Проповедники тени

Стив на загривке чувствует щербатые выбоины от нетерпеливых пальцев Ингрид — она отбивает первый ноктюрн Шопена, а снег стрянет в её волосах. Она смотрит на Роджерса едва ли не лукаво, тянет руку к густым ресницам и снимает узорчатую снежинку, что мгновенно тает между пальцев. Равно как и сама Ингрид сейчас течёт талой водой по рукам Капитана, а он отчаянно пытается не дать ей вытечь сквозь пальцы. У обоих горят губы. И если бы синим пламенем. Женщине смешливая колючка жжёт язык, но она молчит, уводит взгляд за перила, из стана почти-не-врага, и смотрит вниз. — Сегодняшняя справедливость обошлась тебе ещё и в две кружки, — тянет она, замечая крупные осколки на следующем этаже. Ирландский кофе жалко больше из-за авторства, чем из-за переведённого виски. — Зато кисть цела, — отвечает Роджерс, замечая застрявший между ступеней инструмент искусства. Ингрид ведёт бровью, вертится в его руках беспокойной юлой и прижимается спиной к груди, кутаясь его ладонями, смотрит на снеговую пыль. Женщина каждый день возвращалась бы домой с очередной войны и накрывала бы себя Роджерсом. Она не тревожится, нервно рыбиной в сетях не бьётся — будь, что будет. Давно пора. Пусть Капитан ведёт. На то он и Капитан. Главное, чтобы не Титаника или Летучего Голландца. Щетина Капитана, по очертаниям больше походившая на бороду, царапает Ингрид висок. Роджерс молчит, смотрит на лживый снег с прищуром. Внутри — странное месиво. Наташа как-то рассказывала, что весна в России похожа на конец света: в апреле падает сырой снег, лужи затягивает ледяной коркой, а комья грязи застывают прямо на ботинках. И настроения при этом у всех мерзопакостные. Сейчас Стив определённо чувствует себя в русском апреле. Причина ёжится где-то под печенью, не желая пушить хвост. Такие, как он, любят единожды и непозволительно долго. Матовое солнце выползает на небо, как на работу. Снег начинает искриться прямо в полёте. Они стоят на пожарной лестнице, пока у Ингрид не начинают неметь ноги от холода. Женщина тянет Стива внутрь. Всё рушится одним телефонным звонком. — Ты просила напомнить, что всё ещё работаешь на меня, — сонно гудит Старк, еле ворочая языком. Ингрид сгребает волосы в охапку на затылке, пока Роджерс, воспользовавшись паузой, принимается за уборку. — Я безмерно рада, — отзывается она с кислинкой. — Сегодня презентация, да? Получив утвердительное мычание длиною, наверное, в вечность, женщина кивает, меняя планы на ходу. Про основную деятельность она совсем забыла. — Скоро буду, — бросает она. — Сделай одолжение — опохмелись к моему приезду. Стив заканчивает с уборкой осколков, убирает кисть обратно в стаканчик и принимается за мытьё посуды. Ингрид замирает на пороге кухни, цепляясь за свой портрет как за спасательный круг. — Стив, — зовёт она. Вода шумит размеренно и фоном. Роджерс оборачивается, не забыв повернуть кран. Руки блестящие и мокрые, а вены лезут из-под кожи, норовя её вспороть. — Меня ждёт Тони. Стив кивает и видит, что это ещё не всё. Ингрид кладёт свой портрет на стол, подходит к нему ближе, опускает ладони ему на вены, колет застывшую в них кровь на куски. — Не бойся жить, — просит она, а глаза такие чистые, выражение лица почти умиротворённое. Женщина знает — первый снег быстро тает и почти никогда навсегда не остаётся. — Жизнь — акция разовая. — Не обещаю, что выйдет хорошо, — усмехается он. Ингрид качает головой, подставляет ему губы. Роджерс наклоняется. Он целует впервые румяную Ингрид, а в его апрель украдкой заползает солнце. Крис просыпается от настойчивого толчка матери в плечо. Он раскрывает глаза нехотя и по очереди. Рука Мии безвольно свисает у него сбоку, сама она тяжело дышит ему в затылок, отодвинувшись от стены. Ингрид будит сына раньше обычного. Нужно поговорить, прямо сейчас, за вторым для неё завтраком. Что-то ей подсказывает, что жизнь неумолимо поворачивает не туда, в бескрайнее поле неприятных неожиданностей и череды проблем. Крис садится на кровати, тяжело выдыхает, подтыкает одеяло своей девушке, которая спит в позе эмбриона, со всех сторон, и прячет недовольное лицо в ладонях, медленно просыпаясь. Он выходит в кухню с зевком, чешет затылок, без сил приваливается к косяку, наблюдая сквозь прищур за матерью. Та растирает мокрые волосы банным полотенцем и ставит чайник. — Где ты была? — недовольно спрашивает сын. — За городом, — ответ матери