~•~
Обратная дорога не занимает много времени, будто путь сократился минимум вдвое. Мужчины идут в тишине, каждый погружённый в свои мысли, вплоть до первых ворот. Там они берут небольшой перерыв, вновь поят находящегося в полубессознательном состоянии Тэхёна, которого начинала бить лёгкая дрожь от большой кровопотери. Хосок предлагает сменить Чонгука и понести лиса оставшийся путь, чтобы брат, тоже заметно истощённый произошедшим, мог передохнуть. Связь истинных действительно поражает, поскольку, делая связанных судьбой сильнее, она в равной степени может и ослабить их. Младший отказывается от помощи, не собираясь отпускать Тэхёна ни на мгновение — ему хватило последствий. Отец лишь понимающе кивает, жестом ладони остановив Хосока от дальнейших уговоров, пусть Чонгук и выглядит неважно. Между истинными родитель не встанет. Трудности возникают на выходе из Дома Собраний, потому как зарево на Востоке уже начало разгораться, и миновать патрульных будет куда сложнее. Отец вновь предлагает использовать их незамысловатый план, который они обсуждали на пути сюда: сыновья должны остаться незамеченными, в то время как родитель, в случае чего, сможет отболтаться неусыпным чувством долга перед поселением, отчего и не смог усидеть дома. Судьба благоволит им, и на площади никого не оказывается, что даёт братьям возможность выбраться незамеченными, но отец всё же попадается. Благо, он успевает запереть дверь и спуститься со ступеней крыльца, когда на полпути к укрытию сыновей невдалеке слева раздаются уже знакомые голоса. Сону за что-то чихвостит своё нерадивое чадо, без стеснения громко причитая своим басовитым голосом. Хосок машет рукой, призывая пригнувшегося и спешащего к ним отца поторопиться — мол, он точно успеет. Но Чжехван останавливается, коротко мотает головой, выпрямляется и неспешным шагом направляется прямо в сторону доносящегося разговора. — О, Чжехван! А ты тут какими судьбами? — слышат братья удивлённый раскатистый голос односельчанина. Теперь отца точно можно не ждать. Да и дома он будет наверняка нескоро, если вспомнить, насколько Сону любит побеседовать обо всём подряд. Особенно о проступках своих любимых соседей. — Утро доброе, Сону. Да вот, никак не спалось из-за этих волков проклятых, решил выйти, патрулю помочь, — отвечает отец с улыбкой на лице и подстраивается под широкий шаг приятеля. — Ну всё, нам пора, нечего ждать, ещё к дому нужно как-то пробраться, — шепчет Хосок, поворачиваясь к брату и более не вслушиваясь в удаляющийся разговор. — Ты уверен, что помощь не нужна? Выглядишь неважно. — Нет, хён, всё в порядке, — качает головой бледный Чонгук, решая пока не говорить, что в состоянии своём сам виноват, потому что, неясно как, но может забрать себе не только часть страданий Тэхёна, но и облегчить его состояние. Они петляют всё по тем же знакомым с детства улочкам и проулкам, успешно минуя патрульных, и проскальзывают в незапертую калитку заднего двора, облегчённо выдыхая. Тэхён за всё это время так и не пришёл в себя, заставляя Чонгука волноваться и корить себя всё больше. Не успевают они и шага сделать вглубь двора, как слышат шуршание сена под чужими ногами, а следом взволнованные причитания матери, которая, похоже, и не спала вовсе, а возможно так и прождала их здесь всё это время, даже не возвращаясь в дом. — Хосоки, Чонгуки, это вы? — щурится женщина. — А отец где? — Да, мам, это мы, — отвечает старший и двигается навстречу матери, приобняв за плечи и потянув за собой бледного Гука. — Отец прикрыл нас, отвлёк на себя Сону-щи, — усмехается он. — Ох, от этого старого болтуна так просто не избавиться, отец поди теперь не раньше полудня придёт, выслушав все старые и новые жалобы, — качает головой женщина и улыбается. Пока не переводит взгляд на Чонгука: бледного, прижимающего к себе бездыханного лиса, с засохшими пятнами крови на бедре. Кровь проступила и на повязке на лисьей лапе. — Чонгуки? — ошарашенно