караул не минует такие места, что служат хорошим укрытием, памятуя о побегах в прошлом.       Чонгук обмякает в чужих руках и садится на землю, придерживаемый обеспокоенными отцом и братом, облокачивается спиной на плетёный забор позади. Тревога не утихает, а только подпитывается внезапно покинувшими парня силами. Что-то произошло с Тэхёном, он уверен. И это что-то может понести необратимые последствия. Нет, нет, нет…       — Я… мне нужно к пещере, — еле произносит парень, всё ещё чувствуя неимоверное истощение. Да что происходит?! — Тэхён…       — К пещере? — недоумённо повторяет Хосок. Но тут его глаза округляются, что заметно даже в темноте сгущающихся с каждой минутой сумерек, — понял. — Что, к пещере?! — переспрашивает он громким шёпотом, и весь его тон пронизан сомнениями в адекватности брата. Он ведь точно имеет в виду ту самую пещеру. — Даже не вздумай, — произносит старший уже более спокойно, но холод в голосе даёт понять, что брата он не отпустит, подтверждают его настрой и руки, опустившиеся на чонгуковы плечи. Отец согласно кивает, но молчит, надеясь на сознательность сына и на то, что панике он не поддастся.       — Ты не понимаешь, не понимаешь, — Чонгук судорожно вцепляется пальцами брату в запястья, стискивая их до боли от сковавшего бессилия. Взгляд становится заискивающим и умоляющим. — Хосок, пожалуйста, мне нужно…       — Даже не думай, — не отступает Хо, сохраняя маску холодной невозмутимости, даже когда мольба в чонгуковых глазах начинает сменяться незамутнённым гневом, а пальцы сжимаются сильнее, наверняка оставляя если не синяки, но видимые покраснения на коже. — Я тебя не отпущу, это глупо, неужели ты…       — Чонгука~, — наконец вмешивается отец, понимая, что дети сейчас только всё усугубляют, потому что каждый прав по-своему, и ситуацию нужно спасать как можно быстрее. — Послушай меня, сынок, — мужчина касается чужой руки, успокаивающе поглаживает и осторожно обхватывает ладонь, что до сих пор сжимает запястье старшего сына. Чонгук переводит взгляд на отца, не смея игнорировать, но злоба никуда не пропадает, придавая решимости. Ведь он и сам осознаёт, насколько сумасбродным и необдуманным выглядит его порыв, но ничего не может с этим поделать. — Я понимаю, что ты переживаешь, но сам посуди: солнце ещё не зашло, значит, дикие никак не могли до него добрать-       — А если что-то случилось, и он совершенно беспомощ-       — Чонгук! — шёпотом прикрикивает мужчина и решительно разжимает чужие пальцы, давая Хосоку отстраниться и потереть затястья. Пальцы неприятно покалывает от прилившей крови. — А если нет? Дикие ещё не появились, значит, с ними это не связано. И ты в любом случае не успеешь добраться до пещеры, и тебя растерзают в клочья, понимаешь ты это? Да, твой истинный в опасности, но не в смертельной, поверь мне, я знаю, о чём говорю. А вот своей инфантильностью ты можешь подвергнуть опасности вас обоих: ты будешь мёртв, сынок, — на этих словах голос едва заметно, но всё же срывается на дрожь, но отец быстро берёт себя в руки, — а твой истинный этого просто не переживёт.       — Тэхён, его зовут Тэхён, — ну ей-Богу, ребёнок ребёнком! Чонгуков голос даже звучит как-то… обиженно? Ещё не вырос (не физически, заметим ради справедливости), а уже готов геройствовать. Обозлённость из взгляда пропадает, и Чонгук берёт себя в руки и отводит глаза, стараясь не выдать своего смущения и неуверенности — родитель прав, он мог совершить непоправимую ошибку. Но отец на то и отец, что всё замечает. Но молчит.       — Да, Тэхён, — мужчина улыбается и треплет парня по волосам, подтверждая тем самым мир и закрепляя окончательное решение. — Ну что ж, пойдём? Скоро будет второй удар, и после третьего патрули станут более частыми и внимательными, — он уже порывается покинуть их укрытие, в полуприседе проходя мимо младшего, как его тут же останавливает Хосок, упирая ладонь в грудь.       Пока отец вразумлял младшего, Хо времени зря не терял и решил покараулить, сев у границы света и тени, чтобы не выдать себя, но сразу увидеть патрулирующих улицы мужчин. И, как оказалось, не зря, потому что именно в момент окончания тихого, но напряжённого разговора в конце улицы появились двое. Они шли с факелами, правда, ещё не зажжёнными, потому что в опустившихся сумерках пока вполне можно было обойтись и без них. Мужчин Хосок знал: тот, что постарше — Сону — занимался пошивом обуви и жил довольно обеспеченно, учитывая, что на добротные сапоги или сандалии спрос был всегда, да и цены у него были вполне приемлемыми для их небольшого поселения, в отличие от заоблачных городских; второй, помладше — Джисун, — являлся сыном первого и был Хосоку довольно близким другом. Хороший малый из хорошей семьи, которая чтит моральные устои… и которой не чужды предрассудки. Поэтому семье с большим количеством тайн лучше не попадать под какие-либо подозрения. Да, они отговорятся, если их сейчас заметят; да, поверят и отпустят домой со снисходительным "ничего, бывает", и может даже ничего не заподозрят. Но приглядывать и приглядываться будут. Так, на всякий случай. А если откроется хотя бы часть тайны, беды не миновать...       Хо прикладывает к губам палец, призывая молчать и быть как можно тише, и пятится назад, показывая отцу и брату, как стоит поступить. Правда, надеяться на то, что тени скроют их абсолютно, довольно опрометчиво, но лучше попытаться затеряться в самой их гуще. Караульные приближаются, о чём-то негромко переговариваясь, а наша троица всё отходит назад, пятится, молясь всем богам, чтобы отвели от их укрытия взоры мужчин. Чонгук, который оказался позади всех, упирается спиной в спружинившее ограждение, понимая, что отступать некуда, он упирается ладонями в спины отца и брата, призывая остановиться. Они оборачиваются, чтобы кинуть мимолётные взгляды на младшего, замирают и тут же синхронно переглядываются, кивая Гуку на то, что позади. Парень оборачивается, сперва не понимая, в чём дело, но, разглядев в довольно внушительную кучу сваленных в проулок веток, согласно кивает — то-то ему показалось, что препятствие сзади было слишком податливым для забора. Чонгук пытается обогнуть её как можно скорее и тише, но для этого приходится встать: некоторые ветви перекрывали проход, и, наступив на них, был велик риск привлечь ненужное внимание. Сразу за парнем следует отец, и Хосок является замыкающим. Как только он опускается на корточки рядом с отцом и братом, в просвете выходящего на дорогу проулка появляются две фигуры и, как на зло, останавливаются. Старший мужчина вглядывается в направлении спрятавшейся троицы и недовольно качает головой.       — Сынок, видишь, там что-то есть? — эта фраза заставляет семейство Чон буквально задержать дыхание.       — Вроде, да-а, — недовольно тянет младший, бросая взгляд в указанном направлении.       — Пойдём-ка проверим, — Сону уходит вперёд, махнув сыну рукой, чтобы тот следовал за ним. Джисун недовольно вздыхает, но ничего не говорит и следует за отцом.       Чонгук пытается пригнуться ещё ниже, но в итоге просто ложится, приникая телом к земле; брат и отец следуют его примеру, бесшумно опускаясь к остывающей поверхности земли, покрытой сорной травой. Да уж, теперь, будучи найденными в таком положении, отговориться будет куда сложнее.       — Ну ты только посмотри, Джисун! И как людям не стыдно! — начинает возмущаться Сону, указывая ладонью в сторону спрятавшейся троицы, в которой все, как один, вздрогнули от раздавшегося совсем близко голоса. — И место-то какое выбрали, чтобы не увидел никто! Никакой совести, — продолжает причитать мужчина, но попыток приблизиться не предпринимает. Джисун тоже стоит в стороне, безучастно поддакивая отцу. — Старик Ли совсем распоясался, неужели так сложно сжечь весь этот мусор? Эх! — старший тяжко вздыхает и сплёвывает в сердцах.       — Пап, ну всё, пойдём, мы даже первый круг обхода не сделали, — зовёт его сын, взмахивая рукой, чтобы указать в сторону выхода из проулка.       — Да, ты прав, — мужчина тяжело вздыхает, но разворачивается и наконец уходит, ворча себе под нос. — Но завтра, завтра я ему устрою, ох устрою...       — Ну я и перепугался, — слышит Чонгук позади себя тихий голос хёна. — Чуть не обдела...       — Не преувеличивай, — одёргивает его отец и первым поднимается, чтобы наконец выбраться из укрытия. Им необходимо как можно скорее добраться до места назначения.       — Да конечно не страшно, но у вас такие лица были… — Хосок закатывает глаза и следует за остальными. Ну, зато напряжение спало и можно двигаться дальше.       До главной площади троица добирается без особых приключений, и, к большому удивлению сыновей, отец заявляет, что попасть им надо в Дом собраний, и никак иначе. Хотя, чего они ожидали? Заброшенной халупы на окраине, которая скрывает ужасные тайны? Чего вообще можно было ожидать, когда отец вместо того, чтобы сразу всё рассказать, повёл их непонятно куда. По пути их застаёт второй удар колокола, а у Чонгука опять неприятно щемит в груди, но чувство это какое-то смазанное, будто не совсем осознанное, но такого волнения, как в первый раз, уже нет. Да что у них там происходит?       — Нам бы успеть до третьего удара, пока Дом собраний не закрыли, — произносит отец, выглядывая из очередного проулка, что так удачно собирает тени и служит надёжным укрытием.       — Но ты же староста, отец, разве у тебя... — начинает Хосок.       — Я забыл их в спешке, — обрывает его отец. — Обратно нам возвращаться не с руки, так что сделаем, как я и сказал.       — Хорошо. Джисун с отцом прошли совсем недавно, думаю, мы успеем без проблем пробежать и проникнуть.       — Согласен, но Дом скоро придут закрывать, поэтому лучше поторопиться, — мужчина подзывает сыновей поближе. — Чонгук, ты пойдёшь первым, за тобой — Хосок, я — замыкающий. Мне одному в любом случае будет проще придумать отговорку, если кто появится. Тогда спускайтесь в подпол: слева от стены со списками есть дверь, нажмите на доску оклада сверху, и она откроется, — ну конечно, а чего ещё можно было ожидать от кузнечных дел мастера? Наверняка отец и устанавливал тот механизм. Чонгук тоже немного в этом разбирается, даже сам может соорудить незатейливый замок и взломать любой из них. Если же необходим настоящий мастер своего дела — то Хосоку и отцу не будет равных даже в больших городах. По крайней мере, Чонгук в этом уверен, успев посмотреть на топорные работы тех "мастеров". Конечно, попадались неплохие, но ни одна не шла в сравнение с тем, что выходило из мастерской семьи Чон из затерянного в лесах поселения. — Ждите меня внизу, я постараюсь не задерживаться. Ладно, первый пошёл, — он хлопает младшего по спине и говорит готовиться Хосоку.       Как только Чонгук скрывается за массивной дубовой дверью парадного входа, Хосок тут же следует за ним, затем к ним присоединяется отец — аккурат в то время, как снаружи раздаются голоса, слышно, как в дверь вставляют ключ и проворачивают четыре раза.       — Вот же... то во время дежурства никого за всю ночь не встретишь, то такое впечатление создаётся, что всё село вывалило на улицу нести караул! И ведь даже внутрь не зашли проверить! — тихо негодует отец, подходя к нужной двери. Как и описывал, он нажимает на верхнюю панель оклада, что-то щелкает несколько раз, и дверь тихо отворяется внутрь следующего за ней помещения. Сразу за дверью начинаются ступени, видно всего несколько из них, дальнейшее скрывается в темноте. Теперь понятно, почему отец сказал захватить и масляную лампу, с факелами по деревянному зданию не особо походишь, учитывая, что потолок над лестницей довольно низкий. Подготовив кресало и достав лампу, они сперва заходят внутрь, оставаясь на верхних ступенях, и плотно притворяют дверь, чтобы отблески света не прорвались наружу. Снова раздаётся щелчок, на этот раз всего один, и дверь закрывается, отрезая путь отхода.       Отец умело высекает искры, поджигая всегда заготовленный пучок соломы, а затем и фитиль.       — Ну что, пойдём?       