Фаворит

Мы оказались в маленьком кабинете, которым пользовались редко, как видно, лишь за короткой надобностью, но содержали в чистоте и порядке. Внутри оказался тот минимум мебели, чтобы разместиться с комфортом, ни на секунду не забывая о делах. Стражники расковали мне руки и удалились, плотно прикрыв за собой дверь. Я с удивлением отметил это, растирая онемевшие, рассеченные грубой сталью кандалов запястья, искоса наблюдая за Фердинандом, который с удобством расположился в одном из мягких кресел. Маркиз Алвасете остался стоять, никто не предложил ему сесть. И без того острые скулы его теперь резали бледную плоть, под ними выступили узкие дуги натянутых мышц. Теперь я видел, как сильно Алва напряжен, хотя не заметил этого в зале суда, погруженный в темную воду собственных переживаний. Во время короткой речи Рокэ привычно прятался за маской, но теперь, оставшись один на один со зверем в клетке без ключа, спасения или хотя бы последней пули для самого себя, неожиданно открыл истинные чувства и мне, и королю — всем разом. Государь, не ожидавший от него подобной слабости, смерил маркиза насмешливым взглядом. — И вот мы снова здесь. Все трое. Как символично, не правда ли? — расслабленно улыбнулся он, но я-то знал, сколь обманчива на самом деле показная королевская леность. С такой улыбкой государь принимал послов, желая одним своим взглядом поставить их на место, украдкой приоткрыв завесу истинной власти и мощи Талига, чтобы знали и помнили вслед, страшились, неся дурные вести. За бархатом его перчатки пряталась латная рукавица, готовая крошить и мять чужие черепа. Я видел, как заострились его грубоватые черты, а жесткая складка, залегшая у губ, очертила и вздернула верхнюю в зверином оскале. Алва вскинул голову, надменно задирая подбородок: в жесте этом было больше бравады, чем гонора. Несобранные пряди его волос стекли на скулы, обрамляя лицо блестящей траурной вуалью. Он долго вглядывался в расчерченный кессонами потолок, словно ища в переплетении простых и ясных линий ответы на вопросы, которые не мог измолвить вслух. На краткий вздох мне показалось, что он молится, но стоило моргнуть — видение пропало. Фердинанд движением факира достал из ящика стола бумаги и обличительно потряс ими в воздухе. Маркиз перевел расфокусированный взгляд за шорохом исписанных страниц, как сытый кот за надоедливой и наглой мышью, склоняя голову к плечу без выражения. Он проследил, как государь перебирает желтоватые листы, и бросил на меня единственный скользящий взгляд темных, как провалы каменных колодцев, глаз. — Подойди, — требовательно произнес Фердинанд, рассеянно взмахивая полной ладонью в жесте, обращенном скорее к животному, нежели к человеку. Алва подчинился беспрекословно, приблизился мягкой стелющейся походкой и замер в шаге от кресла государя, выставив вперед одну ногу в подобии оборонительной дуэльной стойки. Его Величество задумчиво пожевал губами, перекладывая листы в поисках одному ему известного порядка, а после, перехватив стопку, наотмашь ударил маркиза по лицу бумажным веером, заставив волосы взметнуться вороной волной. Я ахнул и метнулся было вперед, но твердый взмах руки остановил в неоконченном броске моё тело. Как бы отвратительно это ни осознавалось, я все еще целиком и полностью оставался человеком короля, готовым по его приказу шагнуть с обрыва. — Читай, — жестко приказал государь, протягивая письма Рокэ. Тот взял их тонкими негнущимися пальцами и замер, опустив глаза. Алва стремительно бледнел. Руки его задрожали, он выронил листы и бессильно привалился бедром к краю столешницы. Я, не выдержав, шагнул вперед — никто не остановил меня, не попытался даже, — наклонился, собирая бумаги; одна из них оказалась набранным узким почерком письмом. Я сразу узнал этот резкий