Фаворит

Во тьме все кошки серы, но не узнать сидящего передо мной человека мог бы только слепец. Слепцом я не был, хотя до этой минуты не удостаивался чести быть представленным соберано Алваро Алве — опальному герцогу и властителю Кэналлоа, продавшему своего единственного сына в рабство во спасение собственной жизни. В моей голове успел сформироваться образ, который разительно отличался от оригинала, под какими бы углами я не применял взор. По недомолвкам и кратким пояснениям Рокэ, как иногда казалось, вырванным из него силой, я составил довольно четкий портрет его отца, и этот человек не был мне симпатичен. Мне сложно давалось соотносить маркиза с тем образом родителя, который я нарисовал в своем воображении, и, в конце концов, мы заключили пакт о ненападении, справедливо уцепившийся за единожды оброненные Росио слова о материнской кости. Но теперь я видел, как сильно ошибался: фамильных черт не стереть и сталью. Рокэ действительно пошел сложением в мать, или, что гораздо вероятнее, из-за той жизни, что он вел в Олларии, маркиз попросту выглядел младше своих лет. Алваро Алва был широкоплеч и высок, особенно для кэналлийца. Он обладал жестким и замкнутым, абсолютно непроницаемым лицом, с резкими презрительными складками у губ и вертикальными морщинами, рассекающими переносицу. Темные глаза не отрываясь мерили меня пронзительным взглядом; тяжелые сухопарые ладони сложились в замок на столе, поверх бокала с вином. Он был смугл и костист, но у меня язык не повернулся бы назвать его худощавым. Соберано Алваро давно растерял ту юношескую живость, которая, как мне хотелось верить, останется в его сыне до самой смерти. Он смотрел на меня из-под полуопущенных век, опушенных такими же длинными и черными, как у Рокэ, ресницами. Они были похожи и одновременно неуловимо различны, в отличие от множества родов, отцов и сыновей, потомков и предков, коих сближали прожитые годы, мужчин из рода Алва возраст разводил по разные стороны все дальше, с каждой прожитой минутой наделяя чертами яркой индивидуальности. Я отложил приборы и отодвинул от себя тарелку, сделал долгий глоток из бокала с прохладной водой, рассеяно промокнул губы салфеткой. Алваро неотрывно следил за тем, как я сперва жадно, точно голодный зверь, набрасываюсь на еду, а после, немного насытившись, смиряю аппетит и вспоминаю о манерах. Впрочем, я не собирался держать лицо, не при нем — не для него. Усталость последних дней выпила из меня те крохи терпения, что еще оставались, и все, чего мне искренне хотелось, это отправиться в постель или на плаху, лишь бы склонить голову. Ни то, ни другое было мне недоступно. Алва терпеливо ждал, когда я закончу трапезу. Я чувствовал на себе его взгляд, но не поднимал головы не потому, что боялся встретиться с ним глазами, а потому, что не мог предсказать собственной реакции. В первую секунду, когда он появился в комнате, когда я узнал его, буквально ощутил всем своим существом, воспротивившимся этому знанию, мне захотелось броситься с кинжалом и вскрыть его, предателя, от уха до уха. Да только кинжала у меня при себе не было, даже столового ножа — и того не водилось. Я умерил страсти, выбрав угрюмое молчание, выросшее между нами, точно каменная стена. Когда Марианна говорила, что моего появления ждет друг, я и подумать не мог, что она имела в виду опального кэналлийского герцога. Друг? Ха. Я молчал, пока слуги накрывали на стол, я молчал и за едой — просто потому, что был зверски голоден. Я помалкивал и теперь, отставив от себя тарелку и бросив на стол между нами салфетку — как перчатку, как вызов, — предлагая Алваро первому нарушить тишину. Этому иссушающему молчанию меня тоже научил Рокэ, объяснив, как пить чужое терпение подобно терпкому вину до края. В конце концов, именно по наущению Алваро меня выкрали из тюрьмы и доставили в этот гостеприимно-тюремный пансион с полным содержанием. — Герцог Окделл, — голос у старшего Алва был хриплым и очень усталым, он отчетливо выдавал его возраст и то пережитое, с чем герцогу пришлось сразиться на скверном жизненном пути, — Мы с вами не были представлены друг другу, но, смею надеяться, сможем забыть разногласия наших семей и найти друг в друге соратников в предстоящих событиях. Он помолчал, ожидая моего ответа, однако я хранил его за плотно