Фаворит

Все случилось в самый темный час перед рассветом. Несмотря на волнение, неусыпно следующее за мною по пятам, я все же умудрился задремать, подложив под голову скомканный плащ, и проснулся от болезненного тычка под ребра. Суавес во всем черном, с закутанным по самый нос лицом, склонился надо мной. — Просыпайтесь, герцог, — то ли от волнения, то ли от предвкушения скорой битвы акцент в его голосе прорезался ярче, так что я едва разобрал короткую фразу, но понял смысл. Я вскочил на ноги, затряс головой и схватился за шпагу, кинжал, пистолеты. Развернул было плащ, но так и бросил его на походную койку. И, более не мешкая, выскользнул из палатки. Оглядываясь назад, я не скажу в точности, с какой последовательностью развивались события: все для меня смешалось в один снежный ком, и отдельные яркие вспышки я могу поднять из глубин своей памяти, отдельные лица, отдельные звуки и цвета — цвета особенно, отчего-то они до боли врезались мне под веки и спустя годы встают как вживую: алый с белым и черным вперемешку. Западные ворота оказались открыты. У Алваро в городе были свои люди (в том числе, и люди герцога Придда, оставшиеся в столичном гарнизоне), которые и перебили стражу, под покровом предрассветной тьмы пустив мятежников в город. В первые мгновения Оллария предстала передо мной до смертельного спокойной; во вторые и последующие я разгадал ее тайну: город спал. Жители пребывали в святой уверенности, что Алваро Алва примет щедрое предложение государя, покорно сложит оружие и сдастся, спасая не себя, но близстоящих. Как сделал это единожды, как должен был повторить сегодня, под заунывное причитание собственной гордости — трус, трус, трус! Но ожидание Воронов настаивалось годами, густело и прокисало, будто уксус, принимаясь отравлять изнутри саму суть человечности, изменяя ее и калеча. Единственной возможностью спастись — выжить и излечиться, — было начать штурм и одержать победу. Или умереть в бою. Я не знал конечной цели Алваро, да она меня и не слишком интересовала. То есть, кое-что мне было, конечно, уже известно, как, например, то, что он собирается свергнуть Оллара и… что же после? Сесть на трон сам? Но я не задумывался об этом «после» ни мгновения. Твердо знал, что мы должны дойти до конца. Меня вела ненависть и невозможность отступить — обреченность смертника, который сам выбрал свой приговор. Выбрал в тот самый миг, когда поднял глаза на озолоченного солнечным светом маркиза Алвасете, задумчиво покусывающего губу над книгой. Я хотел увидеть его, позабыв, что именно Росио оклеветал меня и буквально за руку свел на плаху… Теперь все это казалось далеким и незначительным, потеряло какой-либо вес. Гвардия яростно отбивалась, первых переметнувшихся слизала людская волна. Грохотали выстрелы, дикое ржание коней смешивалось с криками людей и стонами раненых, умирающих. Людское месиво забивалось в каждую щель, гноилось и вопило, брызгало своей телесностью, кропило землю и каменные плиты под ногами парной кровью. Еще в самом начале, поймав меня за плечи и ласково сжав, точно собственного сына, Алваро велел — нет, приказал, — не останавливаться и, что бы ни случилось, пробиваться ко дворцу. Он отрядил дюжину кэналлийцев и передал их под мой полный контроль. Мы разделились, заходя с разных сторон — так хоть у одного из нас будет шанс добраться до Оллара живым. Я уже бывал и в битвах, и в мелких приграничных стычках, но истинный ужас осознания накрыл меня лишь когда передо мной из темной арки выскочил человек — одна его черная тень без очертаний, стоящая против света; но я без зазрения совести, действуя на животных инстинктах, разрядил ему в грудь пистолет и оттолкнул прочь. И лишь тогда рассмотрел, кто повалился на мостовую мне под