В подвале Дома собраний ни Хосок, ни Чонгук никогда не были, поэтому открывшееся вызвало немало удивления. Возможно, в другое время, молодые люди уделили бы больше внимания и свиткам, что выглядели весьма старыми, и множеству странных статуй животных, больше похожих на идолов, и гобеленам с весьма занятными изображениями, но не сегодня. Сейчас отец торопит и ведёт куда-то в дальний угол, где в стене виднеется ещё одна дверь. Родитель передаёт лампу старшему сыну и снова производит какие-то манипуляции, на этот раз с одной из полок, что в большом множестве присутствуют в подвале. И снова знакомые щелчки, но раздаются они с натугой, механизм скрипит и плохо поддаётся — видимо, этой дверью пользуются намного реже, если вообще пользуются. Наконец, она открывается, и в нос тут же ударяет запах сырой земли и духота застоявшегося воздуха, что заставляет прикрыть носы.       — Что носы позажимали, как барышни кисейные? — усмехается отец, видя реакцию детей. — Привыкайте, лучше пахнуть там не станет. Скажите спасибо, что не отхожим местом несёт! — мужчина смеётся и первым скрывается в дверном проёме, доставая факел. От лампы он зажигается с трудом и довольно сильно чадит, но всё лучше, чем отсутствие света. — Ну, чего встали? Особого приглашения ждёте? Зажигайте факелы — и за мной.       Парни поджигают свои факелы от отцовского и, заперев дверь, направляются следом за удаляющейся фигурой.       На стенах и низком своде, который Чонгук едва не задевает макушкой, играют тени, карикатурно отплясывают, то удлиняясь, то вновь становясь короче. Пол оказывается на удивление твёрдым и ровным, и, если подсветить, то можно заметить, что это вовсе не спрессованный грунт, как сперва предположил Гук, это камень, в котором даже швов не разглядеть — выглядит, как сплошное монолитное полотно. Правда, местами он дал трещины, зубчато пересекающие ровную поверхность, а порой и вовсе раскрошился, — время не щадит ничего, — но таких участков за весь путь попалось немного. Но самым удивительным были стены и потолок, и швы на их стыке и стыке с полом. А точнее — полное их отсутствие, ведь пол плавно перетекал в стены, а те в свою очередь — в потолок, будто проход этот не выложили камнем, а… что? Выплавили? Да ну, бред...       — А-ах! Нет, быстрее! — в одно мгновение все сторонние размышления вытесняются паническим беспокойством, и Чонгук выкрикивает первое, что приходит в голову от нахлынувших посторонних чувств. Он резко останавливается, замирая на месте, и если бы не хорошая реакция идущего позади Хосока, то в тоннеле могло стать на один факел больше — подвижный такой и верещащий. Смешного мало, конечно, но хён оказался вдвойне молодец, потому что исправно соблюдал безопасную дистанцию, о которой ещё в самом начале напомнил идущий впереди отец.       — Эй, мелкий, ты чего?! — возмущается Хо. — Холодно стало — решил об мой факел погреться?!       Отец, обернувшийся ещё на восклицание младшего, смотрит на Гука так же недоумённо.       — Я... с Тэхёном что-то творится, — парень опускает голову и ерошит волосы, пытаясь собраться с мыслями. Со своими мыслями. Потому что снова чувствуется его вмешательство, на этот раз максимально успокаивающее, будто Тэ специально это делает — пытается успокоить Чонгука, избавляя от лишних переживаний. И у него неплохо это получается. — Всё в порядке, пойдём дальше. Больше подобное не повторится, — Гук кивает отцу, а затем разворачивается к брату, извиняясь неглубоким поклоном. Всполохи от рыжего пламени пляшут на их лицах, искажая эмоции, и кажется, будто оба невероятно злы, но они ободряюще улыбаются и предлагают продолжить. Похоже, отец был прав, и с Тэхёном всё в порядке.       — Если судить по летописям, — слышится приглушённый сводами голос отца, — этот тоннель обнаружили ещё при основании Стана, лет двести назад. И на месте входа тогда же решили поставить Дом Собраний. О нём мало кому известно, только трём главным старейшинам. Как вы знаете, я к ним не отношусь, поэтому и мне знать об этом месте не положено. Старейшины тоже не в курсе, поэтому нам нельзя попасться, сами понимаете.       Предупреждая ваши вопросы, сразу скажу, что нужные летописи я... одолжил тоже без чьего-либо ведома, хотя, не думаю, что последние лет сто хоть кому-нибудь было до этого дело. Но вы скоро и сами всё увидите, — он замолкает, и дальнейший путь продолжается в тишине, которую нарушает лишь потрескивание факелов, да редкое шуршание земли под ногами в местах, где камень пола и стен треснул. Сложно предположить, сколько они шли по времени, но, как отец замолчал, Чонгук начал считать шаги, чтобы суметь хотя бы примерно прикинуть расстояние. Вышло тысяча триста пятьдесят два шага — получается, они примерно в полутора километрах от селения. Не так далеко, но при полной дезориентации в пространстве и времени казалось, что путь был бесконечным. Ровно до того момента, как отец остановился. Чонгук, ушедший в свои мысли и размышляющий, что же могло случиться с Тэхёном, не замечает резко ушедший вверх потолок и чуть не врезается во впереди идущего, но всё же успевает вовремя остановиться.       — Нихрена себе! — Хосок, шедший немного в отдалении после случая с Чонгуком, присвистывает от удивления. — Это что за чудо-юдо? — спрашивает он, с нескрываемым любопытством рассматривая высокие, минимум в два человеческих роста, чёрные каменные ворота. Чонгук же так и замирает, открыв рот от удивления — такого он точно не ожидал. И удивляют скорее не размеры — чего он там не видел? Их стена тоже была немалой высоты. Внимание привлекает и восхищает украшающий ворота барельеф: высеченные на камне оскалившиеся волчьи фигуры, изображённые в стремительном беге, будто вот-вот сорвутся с полотен и нападут на чужаков, потревоживших их обитель. Рядом с ними бегут и люди, и на некоторых фрагментах можно заметить запечатлённый процесс превращения. Выходит, сам тоннель и то, что находится за этими воротами, имеет отношение к расе оборотней? Интересно.       Чонгук делает несколько шагов назад, чтобы лучше разглядеть общую картину. Факелы отца и брата, который пока предпочитает любоваться работой былых мастеров вблизи, отлично освещают всё пространство.       