Ярко-жёлтый

      После моего смелого признания самому себе в том, что я немного идиот, и осознания полнейшего нежелания с этим бороться, жизнь вернулась в кривую, но всё же хоть какую-то колею: Филл иногда без предупреждения пропадал на несколько дней, и я впадал в тоску, зато успевал немного разгрести проблемы с учёбой, но потом он так же внезапно появлялся, и жить становилось веселее, а вот долги продолжали копиться. Эти метания на удивление эффективно систематизировали моё существование, наполняли его, не оставляя времени на самокопание. Вечеринки и попытки не вылететь из колледжа. Да уж, именно этого я меньше всего ожидал.       Внутри нашей маленькой компании тоже начало происходить нечто странное. Мэри и Брэд со мной общались, как и прежде, зато Сара в моём присутствии почему-то начала терять дар речи, а Кевин и вовсе стал избегать. Я на всё это поначалу реагировал так, будто ничего не происходило — всё-таки я не привык к подобным страстям, из нас двоих обычно Мэйбл улаживала все проблемы во взаимоотношениях с людьми, — но потом всё же решил поговорить хотя бы с Сарой, уж больно печально она выглядела.       Как оказалось, Сара решила, что мы с Филлом вместе, и теперь не знала, как ко мне относиться, мол, Филл явно неадекватный, значит, и я тоже того, раз с ним сошёлся. Я тогда в ответ на это предположение вполне искренне рассмеялся, только её это, кажется, мало убедило, но она хотя бы перестала неловко замолкать при моём появлении.       Слова Сары заставили меня всерьёз подумать о Филле. Странно всё-таки у нас с ним складывалось общение. Я определённо не испытывал к этому парню нежных чувств, но и дружбой назвать наши отношения язык не поворачивался. В общем-то, мы с ним общались только в состоянии «изменённого сознания», как говорил начитавшийся статей в интернете я, или «сознательного изменения», как говорил вечно пребывающий на своей волне Филл, и это общение было скорее приятельским — некую условную границу откровенности мы больше не переходили. Вот только иногда, когда Филл выводил меня из себя, мне хотелось приструнить его, успокоить, наказать, прибить к чёртовой матери, и порой эти желания преломлялись, искажались под натиском нахлынувших эмоций и превращались во что-то, что меня, если честно, пугало. Но избегать его я больше не пытался. В конце концов, мои желания — мои проблемы.       За окном быстро темнело — поздний ноябрьский вечер вступал в свои права. Мэри и Брэд лежали на кровати в обнимку с ноутбуком и друг с другом, смотрели какую-то комедию и полностью игнорировали моё присутствие. Я же старался не сильно отсвечивать и молча бродил по освещённой только экраном комнате, собирая разбросанную одежду в мешок для стирки. В последнее время совсем обленился: стирал только тогда, когда чистых вещей не оставалось. Вот и сейчас последняя чистая футболка была на мне, на кармане джинсов с самого утра сияло пятно от вишнёвого сока, но переодеться было не во что, так что план на вечер как-то сам собой определился.       В коридоре было гораздо светлее, чем в комнате, и я недовольно скривился. Тихо щёлкнул дверной замок за спиной — понятно, Мэри и Брэду не до фильма вообще, они только и ждали, пока я свалю. Настроение окончательно испортилось. Возвращаться в комнату в ближайший как минимум час будет свинством с моей стороны, но не сидеть же всё это время в прачечной?       Не дойдя пары шагов до лестницы, ведущей в подвал, где стоят стиральные машинки, я вдруг остановился и, повинуясь невесть откуда взявшемуся секундному порыву, пошёл наверх.       