Есть ли что дороже / What she's worth

— Правую в середину, потом левую в середину и так по очереди. — Поняла, поняла. Ничего она не поняла, подумал Бен, глядя, как забавно его подружка — Рей, как он теперь её называл, — бьётся над тем, чтобы превратить прядь его волос в падаванскую косичку, и от усердия высовывает кончик розового язычка. У неё получалось плоховато, но она так настойчиво упрашивала и обиженно морщила пухлое личико, что он не смог отказать. Да кого он обманывал? Он не мог ей отказать ни в чём. Бен с улыбкой продолжил заплетать ей тонкие волосики. Её косичку надо было переплести: сама она справилась кое-как. В ответ Рей стала настаивать на том, чтобы заплести ему... В итоге этим ранним вечером они сидели лицом к лицу и заплетали друг другу косички под деревом, цветущим фиолетовым цветом, — их любимым местом в саду академии. За недели, что прошли с момента их встречи на этой самой поляне, повседневная жизнь Бена вернулась к распорядку, который возник с Рей изначально. Теперь он проводил с ней даже больше времени, чем прежде, поскольку взялся учить её читать и писать и понимать бинарный. Этим утром у Рей состоялась целая беседа с Р2-Д2. Разум девочки впитывал новое, как губка. Они закончили плести почти одновременно. Можно было не глядя сказать, что у Рей вышло не очень, но ей он об этом говорить не собирался. Она вытянула свою косичку, полюбовалась и вновь посмотрела на него. — Где ты так хорошо научился плести? — Мама научила, — ответил он, растянулся на траве, закинув руки за голову, и поднял взгляд на оранжевое небо, проглядывающее сквозь ветви и цветы дерева. Мыслями он унёсся в счастливые времена. — Я любил сидеть на родительской кровати и смотреть, как мама делает причёски. Иногда она и мне заплетала волосы. Папа это ненавидел. Во рту возникла горечь. Он сглотнул. — Почему? — Рей подползла к нему и растянулась рядышком в той же позе. Похоже, ей и правда нравится всё повторять за ним, отметил Бен. — Говорил, что от этого я смахиваю на девчонку. — Он постарался сделать голос поскучней. Накатывало знакомое раздражение, и ему это не нравилось. — Хотел, чтоб я больше походил на него. Чтоб стал пилотом и однажды мог, как он, заняться перевозками. Ну да ладно. Я всегда приносил ему одно разочарование. Он умолк и быстро сморгнул. Зачем он обсуждает такие серьёзные вещи с маленьким ребёнком? Бен сделал себе мысленную пометку в следующий раз не заговаривать обо всём подряд. Он уже собирался сменить тему, как Рей вдруг спросила: — Ты не очень любишь своего папу? Он до крови закусил нижнюю губу. Сменил, называется. — Скажем так... мы расходимся с ним во многих вопросах. — А маму? — Она хорошая. Тебе бы она понравилась, — проговорил он затихающим голосом. Он снова закусил нижнюю губу, но не так сильно. — Тебе грустно? Он повернул к ней голову. Рей лежала на боку и вопросительно смотрела на него. Он отвёл взгляд, и напряжение в теле внезапно сменилось слабостью. — Она... всегда работала. Я, конечно, понимаю, она сенатор и всё такое... — Как папа Леннетт Ма? Бен чуть не подавился. У Рей была дурацкая привычка держать в голове разные подробности, а потом вворачивать их в самый неподходящий момент. — Д-да... как папа Леннетт Ма. Они замолчали, и мысли Бена потекли в сторону золотых локонов, голубых глаз и гладкой белой кожи. Он испустил долгий, томный вздох. Он думал, что если будет избегать Леннетт Ма, особенно в свете той унизительной для них обоих истории, то сможет наконец забыть её. Как он ошибался. Вышло наоборот: он думал о ней всё больше и больше. К тому же он постоянно ловил на себе её взгляд, когда помогал Рей управиться с едой. А ещё они то и дело случайно переглядывались на уроках джедайской истории и преданий и тут же торопливо отводили глаза... Задумчивость Бена прервал нежный голосок Рей: — Как тебе повезло с мамой и папой! — Повезло? — Стеснённость в груди из приятной быстро стала болезненной. И тут же вся его сдержанность улетучилась. — Отец почти никогда не бывает дома, мать вечно занята, а когда они вместе, то постоянно ругаются. Это называется "повезло"? — Мои мамочка и папочка умерли. Бена словно ледяной водой окатило. Он сел и посмотрел на Рей; сейчас она лежала на спине, сложив руки на животе, с отсутствующим видом, и глаза её блестели в лучах заходящего солнца. Она казалась лет на десять взрослей. — Умерли? Но дядя Люк сказал... — Что там говорил дядя Люк? Бен не расспрашивал его о прошлом Рей. Девочка делилась подробностями о жизни с родителями направо и налево, и он решил, что они вполне себе живы... Хотя он определённо припоминал, что Люк говорил о том, как