наклон, колкие очертания букв и поднял глаза на Рокэ, ища подтверждении мелькнувшей догадке, но маркиз смотрел прямо перед собой, закусив бескровные губы. Фердинанд победно ухмылялся, восседая в кресле напротив. — Сложный план, красивое исполнение, однако кое-что ты не учел. Жизнь ничему не учит тебя, Рокэ. Раз за разом ты играешь и проигрываешь, но все равно продолжаешь считать всех вокруг непроходимыми глупцами. Впрочем, это свойственно природе всех Алва, — Его Величество повел рукой — точно перебрал в воздухе невидимые нити, затягивая узел. Я против воли опустил глаза, обращаясь к тексту письма, что все еще сжимал во вспотевших ладонях. Строчки замелькали у меня перед глазами. «Эмиль, Войска отошли к южным границам. Все внимание Фердинанда приковано к охваченной повстанческим пожаром провинции. Он зол, но выжидает. Сейчас — самое лучшее время…» Сердце мое ухнуло куда-то в желудок, да так и застыло там холодным трепещущим комом. Под страхом смерти я сейчас не отдал бы никому этого письма — мне важно было знать. «Мое послание может застать тебя уже в дороге, но заклинаю тебя, Эмиль, последуй моему совету! Гоганы только и ждут момента, чтобы предать глупца Эпинэ. Он и сам не осознает, в сколь опасную ловушку завлек соратников по собственной глупости. Я знаю Фердинанда лучше всех — это страшный человек…» Я закусил губу, замирая на последней строчке — слово расплывалось, чуть подрагивало у меня перед глазами. Мне не хватало воздуха, хотя окно было распахнуто настежь; восточный ветер лениво раздувал бархатные портьеры. «Марсель убит. Мой план на грани — я сам на волоске от гибели, но все же кое-что удалось успеть. Фома Урготский заинтересован, чтобы восстание жило и крепло. Я много лет вел с ним переписку и заручился поддержкой в случае низложения династии Оллар. Конечно, никакого Ракана на троне не будет. Альдо просто пешка, ты должен понимать — восстанию нужен стимул…» Создатель, неужели это все — лишь сложный план Алвы, каркас которого он щепетильно возводил из года в год? Его желание стать свободным не имело ничего общего с тем, что я себе навоображал. Опасная страсть, истовое и страшное стремление, ради которого маркиз не постеснялся утопить в крови половину Талига. Тогда кем же был для него я? Еще одной пешкой, которой можно пренебречь в виду собственной выгоды? Тайная надежда, едва затеплившаяся во мне со словами Алвы на суде, разом угасла, раздавленная ужасом осознания: он лишь исправлял собственную ошибку. Но зачем? «К письму я прилагаю копию документа, подтверждающего союз. Я надеюсь, что это развяжет тебе руки. Знал бы ты, каких трудов мне стоило не начать действовать ровно в тот момент, как только он попал мне! С каким нетерпением я проживал каждый последующий день, предвкушая скорую победу. Росио, маркиз Алвасете, Подписано…» И так далее. По всему выходило, что это письмо отправилось к Эмилю Савиньяку почти полтора месяца назад. Но дошло ли? Я бесцеремонно уставился на государя, буравя его тяжелым взглядом, но тот не смотрел в мою сторону. — Эмиля Савиньяка казнят как заговорщика против короны, — ровным голосом произнес король. Алва вздрогнул и резко вскинул голову: — Нет! — Да, — Фердинанд сцепил пальцы в замок на животе, окинул взглядом полированные ногти. Лениво покачал ногой, оценил, как мерно поблескивает золоченая пряжка на туфле, склоняя голову то к правому плечу, то к левому, — Ты должен научиться осознавать, что за каждую твою неосторожную ошибку придется платить кому-то другому. Граф Лакдэми ведь считался твоим другом? У тебя так мало друзей, мой милый Росио, и скоро их станет еще меньше. Рокэ так крепко стиснул зубы, что под заострившимися скулами заходили желваки. Я смотрел на него, словно видел впервые, и в душе моей вскипала злость вперемешку с