На расстоянии можно увидеть, что весь поток оборотней устремлён в одно место — к центру картины. Там, на стыке створок находится алтарь, окружённый четырьмя жрецами в балахонах и четырьмя волками, что выделяются из общей массы. У алтаря стоит ещё один человек в таком же одеянии и держит на воздетых вверх руках... младенца. О Боги! Чонгук не может поверить своим глазам, непроизвольно открывая рот от удивления и шока. Теперь он приглядывается внимательнее и замечает в руках остальных жрецов небольшие кинжалы. Но, что само ужасное, если присмотреться к людям в окружающей алтарь массе, то у многих женщин на руках можно заметить бережно прижатых к груди новорожденных детей. Только вот на лицах этих женщин не отчаяние, а радость... Безумие какое-то...       — Это безумие, — произносит он тихо, проводя ладонью по лицу. Отец слышит его слова и оборачивается, отвлекаясь от беседы с Хосоком о технике выполнения такой тонкой работы.       — А, ты заметил, Чонгуки, — мужчина подходит к младшему сыну и окидывает взглядом не раз виденное им полотно. Да, в первый раз открывшееся немало поразило его. Впрочем, как и то, что находится за воротами.       Хосок, сперва не обративший внимания на короткий диалог отца и Чонгука, всё же оборачивается, наконец понимая, что остался один. Отрываясь от любования мастерской работой, он всё же подходит к родственникам, понимая, что есть возможность понаблюдать кое-что более интересное. Хо встаёт рядом с младшим и, по его примеру, смотрит на ворота и... так же, как и Чонгук ранее, открывает рот от увиденного.       — Это... это ведь то, о чём я подумал, да? — всё же спрашивает Хосок, понимая, что вопрос риторический, поэтому на тишину в ответ не обижается, да и не обращает внимания. — Это же оборотни? Волки-оборотни! Ва-а... они что, младенцев в жертву приносили? Бр-р, жуть какая... — парень ёжится, понимая, что изображённое, скорее всего, когда-то происходило в реальности. Становится жутко и неприятно, даже это небывалое мастерство работы нагоняет жути своей реалистичностью. Как назло, у отца в этот момент гаснет первый факел. Тени на рельефе резьбы будто врезаются в породу, становятся глубже, гуще, прорисовывая оскал на каждой пасти, придавая лицам людей примесь большего безумия.       — Ладно, это ещё не всё, нам нужно попасть внутрь, — напоминает отец, наклонившись и возясь с завязками заплечного мешка. Он достаёт оттуда новый факел и выпрямляется, чтобы зажечь его от чонгукова. — Ну что, вперёд? Нам ещё путь домой предстоит, не будем заставлять мать волноваться, — отец снова подходит к воротам и нажимает на основание постамента алтаря под ворчание: "Механизм на механизме, блин". Для этого ему приходится подняться на цыпочки, потому что иначе он едва ли смог бы дотянуться.       Чонгук с Хосоком переглядываются, наконец оторвавшись от созерцания ворот, и уже готовы сделать шаг вперёд, чтобы последовать за отцом, как тот просит их остаться на месте, чтобы увидеть всё издалека. Вопрос "что всё?" не успевает сорваться, так как ответ на него незамедлительно предстаёт перед глазами: то ли находясь на умело проработанных шарнирах, то ли под действием какой-то неведомой магии (а что, после всего услышанного будет неудивительно), но фигуры на створках приходят в движение. Концентрическими кругами, начиная от алтаря, волки и люди, один за другим, опускают головы в преклонении под тихий звук трения камня о камень и еле слышное перещёлкивание — ага, значит, всё-таки механизмы. Те фигуры, что, по-видимому, находятся на стыке створок, чуть отодвигаются, создавая небольшой просвет, и, что самое удивительное, тот жрец, что у алтаря, опускает ребёнка на его поверхность.       Только успевшие привыкнуть к увиденному братья вновь, как по команде, открывают рты под снисходительную улыбку отца, который знает, что это не последнее чудо, которое им предстоит сегодня увидеть. Он делает несколько шагов назад от ворот, так как скоро они должны открыться, но сперва...       …как только фигуры замирают, внимание к себе привлекает тихое равномерное жужжание откуда-то сверху. Люди переводят взгляды к источнику звука, сперва не понимая, откуда он исходит. Но, приглядевшись, можно увидеть в обрамлении ворот, украшенном растительными мотивами, что-то круглое, что было вставлено в небольшой паз и сейчас вращается вокруг своей оси, всё ускоряясь. Судя по отблескам огня, это что-то является металлической пластиной.       — А теперь, детки, гасите факелы, — тихо, чтобы не нарушать атмосферу таинства, произносит отец и первым гасит факел, накрывая огонь специально изготовленной для этих целей металлической полусферой. То же он проделывает и с факелами детей, которые безропотно следуют его словам, погружая помещение в темноту. Мужчина мысленно считает до трёх, и…       — Что за?.. — первым не выдерживает Чонгук, еле выдавливая из себя слова.       — Твою-то конницу*! — Хосок реагирует более громко и бурно, похлопывая себя по щекам, чтобы удостовериться, что это реальность. Да, резьба и идеально отлаженный механизм впечатлили не на шутку, но это было вполне материально и объяснимо. А то, что происходит сейчас... одно дело слышать об удивительных магических действах, и совсем другое — увидеть самому, своими собственными глазами.       Мягкое голубоватое свечение окутывает вращающийся диск, становясь всё ярче, но не рассеиваясь, а собираясь в центре фигуры, чтобы протянуться тонким лучом через просвет между расступившимися волками и людьми прямиком к лежащему на алтаре младенцу. Это зрелище и завораживает, и ужасает одновременно. Как только луч касается ребёнка, свет начинает стремительно распространяться по полотну, оставляя возможность созерцать лишь контуры изображённых на нём. Сияние наполняет пространство, и створки наконец размыкаются, приходя в движение и давая путникам возможность пройти дальше.       — Ну, каково, да?! — нарушает молчание отец, пока ворота открываются. За ними уже можно разглядеть ещё один тоннель, только намного больший по размерам и довольно резко уходящий вниз. Стыки между стенами и потолком с полом довольно ярко светятся, давая возможность и дальше пройти без факелов. — Я когда в первый раз ворота открыл, чуть дара речи не лишился — мне было столько же, сколько и тебе сейчас, Хосок, — мужчина идёт вперёд, останавливаясь, чтобы махнуть рукой, предлагая следовать за ним, что и делают его сыновья. — Я тогда ещё даже и старостой не был — так, подмастерьем отца, чьи навыки ценили по достоинству не только здесь, но и в городе, так что, Хосока~, я ничуть не удивлён твоим умениям, есть в кого! — отец смеётся, сбавляя шаг, чтобы похлопать старшего сына по плечу. — Жаль только, что младшенький наш отступился от дела, такой талант пропадает, ведь схватываешь всё на лету, балбес!       — Ну па-ап, — недовольно тянет Чонгук, зная, куда может занести отца, если его вовремя не остановить.       — Ну что, пап? Неправильно говорю? Ладно! Не об этом сейчас. Тогда мы с Сохи были женаты уже как года два. Нам необычайно повезло, что мы оба оказались из Стана, ведь ещё до проявления меток испытывали симпатию друг к другу. Но дистанцию держали, так что ни-ни! Ничего такого!       — Отец! — пришла очередь старшего сына возмущаться. Было ужасно неловко слушать все эти романтические истории из родительской юности, особенно с такими подробностями. — Мы ведь слышали уже...       — Да-да, слышали, — отец отчего-то вздыхает и замолкает ненадолго, собираясь с мыслями. — И знаете, конечно, что ты, Хосок, родился довольно скоро после свадьбы, и мы души в тебе не чаяли. Второго ребёнка зачать у нас не получалось очень долго, поэтому у вас и такая разница в возрасте, мы же хотели, чтобы разрыв составлял год-два, но судьба распорядилась иначе. Но спустя три долгих года Сохи вновь обрадовала меня новостью, что вынашивает нашего второго ребёночка, я тогда расплакался, ей-Богу! Это вы тоже уже слышали, ребятишки, — он усмехается, качая головой. К этому времени они доходят до ещё одних ворот, чьи створки абсолютно чисты, в отличие от первых — чёрный камень встречает их умиротворением и гладью. Даже по периметру полотен отсутствует привычная окантовка, только в центре, на уровне груди виднеется паз. Отец подзывает Чонгука, и просит его протянуть руку и не бояться. Потому что в следующий момент достаёт из-за голенища сапога небольшой кинжал и, под шокированные взгляды, быстрым движением прокалывает подушечку указательного пальца на правой руке.       — Отец, что ты делаешь?! — всё же вскрикивает Чонгук, отдёргивая руку.       — Здесь нужна твоя кровь. Не знаю, почему так, но это то, что необходимо сделать, чтобы попасть внутрь. Положи ладонь в паз и просто проведи порезанным пальцем по нижней поверхности, — отец отступает, давая сыну проделать описанное.       — Ты мог сначала предупредить, — по-детски бурчит Чонгук, и Хосок на удивление согласно качает головой.       — Тогда бы мы застряли тут надолго, а самое важное я хочу рассказать внутри. Так что хватит капризничать.       Гук вынимает руку, и ворота действительно начинают открываться. Когда створки касаются стен тоннеля, в следующем помещении сперва царит темнота, не давая возможности разглядеть, что же она скрывает. Но отец просит подождать, и спустя от силы минуту в паре десятках метров от мужчин где-то ниже уровнем появляется свечение, на этот раз чистого, белого цвета, словно напитывая собой какой-то постамент. Свет пульсирует и, как только яркость его становится нестерпимой, всё с той же пульсацией начинает тонкими змейками распространяться сначала по полу, затем по окружающим постамент каменным скамьям, что ступень за ступенью располагаются всё выше, затем по стенам, и переходит на потолок. Змейки эти, если приглядеться, больше напоминают какие-то руны, но разобрать, что это за письменность, не представляется возможным. Постепенно контуры их размываются, оставляя лишь ровные линии, сходящиеся у постамента и на потолке аккурат над ним.       Помещение просто огромно, и по размерам могло бы потягаться с главной залой центральной библиотеки в городе, где бывал Чонгук — тогда он тоже был поражён размахом постройки. На глаз в диаметре метров сорок, оно смотрелось весьма внушительно, учитывая, что находилось глубоко под землёй.       Они стояли на верхнем ряду трибун и, чтобы попасть к постаменту, им необходимо было спуститься вниз. Чонгук нетерпеливо делает пару шагов вперёд и замирает. Очертания постамента, что так и пульсирует белым светом, начинают казаться смутно знакомыми, уж больно необычна его форма в виде сужающегося к основанию широкого конуса с четырьмя гранями, прошитого по вертикали глубокими бороздами. По спине прокатывается волна мурашек и становится жутко не по себе. А это не?..       — Это же тот алтарь? — опережает младшего Хосок, оборачиваясь к оставшемуся у входа отцу.       — Мы не можем знать наверняка, но да, очень похоже, — кивает в ответ мужчина. Он проходит мимо сыновей, спускаясь вниз, к алтарю, и садится на скамью ближнего к нему ряда. Чонгук с Хосоком снова, как и у первых ворот, замирают на месте, никак не в силах привыкнуть к очередной диковинке. Что же с ними будет, когда и Чжехван откроет тайну, что хранил вместе с женой долгие семнадцать лет, до последнего надеясь, что этого разговора получится избежать. Ну или, по крайней мере, состоится он под менее... необычным предлогом. Ведь они с Сохи решили не поднимать эту тему, даже когда стало понятно, что метка у сына более, чем необычная. Вдруг бы обошлось...       — Отец? — зовёт мужчину Чонгук, тоже спускаясь. — Об этом месте главные старейшины тоже знают? — парень подходит к алтарю и, не сдержавшись, касается пальцами всё ещё светящейся поверхности. По коже тут же пробегает лёгкое покалывание, из-за чего Чонгук отдёргивает руку, видя, как за кончиками пальцев тянутся еле заметные цепочки искр. Так, лучше здесь ничего не трогать. Особенно этот алтарь, хотя и чувства по отношению к нему довольно противоречивые: вроде, он должен внушать ужас и отвращение, зная, какие зверства (да-да, причём почти в буквальном смысле) на нём творили, но их нет, есть лишь интерес и странное умиротворение, будто сейчас он находится там, где нужно. Странно, очень странно. Учитывая, что подошедший и проделавший то же самое Хосок, похоже, ничего такого не почувствовал, с любопытством оглаживая абсолютно ровную поверхность камня.       — Старейшины знают лишь о первых воротах, дальше они пройти не смогли, и о том, как попасть сюда, знаю только я. Но дверь в подвал Дома собраний и в ведущий из него тоннель сделал я. Всего несколько лет назад, когда меня приняли в состав. Разработал механизм по принципу работы того, что на воротах: нажимаешь на определённую деталь — и дверь открывается. И мало кто догадается, и с ключами никакой мороки. Меня тогда просто попросили сделать более надёжные замки, строго-настрого запретив проходить в тоннель. Пф, знали бы они, что я побывал там задо-олго до того момента.       Так, ладно, на чём я остановился до этого? Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет, а мне тоже есть, о чём вам рассказать, — Хосок садится по левую руку от отца в паре метров от него — благо, пространство позволяет, Чонгук же, немного подумав, садится на плиту плоского основания алтаря и облокачивается на него спиной, совершенно не испытывая дискомфорта, даже наоборот — так он чувствует себя спокойнее, ощущая, как знакомые искорки приятно покалывают спину. Пол, как и скамьи, оказывается на удивление тёплым, да и в самой зале довольно тепло, на что парни сперва не обратили внимания, ведь оно было приковано к другим, более шокирующим вещам. Отец сперва открывает рот, чтобы прокомментировать выбор младшего сына, но лишь выдыхает тяжело и взмахивает рукой, мол "тебе решать, не маленький".       — Кхм... как я и говорил, второго ребёнка мы ждали с не меньшим нетерпением, чем Хосока, отсчитывая дни до его рождения. Когда только миновал седьмой месяц беременности, мы с вашей мамой под конец лета отравились в лес пополнить запасы трав, ягод, да грибов — уж больно тот год выдался урожайным. Я до последнего уговаривал Сохи не идти, у неё уже тогда живот был ого-го! Но она настояла, говоря, что это её не тяготит, а наоборот, придаёт сил и делает счастливой — мать уже тогда увлекалась травным делом. Мой отец же всё ворчал, что не мужское это дело — с ягодками да грибочками возиться, но разве мог я оставить жену одну?       Мы не торопясь собрались рано утром, взяли немного еды и воды, корзин да мешков для припасов. Я настоял на том, чтобы и тёплые плащи прихватить, потому что нередко мы в такие походы задерживались допоздна и ночевали в лесу — даже тогда все эти рассказы про волков виделись нам просто байками. Маленького Хосоки мы оставили с моими родителями.       Как позже призналась мать, ей уже с самого утра было как-то не по себе. Нет, чувствовала она себя хорошо, но вы же знаете эти её предчувствия... тогда я бы скептично отнёсся к подобным её заявлениям и предостережениям, но после стал воспринимать это серьёзнее.       Забрались мы довольно далеко на Юго-Восток, но не без причины: старожилы избегали того направления и старательно убеждали остальных туда не соваться, всё говоря о страшных тварях, которых никто из нашего поколения не видел. Да и сами старожилы не видели, просто были очень впечатлены довольно правдоподобными историями своих родителей. Поэтому мы с Сохи и решили, что там урожая будет больше, да и управимся быстрее. Но до первой ягодной поляны добрались лишь к полудню — видимо, не только мы оказались такими умными, — но это стоило того! Потому что и грибов было море, мы в жизни столько белых не видели, и ягоды росли крупее! Мать я старался сильно не нагружать, да и куда ей с животом по земле ползать? Пособирала она немного, а потом я отправил её искать травы. Она всё восхищалась, говоря, что нашла не только необходимое, но и то, что обычно рядом с селением не встретишь. Ходила всё вокруг, щебетала, радостная такая была, только пару раз обмолвилась, что малыш какой-то излишне активный, всё пинался, отчего приходилось часто отдыхать. Потом она ушла подальше, и мы лишь изредка перекрикивались, чтобы не потерять друг друга — в общем, всё, как обычно. Мы снова увлеклись, и я даже не удивился, когда, набрав почти все тары до краёв, обнаружил, что уже опускаются сумерки, а по темноте идти дело опасное, особенно с беременной женой.       Я стал звать Сохи, найдя невдалеке хорошее место для ночлега, даже нарубил немного еловых лап, чтобы не на голую землю плащи стелить. Вы знаете, как может увлечься процессом мама, поэтому и я тогда, даже и не думая, что что-то могло произойти, просто изредка звал её, пока подготавливал нашу стоянку. Но, поняв, что за всё время она отозвалась лишь на первый зов, я запаниковал, и сколько бы я ни кричал, в ответ раздавалось лишь отдаляющееся эхо моего голоса, — отец судорожно вздохнул, погружаясь в воспоминания и будто заново переживая произошедшее. Он провёл ладонью по лицу, стараясь скрыть волнение, и продолжил. — Я постарался успокоиться и вспомнить, откуда доносился её голос в последний раз. Сориентировавшись, тут же бросился в том направлении, продолжая звать Сохи и просить, чтобы она отозвалась хоть как-нибудь, но всё было тщетно. Времени прошло немного, от силы минут десять, но мало ли, что произошло, да и темнело достаточно быстро. Благо, я успел развести небольшой костерок, чтобы нам было, куда вернуться...       Совершенно отчаявшийся и потерянный... тогда-то я и встретил её... — на этих словах Чонгук с Хосоком переглянулись и перевели полные недоумения взгляды на отца. — …она появилась словно бы из ниоткуда — могу поклясться даже сейчас, что совершенно не слышал её приближения, она просто появилась откуда-то справа и врезалась в меня на полном ходу. Сшибла с ног, я даже понять ничего не сумел. А она в то же мгновение подскочила и уставилась на меня своими чёрными шальными глазищами, пятясь и что-то прижимая к груди. Это была молодая женщина, может, моя ровесница: черноволосая, стройная, одетая во всё чёрное, и какая-то диковатая. Мы продолжали удивлённо пялиться друг на друга буквально пару мгновений, пока она не спросила, довольно нагло, что я здесь делаю. Я даже стушевался от этого её тона и без задней мысли ответил, что мы с женой запасаемся на зиму. И вспомнил про Сохи! — мужчина жмурится изо всех сил и сжимает кулаки, стараясь не дать волю предательским слезам. Не думал он, что воспоминания подействуют на него так сильно. Ведь уже столько лет прошло. — Моя беременная жена лежала где-то недалеко на быстро остывающей земле, совершенно беспомощная, скорее всего, без сознания. О худшем я и думать боялся.       