выдыхает она, прижимая ладонь ко рту. — Что... что произошло? — Мам, давай потом все вопросы? Нам нужна твоя помощь. Тэхёну нужна, — Чонгук кивает на свою ношу и нетвёрдо шагает вперёд, встряхивая головой в попытке побороть усталость. Хосок всё так же неотступно идёт рядом, готовый в любое мгновение подхватить брата. — Он потерял много крови. — Хорошо, хорошо, дорогой, — кивает мама, разворачивается и манит сыновей за собой, часто махая ладонью, что даже со спины выдаёт её нервозность. — Хосок, отведи Чонгука в вашу комнату, а... лиса положите на кровать, мне нужно будет его осмотреть. Повязку снимите, если успеете, нужно поспешить, — голос женщины начитает звучать иначе: более собрано и строго, давая понять, что возражения не принимаются. Она оглядывается, вновь бросает на младшего сына полный волнения и боли взгляд, но берёт себя в руки, отворачивается и ускоряет шаг, уходя вперёд, за травами и инструментами. Женщина медицинскому делу ни в каких заведениях и не обучалась, но в своё время ходила в подмастерьях ещё у прошлого лекаря их селенья, отлично знавшего своё дело, уровнем своим явно превосходящего сельских целителей. Как его занесло к ним, до сих пор остаётся загадкой. Знаний тогда удалось почерпнуть много, но не в достаточной мере, чтобы стать преемницей. Потому что затем проявилась метка, девушка вышла замуж, и семейная рутина не оставляла ни времени, ни сил на продолжение обучения, пусть лекарь и сетовал на то, что пропадает за кастрюлями да веником такой талант. Старик даже заходил иногда к семье Чон, всегда являясь желанным гостем в доме супругов, сетовал на неуклюжесть и нерасторопность нового помощника, да намекал, что Сохи всегда может вернуться. Да и Чжехван никогда в этом ей не препятствовал. Но рождение долгожданного малыша, милого и озорного Хосоки, поставило семью на первое место, да и хозяйство вести было не в тягость и не менее интересно и ответственно. Но любовь к травному делу у женщины так и не остыла, и она нет-нет, да спрашивала у мастера про то или иное растение и его применение. Поэтому и по сей день, если нынешний лекарь был в отъезде или, всякое случалось, болел, с любой хворью или травмой народ шёл к Чон Сохи. Да и так её настои да отвары пользовались спросом. Хосок спешит проскользнуть в комнату первым, чтобы занавесить окна и зажечь свечу — лишние и, более того, случайные свидетели им не нужны. Чонгук проходит к своей кровати почти на ощупь, так как пламя только начинает разгораться, да и в принципе света от него было не особо много. Но хён всё бегает вокруг, суетится, разжигая больше свечей, потому что матери определённо понадобится хорошее освещение. Гук наклоняется над кроватью и бережно опускает на неё лиса, укладывая его на бок. Тэ вздрагивает пару раз, дёргая передними лапами и задней здоровой, и приоткрывает глаза. Ему больно, определённо больно, Чонгук без труда читает это в его взгляде. И сжимает челюсти от осознания, что, как бы ни старался, больше помочь ничем не может. Остаётся надеяться на мамины навыки. Парень опускается на колени перед кроватью, кладёт голову на подложенную под неё руку — так, чтобы видеть тэхёновы глаза, и начинает вновь успокаивающе гладить лиса по голове, что даёт свой результат — тот, пусть и подрагивая, заметно расслабляется. Закончив с приготовлениями, Хосок останавливается рядом и с волнением переводит взгляд от двери на лиса и обратно. В комнате царит полумрак, разбавляемый парой светильников на стенах и дополнительно зажжёнными свечами в небольших парных конделябрах, стоящих на табуретах возле кровати. — Так, отойдите, — громким шёпотом произносит появившаяся в проёме мама, чтобы не спугнуть и не потревожить раненого зверя — они ведь более чувствительны к резким звукам. В руках у женщины корзинка со всевозможными пучками трав, кисетов и склянок с порошками и настойками. Там же виднеется ступка для перемолки и смешивания ингредиентов. Также она