Поцелуй в затылок

От длинных, по-азиатски прямых каштановых волос приятно веяло смешанным ароматом духов, шампуня и прочих женских приблуд, кончики щекотно елозили по Серегиным губам, щекам, подбородку, падали ему на грудь. Держась за спинку дивана левой рукой, правой Милана то и дело перебрасывала тяжелую гриву с одной стороны шеи на другую, как в рекламе чего угодно: от средств для волос и парфюма до кофе и мужских часов. Она прыгала четко и безостановочно в ритме просачивающейся сквозь стены музыки, ее изогнутые ресницы дрожали, губы были приоткрыты, дыхание не срывалось и даже грудь подскакивала равномерно и легко — все, что Милана делала, было идеально эстетично, как будто она двадцать четыре на семь снималась в воображаемом кино. — Тебе хорошо? — спросил он. Милана улыбнулась, обнажив ряд жемчужных зубов, и кивнула. Она не врала. Ей точно было хорошо — немного по другим причинам, чем Сереге: потому ли, что в гипотетическом фильме она выглядела божественно, потому ли, что ее радовала подаренная им брендовая побрякушка, или потому, что где-то за дверью осталась презрительно и зло кривить тонкий рот Раиса, — какая Сереге была разница. Он любил, когда рядом с ним людям было хорошо. — По идее, кто-то должен был отвечать за то, чтобы нас тут не беспокоили, — сказал он, обращаясь в сторону полузадернутой шторы у входа. — Меня никто не заметил, — Артем выступил вперед, ткань за его спиной заколыхалась. — Я обналичил деньги, — он подвинул бокал к краю и шлепнул на стеклянную столешницу полиэтиленовый пакет из "Магнита". — Не хотел тебя прерывать. Привет, Милана. Занятая мысленными съемками Милана только перекинула волосы с одной стороны на другую. Серега притормозил ее безукоризненно ровный темп, придержав за талию, осторожно помял бедра над резинкой чулок, чтобы не оставить отметин, — матовую, цвета слоновой кости кожу Миланы синяки бы очень испортили. — Я просил тебя об этом еще на прошлой неделе, — сказал он, облизав губы и успокоив дыхание. — На прошлой неделе я не смог. Серега бросил на него короткий взгляд. Сцинк стоял напротив стола, сунув руки в карманы, и выглядел усталым и немного настороженным. Серега машинально погладил Милану по груди, тронул мягкий сосок, провел ладонью вверх по шее к подбородку. Угадывая его желание, она раскрыла рот и впустила внутрь пальцы, сомкнула на костяшках пухлые губы, намазанные чем-то полупрозрачно-липким. Артем переступил с ноги на ногу, наблюдая за ними. — Ждал кого-то? — между делом спросил его Серега. — Если скажу, что не ждал, поверишь? — В ногах правды нет, — Серега указал ему на диван рядом с собой. — Сядь. Золотце, ты не против, если Артем здесь побудет? Он двинул кистью, проталкивая пальцы глубже, Милана подавилась, но сдержала некрасивый звук, по ее подбородку обильно потекла слюна, а между нарисованными бровями легла недоуменная складка. Милана стрельнула глазами в сторону Сцинка, но все же хлопнула ресницами согласно. Серега очертил ладонями контур ее фигуры: от груди по ребрам до талии и поясницы, от ягодиц по бедрам до коленей, обтянутых черными чулками. — Нравится? — Так себе, — пожал плечами Сцинк. — Сними нас, — кивнул Серега в сторону телефона, брошенного на столе. Артем настроил режим и отстранился к краю дивана, чтобы поймать их с Миланой в кадр. — Всех вместе, — пояснил Серега. — Подожди, — остановил он, когда Сцинк придвинулся к нему и вытянул руку для селфи. — Не возражаешь, зая? Это исключительно для внутреннего пользования. Артем, приподняв бровь, вопросительно посмотрел на него через камеру. — А ты не знал, что у девушек надо спрашивать согласие на любое действие, чтобы они не чувствовали насилия над собой? Мне нравится. Это почти так же трогательно, как