сомкнутыми зубами, а на лице, как мне хотелось верить, ледяную невозмутимость. Алваро ухмыльнулся и неожиданно расслабленно тряхнул крупно вьющимися несобранными в хвост волосами, склоняя голову к плечу. — Вижу, близкое общение с моим сыном вас кое-чему научило. Я едва удержал себя, чтобы не кинуться на него с кулаками, как пьяный матрос на обсчитавшего его кабатчика. Ладони сжались до хруста, костяшки пальцев налились циановой синью, шрам на правой проступил отчетливо и грязно, червивой меткой вдоль обветренной кожи. — Вы… — задыхаясь, начал я и что-то такое было в моем голосе, что заставило Алваро примирительно поднять раскрытую ладонь, признавая поражение и делая значительный шаг назад. Лицо его мгновение спустя перечеркнула тень — мелькнула и пропала, не дав себя понять. Я замер, сжимая подлокотники кресла побелевшими от напряжения пальцами, и ждал вербального признания его вины, однако получил нечто иное. — Ричард… Позвольте мне эту вольность — звать вас по имени. Так вот, Ричард, я боюсь, вы поняли меня превратно, — он замолчал, подбирая слова, чему я ни на миг не верил: Алва и умение красноречиво складно говорить испокон веков ходили бок о бок. — Вы не знаете всей ситуации, так позвольте мне объяснить вам… — Зачем вы вообще явились сейчас? Столько лет прошло. Какого Леворукого вам понадобилось в столице, Алва? — рявкнул я, потеряв всякое терпение и вскакивая на ноги. Тяжелое кресло со скрежетом проехалось ножками по старому паркету, пошатнулось, но выстояло, как выстоял и Алваро под испепеляющим взглядом. — Он предал вас, а вы столь яро защищаете его по сей день, — пробормотал он рассеянно, будто пробуя слова на вкус и не веря в их цельность. — Я никого не защищаю! — О, нет же, герцог, защищаете. Разве вы сами не видите, что готовы кинуться на меня безоружным лишь бы, по-вашему мнению, отомстить за когда-то содеянное злодеяние. — Вы трус! — прошипел я, опираясь ладонями о стол и нависая над Алвой. Между нами было достаточно пространства, чтобы это не выглядело столь угрожающе, но Алваро все равно отклонился на спинке кресла, запрокидывая голову и глядя мне в лицо. — Обосновано, — проронил он коротко и хрипло, и добавил, припечатав, словно тяжелой пощечиной: — Сядьте, Окделл. Я буду говорить. Возвращаться в столицу меня отговаривали на два голоса. В глубине души я ожидал подобного исхода, но все же оказался не готов. Возможно, то, что я с таким трепетом извлекаю из закоулков своей памяти и с тщанием, достойным лучшего применения, записываю в сию тетрадь — пустая трата времени. Возможно — нет, и эти лаковые строки оберегут иного от ошибок и скитаний. Но я, признаться, все еще не открываюсь до конца: мне самому необходимо разложить воспоминания в лакуны. Отряд кэналлийцев, с ног до головы затянутых в черное, в предрассветной мгле казался устрашающим войском восставших из могил всадников из древних легенд. Возглавлял его смуглый и костистый Хуан Суавес, с хмурым лицом и тонкими усталыми губами. Суавес в первое мгновения знакомства окинул меня неприязненным взглядом, хищно прищурился и взглянул на Алваро с излишней наглостью и немым вопросом: на кой? Я так устал за это утро, что не нашел в себе желания и сил возмутиться, лишь шумно выдохнул прохладный воздух, подобно застоявшемуся в стойле жеребцу, желающему поскорее вырваться на волю. Алваро скупо кивнул и отошел; Суавес несколько мгновений жег меня непроницаемым взглядом, а затем нехотя протянул заряженные морисские пистолеты рукоятью вперед, шпагу и кинжал в мягких ножнах. — Вам это понадобится, герцог, — сухо обронил он с сильным южным акцентом и отошел к своим людям, что проверяли коней, готовясь выступить по первому зову. Мне хватило здравомыслия ни на секунду не усомниться в его словах. Отряд кэналлийцев экипировался так, словно собирался на войну. Их было не больше пятидесяти, но выглядели они будто целая армия: сосредоточенные, чуть хмурые, натянутые, точно тетива охотничьего лука, но не тревогой были скованны их черты, а спокойной настороженностью: сегодня охотились они — но не на них. Мне часть их уверенности передалась вместе с возвращенным оружием, плащом и лошадью. Никто ничем не выделил меня из толпы, обрядив в черную неприметную одежу по образу прочих, но добротно и тщательно обмотали голову шарфом