несладко ей пришлось... — Учитель Люк сказал мне, что они просто очень заняты работой далеко-далеко, что они за мной вернутся. Но я почувствовала. Уже когда была здесь... Им было больно... А потом я уже их не чувствовала. — Её губа задрожала, и Бену невыносимо захотелось крепко-прекрепко обнять её. — Зачем учитель Люк меня обманул? Он подтянул ноги к груди и положил локти на колени; взгляд его блуждал по зелёной, усыпанной цветами траве, которую покачивал ветерок. Он впервые столкнулся с созерцательной, если не сказать зрелой стороной характера Рей. До сих пор он даже не подозревал, что она бывает такой, и сердце его сжалось. — Думаю, — медленно начал он, — он так поступил, чтобы... уберечь тебя от грусти. Она не смотрела на него и не шевелилась, а глаза только сильней заблестели. — Поэтому люди обманывают? — Люди обманывают по разным причинам. — Он лихорадочно соображал. Надо её как-то вывести из этого состояния. Как-то надо было её вновь развеселить. — Например... Помнишь, я сказал тебе, что у меня непереносимость голубого молока? Я тебе соврал. — Соврал? — Она тут же села и повернулась к нему с обиженным видом. Прекрасно, добился чего хотел, подумал он. — Зачем? Он пожал плечами. — Не знаю. Наверное, думал, что ты перестанешь без конца задавать вопросы. Понимаю, глупо. — Очень глупо. — Она продолжала дуться, и он с трудом удержался, чтобы не потрепать её по пухлой щёчке. — О чём ещё ты мне врал? Бен немного отодвинулся. Ему вдруг стало жарко, хотя ветерок посвежел. — Вроде... вроде бы я больше тебя не обманывал. — Не-а. — Она покачала головой, и выбившиеся прядки волос закачались из стороны в сторону. — Ты мне каждое утро врёшь. — Что? Ты о чём вообще? Я не... — Каждое утро я спрашиваю тебя, как спалось, — перебила Рей с грозным видом. — Раньше ты говорил мне, что плохо, а теперь всё время говоришь, что хорошо, хотя это не так. Бен задохнулся и удивлённо вытаращился на неё. — Как ты... У меня что, синяки под глазами? Да? Рей опять покачала головой, на этот раз медленно, и её черты смягчились. Помолчав, она вдруг произнесла настолько невероятное, что Бен переспросил. — Голоса, — повторила она, потупив глаза. — Я слышу их вокруг тебя. Особенно ночью. Он ошарашенно замер. В один миг в голове пронеслось множество вопросов, и большинство из них начиналось с "как?" Словно услышав его мысли, она добавила: — Голоса были вокруг тебя, ещё когда ты прилетел. Они ходили за тобой повсюду, и поэтому ты грустил. Бен всё ещё не мог вымолвить ни слова. Что он мог сказать? Он был в полном замешательстве. Как могла она слышать эти звуки, если родители всю жизнь твердили ему, что голоса ему только мерещатся? Рей истолковала его молчание как просьбу продолжать. — Я хотела, чтобы они ушли, потому что... я знаю, как тоскливо грустить. Я хотела помочь... — ... и ты следовала за мной, — закончил за неё Бен еле слышно, когда наконец до него дошло. — Ты хотела... поддержать меня? Поэтому? Рей молча кивнула, а Бен почувствовал, как по телу разливается тепло, и не смел шелохнуться. Сколько времени прошло с тех пор, как кого-либо настолько заботило его настроение? Много, подумал он. Слишком много. Так много, что он успел позабыть, как это — когда о тебе заботятся. Когда тебе достаётся безраздельное внимание и любовь, а не страх и недоверие. В глазах защипало, и, не в силах справиться, он протянул к ней руки, заключил маленькую фигурку в объятия и спрятал лицо у неё на плече. — Бен? Он боялся, что голос выдаст его, и он обнимал её по-прежнему молча. Кажется, она поняла, подняла ручки и обняла его за шею. — Прости, что врал тебе, — наконец сказал он и отстранился. Он смотрел ясным взглядом и широко улыбался. — Больше никакого обмана. С этой минуты я буду честен с тобой во всём. Она склонила голову набок. — Обещаешь? — Обещаю. Она внимательно рассматривала его. — Можно я скажу тебе кое-что? — Что? — У тебя большие уши и нос. — Хо, а вот это уже обидно. Она заулыбалась в ответ. — Зато честно! — Ах ты, мелочь пузатая! А ну-ка иди сюда! Рей взвизгнула и бросилась бежать, Бен припустил за ней. Он быстро нагнал её и щекотал, пока она со смехом не взмолилась о пощаде. Он отпустил её и поднял взгляд к звёздному покрывалу над головой. До него только сейчас дошло, что уже стемнело. Как быстро пролетело время! — Пора домой. — Пошли. Бен не смог бы вспомнить, кто первым протянул руку, но ладошка Рей впервые оказалась в его ладони. Он тихо улыбнулся и замедлил шаг, чтобы ей не пришлось бежать. Когда он был маленьким, он часто пытался представить себе, каково это — иметь брата или сестру. Теперь это было легко. У него была Рей.