На четвёртом этаже свет горел только возле лифта, а дальше коридор плавно уходил во тьму. Комната «42» находилась в самом углу, там, где темнота становилась непроглядно-чёрной. Из-за двери не доносилось ни звука. Тишина была плотная, вязкая, казалось, она вопреки всем законам физики заглушает неизменный гомон вечерней общаги. Филл отсутствовал уже несколько дней, и не было никаких оснований полагать, что сегодня он появится, но я постучал.       Дверь неожиданно качнулась и приоткрылась. Темноту прорезали красновато-жёлтые всполохи, за которыми едва различимо теплился тусклый голубоватый свет. В лицо повеяло горячим воздухом, пропитанным травянистым запахом.       — Филл? — неуверенно позвал я, толкая дверь.       — Заходи, — раздался в ответ знакомый голос; сердце сбилось с ритма. — И дверь закрой на замок.       В комнате было душно; пахло хвоей и мятой. Филл сидел на полу, прислонившись к кровати, окружённый зеленоватым ореолом — свет странной, чёрной свечи смешивался с пропущенным через голубой плафон светом лампы — и замотанный в казённое колючее одеяло. В руке он держал неуместно красивый в антураже общаги бокал из толстого стекла, наполненный вязкой тёмной жидкостью. Рядом, на одеяле, опасно накренившись, стояла бутылка без опознавательных знаков с ней же.       Мешок с одеждой я бросил у входа. Подошёл ближе, опустился перед Филлом на колени и переставил бутылку подальше, на твёрдый пол.       — Где твой сосед?       — У какого-то парня, — равнодушно отозвался тот. — Они были здесь, когда я пришёл. Явно не ожидали меня увидеть. Кажется, я испортил им настроение.       Я кивнул. Филл вдруг облизал подушечку пальца, протянул руку к свече и поймал пламя — оно погасло в его руке. Одеяло задралось, и я заметил, что он в одних джинсах. Взгляд примагнитился к тёмной коже, загорелой, но всё равно выглядящей болезненно в мерцающем зеленоватом освещении. Свет резко очерчивал ключицы, отбрасывающие глубокие тени на тонкую шею с остро выпирающим кадыком. По бокам от него были видны пятна, кажущиеся сейчас чёрными.       Засосы? Синяки? Или и то, и другое?       Филл проследил мой взгляд, скривил сжатые в нитку губы, но не прикрылся — наоборот, повёл плечами, так, чтобы одеяло сползло вниз.       — Либо присоединяйся, либо проваливай, — бросил он безразлично-раздражённым тоном, даже не глядя на меня.       И почему он иногда такая сволочь?..       Вспыхнувшее было желание уйти быстро угасло, подавленное чем-то похожим на «соскучился», и я всё же сел рядом с Филлом. А он откуда-то из-под кровати достал второй бокал — точную копию своего, даже, кажется, со сколом на том же месте, — плеснул в него загадочного тёмного пойла и поставил на пол. Сверху положил вилку, на зубцы — кусок сахара, на который из уже хорошо знакомой мне пипетки капнул чем-то, явно обещающим, что простым опьянением дело не обойдётся, и чиркнул спичкой. Сахар горел хорошо.       — И давно ты тут упиваешься?       Филл молча провёл пальцем по бутылке — обозначил опустевший промежуток, примерно четверть от общего объёма. Во второй руке он держал догорающую спичку. Огонёк быстро подбирался к его пальцам, и когда до них оставалось не больше миллиметра, я не выдержал и задул его. Филл не обратил на мой благородный жест внимания — уронил почерневшую спичку в складки одеяла, скинул оплавившийся кусок сахара и размешал его обратным концом вилки.       — За мотыльков, летящих к пламени свечей, — лениво проговорил он, поднимая свой бокал и наконец переводя мутный взгляд на меня.       Выпили залпом. Резкий запах ударил в нос, тёплая горьковатая жидкость едва не попала не в то горло. Язык покрыло скользкой пряной плёнкой.       — Разве абсент не должен быть зелёным? — спросил я сдавленным голосом.       — Абсент никому ничего не должен. — Филл опять натянул одеяло, заматывая истерзанную шею. — Почему ты не спрашиваешь, где я пропадал?       Я пожал плечами:       — Можно подумать, ты ответишь.       — Нет. Но мне будет приятно.       — Я тебе удовольствие доставлять не подписывался.       Филл промолчал. Наклонил голову, как любопытная птица. Забрал у меня бокал, поставил на пол рядом со своим и снова потянулся к бутылке.       — Куда ты торопишься? — Я глубоко вдохнул, но словно и не набрал воздуха — он был таким горячим, что никак не получалось надышаться. — Сколько градусов в этой штуке?       — Больше пятидесяти, но меньше ста, — ответил Филл и, улыбнувшись, добавил: — А тороплюсь я тебя напоить, а то больно несговорчивый.       Я рассмеялся, не до конца уверенный, что это шутка, но точно зная, что именно так на все подобные слова и нужно реагировать во избежание непредсказуемых последствий. Все эти двусмысленные фразочки, туманные намёки, из которых по большей части состояли наши разговоры… У меня никак не получалось понять: они — его оружие? Или защита?       Второй глоток пошёл уже мягче. Стало жарко, и я то и дело оттягивал ворот футболки, а потом и вовсе снял её. Филл же продолжал кутаться в одеяло, а в ответ на предложение открыть окно посмотрел на меня, как на умалишённого.       Выпитое быстро дало в голову. Разум заволокло смутной мглой, захотелось спать, но Филл всё наливал, наливал, наливал, совершая свой сладкий огненный ритуал. Вскоре стакан стал липким и нагрелся — то ли от неизменно стекающего в него расплавленного сахара, то ли от моих рук, — и от этого жидкость в нём словно прибавила в градусах. Пахло в комнате так, как, помнится, пахло в Гравити Фолз в хвойном лесу, и мне казалось, что это не сахар стекает в вязкую черноту на дне бокалов, а сосновая смола.       Заблудившийся где-то между прошлым и настоящим, я не заметил, как Филл начал говорить. Рассказывать про какого-то наглого богатенького дурачка, который думал, будто может использовать его, как пожелает, и которого Филл в итоге обвёл вокруг пальца, доведя до тюрьмы. Некоторые детали этой истории казались мне знакомыми, но сосредоточиться и вспомнить что-нибудь конкретное не получалось. Может, читал о чём-то подобном в новостях?..       Попытки напрячь память окончательно перегрузили разум, и он погас, словно огонёк свечи в пальцах Филла. Бездумным взглядом я уставился в стену: обои оплывали, стекали по ней, как сахар в бокалы, и пришлось закрыть глаза, чтобы не видеть этого зрелища, от которого меня начинало мутить. Голос Филла звучал совсем близко, чуть ли не на ухо, но я всё равно с каждой секундой всё хуже понимал, что он мне говорит…       — Эй, Умник! Не смей отрубаться.       Я подорвался. Разлепил глаза, потёр щёку — на ней чувствовался след от колючего одеяла.       — Ох, прости, — прошептал, сползая вниз и упираясь затылком в кровать, — я поговорил бы с тобой, но так хочу спать…       — Ну уж нет. — Филл поднялся и навис надо мной; одеяло спадало с его плеч, укрывая нас обоих. — Я не могу сейчас быть один. Хочешь спать? Ладно, но давай заключим договор — я дам тебе поспать, а ты за это пустишь меня в свой сон.       О господи, что он несёт…       — О’кей, — пробормотал я, закрывая глаза.       Филл потряс меня за плечо:       — Пожми мне руку.       Забавный. Забавный Филл. Забавный, хоть и чертовски кое-кого напоминающий. Я даже, кажется, рассмеялся — а потом, не открывая глаз, всё же потянулся в пространство перед собой. Наугад, но Филл меня сразу поймал. Его холодная ладонь обхватила мою; я сжал её, всё ещё посмеиваясь над комичностью ситуации, и невзначай провёл пальцами по костяшкам, по тоненьким косточкам на тыльной стороне ладони… Ну да. Это просто Филл. Он просто в своём репертуаре. Вот же придурок. И нечего думать о том, что…       — А теперь засыпай.       Закончить мысль я не успел — голос Филла слышался уже сквозь сон.       Или во сне?..