ноги. Мальчишка и вовсе младше меня. В наспех запахнутом солдатском мундире с приколотой на рукав черно-белой лентой. В руках он сжимал короткий охотничий кинжал и, умирая, смотрел в небо широко распахнутыми белесыми глазами. Когда мы добрались до Ружского, там уже вовсю бурлила битва, хотя честнее было бы назвать происходящее вокруг бойней. Вокруг стоял настоящий хаос, воздух полнился запахом гари, крови и порохового дыма, людскими воплями и звоном стали. И все же солдаты столичного гарнизона, поднятые в спешке, неуклонно уступали вооруженным до зубов кэнналийцам, пришедшим сюда убивать. Мы сильно задержались у городской ратуши, встреченные шквальным огнем засевших там гвардейцев. Я оставил у ее стен двоих, еще трое оказались ранены, но не слишком серьезно. Меня самого пули и сталь чудесным образом обходили стороной, будто кто-то зачаровал мое имя на рябиновом прутике да бросил в быструю воду. Уже на подходах ко дворцу я обернулся. В светлеющее у горизонта небо поднимался столп чернильного дыма, зарево пожара было видно даже отсюда. Горел собор. Пылал ярким, реял кровавым на все усиливающемся ветру. Кто поджег его и зачем?.. Звездочка эсперы на моей груди оставалась холодна и безмолвна. Я сжал ее в ладони, коротко поцеловал и рванул в гущу толпы. Сигнальные колокола трезвонили что есть мочи уже безо всякого ритма — пустым набатом, и гулкий этот звук прокатывался по улицам и оседал, будто в сердце, в стенах дворца. В коридорах на нижних этажах стояла жуткая неразбериха: челядь и пажи прыскали кто куда, неслись сломя голову, не разбирая своих и чужих, сбивая друг друга с ног, стремясь поскорее забиться поглубже, как крысы в норы: в альковы, подвалы, винные погреба, подальше от крови и холода морисской стали. Я, кое-как лавируя между ними, прицельно пробирался к кабинету. Отчего-то мне мнилось, что Фердинанд — и Росио, Росио с ним, — непременно окажется там. Где-то за спиной грохнуло так, что заложило уши. Я непроизвольно пригнулся, влетел плечом в стену. Под моей ладонью зло загудели растревоженные камни. Плоть их была голодна и требовательна, она хотела крови. Я отдернулся от стены, как от огня и прибавил шагу, по пути доставая из-за пояса заряженный пистолет. Лестница для слуг оказалась пуста. В длинный коридор, как зубы жуткого чудовища, распахнулись с десяток дверей. То тут, то там лежали брошенные в спешке вещи. Кэналлийцы негромко переговаривались за спиной, но я не слышал их, я считал пролеты: считал про себя, слушая грохот и гул, то становившийся невыносимо громким, то опадающим до тихого комариного писка. Из очередного коридора потянуло гарью. Я заглянул туда, выставив перед собой пистолет и кинжал крест-накрест, но он тоже оказался пуст. Все верхние этажи замка оказались покинутыми. Внизу шла битва — здесь властвовали смерть и ужас. Горел один из небольших кабинетов: упавшие свечи затеплили гобелены, а с них огонь перекинулся на занавеси и шелковую обивку стен. Пламя лизало порог, но отчего-то не перекидывалось в коридор. Я с какой-то отупелой рассеянностью заглянул внутрь, в последний миг отшатнулся от яростного жара, грозящего опалить ресницы, и, не глядя, толкнул ногой одну из ваз, в которых плавились, скручиваясь, белые лилии. Вода хлынула потоком, зашипела на плитах пола как на сковородке. Я хлопнул дверью и зачем-то повернул в замке ключ: шляпка его оказалась раскаленной и прижгла мне ладонь до крови, но я не обратил на то внимания. На следующем повороте я запнулся об оброненную кем-то туфельку и остановился как вкопанный. Со спины на меня налетел один из сопровождающих, заглянул в лицо, потом опустил взгляд на туфлю и нахмурился. Я так и стоял посреди коридора, пока двое из отряда ушли вперед — проверить