то, что им надо присаживаться, чтобы поссать. Сцинк фыркнул. Милана на экране повернула голову в три четверти, приопустила ресницы и перебросила волосы на выступающее вперед плечо. Артем сделал фото, потом еще одно и еще. Серега приподнял и снял с себя Милану; как куклу, переставил коленями на сиденье лицом к стене и пристроился сзади. — Она даже не течет, — констатировал Сцинк. — И не кончит с тобой. Невозможно кончить, все время держа лицо и позу. Милана нервно вскинулась, но Серега подал ей со стола наполненный доверху бокал. — Выпей, золотце. Не злись. Артем так шутит. Он вставил в нее мокрые скользкие пальцы, пока она пила, — Милана даже не поперхнулась. Артем принял у нее пустой бокал и снова наполнил. — Ей и не нужно, — объяснил Серега. — Она не для того создана. Нельзя ждать от бабочки меда. Раиса и верно уже давно бы потекла, пошла бы красными пятнами на шее и груди, хрипела и цеплялась бы за его плечи. Она была почти уродливой в постели, это цепляло и взвинчивало, но изящество и невозмутимость Миланы заводили его не меньше. — Красиво же, согласись? — Очень, — согласился Артем. — Хоть видео снимай. — Так снимай. Артем отхлебнул прямо из горлышка бутылки и перехватил телефон горизонтально. Поймав ракурс, он откинулся к спинке дивана и безотрывно следил за ними. — Ревнуешь? — спросил Серега. Артем помотал головой. — Хотел бы быть на ее месте? — Да. — Дай ей время, — попросил Серега. — Много не потребуется. Сцинк закончил с видео, отцепил пальцы Миланы от зажатой в них ножки бокала и налил еще. — Милана, — позвал он, наклонившись к ней. Она приподняла голову и мутно посмотрела на него, словно заметила только что. — Ты охуенная. Она улыбнулась и глотнула через край бокала из его рук. Она не краснела, ее кожа оставалась гладко-матовой и, даже окончательно опьянев, она умудрялась дергаться от толчков Сереги грациозно. — Золотце, — прошептал ей на ухо Серега. — Можно Артем тебя ненадолго сменит? — Это... какая-то шутка? — заторможенно моргнула Милана. Язык у нее заплетался. — Конечно, — Сцинк выдернул ремень из шлевок, расстегнул и спустил джинсы до колен. — У Сережи специфическое представление о юморе. Но ты же не против? Он повернулся спиной, встал на узком диване вплотную к покачнувшейся Милане, прихватил ее одной рукой, чтоб не упала, и оперся другой о спинку. Милана уронила голову ему на плечо. Рядом с ее загаром кожа Сцинка казалась болезненно светлой и чистой: ни пятна, ни родинки. — Солнышко, — охнул Серега, придержав его внизу живота. Он подался вперед и не торопясь, очень аккуратно ввел. — Что я буду без тебя делать?.. Артема передернуло, Серега нагнулся и поцеловал его в затылок. — Двигайся, ну, — хрипло поторопил Сцинк. — Куда мы едем? — Сцинк повел плечами от холода. — Ты уверен, что тебе вообще стоило садиться за руль? На стекле оседал конденсат. Под колеса ложилась посекшаяся серая лента дороги. — Не ссы, — хмыкнул Серега. — Иду по приборам. Небо еще было темным, но близкое присутствие света уже ощущалось в воздухе. Где-то там, на востоке, за поворотом серпантина, за уступами скалы, за хребтом и отрогами из-за невидимого горизонта медленно вылезало солнце. — Я устал от напряга, — продолжил Серега, — от вечного ожидания трабблов. Он создает мне проблемы сознательно и постоянно всю мою жизнь. Всю мою жизнь я обречен решать их, подтирать за ним, исправлять, замазывать и расхлебывать последствия. Я не знаю, что он выкинет завтра. Я не могу быть хозяином собственной жизни, пока он существует. Это несправедливо. — Ты делаешь вещи, за которые тебе могут открутить голову, — Сцинк кивнул на пакет на заднем сиденье. — Это и его голова, на минуточку. — Именно поэтому я так внимателен к мелочам. Мне нельзя