захватила небольшое ведро с горячей, ещё парящей водой и совсем небольшой водружённый на него ушат, через край которого перекинуты полоски ткани для новой повязки. Чонгук вскидывает голову, но от Тэхёна не отходит. — Хосоки, подсоби-ка, — Сохи протягивает сыну пару плотно перевязанных между собой веточек. — Это можжевельник и шиповник, — по давней привычке поясняет мама. — Они помогут успокоиться, расслабиться. Сделай, как обычно, пусть подымят совсем немного, чтобы мы тут не задохнулись. Хосок кивает и принимается выполнять просьбу матери. — Чонгуки, отойди, мне неудобно, — женщина двигает сына в сторону, а тот лишь переползает недалеко на коленях, но не достаточно для того, чтобы убрать руку с тэхёновой головы. Он бросает на мать умоляющий, но решительный взгляд, и снова возвращает внимание Тэхёну. — Ладно, оставайся рядом, но помогай. И что это за лис, раз ты о нём так печёшься? Только не говори, что... просто все эти твои рассказы... — Сохи усмехается, неверяще глядя на сына, который утвердительно кивает. — Боги... — еле слышно произносит она, но быстро справляется с собой, сосредотачиваясь на деле. Она переводит взгляд на раненую лапу и максимально осторожно принимается снимать повязку, чтобы посмотреть на рану. — Молодцы, мальчики, не растерялись и всё правильно сделали, даже кровоток приостановили. Вот видите, не зря учила вас, хоть вы и противились изо всех сил, — Сохи не упускает возможности поворчать, но от занятия своего не отвлекается. — М-м... не знаю, возможно ли это сейчас. Но если я правильно поняла, он может стать человеком, верно? Так мне было бы легче осматривать его... — женщина старается не наседать, ожидая ответа от Чонгука, пока промакивает тёплой водой повязку, кровь на которой успела засохнуть, отчего ткань сильно липнет к спутанной шерсти. Подождав, пока всё размокнет, она удаляет последний лоскут и склоняется над раной. — Тэхёна~, ты ведь слышал? Я знаю, что ты очень устал и тебе больно, но сейчас ты в безопасности и мы можем тебе помочь. И нам нужна и твоя помощь... Ты сможешь это сделать? Тэхён лишь устало моргает и делает глубокий вдох, прежде чем выпустить воздух с жалобным взвизгом. Он изо все сил пытается скрыть все прелести превращения, но всё почти тщетно, потому что сил едва хватает на сам процесс. Никаких прекрасных магических перемен с мигом спадающей шерстью и плавной трансформацией звериного тела в человеческое. Лишь мутная дымка, с трудом и не всегда скрывающая то, что происходит под ней, да редкие поскуливания, переходящие сперва в пару вырвавшихся басовитых вскрика, затем ставшие лишь шипением, когда держать всю боль за стиснутыми зубами становилось невозможно. Но даже в таком состоянии процесс занимает не больше пары минут, которые длятся намного дольше не только для Тэхёна, но и для Чонгука — слышать, как выворачиваются и встают на место изменяющиеся суставы уже жутко, и страшно представить, каково это — переживать подобное из раза в раз. Он всё порывается вновь протянуть руку, помочь, но понимает, что это может лишь усугубить ситуацию и растянуть процесс. Когда дымка наконец рассеивается, на кровати лежит уже не лис, но молодой обнажённый мужчина. И всё бы ничего, но мать и Хосок вдруг издают удивлённые возгласы, потому что рассказы рассказами, а увидеть подобное вживую всё равно удивительно: парень выглядит, как обычный человек, если не считать копны ярко-рыжих волос, цвет которых не присущ местным жителям, и длинного и довольно объёмного лисьего хвоста, раскинувшегося по кровати во всей красе. Тэхён, как и в звериной форме, лежит на животе и, повернув голову, всё так же смотрит на истинного, словно именно этот зрительный контакт и помогает ему держаться и не терять связь с реальностью. Чонгук тут же вновь протягивает руку и берёт в неё тэхёнову ладонь, лежащую рядом с головой. Тэ в благодарность чуть сжимает пальцы, давая понять, что поддержку и помощь он ценит, но быстро расслабляет