путь. — Девушка! — раздался короткий окрик на талиг. Он-то и привел меня в чувства: я шагнул за поворот и натолкнулся взглядом на растрепанные рыжие волосы, густо перепачканные в крови. Девушка словно присела отдохнуть, да так и задремала, лопатками сползая по шпалерам. За ее затылком тянулся мяслянисто поблескивающий багряный след. Один из безликих кэналлийцев присел перед телом, мягко, почти бережно отвел со лба спутанные медные локоны, но я и так знал, кого вижу пред собой. — Манрик, — прохрипел я сдавленным горлом. Когда-то давно, должно быть, в другой жизни, она танцевала с Приддом и смеялась, смеялась, смеялась, розовела скулами, была так нежна, свежа и молода. Создатель, я ведь даже не запомнил ее имени! К горлу подкатил горький ком. Присевший подле тела кэналлийец что-то сказал на своем резком гортанном наречии, скупо качнув головой. Даже знай я язык, все равно не понял бы, так у меня звенело в ушах. Но тот, что стоял рядом, заметив мое смятение, быстро перевел: — Хорхе и Пауль позаботятся. Идите, герцог. А что мне оставалось? Я пошел. Ведь где-то там был Росио. Все еще живой Росио. Фердинанд обнаружился в кресле, чуть выдвинутом из-за тяжелого письменного стола; он неторопливо и обстоятельно чистил ножом для фруктов крупное зеленое яблоко. Росио сидел рядом, вцепившись ладонями в резные подлокотники и сжав губы до синевы. Я вошел один, не опуская пистолета. Рокэ вскинулся было на движение, но тут же опустился обратно, всем телом откинувшись на высокую спинку, будто бескостный; по лицу растеклась меловая бледность. — Ах, герцог Окделл, — поприветствовал меня Фердинанд взмахом ладони, точно старого доброго друга, — А мы вас заждались, не правда ли, Рокэ? Все гадали, кто же успеет раньше: вы или старина Алваро. Он ведь придет, верно? Мы очень его ждем. На лицо маркиза больно было смотреть. Он выглядел так, словно в этот самый момент прощался с чем-то — кем-то, — очень важным. Губы беззвучно шевелились, под заострившимися скулами ходили желваки. Против левой щеки у него пролегал неглубокий порез, уже затянутый коркой. Одежда пребывала в беспорядке, словно собирался Рокэ в темноте, впопыхах, или столь же спешно его раздевали. Я дрогнул, опуская пистолет. Единственное, чего мне хотелось в эту самую минуту, чтобы Рокэ повернулся и взглянул на меня, одного взмаха тяжелых ресниц мне было достаточно, чтобы спустить курок и навсегда закончить его страдания. Но он сидел точно изваяние, до боли выпрямив спину, и смотрел за окно, в заволоченное черным дымом нарождающееся утро. — Рокэ, — позвал я негромко. Алва напряженно подернул плечами, но не обернулся, лишь угол губ конвульсивно подрагивал. — О, ну что же ты, Росио, это совершенно невежливо — так игнорировать собеседника. Мальчик ведь шел сюда ради тебя. Он пришел убить меня, разве ты не видишь? Вон, его пистолет заряжен. Герцог решительно настроен стрелять — дай только отмашку, — голос у Фердинанда искрился ласковой насмешкой. Казалось, он совсем не испуган, а близость смерти не причиняет ему никаких неудобств. Не думает же он, что мы оставим его в живых, после всего, что он сотворил? Казнь — от руки одного из нас, меня или Алваро, или позорная смерть на плахе, но избежать ее не получится, сколько ни бейся. Однако у Фердинанда были сомнения на этот счет. Он дочистил яблоко — тонкая змейка кожуры упала и свилась кольцами у его ног, задев мысок парчовой туфли, — и отрезал тоненький кусочек белой зернистой мякоти, отводя его в рот. Прикрыл глаза в наслаждении, впиваясь в него зубами. От этого зрелища меня замутило. — Забавно, забавно… — пробормотал Фердинанд, отрезая очередной ломтик и разглядывая его на просвет, — Забавно, как герцог Окделл вновь спутал твои планы. Теперь Рокэ отмер и резко