погореть на ерунде, а он наживает мне врагов, о существовании которых я не знаю, и плодит конфликты, которые я не могу разрулить, потому что не в курсе, что они вообще есть. Каждая затаенная обида пахнет местью. Одна заява или привод в полицию, один звонок не тем людям — и рухнет все. — Твой отец в этом случае... — Мой отец в этом случае не пошевелит и пальцем, чтобы меня вытащить. И правильно сделает. Если за двадцать с лишним лет твой сын не научился просчитывать последствия своих поступков, он не стоит ломаного гроша и каких-либо усилий. Я-то научился, а он? Отец поступит верно — только он нас не различает, какая мелочь. Сцинк сидел на соседнем месте, привалившись виском к подголовнику, и слушал его то ли с тоской, то ли с неодобрением. — Только не надо говорить мне о попытках контакта, — отмел невысказанное им возражение Серега. — Я честно пытался с ним договориться. Писал, оставлял сообщения, все было: напоминалки в телефоне, аудио- и видеопослания. И ни разу ни на одно из них я не получил ответа. Он ведет себя так, будто меня нет, пользуясь при этом всем, чего добился я. — Что ты предлагаешь? И куда мы едем, наконец? Мы проехали мост и поворот к туннелю десять минут назад. — Я устал. Все, что есть в моей жизни — и его по дефолту, — это результат моей планомерной работы. Я не вижу причин, почему он должен пользоваться ее плодами. Все его друзья — это мои друзья. Все его деньги — деньги, которые я заработал. А если отец выделяет от своих щедрот три копейки, так тоже лишь потому, что это я нашел способ их выбить. Это мне, а не ему известны отцовские кнопки. Он снимал сраную двушку в хрущевке, пока я не выпросил у старика для него квартиру, когда мне вконец опостылело то и дело просыпаться на помойке. Ему не дал бы никто, если б я не тащил его за собой паровозом. Он ебет только тех, кого я для себя нахожу, и еще ни разу ни от кого не отказался. И что я увидел в благодарность? Серега демонстративно подождал ответа, но Сцинк продолжал молчать, покусывая губу. Выражение его лица чем-то Серегу нервировало. — Будь у него хоть что-нибудь, за что его можно было бы уважать, я бы потерпел. Но у него ничего нет. Он ноль. Неудачник. Почему я должен делить с ним жизнь? Он отвел руку от руля, снова выдерживая театральную паузу. — Потому что это он тебя придумал, — на этот раз отозвался на риторический вопрос Артем. — Потому что вся твоя жизнь — в его голове. — Что? — оторопел Серега. Он сдвинулся корпусом и пристально, вопросительно посмотрел на Сцинка. — Смотри на дорогу! — поморщился тот. Серега отвернулся к лобовому стеклу и рассмеялся, осознав, что едва не повторил полупьяный Миланин вопрос: это что, шутка? У Артема специфическое представление о юморе. По краю шоссе рваным пунктиром мелькало рассыпающееся парапетное ограждение. Над крышей ровера нависала махина изъеденной кротовыми ходами туннелей горы. — Это он тебе сказал? Когда? Когда вы трахались на скрипучей койке в бывшем "Соколе"? — Значит, мы все-таки едем туда? — Как тебе там, кстати? Понравилось? Можем повторить. Кто из нас лучше в постели, ящерка? Мне ты никогда не говоришь о любви. Я хуже? — Смотри на дорогу, пожалуйста. Монохромный пейзаж за окном потихоньку приобретал краски, как будто в инста-снимке сдвигали ползунок интенсивности. Кобальт уходил, уступая место терракоте и зелени. Из ущелья поднимался густой белый туман. — Он до сих пор считает, что отец отправлял нас туда в ссылку, но это я просил купить нам путевку. Догадываешься зачем? — Герман? Серега кивнул. — От "Сокола" до его дома в горах двадцать минут езды. Он забирал меня в свободные дни — отец написал разрешение, ведь мне полагалось усиленно лечиться — и нам никто не мешал. Я любил это