— Ты умрёшь через семь дней. — Punks not dead. — А, извините.
Первым ощущением был страх. Комната, с кристально-белыми, как сахарная пудра, стенами, блестящим, натертым до блеска полом, также цвета снега и потолком со штукатуркой, которая не отваливается, кого угодно натолкнет на страшную мысль: «А не психушка ли это, часом?». Паника, что Геральт, Йорвет и даже, быть может, Локи — ребята, существующие только в моей голове и совершенно вымышленные, не имеющие аналогов в реальной жизни, накрыла мгновенно. Вдруг, это были мои персональные глюки, и все это время я лежала в какой-нибудь кататонии*, помешанной с шизофренией и умноженной на депрессию? Вот и верь после этого эльфам — полюбишь их, а их, блин, не существует совсем. Нет, ну с другой стороны понятно, почему у меня с Йорветом не складываются отношения. Очень обидно, когда идеал мужчины всей твоей жизни – выдуманный, и, даже при условии, что он сооружен твоим воспаленным мозгом, все равно остается редкостным козлом. Я резко села, свесив босые ноги с жесткой кушетки. Паника сменилась острым желанием сходить в разведку, по еще совсем недавнему настоянию Геральта, штуку крайне полезную, и выяснить все происходящее самой. Что-то мне подсказывает, что прямиком с Ведьмин-лэнда меня не могли отправить распиливать на органы для желающих, ибо это слишком много затрат энергии ради печени сомнительно качества. А в их мире с пересадкой какого-нибудь сердца вообще туго, потому что, как говорила моя знакомая, медичка Шани: «Нейрохирургия только зарождается», а трансплантацию внутренностей местные, по такому случаю, конечно, еще не изобрели. Сорочка, напоминающая больничную, из американских фильмов, сковывала движения и угрожала развязаться на уровне раздавшейся, на казенных асгардских харчах, попы. Завязав бантики как можно туже, я зашагала по кристально-выбеленному полу, оставляя не красивые, жирноватые следы ступней, с четкими линиями узоров пальцев, ведущих к единственной доступной мне двери. Взяв её за железную ручку, мой инстинкт самосохранения, тот самый, который уже подвел меня и разрешил умереть, на глазах любви всей моей жизни, от рук сбрендившего эльфа-глубокоглаза, решил вспомнить, что он все-таки в наличии имеется. Внутренний голос, нашептывая каким-то хриплым голосом, подсказывал мне попробовать прислушаться к тому, что творится в большом жестоком мире за пределами белой комнаты и не высовывать бедовую голову из укрытия раньше времени. Приоткрыв дверцу, создавая мини-лаз в злую реальность, я замерла — кто-то определенно шел в мою сторону, торопливо перебирая ножками и звонко разнося эхо шагов по темному коридору. От ужаса, что это за мной, я захлопнула дверь обратно, да так громко, что испугалась еще больше. Молясь, что это не санитары с уколами, ваша покорная слуга аккуратно сползла по стеночке, прижимаясь к ней спиной, и надеялась слиться с комнатой, физически ощущая, как бледнеет кожа. Шаги подошли вплотную к двери и стихли, замерев в какой-то непонятной нерешительности. Очевидно, некто неведомый тоже прислушивался, что происходит в комнате. Мне показалось, что прошла вечность, но тот, кто был по ту сторону, явно не решался заходить так же, как и я — выходить. Приняв стратегически важное постановление, что от санитаров все равно не сбежишь, я вскочила, и прежде, чем импульс идеи раскрыть дверь достиг необходимого отдела мозга, повернула ручку, впуская сквозняк в комнату. За дверью оказалась молодая девушка, лет эдак шестнадцати, с длинными мышиными волосами, распущенными и струящимися по воздушному, белому платью, заканчивающимися где-то в районе обратной стороны коленей. На лице подростка была абсолютно черная, непроницаемая маска, скрывающая кончик носа и рот. Глаза ее, серые, и как будто бы с несколькими зрачками, улыбнулись мне. Она поклонилась, пряча запястья за спиной и кивнула, предлагая следовать за собой. С грустью глянув на босые ступни, я согласилась, тяжело вздохнув. Мы вместе нырнули в темноту коридора, ведомые только сияющим шаром, лучей света которого едва ли