на багряноземельский манер, скрывая волосы и нижнюю часть лица. Никто не спешил объяснить мне, к чему вся эта спешка, и куда мы спешим, лишь Алваро с затаенной яростью ухмыльнулся на край рта в ответ на мой вопрос: — Мы и так слишком долго мешкали, герцог, ожидая, когда партия будет сыграна. Настала пора действовать. Тронулись в путь, стоило солнцу едва показаться из-за далекого горизонта. Мне подумалось было, что Алва останется дожидаться исполнения своего приказа (о котором я, признаюсь, до сих пор не имел ни малейшего понятия) вместе с Марианной, в безопасности тайного крова, но герцог самолично возглавил отряд. Они выступили с Хуаном в авангарде нашего небольшого войска, с места задав стремительный темп и не сбавляя его до самой переправы. Мы значительно удалились от Олларии, но это я осознал лишь теперь, сворачивая на непроторенную обходную дорогу, ведущую через подлесок. Я почти не узнавал проносящиеся мимо места, но правил лошадь за уверенно рассекающими смягчающиеся сумерки спутниками. Всадники черными тенями мелькали за деревьями, почти не трогая узды коней: те, закатное семя, с поистине звериным чутьем, понимали, куда поставить ногу, а где ускорить шаг, чтобы не провалиться в мелкий подмытый грунтовыми водами овражек. Сона, а именно так звали мою мориску, неслась вслед за товарками не отставая, и шаг ее был плавен, размерен, почти невесом; мы словно летели над землей, виляя меж тонких пегих стволов, укрытых редкой листвой. Спустя час стремительной скачки отряд окончательно свернул с какой-никакой, но все же тропки, и углубился в примелькавшийся и загустевший лес, смиряя шаг коней. Моим глазам предстала… армия. Марсово поле, словно старинный гобелен, плотно заткали серые походные палатки. Курились костры, ржали лошади, то тут, то там вспыхивала резкая воркующая кэналлийская речь в смешении десятков диалектов. Синие и алые боевые стяги реяли на ветру всюду, куда хватало взгляда. И ни одного черно-белого королевского знамени. Не ополчение — отлично подготовленные и экипированные южане, все до единого носящие на груди мундиров, прямо над сердцем, реющего против ветра ворона. Должно быть, удивление так ясно проступило на моем лице, что Алва придержал коня и снисходительно, по-отечески улыбнулся. — В гарнизонах города, если верить донесениям, сейчас около двух тысяч пехотинцев и пять сотен кавалеристов, не считая дворцовой стражи. За время вашего заключения мы стянули к первому кольцу порядка пяти тысяч пехотинцев и столько же кавалерии, — он окинул взглядом гомонящий лагерь и тряхнул волосами — я легко узнал этот нетерпеливый жест, десятки раз подсмотренный у Рокэ, — На подходе, в трех днях пути, части южных и северных армий, переметнувшиеся на нашу сторону, это еще более девяти тысяч голов. Их ведут братья Савиньяк. Фок Варзов, узнав о восстании, сложил с себя маршальские полномочия, но в конфликт не вступал. Пассивная поддержка — тоже поддержка. Алваро помолчал, понукая лошадь сделать несколько шагов и замереть у самой границы зримо отступившего леса. Он смотрел на раскинувшееся войско так, словно ждал этого мгновения десятки долгих лет — да так оно и было! — и никак не мог дождаться мига, когда начнется бой. В темных глазах его мерцали искры нетерпения, но там было, как я догадался значительно позже, и сожаление тоже. Задуманному не дано было свершиться. Объединенная армия независимой Кэналлоа пришла сюда в виде символа, тени страшного монстра из сказок, бросая ее на осажденный город. Лишь тень, на время затмевающая солнце. — Но мы должны закончить все как можно быстрее, вы понимаете меня, Ричард? — произнес Алваро, тщательно выверяя слова, — Мы станем брать Олларию штурмом, и это принесет лишь кровь и слезы. Вы в праве считать, что ни одна революция не проходит бескровно, но поверьте моему опыту, можно минимизировать потери. Начало новой эры, новой династии не должно быть ознаменовано жестокостью и насилием. Его слова что-то тронули в моей душе, вогнали в поистине священный трепет. Теперь я понимал: за планами опального герцога Алва крылся долгосрочный расчет, многолетние раздумья и годы кропотливого планирования. Его терпению можно было лишь подивиться — и позавидовать, однако для меня остались неясными слова о начале новой эры правления. Уж не собирается