место. Меня тянуло туда даже после его смерти. Хотя потом я так и не был там больше ни разу. — Почему? — Почему что? — уточнил Серега. — Рвался или не доехал? Потому что совесть вела меня на место преступления, но я боялся спалиться так же тупо, как Раскольников, ты какого-то такого ответа ждешь? Он ведь убедил тебя, что я это сделал. — Он никогда такого не говорил. — Но позволил тебе прийти к такому выводу. Самому. А ты и пришел, такой догадливый. Скала линяла в привычный песчано-коричневый, под шинами скрипели осыпавшиеся мелкие камни, угол подъема заметно увеличивался, повороты заставляли Сцинка лихорадочно хвататься то за ручку, то за торпеду. — А не подкинул ли он тебе, до кучи, мотива и возможности? Зачем мне надо было убивать Германа? И как я это провернул? Машину тряхануло на колдобине, и Сцинк повалился ему на плечо. Его бледные губы нервно скривились. — Нам обязательно ехать в этот аул? Я поверю тебе, если ты расскажешь мне все в любом другом месте, хоть прямо здесь. — Это не аул, — усмехнулся Серега. — Ты так давно тут живешь, а толком ничего не знаешь. Сейчас будет старый туннель, не психуй, он короткий. Серега на всякий случай посигналил перед уступом, закрывающим въезд, — вряд ли в такое время кто-то мог направляться вниз, жизнь здесь начиналась намного позднее. Машина заехала в тоннель, и бледная, дрожащая дымка осталась за спиной: ночь пряталась от света в горной норе. Тусклые лампы на каменном потолке выглядели адской гирляндой, прочерченная обычной белой краской полоса по краю пути была едва заметна. Серега заглушил мотор. — В чем дело? — Ты же сказал прямо здесь рассказывать. Серега наклонился к нему, прикрыв глаза, почти вслепую нашарил его рот, верхняя губа Сцинка оказалась влажной от выступившей испарины. Он ответил на поцелуй — неуверенно, с опаской, больше принимал и поддавался, но потом забросил руки Сереге на плечи, обнял за шею, притянул к себе. Дыхание его было сбивчивым и горячим; уперев ладонь ему в грудь, Серега отстранился и ощутил, как частит чужое сердце. — Он был влюблен в Германа как кошка, — сказал он. — Ревновал его до одури, навязывался и сходил с ума, оттого что Герман ему взаимностью не отвечал. Несколько раз сбегал из дома — и приезжал сюда, в горы. Герман оплачивал такси, успокаивал его, укладывал спать, звонил отцу, а потом ночевал на кресле или на полу. Ни разу, никогда не было по-другому. Он сам провоцировал Германа, как умел, — кто виноват, что умел он плохо? Герман предпочел ему меня, так случилось, что ж теперь? Стоило бы смириться и забыть, но он не смог. Сколько лет прошло, а он продолжает мстить мне за то, что у нас с Германом было. — Ты любил его? — Германа? — зачем-то переспросил Серега. — Все было по согласию и по моей инициативе, если ты об этом. Я сам хотел его, а все тупые прямолинейные выводы идут в жопу. Артем покачал головой. — Я не об этом. Ты его любил? Где-то в глубине туннеля в длинной цепи гирлянды моргала лампа. Свет долго мерцал, на мгновение вспыхивал ярче, а затем тускнел, словно подавал сигналы азбукой Морзе. Сереге слышалось тонкое жужжание. — Он спас меня, вытащил из дерьма. Сделал тем, кто я есть. Он знал, что будет со мной дальше, все предвидел — еще тогда, объяснял, как и что делать потом, научил жить без него, со всем справляться. А меня даже не пустили на его похороны... — Серега вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот. — Я не убивал его. Он был для меня всем. — Я тебе верю, — Артем положил руку ему на колено. Пальцы у него слегка дрожали. — Давай вернемся. Пожалуйста. Сергей включил фары и завел двигатель. Лучи могли бы выхватить из темноты чудовищ, но подсветили только убогие, выдолбленные кирками стены. Машина тронулась