Есть ли что дороже / What she's worth

— Ах ты умник беспечный, лживый муф дойный! — Я так понимаю, ты в курсе? — Голос Хана звучал обыденно, почти иронично, а Бен был уже не в силах сдержать поток ругательств, которые рвались с языка. У Хана Соло выгорание крови. У его отца выгорание крови. Смертельная болезнь. — Тише, тише, Бен. Не стоит паниковать. — Не стоит... — Бен провёл ладонью по затылку, пальцы захватили волосы и сжались в кулак; он прикусил язык, чтобы вновь не разразиться бранью. — Только я узнал, что мама чуть не погибла, как выясняется, что ты умираешь. Но продолжаешь заниматься перевозками. И продолжаешь летать, хотя у тебя выгорание крови! Летать! А ведь именно из-за этого ты и заболел! Как мне не паниковать? — Паника не поможет, малыш, — нараспев сказал Хан, и Бену вдруг припомнились слова дяди о том, что от истерики проку нет. — Ничего не поделать. Допрыгался. Врачи говорят, вот уже несколько лет как. — Мама знает? — Ещё нет. Диагноз поставили... недавно. — Хан глухо закашлялся, и Бен решил, что тот тщетно пытается прикрыть микрофон рукой. — Прости. Несколько месяцев назад проверялся по поводу высокой температуры, ну и... так и выяснилось. Не знаю, стоит ли сейчас говорить об этом твоей маме. Ей и без меня хлопот хватает. Бен не решался задать вопрос, но понимал, что должен. — Сколько тебе осталось? — Это не важно, Бен. — Сколько?! — Шесть лет или меньше. Больше — если не стану забивать на лечение, — сдался наконец Хан и замолчал, пока всё это медленно оседало у Бена в голове. Хан Соло умирал. Его отец умирал. И если прогноз верный, Хан умрёт, когда Бену не будет и тридцати. — Полагаю, не успею состариться, чтобы увидеть внуков? — Хан фыркнул от собственной попытки пошутить, и Бена пронзило чувство, близкое к отчаянию. — Не смешно, пап, — выкрикнул он, а в глазах уже щипало. Несмотря на недовольство отцом и досаду на него, он, похоже, искренне... горевал? — Ни хрена не смешно! — Малыш... Всё будет в порядке, — заверил его Хан, и Бен представил себе его обычную самоуверенную ухмылку на лице. — Я получаю все прописанные инъекции хадейры и... — Но ты продолжаешь летать, — горячо заметил Бен. — И перевозишь... рафтаров? Подумать только — рафтаров! Ты хоть знаешь, какому стрессу ты подвергаешь свой организм? Или ты слишком глуп, чтобы понять? — Слушай, мне всё равно недолго осталось. Почему бы не пожить так, как мне нравится. — А знаешь что? Забей. Ты всё равно не послушаешь меня, так что валяй. Губи себя! Мне-то что! Бен оборвал звонок и швырнул комлинк в дальний конец комнаты; прибор разлетелся вдребезги о стену. Такое не починишь, но ему было плевать. Всё равно он не собирался больше никогда разговаривать с отцом. С него хватит. Сильный гнев, какого он раньше не ощущал, стиснул грудь, не давая вздохнуть. Он принялся мерить шагами комнату, вцепившись руками в волосы, но наконец чувства пробились наружу и он заорал; он орал, а Сила рвалась из него и крушила всё вокруг: расшвыривала матрасы, опрокидывала столы, срывала полки, разбрасывала подушку и сумки. Затем он схватил меч и выместил своё отчаяние на мебели: разрубил надвое кровать, отсёк ножки у стола и стула, исполосовал всё, до чего достал. Где-то в глубине сознания кто-то кричал ему: "Прекрати!" А он не мог. Этому не было конца; не было конца лжи и горькой правде. Не было конца страданиям. Он разнесёт эту комнату так же беспощадно, как мир сокрушает его. В тот миг, когда он собирался вонзить меч в стену, маленькие руки обхватили его за талию, и он почувствовал тепло чьего-то лба на спине. — Бен... пожалуйста... прекрати... Его руки повисли, меч выключился и выпал на пол. Не говоря ни слова, Бен развернулся, упал на колени, прижался к Рей и, не скрываясь, зарыдал ей в плечо, цепляясь сзади пальцами за её одежду. Он не заметил, когда она вошла, да это было и не важно. Главное, что она оказалась рядом в нужную минуту и подставила плечо, чтобы он мог выплакать не пролитые слёзы. Рей. Единственная постоянная в его жизни; единственная, кому он мог открыться без страха и стыда. Она единственная была с ним честна, хотя её собственная жизнь в академии началась со лжи. Эта мысль заставила его ещё крепче прижать её к себе. Его больше не волновало, что он обманет, скрывая от неё правду. Если нарушенное обещание — цена, которую надо заплатить за то, чтобы Рей была рядом, он её заплатит. Эту полную страданий жизнь он не сможет прожить без неё. Теперь он это знал. Когда слёзы иссякли, она всё обнимала его посреди разгрома, положив его голову себе на колени; его плечи ещё подрагивали после рыданий. И тогда он очень серьёзно заговорил с ней о Хане Соло: о том, как отец брал его с собой в полёты на "Тысячелетнем соколе" по всей галактике; как смеялся, глядя, какой восторг у сына вызывают звёзды, вытягивающиеся в полосы в гиперпространстве. Рассказал о том, как отец пел маме, подыгрывая себе на кореллианской гитаре; как учил его драться на кулаках, разговаривать на языке