Проповедники тени

Ингрид растирает между пальцами мёрзлую землю. Сегодня свинцово-пасмурно. Небо над головой — посеревшая подушка с иглами вместо перьев. Ткань вот-вот с треском разорвётся, осыпая город острым дождём вперемешку с колючим мокрым снегом. Ингрид долго смотрит на гроб в яме, на землю в своих руках, на надгробие. У неё внутри всё звенит ультразвуком, резонирует бешено. Слёзы по щекам текут крупные, каждая на вес золота. За спиной стоит терпеливый Колдуэлл. Его Роха всегда особенно долго прощается с умершими. Крис чуть поодаль обнимает дрожащую не от холода Мию, а глаза его щиплет от слёз. Патриция всегда была для него чем-то тёплым, каким-то обрывом, на котором дышать так легко, а свалиться вниз не страшно — она выстелет ему перину из облаков. У Ингрид пальцы застывают, сложенные в кулак. Земля вмерзает в кожу. Ноги мёрзнут. Впрочем, как и всегда. Хоакин осторожно присаживается рядом, опускает свою горячую ладонь на оголившееся женское запястье. — Нужно бросить, — шепчет он, а ввиду имеет не только земляную россыпь в ладони. Мужчина направляет Ингрид своей рукой, заставляет разжать пальцы, бросить мёрзлые комья, которые ударяются о крышку гроба неожиданно громко, оглушительно. Женщина смотрит, как земля скатывается вниз. Внутри всё сжимается до судорожного холода. Это конец без видимого начала. Колдуэлл поднимает Ингрид, обхватив за плечи. Она вся деревянная, абсолютно гладкая на ощупь, кем-то заботливо отполированная. Зацепиться не за что, чтобы вытащить её из варева, в водовороте которого она застряла. Ингрид пятится назад, а глаза намертво въедаются в гравированное «Патриция Милдред Нортен». Хоакин принимает из белёсых пальцев Мии влажную салфетку, стирает остатки грязи с ладони Ингрид, а та даже не шевелится, только взгляд переводит с надгробия на гробовщиков, хоронящих её мать под телом матери более древней. А ворот свитера весь мокрый, противный, лижущий шею. Крис уводит Мию первым. У него не хватает сил смотреть на свои первые в жизни похороны. И, увы, не последние. А Мия прожжённая. Она уже хоронила мать. Но только с каждыми похоронами эта боль утраты копится смогом на дне лёгких, альвеолы заполняет под завязку, а потом, в самом конце, выжигает горло до ожогов первой степени, и дышать становится невозможно. Больно до тех пор, пока есть, чему болеть. Когда всё внутри выгорает, становится страшно. Ингрид цепляется за пальцы Колдуэлла, сжимает его ладонь, идёт следом, переводя взгляд от надгробия к надгробию, по привычке читая имена на них. Она прячет руку, в которой держала землю, в карман. Пальцы сжимает и разжимает, только не чувствует ничего. Разве что ощущается себя той девочкой, что держит в руках обрез, смотрит на блеск бутылочной розы над матерью и теряется на долю секунды. Растерянность теперь вязнет на зубах, растягивается смолой, беспрестанно липнет. Идти становится тяжело. На выходе из кладбища, сегодня почти безлюдного, Крис натыкается на Роджерса. Жмёт протянутую ладонь, принимает соболезнования. Парень извиняется, ловит такси, и они с Мией уезжают. Мать предупредила, что у них с Колдуэллом после похорон какие-то неотложные дела. Хоакин ведёт Ингрид за руку. У него ответственность за неё пожизненная, лежит крестом вдоль хребта. И взвалил он это на себя сам. Его Роха врастает в землю, когда тусклый взгляд её врезается в Капитана у своего байка. Колдуэлл чувствует, как её мёрзлые пальцы выскальзывают из его ладони. Она идёт к нему без колебаний, ровным шагом, а у щиколотки