обернулся; волосы волной хлестнули по воздуху за его заострившимся профилем. Фердинанд поймал его взгляд и изогнул в улыбке пухлые губы, вскидывая брови, мол, смотри, Окделл здесь, прими же свою ошибку. — Думаешь, он проживет дольше моего? Он клялся мне кровью… — Заткнись! — рявкнул я, решительно подаваясь вперед, в два шага пересекая узкий кабинет. Пистолет в моей ладони дрожал. — Ричард, нет! — Алва наконец смотрел на меня: в его зрачках плескался ужас, — Пожалуйста, не стреляй, я прошу… Что он такое говорит? Я уставился на Росио широко распахнутыми глазами, словно не веря, словно ослышался. Маркиз медленно поднялся из кресла, выставив вперед раскрытые ладони. Попытался улыбнуться, но губы дрогнули, а улыбка свернулась, как перестоявшее на солнцепеке молоко. — Только не стреляй, я прошу тебя, ради Создателя, в которого ты веришь… — прошептал он, потянувшись ко мне в явном намерении забрать оружие. Вот теперь я по-настоящему опешил и растерянно отступил на шаг. Разве не он хотел освобождения? Разве не он страстно мечтал о том, как собственноручно выпотрошил бы Фердинанда и скормил его прогнившие потроха воронам? Разве не он хотел все закончить? Освободиться? Так почему теперь он смотрел на меня, словно я — я! — совершаю непоправимую ошибку?! — Дурак набитый, — пробормотал Фердинанд, сладостно причмокивая, — Нет бы послать вместо себя кого-нибудь другого. Да вон тех же кэналлийцев, что с собой привел. Все закончилось бы куда быстрее и проще… Мой ненавидящий взгляд Фердинанд встретил с равнодушным спокойствием, однако по тому, как он следил за дулом заряженного пистолета было ясно, он выжидает. Ждет чего-то, но — чего? Спасения. Прийти ему было неоткуда. Город взят; Оллария взята — Талиг склонится вслед за ней, признавая поражение. Перед объединенной армией, перед стальным клинком, затянутым в бархат — новой династией на осиротевшем троне. — Надо было окоротить тебя раньше, — задумчиво произнес Фердинанд, постукивая узким прохладным лезвием по своей щеке. Он крутил яблоко в пальцах, поворачивая его то одним боком, то другим. Липкий сок пачкал кожу, стекая к запястью, — Кто бы мог подумать, что ты все-таки добьешься своего… — Я всегда добиваюсь своего! — резко возразил ему Алва, обернувшись, — Просто иногда на это требуется чуть больше времени и… и сил. — Очаровательно. Ведь ты меня почти провел, — Фердинанд с улыбкой пригрозил ему пальцем, словно капризному отпрыску, не желающему вовремя отправиться в кровать, — Так достоверно изображал преданность и страсть. Ах, Окделл, вам он тоже говорил слова любви? Я шумно выдохнул, впиваясь взглядом в темноволосый затылок. Пальцы на гладкой рукояти пистолета сжались крепче, судорогой свело запястье. Теперь даже если бы я захотел дернуть крючок, то не смог бы пошевелить и пальцем. Фердинанд поднял на меня глаза и понимающе закивал. — Об этом я и говорю, Ричард, именно об этом… — Не говорил, — в первое мгновение я не узнал собственный голос таким глухим и бесстрастным он показался. Я вскинул оружие, нацеливаясь бывшему сюзерену точно в лоб. Руки больше не дрожали, — Мне он не лгал, в отличие от вас, Ваше Величество! Фердинанд оскалился, вся напускная расслабленность мгновенно слетела с него, как шелуха. Резким движением отбросив яблоко, он двинулся вперед с проворством, которого я от него не ожидал. А дальше случилось ровно три события разом: Грянул выстрел, резко пахнуло серой, и взвесь из сизоватого дыма и пороховых газов зависла перед моим лицом, — это я с легким сердцем спустил курок. В последний миг Рокэ лаской вклинился между мной и Фердинандом, со стальным «нет!» отводя мою руку так, что пуля, предназначенная мерзавцу, ушла вверх и засела в шпалере, выбив из нее приличную щепу. Следом