такой будничный, что в свете последних событий челюсть неизбежно сводит. — Это входит в обязанности секретарши? Ночные прогулки с Роджерсом? — Душ. Мия скоро встанет, не хочу портить ей утро нашей руганью, — Ингрид вешает полотенце на спинку стула, плотнее запахивает халат, когда видит сыновний взгляд, упирающийся в свежий бинт. — Она сегодня дома — первый день цикла. Ночью горстями пила таблетки. Крис уходит в ванную, потирая затёкшую после сна шею. Женщина опускается на стул и роняет голову на руки. Её ждёт очередь из каверзных вопросов, а сын у неё меткий, как назло — весь в неё, за исключением глаз с волосами и привычки вечно горбиться. Как только из ванной слышится шум воды, Ингрид поднимается, быстро заводит тесто и принимается за блинчики на скорую руку. Нужно подумать, а делать это лучше всего в процессе. — Атака пришельцев? Пора звонить в НАСА? — Крис падает на стул, хватая музыкальными пальцами пузатую кружку, полную чая до краёв. Мать ставит перед ним тарелку с дымящимся пышным завтраком, придвигает сироп и возвращается к плите. Парень уже забыл, когда в последний раз его утро было таким. — Что ты забыл вчера в клубе? — Ингрид начинает сама, без экивоков. Она методично переворачивает блинчики лопаткой, чувствуя взгляд сына по хребту. — Мы гуляли. Решил показать Мие, где я провёл полшколы. Крис отрезает кусок от покрытого сиропом блина и отправляет его в рот. — А Роджерс там что забыл? Тебя? — спрашивает он с набитым ртом. Выходит нечленораздельно, но Ингрид понимает. — Кто-то занимался подделкой его сыворотки и продавал её в бойцовские клубы. Он решил выяснить это. Двое парней предлагали Трою сделку — сыворотка на долю от выигрышей. Он открыл бойцовский клуб давно, чуть ли не двадцать лет назад. Сначала — чтобы платить аренду. Потом — чтобы общими усилиями выкупить помещение и оформить право собственности. Теперь — чтобы помочь ветеранам вернуться в мирную жизнь. Мать от плиты не отворачивается. Изредка запинается, блины снимает, наливает тесто на раскалённую сковороду и даже когда ждёт, стоит спиной к сыну, прямой, как жердь. Крис перестаёт жевать. Откладывает приборы, силой пропихивает ком в горле. — Ты там зарабатывала? — у него голос ломается. Парень хрипит. Ему стыдно. — Иногда, — флегматично бросает Ингрид. — Когда рутина надоедала. — Кем ты была до меня? Чуть погодя выясняется: ком в горле стоит не от плохо пережёванного завтрака. Женщина снимает сковородку, кладёт последний блин на тарелку, ставит её в центр стола и садится напротив сгорбившегося сына. — Наёмным работником, — и почти не врёт. — И почему им не осталась? — Невыгодно. — Расскажи об отце. Ты никогда о нём не говоришь. Ингрид вздыхает, закидывает ногу на ногу, принимается общипывать обжигающий пальцы блинчик. — Я убила его. — Ты что? У Криса начинают бегать глаза, а плечи трястись. — В целях самозащиты. Иначе было нельзя — я уже была беременна. Сын молчит. Запускает пальцы в волосы, дышит рвано, но глубоко. — Он не был святым. Он заслужил. — А ты, значит, святая? — Я заслуживаю его конца куда больше. Ешь, опоздаешь. Она поднимается и выходит из кухни, прячась в ванной. Женщина тяжело опускается на бортик, упирает руки в колени, дышит, прокручивая в голове Шопена и фигурные пятна крови под телом Алана. Крис отодвигает от себя тарелку, кружку, складывает руки и опускает на них тяжёлую голову. Он ставит себя на место матери, пытается последовать совету старого мудрого Аттикуса*: надо влезть в шкуру человека и походить в ней. Только тогда можно его понять. Крис представляет себя беременной женщиной в смертельной опасности. Потом — матерью-одиночкой, которой помимо сына нужно содержать больную мать. Представляет, как каждый вечер подставляется под пудовые кулаки, чтобы принести домой деньги. Как его собственный сын всё время норовит уколоть больнее, лишь бы дать почувствовать то, что чувствует он. Крис прокручивает в голове материнский рассказ, складывает пазл, вертит куски в разные стороны, чтобы лучше сошлось. Его мать всё детство шептала ему на ухо: «Мы — викинги. У нас по венам течёт зима, а солнце светит из глаз. Мы не боимся своей судьбы — мы её приручаем». Ингрид не пыталась вырастить из него настоящего мужчину — она хотела видеть своего сына прежде всего человеком. Она делала всё, что могла. А он, упрямый сын своей матери, был слеп. — Мам? — Крис аккуратно стучится в