их, не имея сил даже на такое малейшее напряжение. — Ты молодец, Тэхёна~, молодец, — Чонгук улыбается, массируя и поглаживая чужую ладонь. — Потерпи ещё немного, мама тебе поможет, точно поможет, — уверяет он и пальцами второй руки вплетается в рыжие пряди. Тэхён бы и ответил, что сейчас уже и не чувствует боли — тело немеет, словно с кровью из него выходит и способность чувствовать. Только постепенно становится всё холоднее, что бывало с ним крайне редко, может, лишь в далёком детстве, когда подпушек был ещё не такой густой, оттого и человеческая форма была менее устойчива к морозам. Сохи который раз за вечер берёт себя в руки и, последний раз бросив взгляд на хвост, возвращает своё внимание ране, что захватывает щиколотку и голень. Та до сих пор кровит, но перевязка и уменьшение интенсивности кровотока сделали своё дело. Это дало организму возможность начать процесс заживление, хоть и невероятно быстро по сравнению со способностями обычного человека. Возможно, на даннный момент кровь в большей степени выступает из повреждённой ткани. Но, несмотря на довольно быстро начавшуюся регенерацию, выглядит рана неважно, что женщина наконец может хорошо разглядеть: края рваные, неровные; чётко виден след от сомкнувшихся на голени челюстей, от которого как раз и тянутся рваные следы, будто у этого ребёнка получилось в буквальном смысле вырваться из стального захвата острых клыков. — Чонгук, твоя поддержка ему безусловно нужна, но больше толку от тебя будет, если начнёшь наконец мне помогать. Давай, сынок, не медли, — женщина треплет сына за плечо и кивает, подзывая к себе. Чонгук немного медлит, но понимает, что сперва действительно нужно разобраться с раной. Он отпускает чужую ладонь, позволяя себе слабо улыбнуться, когда вновь потерявший сознание Тэхён резко распахивает глаза, и наклоняется к его лицу, чтобы поцеловать в скулу и в который раз шепнуть, что теперь бояться нечего и что всё будет хорошо. Тэхён вымученно улыбается в ответ и слабо кивает, давая понять, что всё в порядке, он доверяет. Гук на это приникает поцелуем к его виску и вдыхает с волос слабый запах полевых трав и свежего сена, пропитавший их. — Чонгуки! — шепотом прикрикивает мать, чтобы не тревожить лишний раз больного. В иной раз женщина бы, вероятно, подивилась и умилилась возникшей между истинными связи, окрепшей за такое короткое время, но не сейчас. Сын наконец отстраняется и подходит, присаживаясь рядом. — Хосока~, затуши пучок и проветри комнату, по возможности не отодвигая занавесей. Ты же знаешь, люд у нас нынче любопытный, мало ли кого во двор занесёт. Так, а ты, — это обращение относится уже к младшему сыну, — налей в ушат немного воды из ведра, добавь туда сока чистотела и сперва ополоснём руки, а то не хватало ещё заразу какую занести. Только будь осторожнее, там почти кипяток. Согласно кивнув, Чонгук берется за дело, в несколько быстрых движений проделывая сказанное. Мать в это время достаёт из принесённой корзины ещё какие-то склянки, напоминая того странного парня, — Джина, — и открывает несколько, понюхав и, судя по всему, оставшись довольной результатом своих трудов. Тщательно промывая кожу, они начинают с ладоней, затем переходят на запястья и останавливаются лишь на середине предплечий. Хосок пока оказывается на подхвате, унося ушат, чтобы вылить воду и налить новую, для повязок. Женщина крепче затягивает на голове платок, сперва проверяя, чтобы все до единого волоски были скрыты под тканью, и поднимает до самых глаз ещё один, ранее повязаный на шею. Она снова склоняется над раной, в этот раз придвигаясь намного ближе. Прощупывает края, слышит в ответ на это действие приглушённый стон уткнувшегося лицом в подушку Тэхёна и тянется за одним из бутыльков. Поливает на небольшой лоскут чистой перевязочной ткани жидкость, сильнее всего пахнущую мятой, и сперва отирает рану по контуру, затем добавляет и промакивает края, задевая и повреждения, напоследок