***

Уже за ужином Рей начала клевать носом, и это напомнило Бену, что при всей её кажущейся взрослости и развитой речи она ещё совсем недавно была карапузом. В итоге из столовой он нёс её на руках. Как обычно, все провожали его взглядом. Может, он и выглядел болваном в глазах соучеников, но теперь ему было глубоко наплевать. Его даже не задело, когда кто-то громко прошептал: "Из принцев — в няньки!" Правда, он разволновался, когда заметил, что Леннетт Ма не сводит с него взгляда, и прибавил шагу. Расслабился, лишь когда вышел в проход к ученическим комнатам. — Как там было? Семь комнат вправо? Он шёл и считал двери, пока не добрался до комнаты Рей. Он не ошибся: запор отомкнулся, когда он прижал ладонь девочки к дверной панели. Он зашёл, бережно посадил её на кровать, затем осторожно, чтобы не разбудить, распустил ей два колечка на голове, и, уложив, укрыл её одеялом до самого подбородка. Минуту он смотрел на неё; она тихо дышала. Затем он оторвал от Рей взгляд и осмотрелся. Он раньше никогда к ней не заходил и быстро отметил, что эта комната обжита лучше, чем его: красный цветок в стеклянной вазе на столе, масштабная модель крестокрыла на маленьком шкафчике, полном безделушек, и рисунки, прилепленные к одной из стен. Он подошёл поближе. Художница из Рей была неважная, но Бен с интересом принялся рассматривать нарисованных человечков. Вот, судя по всему, автопортрет: два колечка и растрёпанные прядки каштановых волос. А вот, видимо, Рей с родителями. Цветы. Крестокрыл — ну, или его подобие. Человек в оранжевом комбинезоне. Женщина у плиты. Снова Рей с родителями. И ещё один: Рей держит за руку кого-то высокого с чёрными волосами, большим носом и видными ушами. Это что — он? Он кинул в сторону девочки сердитый взгляд — впрочем, рисунок его скорей развеселил. Ну, я ей задам, подумал Бен и вновь подошёл к кровати, чтобы заправить выбившуюся прядку волос ей за ухо. Она сморщила личико, перевернулась на бок и столкнула ногой что-то с постели на пол. Бен опустился на колено и поднял маленький круглый предмет. Голограмм-проектор. Эх, малышке пора бы уже знать, что дорогой хрупкий прибор не стоит держать в постели. С другой стороны — кто бы говорил. Свой-то он нарочно разбил. Проектор пискнул и включился; возникла голубоватая дымка. Должно быть, Бен случайно нажал на кнопку. — С днём рожденья, милая! Он убавил громкость и оглянулся на Рей. Она не шелохнулась. Тогда Бен вновь уставился на проектор — там появились изображения родителей Рей и самой девочки на высоком детском стульчике с перемазанной кремом весёлой мордашкой. Сощурившись, он стал всматриваться в запись. Лиц было почти не разглядеть из-за плохого качества, и он не мог разобрать, на кого из родителей Рей похожа больше. Однако было ясно, что отец её был пилотом. Этот комбинезон Бен узнал бы где угодно. Наверное, вырвался с работы, чтобы поздравить дочку с днём рождения, подумал Бен, испытывая приступ зависти. Кто из родителей Рей умел чувствовать Силу — этого по записи было не понять. Они же не показывали свои джедайские навыки. Семья казалась... обычной. Но Рей явно унаследовала развитую способность к эмпатии от кого-то из родителей. Может, даже от обоих. Бен нисколько не сомневался теперь, что Рей — эмпат. Никак иначе нельзя было объяснить, почему она так остро сопереживала ему и слышала эти голоса. На глаза попалась временная метка записи, и он побледнел. Поздравление было записано год назад, в четвёртый день рождения Рей. Но самое главное — этот день прошёл недавно, вскоре после того, как Бен наорал на неё. Рей отмечала свой пятый день рождения одна. В животе у Бена что-то неприятно сжалось. Он с ужасом представил себе, как Рей, свернувшись калачиком на кровати в свой пятый день рождения, смотрит эту самую запись, а слёзы катятся у неё по лицу. Бен тут же выключил проектор, а то желание разбить