Цепляясь за надежду на лучшее, я решил спросить у незнакомки, не видела ли она беременную женщину, но та лишь коротко мотнула головой и продолжила смотреть на меня недоверчиво исподлобья. Я уже собирался возобновить поиски, не обращая на неё никакого внимания — мне и своей проблемы вполне хватало, чтобы ещё и возиться с умалишённой. Но тут она вновь подала голос, говоря, что может мне помочь, но взамен на обещание согласиться на одну её просьбу. Ха-ха, — отец невесело усмехается, — я сразу вспомнил все эти поучительные сказки, где злые ведьмы подобным образом заключали с путниками договор, затем творя свои чёрные дела. Но мне не оставалось другого выбора, поэтому я согласился, не раздумывая. Она тогда только как-то грустно усмехнулась и, поманив за собой, сказала, что нам согласиться на её просьбу будет только в радость.       Сохи и правда была недалеко... и без сознания. Сколько бы я ни пытался дозваться её, всё было бы тщетно. Даже в сгущающейся темноте было видно, насколько она побледнела и осунулась, но пульс, хоть и слабый, прощупывался. Я совершенно не знал, что делать... На помощь опять пришла незнакомка. Она сняла с себя притороченную к груди котомку, осторожно уложила её на землю, перед этим подстелив плащ, и опустилась перед Сохи на колени, сказав мне отойти и не мешать. Не знаю, что это было, но я ещё больше уверился в её ведьмовской природе: она всё что-то бормотала и водила руками сперва над головой, затем над грудью, а после и над животом вашей матери. Я услышал, как она скорбно произнесла: "Всё-таки не ошиблась",— а потом Сохи очнулась. Очнулась и начала кричать так надрывно и отчаянно... я тут же подскочил к ней, но та женщина сказала поторопиться и нагреть воды, потому что вскоре она понадобится. Я без вопросов кинулся к костру, который ещё виднелся вдали, вылил в захваченный небольшой котелок больше половины наших запасов воды и подбросил пару сухих поленьев, которые тоже взял для розжига из дома на случай, если нас бы застиг врасплох дождь. Пока вода грелась, я всё оглядывался в том направлении, где была Сохи. Конечно, ничего не видел, но и тех криков больше слышно не было, только сдавленные стоны.       Обратно я пробирался на звук, и только каким-то чудом не навернулся с горяченным котелком воды в руках. Когда я подходил, там тоже зажгли огонь — женщина использовала небольшой факел, установив его рядом. И на открывшееся взору я мог смотреть с трудом и с болью в сердце, потому что было понятно, что дела плохи: Сохи побледнела ещё сильнее, пот крупными каплями выступил на её лице, и её ужасно морозило! Незнакомка суетилась рядом, всё оглядываясь на оставленную на земле поклажу, будто кому-то в этих дебрях она могла понадобиться! Она зажгла какие-то пучки трав и оставила их чадить, разложив вокруг. До сих пор диву даюсь, как решился ей довериться, но тогда она была единственным шансом на спасение, потому что помощи ждать было неоткуда.       — Слушай сюда, мужчина, — голос у незнакомки чуть хрипловатый и довольно низкий, возможно, от долгого бега. — Твоя женщина... — она на миг отводит взгляд, но тут же вновь решительно смотрит на Чжехвана. — Ей придётся рожать. Сейчас. Эти травы помогут спровоцировать роды и облегчат боль, — произносит она вкрадчиво, но с твёрдой уверенностью, чтобы до собеседника смысл слов дошёл как можно быстрее, но шокировал в меньшей мере. Поэтому чужой ступор ей вполне понятен. Затем на лице мужчины отражается понимание и замешательство, выражаясь сведёнными к переносице бровями.       — Что, как это сейчас? Она только на седьмом месяце! Что ты творишь, ведьма?! — мужчина явно был вне себя от отчаяния и страха за жену и будущего ребёнка, состояние его было на грани истерики, поэтому девушке ничего не оставалось, как подойти и отвесить Чжехвану звонкую пощёчину, чтобы привести его в себя.       — Ты, здоровый детина, возьми себя в руки! О жене подумай! — шипит она в лицо остолбеневшему мужчине, забирая котелок с водой и доставая из-за пазухи довольно большой и чистый льняной платок. Незнакомка присаживается рядом с Сохи, берёт один из дымящих пучков и водит им около лица женщины. — Сейчас она очнётся, мне понадобится твоя помощь, а ей — твоя поддержка, так что хватит нести околесицу и сопли распускать. Сядь позади неё и пусть она облокотится на тебя, мне нужно, чтобы корпус был приподнят, — девушка снова перемещается, оказываясь между ног беременной, аккуратно раздвинутых и согнутых в коленях, она уверенно задирает подол чужой юбки до самых бёдер, расстилает рядом платок, достаёт второй и пристально смотрит на выполнившего её указания Чжехвана. — И ещё кое-что, только сразу предупреждаю, что новость эта очень скверная, но ты должен знать до того, как всё начнётся... — произносит она, глядя на мужчину с жалостью, уже взглядом давая понять, что ничего не изменить. Свершившееся — неизбежно.       — Ребёнок родился мёртвым. Видимо, что-то пошло не так, и он задохнулся, каким-то образом обмотавшись пуповиной... — осипшим голосом выдаёт отец. Сыновья понурили головы, уткнувшить взглядами в пол, но вслед за скорбью пришло и понимание... ребёнок умер? Значит ли это, что?... — Не буду рассказывать, как мы пережили это, и надеюсь только, что вы никогда подобное не испытаете.       Та молодая женщина, она... она со всем пониманием отнеслась к нашей утрате, но сказала, что надолго с нами остаться не может, как бы ни хотела. Она же помогла похоронить так и не названного младенца, мальчика... и сделала настойку пустырника. Благодаря ей Сохи была почти в беспамятстве до утра, плохо понимая, что происходит. Но до всего этого, сразу, как родился мёртвый малыш, она обратилась ко мне с такой мольбой в глазах. Повторила, что сочувствует, но что наша встреча — не иначе, как подарок судьбы, потому что друг в друге мы нашли так необходимое каждому. Я не мог понять, о чём она, а эта девушка лишь молча встала и подошла к своему тщательно оберегаемому свёртку, за которым она всё время приглядывала. Подняла его аккуратно, откинула угол тряпицы и показала, над чем так тряслась всё это время: это был ребёнок, совсем ещё малыш, рождённый лишь пару месяцев назад максимум. Он спокойно спал, не проснувшись даже от криков Сохи — магия, не иначе.       "Вы можете стать его спасением", — сказала она. — "А он — вашим". И протянула свёрток мне, сидящему с бессознательной женой. Сказала, что ребёнка зовут Чонгук. А затем просто исчезла, буквально растворилась в темноте, оставив настойку и мазь для Сохи, кучу вопросов и свёрток с младенцем... На утро я смастерил носилки и уложил на них Сохи, Чонгука тоже нёс я, потому что ваша мама почти всё время спала, восстанавливая силы. Ты, Чонгуки, был тогда на удивление спокоен и просыпался всего пару раз, чтобы поесть. Уже на подходе к поселению я рассказал Сохи, что произошло на самом деле, но, видимо, мы и правда стали спасением друг друга, потому что смогли справиться с потерей... и Сохи тогда сказала, что, каким бы образом Чонгуки у нас ни оказался — он наш малыш.       Это незнакомка сказала отыскать подземелье, предположив, что его вряд ли оставят без охраны; она объяснила, как открыть первые ворота, и что нужно сделать, чтобы открыть последние, я просто набирал в склянку каплю твоей крови, пока ты был маленьким, а потом и вовсе перестал сюда ходить от греха подальше, потому что... потому что эта женщина чуть не слёзно просила принести тебя сюда и возложить на алтарь. Но эта жуткая сцена на первых воротах... как я мог отнести сюда невинное дитя после того, как увидел подобное? Возможно, она была ведьмой, желающей свершить какой-то тайный ритуал, но не имевшей возможности попасть сюда, я не знаю. Поэтому мы и решили сохранить в тайне произошедшее в лесу и вести обычную размеренную жизнь. Но, как видишь, она всё расставила по своим местам. Вот так... — мужчина замолчал, опустив голову, готовый любой реакции и решению сына. Сейчас всё лишь в его руках.       Чонгук молчит. После того, как наступила тишина, он не издал ни звука и даже не двинулся. Ещё до того, как отец озвучил это, Чонгук понял, что откроется в конце, но надежда на то, что тем младенцем, которого родила до срока мать, был он... конечно теплилась. Знаете, это как в сказках, когда до последнего ждёшь хорошего конца, сказка ведь добрая. Вот и он верил, надеялся, потому что вот он, сидит живой, так какой развязки стоило ждать? Он знал почти наверняка, что родители что-то скрывают. Ещё с того дня, как очнулся со странной меткой, а они были слишком спокойны. Думал, что за всем этим кроется какая-то семейная тайна, которую ему откроют в своё время. Открыли. Да только тайна эта заключалась в том, что по рождению он частью этой семьи не являлся.       В голове пусто, и на повторе крутится лишь одно слово: "Подождите, подождите, подождите"… Просто подождите, пока он осознает, ведь это не трудно, слишком много нового за последние пару дней. Хотя, может, это его и закалило. Потому что, вроде как, вслед за ступором должны накатить эмоции: отрицание, обида, да что угодно, но, опять же, на озвученный факт сейчас он может дать лишь один ответ: "И что?" Ну правда, и что? Разве это что-то меняет? Разве эти люди, не связанные с ним кровными узами, перестают от этого быть семьёй? Теми, кто растил, оберегал, помогал справляться с трудностями, поддерживал и давал совет, когда это было необходимо? Ответ очевиден. Избегать и замыкаться в себе? Нет, не такому его учили.       Может, потом накатит вторичное осознание, может, ему нужно будет хорошенько прокричаться или проплакаться, но решение, к которому он пришёл сейчас, останется неизменным.       Парень поднимает голову и встречается взглядом с Хосоком. Брат смотрит спокойно и выжидающе, но явно находится настороже, ожидая реакции младшего. Ясно, он всё знал, и они поговорят об этом, но не сейчас, сейчас... отец так и сидит, опустив голову и отчаянно сжимая её руками. Он разбит и не видит себе прощения, и поймёт, если и младший сын разделит это мнение.       — Отец, — Чонгук уверенно поднимается и подходит к отцу. Садится перед ним на корточки, чтобы заглянуть в глаза. Мужчина не сразу, но поднимает взгляд, трудностей он никогда не боялся, и от проблем не бежал, чем его дети всегда безмерно гордились и брали пример. — Это ничего, правда ничего не меняет. Моих чувств к вам не меняет, вы навсегда останетесь моей семьёй, — он берёт руки отца в свои и ободряюще сжимает, даря лёгкую улыбку. Хосок, всё это время напряжённо наблюдавший за происходящим, выдыхает и расслабляется, откидываясь на "спинку" скамьи и прикрывает глаза — младшенький не подвёл. А ведь он давно твердил родителям, что нужно всё рассказать.       Отец же не может сдержать судорожного облегчённого вздоха, прикрывая глаза свободной рукой, а другой сжимая сыновнюю, будто боясь, что тот вот-вот передумает и отпустит.       — Эй, пап, ну ты чего? Неужели вы думали, что я откажусь от вас? — Чонгук в наигранном удивлении вскидывает брови и в поисках поддержки смотрит на брата, но тот не двигается с места и дарит ответную улыбку, затем и вовсе отворачивается, стараясь скрыть подступившие слёзы. Понимая, что помощи ждать неоткуда, Гук садится на скамью рядом с отцом и, больше ничего не говоря, крепко его обнимает, удивляясь отсутствию возражений таким "телячьим нежностям". Отец только кивает в ответ и дарит сыну не менее крепкие объятия.       Чонгук умиротворённо улыбается, всё ещё обнимая отца и успокаивающе поглаживая его по спине, и совершенно расслабляется, как слышит щелчок и тихое шуршание: на противоположной от них стене проступившая по контуру плита отъезжает внутрь и сдвигается в какой-то боковой паз, совершенно пропадая и образуя невысокий проём максимум в половину человеческого роста, в котором из-за темноты невозможно ничего разглядеть. Чонгук осторожно похлопывает мужчину по спине и, чтобы привлечь внимание брата, успевает добавить тихое "эй, смотрите", как в темноте проёма вспыхивает пара жёлтых глаз и раздаётся тихое рычание.