ядовитой жалостью. «А ведь я тоже покойник, такой же, как Эмиль Савиньяк», — рассеянно подумалось под тихий шорох бумаги. Сам того не заметив, я скомкал письмо в руке, сжимая пальцы в кулак. Фердинанд, привлеченный звуком, посмотрел на меня и скривился. — А-а, герцог… — лениво протянул он и сощурился, словно только сейчас вспомнив о моем присутствии, — Вот, полюбуйся, Росио, еще одна жертва твоих безумных капризов. Бедный герцог Окделл, наверное, неприятно чувствовать себя разменной монетой? Он ведь изначально собирался вас подставить. Вы были лишь пешкой в затеянной им партии, только бедный маркиз не учел, что играем мы не в шахматы, а в кости. — Это правда? — только и сумел промолвить я пересохшими губами. Алва отмер, устало обернулся, глянул на меня потухшим взглядом, а после таким знакомым жестом провел по глазам, что я задохнулся и отступил на шаг. — Да, — не слово — выдох сорвался с его губ. Оказалось, что может быть больнее, так больно и мерзко, что перед глазами все подергивается белой дымкой, расплывается, теряя очертания. Рокэ смотрел куда-то поверх моего плеча и говорил: негромко и спокойно, словно отчитывался о проделанной рутинной работе, которую привык выполнять день за днем. Он говорил о том, как впервые выслушал желание монарха вызвать меня ко двору и устранить в угоду обстоятельств. — Ничего личного, герцог, — вставил Фердинанд посреди его речи, заставив маркиза умолкнуть на полуслове, — Если короне нужен Надор — корона его получит и распорядится им во благо королевства. Именно тогда, Росио, у тебя и созрел план вплести мальчишку в свою интригу? — последние слова монарха были вновь обращены к Алве. Тот скупо кивнул, глядя в стену. Я молчал. У меня просто не осталось сил что-либо чувствовать в ответ на предательство. Значит все, что было между нами, являлось всего лишь игрой, попыткой подобраться ближе и дергать послушную марионетку за нити? Кое-как доковыляв до дивана, я повалился на подушки и только тогда осознал, что все еще сжимаю в руке ненавистное письмо. Отбросив бумаги, как ядовитую змею, я закрыл лицо руками и неожиданно для самого себя натужно рассмеялся. Какой же я глупец, подумать только! Не видел дальше собственного носа! Выдумал себе красивую сказку, как во фривольных дамских романах, только вместо заточенной и терзаемой принцессы в ней оказался принц, а вместо короны в финале на верного рыцаря вдруг напялили колпак шута. Сравнение меня позабавило: я почти услышал над головой перезвон невидимых бубенчиков и снова рассмеялся. В груди закололо, но я все хохотал, пока в легких не кончился воздух — и только после задышал сорвано, точно выброшенная на берег рыбина. По крайней мере, жить мне оставалось столь же недолго. Словно в подтверждение моих слов, Фердинанд произнес задумчиво: — Приказ о вашей казни уже подписан. — Зачем было устраивать весь этот фарс? — зло выдохнул я, отнимая руки от лица. Кончики пальцев покалывало, а ладони были холодны, но, несмотря на сильное волнение, разум мой оставался кристально чистым. Я смотрел на Фердинанда, на блуждающую по его губам улыбку — нежную, обращенную не к миру, но вовнутрь, — и не мог поверить, что когда-то восхищался этим человеком, считал его стержнем, на котором держится Талиг, да что там, весь сущий мир, в силу собственной дурости. На деле он оказался властным, жестоким, не менее капризным, чем Алва. Они стоили друг друга. Их союз способен был разрушить мир до основания, но пока что оба удовлетворились исключительно моей сломанной жизнью. — Великолепно сыграно, не правда ли? Мне хотелось услышать, чью же сторону выберет Росио. Но он, как обычно, выбрал свою, — нисколько не обидевшись на мое непочтение проронил король. Я отвел взгляд так резко, будто ожегся. Алва сделал шаг в мою сторону, но, не