дверь ванной. Дождавшись ответа, несмело входит. Он не знает, куда деть глаза. — Прости. Ингрид смотрит на него снизу вверх устало, взгляд — серый. Она коротко улыбается уголками губ и зовёт сына к себе. Тот присаживает, берёт материнские ладони в свои. — Я просто.., — парень запинается, не найдя оправдания. Ингрид ласково проводит ладонью по волосам. — Всё в порядке. Я была такой же — грызлась с твоей бабушкой по поводу и без. А она — с моей бабушкой. Родовое проклятье. Ингрид выходит из машины Старка, предусмотрительно подобрав подол струящегося изумрудного платья. Сегодня им придётся провести вечер в сливках общества на презентации новой модели Audi. Тони морщится, беспрестанно дёргая бабочку. Ингрид вторит боссу, то и дело оттягивая шелковистую горловину. — Прекратите оба, — строго просит Пеппер, поправляя Старку галстук. Тот картинно вздыхает. Раньше он жил от презентации до презентации, выгуливая новые костюмы. Теперь для него бабочки были удавками. Он предлагает Поттс руку, Ингрид идёт впереди. В небольшой вырез на грудине лезет наглый ветер, позволяя себе спуститься ниже, к разрезу в самой юбке. Женщина ёжится, вторично подбирая подол перед ступенями. — Речь выучил? — спрашивает она босса за спиной. — Ты сама её написала? — слышится в ответ. — В гугле нашла. Внутри приветливый мажордом раздаривает всем улыбки поштучно, проверяя приглашения набитой рукой, и приглашает внутрь. Ингрид коротко вводит босса и Пеппер в курс дела, объясняет вечернюю программу и отпрашивается в бар. Пеппер категорически против и хочет, чтобы она держалась поблизости. — И мне принеси, — просит Тони следом за покровительственным кивком, — а то от шампанского у меня изжога. Они теряются в толпе. Ингрид сжимает клатч, ловит официанта, и тот указывает ей верное направление. Женщина берёт себе и Тони неразбавленный виски, поправляет собранные в тяжёлую причёску волосы, шелестя рукавами-фонарями, и ныряет в людскую толпу. — Ты что, чуешь меня? — удивляется Старк, когда Ингрид появляется из-под земли и тянет ему стакан. — Алкаш алкаша, — шепчет она ему в ухо, чтобы Поттс не уволила её за фривольное обращение с начальством. Тони довольно улыбается, делая глоток. Свет становится приглушённым, софиты на сцене слепят. Под звук аплодисментов выходит директор американского филиала, демонстрируя идеальную улыбку. Ингрид скучающие вздыхает, игнорируя призыв к аплодисментам. Тони ловит в крупном камне её серёг такое же скучающее отражение и поднимает бокал. Его помощница держит клатч подмышкой, тянет тонкий ремень на талии вперёд, попивая жидкий янтарь. Если отбросить обстоятельства её устройства на работу, то она ему подходит. Встреться они в другое время — давно бы распробовали половину его бара вместе за огульным охаиванием системы в целом. Несколько выступлений различных партнёров спустя Ингрид дёргается — в сумке нервно дребезжит телефон. Она предупреждает Старка и выходит из большого зала торопливо. — Мисс Нортен, — голос у доктора Харпера звенит от напускной холодности. — Мне жаль, но Патриция скончалась. Трубка выпадает из рук уже после сожаления. Всё тело прошибает тремором, а ноги отказывают. Ингрид шатается. Мимо проходящий официант справляется о её самочувствии, но женщина не слышит. Она будто нырнула на дно Марианской впадины, а глубина всё тянет и тянет её в свои недра. Воздуха нет. Кислород стал осколками, оставляя колюще-режущие в альвеолах. Ингрид дрожащими руками принимает от официанта упавший телефон. Дальше всё, как в тумане. СМС сыну, Старку, такси в промозглый вечер, немые слёзы без единого всхлипа и судорожного вдоха, падение на лестнице в клинику, разодранная коленка, сочувствующий доктор и бездыханная Патриция, смертельно красивая, зацелованная смертью. Ингрид замирает посреди палаты, безумным взглядом шаря по телу матери, которая теперь не движется. Которая больше никогда не назовёт её «ягнёнком», не попросит господа её хранить, не погрозит крючковатым пальцем. Женщине вспарывают живот, вытаскивая органы наружу, давая колючему ветру разрешение обласкать шершавым языком полость нутра. — Вон, — не своим голосом скрипит Ингрид. Персонал уходит, потупившись. Женщина не может пересилить себя и подойти к матери. Она отказывается верить в то, что та, с кем она ходила рука об руку и кому вечно подкидывала работёнку теперь пришла за Патрицией. Ингрид не знает, куда деть