за этим Рокэ вскрикнул — крик этот еще долго мерещился мне, стоило закрыть глаза, крик боли: злой и ясный, — и качнулся, повалившись на меня. Рукоять ножа торчала из изгиба его правого плеча, а кровь заливала тонкую светлую сорочку. Я в ужасе, но не выпуская отчего-то бесполезный теперь пистолет, словно он врос мне под мясо, подхватил Рокэ за пояс, удерживая от падения. Маркиз рассыпался в глухих проклятьях и с низким мучительным стоном — я не успел остановить его, ведь длины лезвия вполне хватило бы рассечь артерию, — выдернул кошкин нож для фруктов из собственной плоти, зажимая рану. Рубашка медленно пропитывалась кровью, но это был хороший знак. Фердинанд, воспользовавшийся нашей заминкой, метнулся к двери. — Я в порядке! — рявкнул Рокэ, поднимая на меня горящий злостью и болью взгляд, — За ним, Окделл… Но только не… Договорить он не успел — от двери донесся какой-то глухой булькающий звук. Мы оба вздрогнули и обернулись. Фердинанд, замерев, принялся грузно заваливаться на ковер, хрипя и задыхаясь, пытаясь неуклюже зажать разорванное горло скользкими от крови пальцами. Алваро, замерший на пороге, брезгливо обтирал кинжал о лацкан сюртука. Рокэ, до сей минуты напряженный, точно перетянутая тетива, вдруг разом оплавился, покачнулся и бессильно привалился к моему плечу. — Отец, — выдохнул он одними губами, шумно сглотнул и вдруг принялся смеяться. Смех его, сначала тихий и хриплый, вымученный, все нарастал и возвышался, обретая силу и вес под высокими сводами королевского кабинете, полнился резкими, каркающими нотами. Алваро со странным тщанием обтер кинжал от дурной крови, осторожно уложил его на край столешницы прямо поверх рассыпанных бумаг и спешно подписанных приказов, брезгливо перешагнул возящегося на полу в луже собственной крови Фердинанда и замер перед Рокэ. Тот потянулся к нему дрожащей рукой, схватился за плечо так, что плотное сукно простого черного камзола промялось и затрещало под его пальцами, и весь потянулся к отцу, вжимаясь лбом в его грудь. Я отступил на шаг, не зная, куда себя деть, наблюдая за этой страшной — и славной, — сценой с горящими щеками. Алваро гладил Рокэ по спутанным волосам так бережно, как будто каждое, даже случайное касание, способно было причинить тому боль. Сухие узловатые руки дрожали. Алваро шептал что-то; я не разбирал слов, не понимал ни звука, но все равно старательно прислушивался, ощущая, как горят в немом смущении скулы. Я чувствовал себя вором, шпионом — богопреступником, но заставить себя уйти и оставить их наедине не смог. Под этой чередой ласковых тихих фраз Росио, наконец, замолчал и лишь коротко страшно вздрагивал. Мне думалось, что он сейчас заплачет, разрыдается как ребенок после жуткого ночного кошмара, уткнувшись холодным лбом в крепкое плечо родителя, но Рокэ поднял совершенно сухие темные глаза с узкими щелками стянувшихся зрачков и прошептал одними губами с больной, безумной уверенностью: — Мы все исправим. Мы обязательно найдем выход. Придумаем что-нибудь. Вдвоем. Его исчерпывающее «вдвоем» заставило меня вздрогнуть, царапнуло что-то внутри. Я нахмурился и опустил взгляд на свои руки, сглатывая кисловатую слюну. Алваро заглянул сыну в глаза, помедлил и кивнул. И мягко оттолкнул Рокэ от себя, возвращая в мои объятия. — Уведите его, Ричард. Мне нужно кое-что здесь закончить. Рокэ нахмурился, но позволил приобнять себя за талию. На лице его застыло странное выражение, которое я не смог до конца понять. Там смотрят умалишенные или очень-очень маленькие дети. Так смотрят, когда не верят уже ни во что и никому. — Все кончилось, — зашептал я, притягивая Рокэ ближе. Он медленно обернулся, моргнул и покачал головой. — Все кончилось, Росио. Он мертв. Фердинанд действительно