вперед. — Мы едем не в "аул". В дом все равно не попасть: Герман оставил его по наследству какой-то левой родне, семьи у него не было. Сомневаюсь, что там живут. Мы едем в другое место, но если не поторопимся, опоздаем. В теснине не бывает солнца, и вода в реке ледяная до ломоты в костях. У начала второго туннеля маленьким водопадом стекает один из мелких притоков Аилги. Артем попросил остановить и вышел к нему. — Здесь можно пить, — крикнул Серега. — Она кристальная. В переводе название реки значило "прозрачная, незамутненная". Со своего водительского места он видел, как Сцинк вытянул ладонь лодочкой, поймал струю и приник к руке губами, повторил движение еще два раза, остатки воды плеснул себе в лицо, растер и пятерней взъерошил рыжие волосы. Вместе с ним в машину ворвалась сырая предутренняя свежесть. — Аж зубы сводит, — сказал Сцинк. Его колотило ознобом. — Долго еще? — Почти прибыли, — обнадежил Серега. Он сунул Артему ополовиненную бутылку, и тот жадно глотнул из горла. Когда они подъехали, пролеты арок едва заметно розовели. Сцепленные из прямых бетонных блоков опоры галереи казались лапами гигантского членистоногого. Серега обнял одну, прислонился к ноздреватой поверхности лбом. Поздоровался. Под подошвами мешались камешки, стыки плит проросли травой. Артем покосился на узкий проем для дороги. — А если кому-то понадобится вниз? Здесь не разъедутся и два скутера, не то что автомобили. — Сдадим назад и пропустим. Иди сюда. Тень нехотя сползала по противоположному склону ущелья, отступая по сантиметру, оставались считанные минуты. Поежившись, Артем отошел от машины. — Ближе, ну. Не бойся. Первый луч выстрелил из-за уступа минуты через три — и ударил по глазам. Серега зажмурился и улыбнулся. Детское ощущение беспричинного счастья на секунду охватило тело от кончиков пальцев до корней волос. Он зацепился за опору пальцами, поднялся на носочки и высунулся далеко вперед, завис над обрывом. Солнце лизнуло щеки и закрытые веки красным, пламенным языком. — Сережа, — напряженно и тихо, словно издалека позвал Сцинк. — Все-таки боишься высоты? Серега подтянулся обратно, сел на бетонную плиту, прислонившись к столбу галереи плечом, и свесил ноги в пропасть. — Как может человек создать того, кто его во всем превосходит? Того, кто его умнее, талантливее, работоспособнее? — не оборачиваясь, спросил он. — Не знаю. — А я знаю: никак. Это он паразит, а не я. Я собираюсь избавиться от него, вывести его из себя, как выводят вшей и глистов. Мне известно, как это сделать, и плевать, что ты думаешь по этому поводу. Вдвоем нам в одной жизни слишком тесно, тебе никогда не понять насколько, — Серега жмурился, задирая лицо к небу. — Здорово здесь, да? Рассвет в горах — лучшее, что можно здесь увидеть, — я хотел, чтобы ты его застал... Разве горы можно не любить? Это красиво. Против солнца круто уходящий вверх подъем казался чернильно-черным, ослепительное солнце разъедало его контур, рассыпаясь между уступами на отдельные лучи. Туман белесой жижей растекся по дну ущелья. Дальний отрог вспыхнул золотом, зелень заиграла десятками оттенков: от бледно-травянистого до темного изумруда хвои. — Есть другой выход, — сказал ему в спину Сцинк. — Нету. От бетонной плиты тянуло влагой и каменной пылью, сидеть было холодно и жестко. Сцинк неуверенно двинулся к нему, ступил один раз, другой. Шаги давались ему сложно. Серега не успокаивал его и не подгонял. Не дойдя до парапета, Артем опустился сначала на корточки, а затем сел, поджав к себе ноги, в тени от опоры. — Моя мать умерла в родах, — неожиданно после паузы сказал он, — и я по ней не страдал... Серега обернулся. — ...