Кукловод

Разрушен сон в безумье громком Рыдает сокрушенный враг. И к тела милого обломкам Не сделать уж последний шаг.

Театр. Когда Мастер открыл глаза, то обнаружил себя в старом театре. Он сам лежал где-то между сидений, и всё тело настолько сильно ломило, что он застонал, привставая. «Сколько же я был без сознания?» Вокруг был полный разгром, словно театр стал внезапно местом боевых действий чудовищных машин. Сидения были перевернуты и размолоты в щепки, балконы партера обрушились, в сцене, где обычно стоял орган, зияла огромная дыра. Орган же был смят и представлял собой гору бесформенных трубочек и рассыпавшихся клавиш. Позолоченная лепнина лежала мелкой крошкой на ковре вперемешку с хрусталем лампы. И повсюду была кровь. Брызги, разводы, лужицы — словно гигантское чудовище ломало кому-то кости и рвало на части человеческие тела. Мастер огляделся. «Что здесь случилось?» — По коже пополз неприятный холодок. Ответ нашёлся быстро — прямо в центре зала пространство было свободно и на ковре лежал Граф. Всё его тело было поломано, руки и ноги неестественно вывернуты, а голова запрокинута. От одежды мало что осталось, и Мастер четко увидел трещины, расходящиеся во все стороны от воткнутого в грудь по самую рукоять кинжала. На эфесе красовалась раскрывшая крылья птица. Ворон! Мастер с трудом поднялся и направился к неподвижному Графу. Однако тело казалось странно тяжёлым, ноги ватными, и всё это вместе мешало достичь желанной цели. Фигура. И вдруг Мастер замер, остановившись на полушаге — из странноватой дымки, клубившейся вокруг, стала проступать фигура, склонившаяся над беспомощным Графом, в очертаниях которой Мастер с ужасом узнал Генриха. Теперь у Бернда появился повод добраться до Графа быстрее. Весь внешний вид Генриха выражал скорбь. Он аккуратно гладил Графа по лицу, вызывая ещё большие приступы ярости у никак не могущего добраться до них Мастера, и что-то шептал. — Птичка моя, ну что же ты… — Мастер почувствовал, как его заливает холодная ярость. Эти слова могли принадлежать ему самому, а никак не Генриху, сделавшему им столько зла. Но именно он сейчас нежно просил Графа подняться и именно он сейчас плакал над ним. Меж тем над скорбными телами из тумана вновь проступала чья-то фигура, на этот раз больше и темнее. По коже Мастера прошёл холодок, когда он понял, кого сейчас увидит. Хлопнули огромные чёрные крылья, заполняя собой всё пространство зала. Блеснул в полутьме кинжал с раскрывшей крылья птицей на эфесе. А следом раздался испуганный крик Генриха и перекрывающий его адский хохот уродливого ворона. И Мастер увидел тонкие нити, прикреплённые к запястьям Генриха и Графа. Они были всего лишь куклами, героями ужасающего представления. Меж тем Инквизитор заметил его. И не успел Мастер ничего сообразить, как гигантская тень, в которой то и дело мелькали голодные пасти, ринулась на него. Липкий страх приковал тело Мастера к месту. И последнее, что он запомнил, перед тем как потерять сознание, это искажённое ненавистью лицо Инквизитора, склонившегося над трупами кукол у своих ног. Крик. Мастер с криком проснулся в темнице. По спине тёк липкий холодный пот, сердце колотилось в ушах, а в голове шумело. Стоило закрыть глаза — и кошмар вновь полыхнул перед глазами. Мастер вскочил и бросился к двери, обрушивая на нее кулак. — Позовите Инквизитора! Я требую его немедленно! — Я здесь. Что ты хочешь, кукольник? — Инквизитор проступил из тени в углу, да так резко, что Мастер закричал от неожиданности и шарахнулся в сторону, ударившись спиной о дверь и сползая вниз. Следом, отдышавшись, он встал: — Где мой Граф? — Твой Граф в надёжных руках. Тебе не стоит за него беспокоиться, — холодно бросил Унхайлиг.