хватало, чтоб озарить маленький островок пространства. Девушка постоянно пыталась спрятать кисти рук от моего взгляда. Если я её обгоняла — она убирала их за спину, отставала — держала их на животе. Напрягшись, я подумала, что у нее все пальцы исколоты из-за анализов и хотела было уже осмелиться задать этот вопиющий, напрягающий и нагнетающий атмосферу, вопрос, как вдруг шар, а следом и мы, резко свернул и завис, освещая мраморную дверь, выросшую будто бы из неоткуда в гладком пространстве стены. Девушка снова склонила спину, головой указывая, что это — конечная цель нашего маршрута. Я с силой распахнула дверь, готовая высказать всё, что я думаю об этой больнице, ее обслуживании и персонале со странными привычками. Однако, встретил меня не кабинет главврача, не процедурка и даже не палата свиданий с отчаявшимися родственниками. Просторная, с хорошим искусственным освещением, комната больше напоминала чайную курильню с элементами будуара. На стенах висели картины с разными пейзажами и сценами битв самого эпического масштаба — от драк палками и камнями между пещерными племенами, минуя Вторую Мировую Мидгарда и до битв в космосе, а-ля «Звездные Войны». Огромный диван-угол, раскинувшийся под одной из особо кровавых сцен чьей-то истории, мог запросто уместить меня и всю мою семью с многочисленными троюродными племянниками сестер моей бабули включительно. Недалеко от него стояли стеллажи с книгами, также самой вариативной степени ветхости. По центру всего этого интерьерного великолепия расположился резной стол из красного дерева, с ножками-лапами льва. За ним, потягивая чай из красивой фарфоровой кружки, восседала на стуле, обтянутом бархатом, высокая женщина с черными, как душа Локи, волосами. Заприметив меня, женщина улыбнулась, меняя скучающее выражение тощего лица на нейтрально-добродушное. Её прислужница отодвинула мне стул, помогая присесть. — Давно не виделись, Аника. — Привет, Мара… — я замялась, думая, как правильно к ней обратится. — Моргана… э-э-э… Персефона? Хель? — Умоляю, только не Персефона, — женщина плавно поднесла кружку ко рту. — Эта легенда отвратительна, — за моей спиной тихо скрипнула дверь. Странная девушка-служанка вышла. — Я не завишу ни от матери, ни от мужа. Точнее, последнего я принципиально не завожу. — Типа, вы — сильная и независимая? Понятно, откуда в той пещере было столько зверушек… Хель рассмеялась глубоким, хрипловатым смехом, который очень доступно намекал, что язык мой — враг мой и в нынешнем положении лучше не светить лишний раз своим плоским остроумием. Смущаясь, я опустила взгляд на стол и обнаружила перед собой дымящуюся кружку теплого чая с красивым, только распустившимся цветком на дне. — Скажи мне, Аника, каково это — быть мертвой? — ухмыльнулась владычица Нифльхеля. — Признаюсь, такая роскошь мне пока не была доступна. — Прохладно, — я с радостью потянулась к теплой жидкости и, булькая горячей жидокстью, отхлебнула. — Я теперь, типа, живу здесь, да? Пардон, мертвею. — Нет, разумеется, нет, — женщина откинула прядку волос, падавшую на глаза и поставив локти на стол, положила лицо на замок из пальцев. — Любишь математику? Давай разбираться всем существующим стандартам: ты погибла в битве. Нелепо, убого, но пытаясь сражаться, а значит тебе — прямая дорога в Вальхаллу. Но ты здесь. Минус. — Положим, — согласилась я. — Но я же выпустила тебя из дерева. Кстати, а где конь? — Потому я была должна тебе услугу. Но умерев, ты бы ее не смогла затребовать. Снова минус, — не моргнув густо-накрашенным глазом, продолжила Хель. — Минус на минус дает плюс? — Именно, Аника! Но плюс должен подкрепиться еще одним плюсом — разве нет? И вот тут на сцену выходит наш с тобой общий знакомый, который недавно приходил ко мне на чашку чая и очень просил за тебя. — Где он? — я вскочила, не в силах удержаться на месте. — Он жив? С ним все в порядке? — Конечно. Разве что немного синий от злости. Устроили на отдаленной планете персональный дамский роман и теперь мучаетесь. Отвратительно, не находишь? — Хель смотрела на