же щедро орошает повреждённую плоть прямо из бутылька и передаёт его встревоженному Чонгуку, чтобы добавил в налитую в ушат Хосоком воду. Всё это время женщина свободной рукой успокаивающе поглаживает Тэхёна по икре, тихо приговаривая, что он большой молодец, раз даже не кричит и, чтобы легче было вытерпеть нанесение лекарства, уверяет, что оно поможет обеззаразить рану и сделать её менее чувствительной к дальнейшим действиям. Тэхён всё так же утыкается лицом в подушку и начинает мелко подрагивать — озноб всё же берёт своё. — Хмм... можешь благодарить богов, Чонгуки, — женщина, выждав некоторое время, чтобы дать подействовать настойке, склоняется над раной и рассматривает её более решительно, раздвигая повреждённые ткани. — Артерия не задета, — уверенно заявляет она. — Но столько крови, — подаёт голос Хосок. — Вы на рану-то посмотрите, умники: ему будто нож тупой в ногу вогнали и им же по мышцам несколько раз прошлись, разрывая кожу, не разрезая даже. И что же, по-вашему при таком ранении крови будет мало? Ладно, не суть сейчас. Хосок, поможешь мне его зашивать. Да-да, Чонгук, не смотри на меня так, иначе никак, — отмахивается она от испуганного взгляда младшего и достаёт из корзины кожаный кисет, надёжно перетянутый вощёным шнуром. Внутри оказывается свёрток из гладкой даже на вид и будто сияющей ткани. Женщина кладёт его на кровать и раскручивает, придерживая рукой, чтобы содержимое случайно не выпало. На белом отрезе лежит с дюжину стальных игл, больше напоминающих рыболовные крюки, они различаются по размеру и толщине. Все они отполированы и начищены до блеска, и в каждой можно увидеть искусную руку мастера — Хосок в своё время постарался на славу, выковывая их именно из стали, а не из железа. Рядом лежит небольшая бечёвка тонких, будто паутина, шёлковых нитей. — Чонгук, на кухне есть отвар дурман-травы, он уже должен был остыть. Твоему истинному необходимо его выпить — он слаб, а боли вытерпеть придётся немало, несмотря на обезболивающую настойку. Думаю, стакана должно хватить, — парень кивает и срывается с места. — Так, Хосоки, пока он ушёл, слушай внимательно: я не знаю, как подействуют на оборотня наши лекарства, — шепчет женщина как можно тише, — но если их действие закончится раньше, чем я полагаю, будь готов держать этого парнишку и, в случае чего, прикрикнуть на брата, вздумай он нас останавливать. И ещё: приготовь жгут или кожаный ремень, чтобы можно было зажать зубами и приглушить стоны. Хорошо? Хорошо, — Сохи улыбается согласно кивнувшему сыну и опускает пару игл в горячую воду с отваром, чтобы не занести инфекцию. Заканчивают они лишь ближе к полудню. Уставшие и взъерошенные, потому что Тэхён всё же очнулся, принявшись метаться в агонии, и пришлось применять силу, чтобы удержать его, прежде чем подействует новая порция отвара. Хосок вовремя подсуетился и буквально сунул Тэхёну в рот ремень из грубой сыромятной кожи, когда оборотень, не в силах молчать, сорвался на громкий протяжный крик. Хо тут же похлопал лиса по плечу, сказав, что теперь тот может не сдерживаться, на что, к своему удивлению, получил благодарный кивок. Чонгук процессу почти не мешал, понимая всю его значимость, пусть и хотелось в тот момент оградить Тэхёна от любого, кто причинял ему малейший дискомфорт, но спасение превыше. Отец семейства и правда задержался, вернувшись незадолго до того, как всё закончилось, но решил подождать и не мешаться, удалившись в свою комнату, чтобы хотя бы недолго вздремнуть после бессонной ночи. По окончании перевязки Тэхён наконец спокойно вздыхает и проваливается в сон, что было ему необходимо. Чонгук кутает оборотня в тёплое шерстяное покрывало, потому что тот продолжает подрагивать, подбирая под себя руки и здоровую ногу в попытке сохранить тепло. Чон ложится рядом, по настоянию матери переодевшись в ночную льняную рубаху и штаны, потому что прежняя одежда пропиталась чужой кровью, но от предложения поесть наотрез отказывается, упрямо качая головой и устраиваясь на кровати. Он ложится позади Тэхёна, накидывает на себя и истинного ещё одно покрывало, и обнимает Тэ поперёк живота, придвигаясь ближе. Бессонная ночь и усталость берут своё, и Чонгук моментально засыпает, как, чуть позже, и все домочадцы. Эта ночь наконец подошла к концу.~•~