руки. Она хватается ими, трясущимися, за лицо, волосы, живот, пальцами вгрызается в саму себя и не слышит, как вопит так истошно, что горло раздирает, а лёгкие вот-вот лопнут. Смерть никогда не позволит сказать последнее прощай. Женщина рывком мечется к кровати, хватает мать за плечи и поднимает её, внезапно отяжелевшую. — Вставай! — кричит она требовательно, а за воплем следует всхлип. — Вставай, ты же можешь, я знаю! Ингрид трясёт бездыханное тело, плачет в обтянутый кожей скелет, задыхается в рыданиях, оседая на кровать, разжимая деревянные пальцы. В палату вбегает Крис с красными глазами, отдирает мать от Патриции и держит, пока крепкий медбрат делает ей укол. Её выводят в коридор, просят просто дышать и ничего больше. Мия стоит у палаты напротив и испуганно ёжится, тихо плача. Крис опускается на кровать, беря в руки остывающую ладонь второй главной женщины в его жизни. Он пальцами жмёт на старческие пятна на коже, окропляет их слезами и делает над собой усилие. Патриция выглядит умиротворённой. Так, будто наконец обрела счастье. В коридоре Мия ловит беснующуюся Ингрид и сжимает так сильно, как только может. Она гладит женщину по голове, пока та оглушительно воет у неё под ухом. Из палаты напротив едва передвигая ногами выходит старик. Тот самый, с раком простаты. Он тянет скорбящей Ингрид письмо. Та выпутывается из тонких руки Мии и на ватных ногах идёт к старику. — Она просила передать, — шамкает он и приглашает в свою палату. Женщина размазывает слёзы по щекам, непослушными пальцами рвёт конверт. Она опускается на пол, напротив стариковской кровати, и жадно впивается в буквы. «Ягнёнок! Ты сейчас наверняка костеришь докторов на все лады и просишь их, наконец, начать работать и сделать что-нибудь. Но только это уже не сработает. Я приняла решение и не изменю его. Этот милый старикан, Альфред, и правда присылал мне цветы, представляешь! А ещё он классно пародирует Рузвельта. Это он помог мне уйти. Альфред достал чистый калий — у него богатые связи. Он давно хотел уйти так сам, но тут влезла я и порушила всего его планы. У нас с тобой это семейное. Не вини его за помощь мне. Не вини докторов. А самое главное — не вини себя. Если бы не ты, я бы уже давно гнила в земле. Сейчас я хочу отплатить тебе, заставить тебя действовать. Ты не говорила, что за мной следят, но я догадалась. Теперь тебе останется освободить от всевидящего ока только Криса с его Мией. Она хорошая. Лучше, чем мы с тобой. Сбереги их, обоих. Сделай то, что будет правильно. Не забывай, мы — викинги. Мы не боимся смерти, мы её принимаем.

Люблю тебя и Криса, мама.»

Ингрид скачет от строчки к строчке, написанное плывёт перед глазами. Она зажимает рот ладонью, вонзает зубы в кожу, чтобы не закричать истошнее, чем прежде. Альфред смотрит на неё сочувственно, из блёклых глаз катится слеза. У Ингрид в груди разрывается граната, осколки рвутся наружу, но оказываются навечно запертыми в клетке рёбер. Женщина поднимается, хватаясь за стену. Она медленно подходит к старику, волоча перебитые ноги по полу, обнимает его, сидящего на краю своей кровати, целует в гладкий череп и шёпотом благодарит. В коридоре творится хаос. Мия сидит у стены, обняв колени руками. Крис не позволяет персоналу войти в палату. В клинику приезжает Старк, натыкается уже на этаже на Роджерса. Ингрид выходит из палаты и замирает в коридоре, у двери в морг на вечер. Она оборачивается беспорядочно в поисках опоры — ей землю из-под ног выбили и обратно не возвращают. Роджерс вовремя подставляет ладонь, вводит потерянную Ингрид в палату, передаёт Крису. Женщина падает сыну на грудь и возобновляет, как ей казалось, рыдания. На самом же деле плач просто усиливается. — Без неё тебя бы не было, — гудит Ингрид, захлёбываясь. Сын стоит истуканом. — Это всё она. Всё это. Крис гладит мать по голове на автомате. Она вытирает слёзы с щёк и под носом, отстраняется и подходит к кровати. Дрожаще поправляет цветастый платок на голове, ставшие большими кольца на пальцах, и целует мать в лоб. — Идём, — сын забирает её, мягко подхватывая под грудью. — Её ждут в Вальгалле. Крис выводит Ингрид из палаты, впускает туда персонал. Женщина смотрит вокруг пустыми глазами: Роджерс, Старк, Мия, Крис, все мешаются, сливаются в одно и превращаются в большой голодный рот темноты. Она теряет сознание, обмякает в руках сына и забывается в инстинкте самосохранения.