змеится тяжёлая цепь, увенчанная гремящим шаром с начинкой из её собственных грехов. Ингрид лбом утыкается в грудь Стива, руки свои прижимает к его косым мышцам, тянет их к спине, оставляет там, под расстёгнутой вечно курткой, будто Роджерс никогда не мёрзнет. Схватил себе иммунитет во льдах. Капитан разрешает ей укрыться собой, кладёт свои руки сверху, кутает её сильнее. — Мои соболезнования, — шепчет он ей в макушку. У Колдуэлла на зубах скрипит песок. Он впервые видит Роху вот такой — отчаянно нуждающейся в доме. Мужчина приближается, тянет руку приветливо. — Хоакин. — Стив. Ингрид сменяет позу. Одну руку, ту, стылую, оставляет у Роджерса на хребте под курткой, разворачивается к Хоакину, а щекой прижимается к груди Стива. Тот косит на неё глаза цвета талой воды под тонкой ледяной коркой, смотрит с непрекращающейся заботой. Колдуэллу искренне нравится, как выглядит их союз. Капитан, размером с целую Вселенную, и Роха, чёрная вечно голодная дыра. Такая неправдоподобно хрупкая, внутри вся из железа с венами стальными прутьями. — Как ты? — спрашивает Роджерс. — Могло быть и хуже, если бы не нашлось, чем занять руки, — помедлив, отвечает Ингрид, — Хоакин поможет мне разобраться с бумагами насчёт наследства, одна не справлюсь. Проверите адрес без меня? Женщина достаёт из кармана сложенный вдвое листок и протягивает бумагу Роджерсу. — Конечно, — соглашается он, губами простреливая ей висок. — Я позвоню. Ингрид тянется к его щеке, и это становится таким обыденным, как пригубить зимним вечером вина. Она хватает дурные привычки репейными колючками: цепляются быстро, отрываются с трудом. Капитану это нравится. Как её губы смыкаются у него каждый раз в одном месте, над линией роста волос, в родинке на левой щеке. Роджерс протягивает свободную руку Колдуэллу. — Было приятно познакомиться, — слегка улыбается он, пальцами второй руки, что покоится на пояснице Ингрид, оттягивая кончики её волос, растирая их между пальцами как хворост. — Взаимно, — жмёт руку Хоакин, кивая. Ингрид ловит прощальный взгляд Стива, отнимает руку, кладёт мазок прикосновения на щёку и устало улыбается уголками губ. — Спасибо, — шепчет она. — Пустяки, — кивает Роджерс и садится на байк. Ингрид возвращается к Колдуэллу, прислоняется к нему, вросшему в землю, и долго смотрит вслед Капитану. — Ты не говорила мне, что у тебя роман с Роджерсом, — недовольно шипит он ей в ухо. — У нас не роман, — отрицает женщина. — Интрижка? — Нет. — Секс по дружбе? — По какой дружбе, Колдуэлл? — Очень нежной и тесной. Ингрид фыркает, пихает друга в бок и идёт к машине. Дел сегодня невпроворот. Первым пунктом в длинном списке стоит отец Мии. Женщина поняла, чем чревато проживание девушки в её квартире, поэтому ей пришлось действовать заранее. Возвращаться в тот гадюшник не хотелось. Ингрид уверена — там всё по-прежнему, если не хуже. Грязи только больше, а отвратительный запах сильнее. В квартире Мии всё действительно так, как и было в её последний приход. Банки, окурки, почувствовавшие свободу тараканы. Экран телевизора на кухне украшает паутина трещин. Отец Мии, Тэд, пьян в стельку уже с утра. Лицо тёмное от щетины и количества выпитого. В квартире мрачно, дырявые кое-где шторы задёрнуты наглухо. Пока Колдуэлл с пугающей холодностью тащит пьяного мужчину в душ, Ингрид раскрывает с трудом поддающиеся окна. В душную, прогорклую квартиру рвётся стылый ветер, недовольный сегодняшним утром. Тишину нарушают пьяные вопли Тэда и благой мат Колдуэлла. Женщина усаживается