меня с интересом, немного исподволь, с удовольствием садиста вворачивая тысячи маленьких, с карандашный грифелей-свёрл, вылетающих из длинного, будто бы плоского, рта. — Возвращаемся к теме: да, наш неуравновешенный приятель просил за свою глупенькую подружку. Получив два плюса, я выполнила наш с тобой, равно как и с ним, уговор в нужный момент, за секунду до гибели перенеся твою душу сюда. — Так… А давно я тут лежу? — у меня секунды утекают, мозг же отмирает там. Оно, конечно, может никто и не заметит, но приятного, думаю, будет мало, если я проснусь совсем овощем, любящим творчество Крида и Ольги Бузовой. — Достаточно, чтобы войска Народа Ольх пересекли границу миров и начали вторжение. Именно сейчас начинается битва. — Блин, блин, блин! — я забегала глазами по комнате. — Слушай, приятно с тобой поболтать, повидаться и все такое… И макияж у тебя замечательный, хоть отсюда в основной состав группы Kiss, но мне бы это… — я ткнула пальцем вверх. — К своим надо. А то как они без меня будут биться? — Сядь, — в голосе Хель появились стальные ноты. — Допей свой чай. Тело твое еще не готово к возвращению духа. Позволь напомнить, что его немного порезали магическим оружием. Впрочем, удачно, что оно магическое… — задумчиво добавила брюнетка. Под мой непонимающий взгляд, женщина произнесла: — Магией кинжала была стужа. Холод прекрасно сохраняет тела. Может, вымерзло немного влаги, но это поправимо. И никто ничего не заподозрил — от твоего возлюбленного гуманоида с большими ушами и до ведуна с Тором. — Восхитительно! — я села, чувствуя, как Хель давит морально, удушая мою нетерпеливость своей страшной, темной мудростью колдуньи не по таланту или призванию, а по образу мысли. Мне захотелось подмазаться, хотя бы для собственного успокоения. — Впрочем, чего еще ожидать от прославленной богини смерти? Хель кивнула, почтенно принимая комплемент. — Тем не менее, большая часть плана была не моя. Он слишком хотел тебя спасти. — Как он? — Твой друг? В целом, действительно не плох. Лечить разбитое сердце алкоголем или захватом иного мира он не собирается — и то, и другое не очень хорошо влияет на мозг, а этот орган нужен ему сейчас, как никогда. — Зачем? — Это тайна, которую я не в силах постичь, — Хель снова принялась потягивать чай. — Спроси сама, при случае. — Когда я его увижу-то теперь? — вздохнула я. — Он был здесь два дня назад. Проверял твои жизненные показатели и, удостоверившись, что они в норме, отправился в неизвестность. — В бесконечность и далее… — Знаешь, что меня забавляет? Я не понимаю, как вы можете называть дофаминэргическую целеполагающую мотивацию к формированию парных связей какой-то «любовью»? Как вы можете считать, что ваша привязанность это — «страсть», а не фенилэтиламин**; выделение анандамида** вы называете безмятежным счастьем от прикосновений любимого, а избыток дофамина** вообще окрестили «бабочками в животе»? Единственная бабочка, которая может быть в животе, в фигуральном смысле, это особый вид ножа… — Специфика профессии? — удивилась я. — Да все это знают. Ну, почти все. Не похуизм, а серотонин* и так далее… Если разбирать такие вещи на научные кубики «Лего», можно разочароваться в самом себе и всех вокруг. Вообще, мир гуманитария гораздо интереснее мира технаря. Вместо скучной физики или химии нас окружают сплошные тайны и мистерии. Почему дофамин выделяется на определенного человека? Или эльфа? Или Бога? Да. Это просто органическая химия. И чуть-чуть чудо. Любовь — это всегда немного магия. Такие дела, — с чувством выполненного долга я допила последний глоток и чуть не подавилась злополучным цветком. — Опять же, любовь бывает разная. Материнская, дружеская… — И какая же она у тебя? И у твоего остроухого возлюбленного? Или Локи? — Своеобразная. Локи любит не меня, а себя в моих глазах. То, каким я вижу его. Не сыном Одина, перед которым нужно немедленно падать ниц. Не сыном Лафея, которого нужно бояться. И не захватчиком чужой собственности, от которого нужно бежать прочь. Он пока этого не понял, а когда поймет — больно будет всем и ему особенно. Если бы он понял это, когда мы были бы вместе, то почувствовал бы себя еще большим чудовищем, чем даже сейчас он себе кажется. — Интересно… — пробормотала Хель. — Продолжай. — Йорвет дурень. Самый настоящий истерик. Но к нему я изначально не испытывала никакого пиетета или уважения. Он тоже меня видел, в лучшем случае, бесплатным приложением к ведьмаку. Даже хуже — будучи эльфом-партизаном, командиром отряда, меня презирал. Однако, Йорвет умело просчитывает почти все мои действия и мысли, манипулирует по своему усмотрению, потому что он просто понял, из чего я устроена. И это полюбил. Большая разница — любить человека, или себя в этом человеке. Мы обе молчали, глядя друг на друга. Хель — с задоринкой, а я — будто бы запыхаясь. — И главное: Йорвет давал мне выбор в моих действиях. Ты можешь поступить вот так, и это будет по-умному. Локи говорил: ты должна поступить именно так, и никак иначе. Локи подмечал детали и субъективировал, тогда как Йорвет смотрел на меня в целом, как на объект абсолютный. Лучше ругать за неодетые очки, чем подмечать супер-макияж. Потому что одно будет кривой заботой, а другое — строгой оценкой. Я снова задумалась, чем бы закончить эту тираду и поставить точку. Не перед Хель, не перед Локи или Йорветом. Перед собой. — Глупо думать, что существует что-то опаснее ненависти. Слепая привязанность Локи, его эгоистичное чувство боязни одиночества отравляют не только его самого, но и меня — подменяют жалость и дружбу на симпатию и привязанность. И если у самого трикстера есть возможность уцелеть после таких отношений, то у меня её просто не будет. — А в тебе умер философ, знаешь? — Во мне умерла я. Спасибо, что живая. Еще вопросы, Ваше Высочество, будут? — Действительно. Мы что-то засиделись. Пора бы и честь знать. Тебе, я имею ввиду, — Хель хлопнула в ладоши. Между ними загорелся шарик синего цвета, взмывающий с кончиков пальцев в воздух и медленно поплывший к двери. Я последовала за ним. У самой двери я повернулась и в пустоту, не имея ничего конкретного ввиду, сказала, предчувствуя, что слова дойдут до адресата, где бы он ни был: —Прости, что так вышло, — в ответ, словно из неоткуда, мне раздалось знакомое хмыканье трикстера. — Все будет хорошо, не пессимизди давай! Я шла по темному коридору, изредка сворачивая за ярким шаром, уже и не думая ни о чем. Я просто знала, куда иду и единственное, чего мне хотелось — идти побыстрее. Впереди показался тупик. Шар, подлетая к нему, становился все больше в размерах. У самой стены он стал таким гигантским, что туда запросто могла въехать конница Aen Elle в полный рост.***
Сын Лафея вышагнул из пространства и мрачно уставился на брюнетку, пытаясь провернуть с ней тот же фокус, что и она с Аникой. Задавить взглядом, заставить чувствовать себя неуютно. Хель, упершись о спинку стула, посмотрела на него с нескрываемым злорадством, едва ли не мерзко хихикая. Локи, сдавшись, развел руками, всем своим видом показывая, что «бывает» и ничего смешного в этом нет. — ЧуднО. Говорила она об одном, а я услышал нечто похожее на: «Наивысшим проявлением любви с твоей стороны будет отойти на какое-то время и не мешать». Я сошел с ума от горя или...? — Нет, ты понял все правильно, — Хель снова стала серьезной. — Единственная странность этого лишь в том, что осознание пришло к тебе так поздно. Точнее, что Аника сказала тебе это так поздно. Сам бы ты никогда не пришел к этому выводу. — Почему? Подумаешь, путался под ногами десять лет. Я же потом изменил это время, верно? — с надеждой спросил Локи. — И все равно она выбрала этого эльфа. Аника совершенно не меняется, — ответила Хель, отворачивая взгляд на одну из картин, — двадцать ей лет, тридцать. Разве что пока смелости немного не хватает. Впрочем, мы знаем, что жизнь это исправит быстро. — Только не пытайся больше заставлять её сотрудничать против Одина, мать, — предостерег Локи. — В прошлый раз она из-за этого кинула в меня Камнем Бесконечности. И хорошо, что он был в спячке, а то сдвигать было бы нечего.