вуки, играть в Сабакк и управлять кораблём. А потом Бена начал неотступно преследовать монстр, и это оттолкнуло Хана настолько, что он почти пропал из жизни сына. Бен говорил о своей досаде, разочаровании, обидах и о том, что он только что узнал о состоянии Хана. Об этом говорить было труднее всего. — Ты его любишь, — прошептала Рей, когда Бен замолчал, и провела пальцами по тёмным волнистым прядям. — Хоть и утверждаешь, что ненавидишь, а на самом деле любишь. Иначе тебе бы не было так больно. Бен не нашёлся, что ответить, и просто молча отвернулся; слёзы вновь подступили близко-близко, но он их сморгнул. Рей шевельнула ногами. — П-погоди. Ты куда? — Пойду раздобуду для нас еды. Скоро ужин. — Я не хочу есть, — набычился Бен и поплотней прижал голову к коленям Рей, а сам свернулся калачиком на полу. У него совершенно не было аппетита. — Тебе надо есть, Бен. — Рей, просто... просто побудь со мной. Дай мне так полежать ещё немного. — Бен... — Пожалуйста? Рей долго молчала, потом вздохнула и села так, чтоб им обоим было удобно. — Ладно. Вот так. Доволен? — Настолько, насколько позволяют обстоятельства. — Он повернул голову лицом вверх и улыбнулся ей, затем задумчиво протянул руку и заправил ей выбившуюся прядку волос за ухо; кончики его пальцев задели её щёку. Улыбка растаяла, и он сказал: — Не знаю, чтобы я без тебя делал... Он заметил, как расширились глаза Рей, как она словно забыла дышать; и на мгновение ему показалось, что она вот-вот заплачет. Но она тряхнула головой и отвела его руку ему на грудь. Некоторое время он просто лежал вот так и разглядывал её лицо, словно расстались они не на два месяца, а на годы. За это время она превратилась из ребёнка в девушку. Эта девчонка разобьёт много сердец, подумал Бен и снова прикинул, скольких её кавалеров ему придётся... отсеять. Если у неё и будет ухажёр, то он позаботится о том, чтобы парень, кем бы он ни был, её заслуживал. Потом она запела. "Зеркальным блеском месяц светит, К утру истлеет лунный диск, Пока он в небе – время вспомнить, И мысли дымкой вьются ввысь". Её нежный голос наполнил каждый уголок комнаты, пролетел над следами разгрома, проник Бену в самое сердце, и глаза снова защипало. "Любим был, верил, улыбался, Согрет теплом был добрых рук, Они ушли – а ты остался, Луна хранит их песен звук". Его накрыло полузабытое ощущение покоя, и он почувствовал, как под мелодию знакомой детской колыбельной напряжение отпускает его — благодаря теплу её коленей, благодаря ласковому прикосновению пальцев к голове. "Зеркальным блеском месяц светит, На горизонте луч зари..." Он снова ребёнок, голова покоится на коленях у мамы, а та ему поёт. Как давно это было, но этот вечерний ритуал всегда погружал его в сон. На последних строчках песни он задремал. "Но деликатный день всё медлит – Душа с душою говорит".* — Я люблю тебя, Рей... — пробормотал он, едва ли сознавая, послушались ли его сонные губы. Глаза закрылись, волнения этого дня наконец взяли своё, и он погрузился в глубокий сон. Он проснулся от чириканья птиц и ярких лучей утреннего солнца, бьющих сквозь листья. Он зажмурился, накрыл ладонью лицо и несколько раз сморгнул, пока глаза не привыкли к свету. Тогда он увидел, что находится на зелёном поле у моря, гладь которого усеяна островками и скалами. Над его головой раскинулось гигантское дерево; три его самые большие ветви, устремлённые вверх, расходились на ветви поменьше, а те были покрыты золотыми листьями и цветами. Голова Бена всё ещё лежала на теплых коленях, но это были не колени Рей, вдруг понял он. Хозяйкой их была молодая женщина — та самая, которая уже являлась ему во снах и видениях. Его сердце сжалось, едва он разглядел её лицо. Он с трудом сглотнул, отчаянно желая заговорить с ней и боясь не найти слов. Она была обворожительна; каштановые волосы свободно спадали на хрупкие плечи и были украшены цветочным венком; серое платье было скромным, но при этом подчёркивало её приятные взгляду изгибы. Леннетт Ма была красива. Но эта молодая женщина обладала пронзительной красотой: она была больше, чем красота лица, и проникала прямо в душу. Он долго смотрел на неё и решился заговорить не сразу. — Ты... ангел? Она мелодично рассмеялась. — Нет, не ангел. Он ей не поверил. Он готов был поклясться, что она лучилась светом; он протянул руку и коснулся её лица, чтобы убедиться, что она ему не мерещится. — Значит... я сплю? Её улыбка стала ещё светлей. — С чего ты взял? — С того что... всё здесь... слишком прекрасно. Она снова рассмеялась. — Это не сон, Бен. Сейчас увидишь. К его удивлению, она склонилась к нему, закрыла глаза и чуть вытянула губы. Сердце бешено заколотилось у него в груди, он тоже закрыл глаза и стал ждать. И ждал. И ждал. Потом открыл глаза и увидел, что он снова в своей комнате; под головой вместо женских коленей оказалась подушка. Он оглянулся — Рей тоже исчезла. Рядом с ним стоял поднос с нетронутой едой. Щёку ещё покалывало, а отчего — он сам понять не мог.