на подоконник, единственное более или менее чистое место, и понуро опускает голову, рассматривая пальцы под тонкой кисеей кожи. Она устала. Влезла в заведомо проигранную войну с кучей игрушечного оружия. Водяные пистолеты пусты, а пластиковые мечи сломаны до самой гарды. Метафоры в голову лезут дурацкие. Как после третьей бутылки сухого. Колдуэлл вытаскивает одетого в мятый костюм Тэда за шкирку. Тот путается в собственных ногах и летит на пол, приземляясь с глухим звуком. — Только бы нас не послали из-за него, — вздыхает Ингрид, слезая с подоконника. Стук каблуков набатом отдаётся в голове у бедного пьяницы. У нотариуса всё проходит гладко для нынешней ситуации. Откормленный досыта Тэд, под завязку залитый кофе, послушно ставит корявые подписи в месте, где нотариус указывает ручкой. Плотно сбитый, с блестящей лысиной, он немного нервно косится на суровую Ингрид. Та сидит в кресле с неестественно прямой спиной, ноги скрещивает, в окно смотрит безразлично на ветвистый, почти голый клён. Колдуэлл выбивает нервную дробь пальцами по подлокотнику кресла в коридоре. Женщина сухо улыбается нотариусу, Тэд жмёт ему руку слабеющей, трясущейся ладонью. В коридоре Ингрид отдаёт документы Хоакину и облегчённо выдыхает. Можно ставить жирную галочку напротив первого пункта. В Южной Каролине, в отличие от Нью-Йорка, солнечно. Светило улыбается фальшиво, притворяется настоящим и тёплым. Ингрид замирает в пятне света, подставляя круглому блину на небе серое после перелёта лицо. На какое-то мгновение пружина внутри разжимается, напряжение ослабевает. Солнце лениво массирует ей затылок упитанными пальцами. Колдуэлл приглаживает волосы, щурясь. Сейчас бы в бар, а потом к солёному океану, под поцелуи пушистых волн. Вместо этого они арендуют машину и направляются в Камден. Ингрид выторговывает у Колдуэлла право всю дорогу слушать Guns n' Roses и тихо подпевать в такт. Ей нравится песня про гражданскую войну*. Надо составить Старку новый плейлист напоследок, мрачно думает она, глядя в окно на чистое небесное пастбище без единой облачной овцы. Военная академия гудит большим ульем. Кадеты снуют туда-сюда, не теряя осанки. Отовсюду слышится гавканье офицеров. Ингрид убирает волосы за уши, забирая передние пряди у игривого ветра. Она втягивает носом знакомый до щекотки в желудке запах. Пахнет юностью, свежей травой, новой формой. — Не хватает только недовольного окрика Крина, — замечает Колдуэлл, ностальгически улыбнувшись. Ингрид согласно кивает, готовая вздрогнуть от властного «Роха!» со стрельбища. Они входят на территорию, на миг превращаясь в прежних себя, с пустыми плечами и без багажа за спиной. Ингрид чувствует себя свежей, ветер прочищает её между рёбер, выдирает репей из волос. Колдуэлл привычно трясёт головой, убирая от лица призрачные кудри. Ему кажется, что неуклюжая Роха вот-вот оступится, свалится в газон и будет долго, заливисто хохотать. Ингрид поворачивается к нему и довольно улыбается. У мужчины разом перестают ныть все шрамы. — Ну и где вас так долго носило? — слышится откуда-то справа. Плац покидает сухопарый мужчина и чеканным шагом направляется к вновь прибывшим. — Харрел? — удивляется Ингрид, обернувшись. — Ты ей не сказал? — обращается Энтони к Колдуэллу с протянутой рукой. Женщина большими глазами смотрит на товарища: форма сидит на нём как влитая, а на солнце блестит серебром дубовый лист. — Полковник-лейтенант? — присвистывает Ингрид, пока мужчины обнимаются. Честно говоря, она никогда не верила в