завершив движенья, замер. Я против воли взглянул ему в лицо и подавился вдохом: столько боли и злого отчаяния плескалось на дне темных глаз, что я почти согласился признать слова Его Величества грязной ложью. Но маркиз моргнул, и наваждение пропало. Секунда — и губы Алвы скривились в безобразной усмешке. — Эта несмешная шутка затянулась. В любом случае, Окделл больше не нужен, — властно произнес государь и громко хлопнул в ладоши. Я вздрогнул, резко развернувшись на каблуках. Двери кабинета распахнулись. Гвардейцы в мундирах личной королевской охраны переступили порог, повинуясь кивку Фердинанда, подхватили меня под локти, заводя руки за спину. — И этого тоже, — бросил король, взмахом руки указывая на бледного Алву, — Вы, Кингем, заприте его да глаз не спускайте, чтобы не получилось, как в прошлый раз. Я успел заметить, как маркиз беспомощно дернулся в стальной хватке стражи, но силы оказались неравны. В последний раз мне захотелось поймать его взгляд, выпить его глубокую синь, но я чудовищным усилием воли подавил приступ малодушия и низко опустил голову, позволив отросшей челке скользнуть на глаза. Алва так любил запускать в нее пальцы… Я приказал себе не думать, до крови кусая щеку изнутри. Внизу, у входа для слуг, меня дожидался тюремный экипаж. Я думал, что там — верил, что в следующий раз покину стены собственной тюрьмы, отправившись на плаху, но Госпожа Удача распорядилась по-иному. Но мне ли, право, таить вину за это на прекрасную эрэа?..

***

Жизнь стала не мила мне, однако, вопреки всему, к ненависти, прочно укоренившейся в душе, теперь примешивалась ярость, не апатия. Я более не ждал милости судьбы и не надеялся на славную оплошность, жажда действия разрывала меня, но руки вновь оказались скованы, а тело занемело. Я знал, понимал, что мной играли, использовали, как наперстяную куклу в представлении, обставленном с размахом королевским, но все же в балагане для пустых зевак, детей, блаженных идиотов. Я спал и видел чудный сон, и не хотел бы просыпаться, пусть жизнь моя висела на волоске от смерти. Мне снился Рокэ, ну конечно, он часто снился мне; он стал моим порочным ангелом, хранителем души… Во сне маркиз улыбался мне испачканными в ягодном соке губами и протягивал в ладони спелую клюкву. Он стоял босой на фоне темных исполинских сосен, утопая по щиколотку в прихваченной первым морозцем траве. Снежинки падали с небес, кружились, оседая на его бледном бескровном лице, не думая истаять. А я ловил себя на мысли: разве ему не холодно? Мне было холодно, пусть я и спал, во сне же пребывая одетым в теплый камзол и зимний плащ, подбитый мехом. Расстегнув пряжку, я стянул плащ и предложил Рокэ, и он позволил мне укрыть его спину и затянутые в тонкую батистовую рубашку плечи. Показалось ли, но кожа отдалась хрупким звоном на легчайшее касание моей ладони, словно собранная изо льда или выточенная из горного хрусталя. На губах Рокэ блуждала незнакомая мне улыбка, я еще ни разу не встречал ее и не знал, как трактовать. Плащ норовил сползти с его худых плеч, а я постоянно тянулся поправить. Решительно дергал ленты, пытаясь подхватить узлом под горлом, чтобы хоть немного отогреть замерзающего Алву. Он продолжал смеяться колючим звонким смехом — переливом ледяной воды, — и отступал на шаг все дальше, дальше, будто ненароком увлекая меня в сонный темный лес. Я злился и тянул эти кошачьи завязки, тянул с тем яростным ощущением, что возникает и преследует исключительно во сне: вот, сейчас, стоит приложить еще немного усилий, и все станет как надо. Исправится, пересоберется вновь. Я осознал себя, когда Алва вцепился в мою руку, пачкая кожу ярким клюквенным соком. Его губы посинели, а глаза закатились под тонкие веки. Он был мертв, я удушил его, как змей глупого кролика. То был