— Господин? Господин Мин? — Джин хмурится и вновь пытается восстановить ментальную связь, но после того, как она внезапно оборвалась, так ничего и не выходит. Он успел уловить какое-то странное — скорее положительное — волнение Юнги, прежде чем образ того развеялся лёгкой дымкой. Сокджин пробует ещё и ещё, понимая, что случилось что-то из ряда вон, ведь неспроста до вожака не дозваться, пока из транса не вырывает взволнованный голос брата: — Ну что? Что он ответил? — нетерпеливо спрашивает Намджун, не подозревая, что большую часть времени его брат провёл в бесплодных попытках возобновить связь. — Он сказал, чтобы мы оставались здесь и что максимум через пару суток он присоединится к нам, если не возникнет непредвиденных ситуаций. Но, похоже, одна из них возникла как раз в данный момент — связь прервалась и все мои попытки дозваться оказались тщетны... — Джин выдаёт всё без утайки, устало трёт виски и продолжает сидеть, оперевшись спиной о раскидистый дуб — он всегда терял много сил от подобного. — Что? Он в опасности? Нам стоит вернуться? — Джун взволнованно ходит из стороны в сторону и останавливается в нетерпении, ожидая ответа. — Намджун, успокойся, пожалуйста, — прерывает и осаживает его старший. Порой намджунова эмоциональность не оставляет иного выхода. — Будь Господин в реальной опасности и нуждайся в нашей помощи, он бы сумел об этом сообщить, можешь быть уверен. Сейчас нам нужно лишь ждать, когда он вновь свяжется со мной. Подождём пару дней, потом можешь начинать паниковать, я тебе и слова не скажу. — Да полно тебе, — бубнит смущённый последними словами старшего Джун. Он тяжело вздыхает и садится рядом. — Что ты успел ему рассказать? — Почти всё, рассказывать ведь и нечего. Что волки эти обитают в этой чёртовой горе, скрываясь там утром перед восходом и появляясь сразу после заката. Что нас они не заметили согласно приказу. Сразу предупрежу твои вопросы: он чётко сказал не соваться в их логово, ясно тебе? — Да ясно, ясно... — Вот умный же парень, но почему ты настолько ведом своими эмоциями? — Ты и сам знаешь, Джин, — сникает Намджун и смотрит перед собой, не собираясь опускать взгляда. — Да, знаю, но... не стоит сжигать себя из-за этого, — понимающе кивает Джин и так же, как и брат, устремляет взор на раскинувшийся перед ними вид. Братья находятся на небольшом холмистом возвышении на окраине леса, откуда открывается прекрасный обзор на довольно большую равнинную территорию, даже при лёгком дуновении становящуюся похожей на изумрудное море. За равниной же возвышается гора, чьи склоны круты и скалисты, а острая вершина пронзает и исчезает в клубящихся над ней свинцовых тучах. Лес, окружающий гору, дремуч и неприветлив, в отличие от той местности, где белые волки повстречали лисов-обротней. Хотя о каком приветствии может идти речь, если даже птичье щебетание раздаётся здесь крайне редко, не говоря о другой живности, которая просто отсутствует. Даже мыши-полёвки не раздражают своим шебуршанием. Лес будто вымер. Днём братья по очереди спят, а ближе к вечеру забираются на тот самый дуб. Джин тщательно обмазывает себя, а затем и Намджуна какой-то жидкостью. Не такой пахучей, как та, которую Джин давал Чонгуку, чему младший искренне рад. Тем не менее, запах сбивается на ура, а слабое маскирующее заклинание не даст и увидеть затаившихся на дереве оборотней. Ночью они почти не спят, сперва наблюдая за появляющимися у горы и стремительно уносящимися дикими, а затем и за их возвращением. Скорость их является ещё одной загадкой и, как видно, не единственной. Остаётся лишь ждать вожака.