его успешную карьеру, и если полковничий орёл внушал Ингрид гордость за Колдуэлла, то дубовый лист Харрела стал приятным удивлением. — Не то, что непутёвая ты, — довольно тянет тот, прижимая женщину к себе. Та обмякает, разглаживая на острых лопатках китель. — Действительно, — она искренне соглашается, отстраняясь. — Пошёл в преподавание? — Война всё никак не закончится, — удручённо констатирует факт Харрел, взъерошивая светлый ёжик волос. — А у меня уже не хватает сил. — Так ты ешь больше, — участливо советует Колдуэлл, хлопнув приятеля по спине пудовой ладонью. — Не хочу, чтобы раздуло, как тебя, — отказывается Энтони. Ингрид делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Сейчас бы завалить Харрела на жухлую траву и победно усмехнуться, слезая с проигравшего под одобрительный свист Хоакина. — Значит, сын, Ингрид? — спрашивает Харрел, устраивая приятелям экскурсию. — Ага, — кивает та, останавливаясь у стрельбища. Она быстро осматривает кадетов с винтовками в неопытных руках, а у самой эти руки чешутся показать, как надо. Пока Колдуэлл перечисляет достижения Криса, женщина выпадает из реальности. Вслед за картинами тренировок её стремительно настигают воспоминания обо всех убийствах. Они наслаиваются друг на друга, перемешиваются, превращаются в грязную лужу, в которой Ингрид оказывается по самое горло. Не сегодня-завтра ей придётся всё рассказать Старку. Посмотреть в его влажно блестящие глаза и сказать, что она убила Хэппи только для того, чтобы удержать возле него Капитана. И соврёт, потому что держала не столько возле него, сколько возле себя. — Роха! — голос Колдуэлла доносится как из-под земли. Ингрид вздрагивает. — У твоего сына будет возможность получать стипендию, — повторяет Харрел, — только рекомендации военного не забудь приложить. Пусть Хоакин напишет. Идёмте, покажу кадетский корпус. На обратном пути до аэропорта Ингрид не отрывает взгляда от темнеющей каймы неба, лениво качая ногой в такт гитарным переборам Бадди Гая. Колдуэлл с ума сходил от блюза, а она была солидарна. Песню про субботний вечер* приходится убавить — в кармане пальто разрывается телефон. Ингрид отвечает, но слова вставить не успевает — на том конце генерал Росс громко сопит. — Где Уилсон? — он обходится по-солдатски без прелюдий. — Там, куда я его привезла? Ингрид выразительно смотрит на Колдуэлла, одними губами говоря: «генерал». Тот хмурится. — Хватит пудрить мне мозги! Ты забрала его от моего имени. Если не вернёшь в течение двух дней или не назовёшь место — я знаю, какую часть сына вышлю тебе по почте. Короткие гудки методично сверлят висок. — Ублюдок, — шипит Ингрид, кидая телефон на приборную панель. — Успокойся, будем действовать по плану. Ингрид раскладывает перед недовольными детьми цветастые буклеты. — Мам, завтра контрольная, давай потом, — канючит Крис, откидываясь на спинку стула. Мия сегодня кислая и хочет быть мальчиком. Анальгетики не помогают. — Я отменила контрольную, — отвечает мать, — и перевела вас обоих на домашнее обучение. Лица детей вытягиваются. — Слушайте и не перебивайте. С завтрашнего дня и до экзаменов вы учитесь дома. Завтра собираете необходимые вещи и летите с Хоакином из Нью-Йорка. На период экзаменов вернёмся, а после — колледж. Тебе, Крис, на выбор — военные академии в Камдене или в Вест-Поинте. В Камдене можешь получать стипендию, а Вест-Пойнт обойдётся дороже, придётся поработать до подачи документов. Мия, для тебя в Южной Каролине есть университет, туда результаты экзаменов