себе голову в кровь о стену могло стать непреодолимым. Очень осторожно он подсунул проектор под подушку Рей, нежно провёл рукой по её волосам и вышел. Он был в глубокой задумчивости, когда вернулся к себе и переоделся ко сну. Если ему и удастся заснуть, то не скоро. Но он уснул. И сон был ужасным. Ничего неожиданного в том, что это был кошмар, не было, но, казалось, он задушил всю радость этого дня картинами, где Бен был слаб и беспомощен. Отец жалел, что сын появился на свет. Мать говорила, что знать не хочет такого сына. Дядя сомневался, что племянник оправдает семейные ожидания. Как это уже бывало, Бен проснулся мокрым от пота, стал жадно глотать воздух и всё равно задыхался, словно тонул. Он сел на кровати, спустил ноги на пол и обхватил руками голову. Он пытался вспомнить события этого дня: улыбку Рей, её смех, сияющие глаза, признание о том, как сильно она за него тревожится, — хоть что-нибудь, чтобы избавиться от чувства, что он никому не нужен. И тут он вспомнил, что она ему сказала. "Как тебе повезло с мамой и папой! Мои мамочка и папочка умерли". Просидев так несколько минут, он встал и подошёл к углу у двери. Там всё ещё лежали осколки проектора. Он поднял их, осмотрел. Вроде бы починить можно, но получится ли — не поймёшь, пока не попытаешься. Он сел за стол и принялся скреплять детали обратно, и здесь ему очень пригодилось то, чему учил его дядя Чуи перед тем, как улетел на Кашиик. Его губы тронула улыбка, когда ему вспомнились тёплые объятия и мелодичные завывания Чубакки. А потом части проектора вдруг встали на место, и Бен вернулся в настоящее. Он включил прибор, собрался с духом, набрал позывные материнского коммуникатора и стал ждать. И ждал. И ждал. И ждал. Пока прибор не просигналил о невозможности связаться и не предложил оставить сообщение. Бен облегчённо и в то же время разочарованно выдохнул: облегченно — потому что опять ругаться ему не хотелось, разочарованно — потому что её не было дома, хотя уже должна была бы вернуться. Он глубоко вздохнул, нажал кнопку и начал: — М-м-м... привет... мам. Я... просто хотел сообщить, что я ещё тут. Живой. Это прозвучало как завуалированный укор. Оставалось надеяться, что ей так не покажется, подумал он. — То есть... у меня всё хорошо. Мы хорошо ладим с дядей Люком, и я многому у него научился. Ещё у меня появился друг. Он прикинул, стоит ли рассказывать о Рей подробно, но решил, что лучше в другой раз. — Я... м-м-м... обо мне не волнуйтесь с папой. Всё нормально. Просто... Кошмары никуда не делись. Помню, когда я был маленьким, ты даже глубокой ночью прибегала ко мне в комнату, чтобы утешить меня... Он провёл ладонью по лицу. В горле вдруг пересохло. — Потом тебе пришлось работать и по ночам тоже, и ты уже не могла... но я понимаю, понимаю, ты не думай. Я даже понимаю... папу. Я знаю, вы оба много работаете, чтобы обеспечить мне хорошее будущее и... Я вас сильно огорчал и... Он поёжился. Зачем, блин, он всё это говорит? И почему в глазах всё поплыло? — Мне... снова приснился кошмар. Опять. И я... я подумал о тебе. И даже о папе. И... и я... Его плечи затряслись. Бен попытался остановиться, но он держал всё в себе слишком долго и уже не мог сдержать слёз — они ручьями потекли по щекам. — Прости, мам. Пожалуйста, прости. Всё, что я наговорил тебе и папе... Я... я не хотел. Просто... просто как жаль, что вас здесь нет. Что мы не вместе... Прости. Он оборвал запись, пока окончательно не стало ясно, как сильно он отупел. Плакать нельзя. Мальчикам плакать нельзя, постоянно повторял ему отец, но вот, пожалуйста, он ревел, как последний неудачник. Он дополз до постели и провалился в ещё один беспокойный сон. В эту ночь плакал не он один. Через семь дверей справа от его комнаты маленькая девочка села на кровати и со всхлипами спрятала лицо в ладошки; у неё сердце болело за мальчика, которого мучили голоса.