лишь сон, но столь реальный, что… Я проснулся от скрежета дверного замка. Встревоженный, все еще не отошедший от приснившегося мне кошмара, я вскочил на лежанке, бешено вращая глазами. Тухлая свеча успела догореть, а жаровня окончательно погаснуть, и в камере было зябко и темно, но через бойницу под самым потолком просачивался тусклый серебристый свет. По внутренним ощущениям стояла глубокая ночь. Я настороженно замер, не понимая, что могло потребоваться обитателям Багерлее от государственного преступника в такое время. Ключ провернулся до щелчка, замок, оглушительно лязгнув затвором, отворился. Дверь с тихим скрежетом приоткрылась на несколько ладоней; из-за железной створки пробивался приглушенный золотистый свет. Я замер, лихорадочно соображая, что же предпринять, ни секунды не сомневаясь, зачем явились ночные визитеры: до утра герцогу Окделлу дожить не суждено. На победу в этой схватке я не рассчитывал, шансов было ничтожно мало. У меня при себе не было даже сносной палки, чтобы использовать ее как мало-мальски пригодное оружие. Лишь собственное тело и ярость, бурлящая внутри, впрочем, и этого сейчас было более чем достаточно, чтобы задорого продать опостылевшую мне жизнь. Я замер, пригнувшись, готовясь к броску — нападение есть лучшая защита, — когда объятая тьмой фигура проскользнула в узкую дверную щель и замерла посреди камеры. Черкнуло кресало, вспыхнула искра, ровным мягким светом затеплилась свеча в чужой ладони. Зачем им свет? Зачем же тратить свечи на такое стыдное богомерзкое дело? — успел подумать я, прежде чем тихий шепот разрезал сгустившуюся тишину: — Герцог Окделл? Ричард?.. Я легко узнал этот голос. К горлу подскочил горький ком из перебитой надежды и необъятного ужаса, непонимания, смущения, смятения и удивления. — М-Марианна? — хриплым шепотом отозвался я, заставив темную фигуру ощутимо вздрогнуть. Марианна поднесла свечу выше, позволяя мне рассмотреть ее тревожно-сосредоточенное лицо, и сделала шаг по направлению к моей лежанке. — Что ты… что? — Тихо! — строго прицыкнула она, на мгновение поворачиваясь к двери, бросая в приоткрытую створку несколько резких, приглушенных шепотом слов. Я с удивлением отметил кэналлийскую речь и менторский, почти материнский тон. Стало почему-то смешно; плечи покрылись мурашками. В комнату скользнули еще двое, на этот раз без света. Один из вошедших протягивал мне что-то. — Дик, одевайся, мы уходим, — шепнула баронесса, неожиданно оказываясь очень близко и самолично накидывая мне на плечи черный как ночное небо плащ, — Нужно торопиться, — пробормотала она, подхватывая меня под локоть и ставя на ноги. Я подчинился просто потому, что был хорошо воспитан, а манеры не перебить даже смертельным удивлением. — Но что здесь происходит? Меня помиловали? — отупело произнес я. Со стороны одного из вошедших раздался презрительный смешок. Голос был мужским, определенно. Я поплотнее запахнул плащ, испытывая неприятное чувство déjà vu, острым осколком засевшее под ребрами и проворачивающееся с каждым подъемом грудной клетки. Ладонь Марианны опустилась на мое запястье, привлекая внимание. — Я все расскажу вам после, милый мой, но сейчас надо уходить. Я коротко кивнул, самостоятельно делая шаг к распахнутой двери. В голову на секунду закралась мысль: а что, если все это — обман, ловушка, провокация? Но я отбросил ее, затоптал каблуком, как ядовитого ызарга. Пожалуй, Марианне единственной я все еще мог довериться безоговорочно. Это вселяло уверенность. Моими провожатыми оказались кэналлийцы, что, признаюсь, не стало для меня открытием. Их было трое, все они были одеты в черные неприметные одежды и глубоко надвинутые на глаза капюшоны, надежно скрывающие лица. В глубине души я подозревал — надеялся, — нечто подобное, но оказался совершенно