Замены ей отец не искал, и я никогда не испытывал такой потребности. Он не отдавал меня ни в ясли, ни в сад, мне не нанимали нянь, научная работа позволяла ему бывать дома, а преподавательская — брать меня с собой; сколько себя помню, мы жили вдвоем, и это казалось естественным. Наверно, у него были женщины, но я о них не знал, в нашем доме они не появлялись. Нам было хорошо вместе. Шея затекла, и Серега развернулся к Сцинку вполоборота, вытянув ноги вдоль края плиты. Сцинк сцепил пальцы на коленях и смотрел мимо него, на разгорающееся зарево неба. — Я не знаю, в какой момент что-то пошло не так. Где была грань, отделяющая эксцентричность от небольшого нарушения, нарушение от отклонения, а отклонение от болезни? То, в чем другие видели сначала странности, а затем симптомы, не являлось для меня чем-то особенным — мне не с чем было сравнивать, я привык жить с ним разным. Я любил отца любым. У меня, кроме него, никого не было. Меня забрали от него в двенадцать, не знаю почему — он никогда не причинял мне вреда. — Исключая те случаи, которые описаны... — Прямолинейные выводы идут в жопу, так ты сказал? — резко перебил Сцинк. — Я умел с ним жить и знал, что делаю. А меня лишили всего. — И тогда ты поклялся, что вырастешь и придумаешь лекарство от смерти, но не добрал баллов в медицинский. Я правильно продолжаю? Приехал сюда в надежде, что здесь поступить будет проще, но оказалось, что чужих здесь не ждут: своих с избытком. Не обижайся! — он поднял примирительно ладони. — Я рад, что ты туда не поступил. Все мозгоправы — первостатейные психи. Я обязан Герману всем, но и он был больным на всю голову. То, что ты не влился в их число, для тебя и для меня счастье. — Небольшая поправка к твоему досье. Я приезжал сюда еще раньше. К Герману. Я написал ему, умолял помочь отцу, взять его к себе в клинику, но он мне не ответил: не отказал, но и не согласился. И тогда я сбежал из интерната и дернул к нему явочным порядком. Только опоздал, и пришлось возвращаться обратно. — Я не знал. — Теперь знаешь, — пожал плечами Артем. — Отец умер еще через полгода, но это уже было не так больно. В нем убили его, и он перестал существовать намного раньше. Длинные, изломанные у стен столбы света от арочных проемов располосовали галерею. Серега сорвал листок дотянувшегося кроной до бетонной плиты клена и покрутил в пальцах. — Со мной такого не случится. Я останусь, потому что я сильнее и ценнее для всех. Эта жизнь — моя, а не его, потому что он не живет, а издыхает, питаясь мной и теми, кто меня окружает. Но даже если ты окажешься прав, и я плод его ума и ничто без него, мне плевать. Жить, ужимаясь вполовину, я больше не хочу. Мне необходим воздух. Свобода. Пусть ненадолго, но я останусь один на один с собой. — И в чем твой план? — Тебе не нужно знать план. Тебе надо только определиться: ты со мной? Лицо Сцинка скривилось, как от зубной боли. — Я не хочу делать между вами выбор, — через силу произнес он. — Тебе придется. И если ты не со мной, ты мне больше не нужен. Он поднялся и последний раз оглядел горы. Треск цикад заглушал шум скачущей по камням воды. Ветер теребил листву, в треугольном просвете между вершинами показались полупрозрачные, ватные облака. — На этой дороге невозможно развернуться назад, — сказал Сцинк. — Мы рухнем вниз. Все втроем. — Не рухнем. Так ты со мной? — протянул ему руку Серега. Артем смотрел на него, сощурившись от бьющего в глаза света. На солнце его кожа казалась еще бледней, часто моргающие золотистые ресницы придавали лицу растерянно-беспомощное выражение. — С тобой, — наконец ответил он и крепко ухватился за Серегину ладонь. Серега рывком дернул его на себя. — Я тебя никогда не оставлю. Что-то болезненно-сладкое нежданно кольнуло под ложечкой. Серега высвободил руку и быстро пошел к машине.