не нужны. Если хочешь, можем поискать что-то ещё рядом с Крисом. Мия подбирает ноги под себя и устраивает подбородок на коленях. — Ты в дерьме? — понимает Крис, а голубые глаза светятся так ярко. — А вы вместе со мной. Поэтому улетаете в Мексику. — Мой отец не отпустит, — глухо произносит Мия. — Технически, я теперь твой отец, — жмёт плечами Ингрид, — я оформила опеку. Пара знакомых Колдуэлла помогли сделать это быстро. Тэд всё подписал. Если нужно забрать что-то из той квартиры — Хоакин поможет. Мия готова разреветься. Эта женщина, первое впечатление о которой почему-то было устрашающим, своими руками выстилает ей дорогу в светлое будущее. Она, наверное, святая. — Он хотя бы сопротивлялся? — тускло спрашивает она, усердно толкая ком из слёз обратно. Ингрид кидает взгляд на сына, тот едва заметно качает головой. — Я заставила его это сделать. Но ты вольна выбирать. Можешь остаться здесь и закончить школу, жить с отцом. Если хочешь. Вместо ответа Мия слезает со стула и обнимает Ингрид, тяжело согнувшись. Женщина слышит тихие всхлипы прямо над ухом. — Ничего, девочка. Всё в порядке. Она сгребает со стола все брошюры и плетётся в комнату, чтобы дать волю слезам. Обилие гормонов только портит дело. Крис смотрит на мать исподлобья. — Скажи правду, — просит он, — я выдержу. Ингрид подаётся вперёд, сплетает пальцы и внимательно смотрит на сына. — Обещай, что после этого выполнишь всё в точности, как я скажу, — просит она. Даже молит. Характер у сына — её. Крис кивает. — Родителей не выбирают, — жмёт плечами он. — За тобой следят. И в случае моего неповиновения угрожают причинить тебе вред. Я должна тебя уберечь. Ты — всё, что у меня осталось. — Это из-за Старка? — Почти. Слушай, это уже не важно. Я разберусь с этим, но только когда вы с девочкой будете в безопасности. А потом прилечу следом. — Знаешь, я ведь постоянно грубил тебе, когда подрос, — внезапно проникновенно произносит сын после молчания, — меня задевало, что мальчишек в школе папы учат драться, водить машину и прочей чепухе. Мне не хватало отца, правда. Хоакин классный, но всё равно не то. Я никогда не говорил, как гордился, когда благодаря тебе взял золото по боксу. Я никогда не говорил тебе, как восхищался твоей стойкостью — ты на все мои истерики даже голоса не повышала. Тащила меня всё время вперёд, толкала вверх, лишь бы я не чувствовал ни в чём нужды. Я думал, ты железная. Проверял, помнёшься, если я снова ударю тебя, только на этот раз больнее. А потом вспоминал, как круто было в детстве. Мы объедались мороженым, торчали весь день в парке. Чёрт, да все дети мне завидовали, когда я в тире всех зверей расстреливал под твоё настойчивое «ты и оружие — единое целое». Ты была супер-мамой, круче любого викинга. Ты и сейчас такая. Просто я иногда забываю, что воспитывать меня — адский труд. Откровенно говоря — полное дерьмо. Но ты такая упрямая, как бабуля. Она всё время говорила, что мы многим тебе обязаны. Прости меня, ладно? Крис поднимается, подходит к матери и обнимает её со спины, устраивая подбородок на плече. Ингрид прижимается к нему виском и беззвучно плачет. — Я люблю тебя, правда, — признаётся сын. У женщины сердце болезненно сжимается. Последние дни будто сошли с адского конвейера. Переживать их невыносимо тяжело. Крис целует мать в макушку, сжимает плечи и уходит к себе. Ингрид какое-то время сидит в тишине и позволяет слезам просто литься по щекам, разбиваясь о стол. Женщина мажет ладонями по лицу, шмыгает носом и тянется к телефону.