не готов к тому, что за три дня до публичной казни меня, словно принцессу, запертую в башне, в тайне выкрадут из охраняемой камеры Багерлее по наущению мятежной соратницы. Мы продвигались в сумраке мрачных коридоров, спускаясь куда-то вниз. Пару раз впереди слышались чужие шаги, тогда наш небольшой отряд замирал в темноте каменного мешка, а впереди идущий опускал колпачок на хитро сконструированной лампе, полностью гася путеводный свет. Спустя около получаса блужданий в тишине и паутинном мраке, мы вышли к лестнице, которая уходила в самое чрево старой крепости. Стоило носку сапог коснуться первой ступени, Марианна перехватила мое плечо, придержав шаг. Впереди послышался короткий плеск. Из чернильного зева, в который убегали щербатые ступени, неожиданно выскочил лучик света, мигнул и исчез, растворяясь в клубящейся влажной тьме. Баронесса облегченно выдохнула и покачнулась, опираясь на мое плечо. Не говоря ни слова я предложил ей руку, которую она с благодарностью приняла, вцепляясь прохладными дрожащими пальцами в мою ладонь. Мы вышли к подземному гроту. Здесь было гораздо больше света, по стенам чадили догорающие факелы, бросая длинные тени и неверные блики на стеклянную поверхность подземного озера. Длинный каменный пирс оканчивался утопленными в зеленоватую воду выщербленными ступенями. На мелких волнах покачивалась едва различимая в игре света и тьмы лодка. В ней сидел человек. Еще двое стояли с направленными в нашу сторону блестящими пистолетными дулами, прячась в тени по обе стороны от входной арки. Проводник поставил лампу себе под ноги и произнес короткую фразу на кэналлоа. Охрана заметно расслабилась, обменялась быстрыми взглядами, пряча оружие в поясные чехлы. Один из них кивнул Марианне, без лишних слов указывая раскрытой ладонью в сторону лодки. — Что?.. — Не сейчас, Дик, — устало шепнула баронесса, медленно ступая вдоль пирса, аккуратно ставя ноги так, чтобы не оскользнуться и ненароком не упасть в воду. Влажные осклизлые камни норовили вывернуться из-под подошвы, усталость брала свое. Лишь забравшись в опасно покачивающуюся на волнах лодку женщина смогла наконец перевести дух, ссутулив плечи, — Ричард, садись же, нужно торопиться. Когда мы окажемся в безопасном месте, я все тебе расскажу. Я видел, как она напряжена, и не стал медлить, хотя внутренне сгорал от любопытства. Тревога отошла на второй план, но не пропала вовсе, хотя я понимал, что проще было бы убить меня сразу, чем везти куда-то, рискуя всем — если бы они вообще намеревались меня убить. Я забрался в лодку, разместившись подле баронессы, кутающейся в невзрачный на вид, но, похоже, теплый плащ. Двое кэналлийцев последовали нашему примеру, остальные остались на пирсе. Я проводил их непонимающим взглядом, однако никто не соизволил объяснить мне, что здесь происходит и куда мы направляемся, оставляя позади верных людей. Памятуя слова Марианны о безопасном месте, я приготовился ждать — в конце концов, последний месяц обучил меня этому искусству в совершенстве. Мы отчалили с тихим плеском. Лодочник уверенно правил посудину к незаметному на первый взгляд провалу в цельной стене: если не знаешь, то никогда не найдешь. Лодка была совсем простенькой и явно старой, однако просмоленной на совесть, мягко режущей килем водную гладь. От воды тянуло затхлостью и влажным смрадом гнилой рыбы. Я поморщился, кутая нос в плотное сукно теплых одежд: от ткани шел домашний сладковатый аромат лаванды и ветра. Мерный плеск воды успокаивал. Волнение, наконец, отступило, а усталость наоборот, словно дождавшись правильного момента, навалилась на плечи, камнем утягивая к земле. Я и сам не заметил, как уснул, сомкнув веки, казалось, лишь на короткое мгновение привалившись лбом к теплому округлому плечу дорогой баронессы.