затих, невидящим взглядом уставившись в стену. Голова его была чуть повернута набок, нижняя челюсть отвисла, а рот исказился в последней судороге агонии. Рокэ впился взглядом в ровный, чуть вывернутый по краям разрез на оплывшей шее, смотрел не дыша и не моргая долгую минуту, а потом опустил ресницы и отвернулся. Я перевел взгляд на Алваро, тот рассматривал собственную ладонь, на которой алели мазки свежей крови. — Роса? — позвал он негромко. Рокэ, вжавшись носом в мое плечо, помотал головой. — Пустяк. Мягкие ткани. Он не задел артерию, дилетант. Герцог Алва недоверчиво уставился на меня, и я кивнул: и впрямь пустяк, особенно в сравнении с тем, что мы все уже пережили. Но рану все же стоило обработать и как можно скорее. Вряд ли стоило думать, что на ноже был яд — ведь он сам с него ел безо всякой уловки, но от Фердинанда можно было ожидать чего угодно. Словно вторя моим мыслям, Алваро произнес: — Идите, найдите лекаря, нужно остановить кровь и перевязать рану. Ну же, Рокэ. Я потянул Росио к выходу. Он шел не противясь, но словно бы нехотя, едва переставляя ноги. Возле кровавой лужи он замер, помедлил, упираясь. Я терпеливо подождал, пока он наглядится — удостоверится в случившемся, и мягко потянул его дальше. Но на пороге Рокэ снова обернулся. — Мы все исправим, — со странной горячностью прошептал он. Алваро смотрел на сына и слабо улыбался. Мягко, спокойно, с усталостью человека, исполнившего свой долг. Мне стало не по себе от этой его улыбки. От сухой обреченности, надвое рассекшей все еще красивые, пусть и несколько смазавшиеся с возрастом, черты. Но Рокэ словно не замечал клубящихся за спиной отца теней. Он сделал короткий шаг назад, и Алваро швырнуло ему навстречу. Росио вжался в отца, морщась от колкой боли в пробитом плече, но упрямо оплел руками, жмурясь. Алваро в ответ обхватил жесткими ладонями его лицо и прижался сухими губами ко лбу. — Llegué tarde, — шепот слился с чужим выдохом. Я все еще почти не понимал слов, но легко разбирал интонации. — No, has llegado a tiempo, — Рокэ накрыл запястья отца и сжал, пряча улыбку, — Todo estará bien ahora. Lo hemos conseguido. Saldremos de esta… Алваро кивнул. Рокэ отодвинулся и шагнул ко мне, но призрачная тень тихой радости все еще плескалась в его зрачках. Я обнял его плечи; Алва поморщился от боли, но не скинул мою руку, позволил довести себя до пухлой банкетки, криво стоящей у дверей в коридоре, и усадить на подушки. К нему тут же подошел один из тех кэналлийцев, что пришли с Алваро, что-то отрывисто сказал, и Рокэ устало кивнул, склоняя голову к плечу. — Схожу за лекарем, — негромко предупредил я, опускаясь перед Рокэ на колени и заглядывая в истончившееся бледное лицо. На скуле все еще алел смазанный кровавый след, и я осторожно стер его пальцем. Алва улыбнулся мне на край рта, отпуская. Я вышел в коридор, ощущая странную легкость и не понимая, откуда она взялась. Не порождение спокойствия, и не удовлетворение, нет, отнюдь, что-то иное, — холодное и яркое, как морозное утро, срывающее дыхание, стоит по ошибке сделать неаккуратный вздох. Я сбился с шага, в задумчивости остановился посреди пустого коридора, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Все закончилось. Я понимал это, это понимал и Алва, но почему тогда внутри скребется и грызет, и душит. Будто что-то не случившееся еще маячит на линии взгляда. Непоправимое. Я тряхнул головой, отбрасывая слипшиеся потом и кровью волосы от лица, гоня дурные мысли прочь. И улыбнулся: ну, в самом деле, как старая карга, предсказываю мор овец, серьезно? Вместо того, чтобы предаваться глупым предчувствиям, стоило поскорее заняться раной. Я сделал шаг. Еще один. Еще. В поглотившей дворец густой тишине прогремел последний выстрел.