ли соберано Алва самолично сесть на опустевший трон? Неужели сия масштабная партия затевалась исключительно для этого — власть, власть и еще раз власть?.. Мне слабо верилось в подобное. От городских стен отделился отряд всадников. Всего их было не больше десятка. Над отрядом развивался черно-белый королевский штандарт; кони — все как один белоснежные линарцы, будто выбранные для парада, шли ровно и неспешно по изрытой дорожной колее. — Парламентеры, — коротко бросил Суавес, непостижимым образом оказываясь рядом, и сплюнул в сухую траву. Я обернулся, но Хуан уже ускользнул прочь, направившись в палатку герцога. Алваро явился незамедлительно, застегивая подбитый алым сукном плащ. Выглядел он грозно в своих черных одежды, с распущенными по плечам волосами, суровым лицом и горящими мрачной решимостью глазами. Ему подали коня. Алваро с удивительной легкостью вскочил в седло, чуть потянул повод — конь под ним загарцевал, прядя ушами. Я невольно засмотрелся на открывшуюся мне картину: таким мог бы быть Росио, если бы судьба сложилась по-другому. Алваро обернулся и кивнул мне как равному. — Поедемте со мной, герцог, там будет на что посмотреть, — велел он, и сделал жест рукой. Я не стал с ним спорить хотя бы потому, что сам бы вызвался ехать в эскорте, если бы меня не пригласили. Внутри пылал злой азарт, но и острое предчувствие неминуемого, которое я упрямо гнал от себя. Мне подвели коня: я перехватил поводья Соны, но Суавес, подоспевший раньше, до боли сжал мой локоть: — Не делайте глупостей, Ричард Окделл, — прошипел он и тенью скользнул прочь. Почему-то я не сомневался, что Алваро возьмет его в сопровождение, но судя по всему, доверенный оставался в лагере, следить за приготовлениями к штурму. Черно-белый отряд королевской гвардии замер посредине поля. Алваро спокойно направил коня к ним, чуть вырываясь вперед. Мы не проехали и четверти хорны, но звуки лагеря за спиной волшебным образом утихли, словно затаились до поры. Я ощутил, как вдоль напряженной спины вместе с каплей пота катятся колкие мурашки, и решительно передернул плечами. Только напрасного волнения мне не хватало! Все, что было можно, уже было сделано — и отнюдь не мной. Впереди всех ехал герольд в черно-белом колете и помпезной золотой лентой поперек груди. Алва смерил его взглядом, придержав коня, и громко фыркнул. Они остановились друг напротив друга: литые мориски кэналлийцев встали как вкопанные, а лошади дворцовой гвардии напротив, пряли ушами, явно недовольные подобным, пусть и не близким, соседством. Вперед выехал герольд, откашлялся, сломал королевскую печать и развернул указ, отписанный на дорогой веленевой бумаге. Сим Указом Его Королевского Величества, Фердинанда Оллара Первого, объявляю, В ответ на миролюбивые усилия Олларии, на Наше долготерпение, бунтовщик и предатель Алваро Алва ответствовал объявлением войны и прокламацией, исполненной изветов против Нас, Имени Нашего и Власти Нашей. Доколе оставалась еще надежда, что время и обстоятельства послужат к образумлению заблужденных, и что порядок и сила законной власти восстановлены будут, терпели Мы свободное пребывание кэналлийцев в Королевстве Нашем, и всякое с ними сношение. Видев после буйство и дух возмутительный против Государя Вашего далее и далее возрастающий с неистовыми намерениями правила безбожия, неповиновения верховной государственной власти, и отчужденные всякого доброго нравоучения. Ежели до полуночи сегодняшней от семнадцатого дня летних ветров, Мы не получим от предателя полной капитуляции и низложения, то… Далее Алваро слушать не стал. Грохнул выстрел, застивший меня ощутимо вздрогнуть, и герольд, нелепо раскинув руки, повалился с коня в дорожную пыль. Тяжелый свиток спланировал туда же, втоптанный копытами закрутившейся на месте без седока лошади. Алва лениво перекинул пистолет из одной руки в другую, покрутил, подставляя солнцу отполированную костяную рукоять с изящной резьбой. Вскинул глаза на оставшихся и произнес негромко, но отчетливо слышимый каждым в наступившей вдруг оглушающей тишине: — Мой ответ вам понятен, господа? Или требуются какие-то пояснения?.. — пальцы его словно невзначай скользнули по заткнутому за пояс кинжалу. Возвращались мы под грозный гомон встрепенувшегося лагеря. Непоправимое надвигалось все ближе.