***

      …Я бежал. Бежал изо всех сил, отбивая пятки о горячие камни и загнанно дыша. Глаза застилал пот, одежда пропиталась им насквозь и прилипла к телу, воздух дрожал от зноя. Я не знал, от кого бегу, от чего, куда, но остановиться не мог. Иссохшие, в трещинах, губы саднило от солёного ветра…       Обрыв появился там, где только что были пыльные камни — почва в прямом смысле ушла из-под ног. Я пытался остановиться, балансировал на крае отвесного склона, размахивая руками, но лишь напрасно упрямился. Воздух засвистел в ушах — всего мгновение, доля секунды…       И океан принял меня. Я сжимал губы — не вдохнуть, не набрать в горящие от боли лёгкие холодной воды; пытался плыть, но океан давил на меня, словно чьи-то руки обхватили поперёк груди, обняли и с каждой секундой сжимались всё сильнее, тянули вниз, мягко, но настойчиво. Орущее в голове отчаяние взрезал искрящийся смех, а потом океан сказал: «Поздно сопротивляться. Смирись и дыши мной»…       Я рывком сел на кровати и вцепился в горло, судорожно глотая воздух.       — Доброе утро. — Филл стоял у распахнутого окна — яркое жёлтое пятно на фоне пасмурного неба. В комнате было свежо и холодно. Я поднял с пола одеяло и закутался, отмечая, что оно ещё тёплое. На соседней кровати, отвернувшись к стенке, спал — или только делал вид — Кевин.       — Я кричал?       — Ну… — Филл пошло улыбнулся, — постанывал.       Голос отдавался звоном в ушах. Я с трудом переполз на край кровати, свесил ноги на выстуженный пол, обхватил холодными ладонями потяжелевшую голову. Провёл шершавым языком по липким сладким губам, но всё равно чувствовал, что стоит мне улыбнуться, и тонкая сухая кожа обязательно треснет. К счастью — ха-ха, — улыбаться не хотелось совершенно.       Снова этот сон, но… Раньше я всегда успевал проснуться. Или Мэйбл меня будила, или звонок будильника, но никогда ещё не срывался вниз, не тонул, не вдыхал солёную, как кровь, воду…       Очнулся от размышлений я, когда в поле зрения попал Филл. Он протягивал мне уже знакомую футболку с треугольником.       — Возьми. — В ответ на мой невысказанный вопрос Филл добавил: — Ты одежду так и не постирал, — кивнул он на валяющийся у входа мешок, — а на ту, в которой ты пришёл, я вчерашнее пойло пролил.       Я забрал футболку. Медленно кивнул, вслушиваясь в слова Филла — они звонко скакали в голове, как мячики для пинг-понга, наслаивались на всё звучащий в памяти голос из сна, сливаясь в унисон, совпадая…       По спине пробежали мурашки, и я тряхнул головой, убеждая себя, что это от холода, но мысли было уже не остановить. В памяти в который раз за последнее время всплыл Гравити Фолз — тот случай, когда я придумал, будто бы Билл способен проникать в мой разум, а потом не на шутку испугался, увидев его во сне. Но ведь нет ничего странного в том, что тот, о ком ты много думаешь наяву, приходит к тебе во снах?..       — Я курить. Ты идёшь? — бодрым голосом спросил Филл, выдёргивая меня из размышлений.       Я приложил палец к губам:       — Тшш…       — Да ладно. Кевин крепко спит, его не так просто разбудить.       — Плевать на Кевина, ты разбудил мою головную боль.       — А, ну тогда извини, — отозвался Филл без капли сожаления в голосе. — Курить, значит, не пойдёшь?       — Я пошевелиться не могу.       Он рассмеялся, но потом всё же сжалился надо мной.       — Ладно, — сказал, — можешь лежать здесь хоть весь день, я тебя трогать не буду. Или буду, если только ты попросишь…       Я осторожно вздохнул, стараясь не потревожить голову.       — Мне нужно к себе. И, скорее всего, в библиотеку. Доклад готовить.       Филл неожиданно хмыкнул. Подошёл ко мне. Постоял над душой пару мучительно долгих секунд, а потом потянул за руку.       — Пойдём.       — Куда? — страдальчески запротестовал я, но Филл не отставал.       — Взбодрим тебя, — сказал он.       И всё-таки стащил меня с кровати.       …Узкая дверь, мимо которой я ходил чуть ли не каждый день, но в упор её не замечал, отворилась с протяжным скрипом. За ней оказалось тёмное тесное помещение, заставленное какой-то покалеченной мебелью, швабрами и почему-то манекенами. Последние, по большей части калеки, лишённые одной, двух, а то и всех сразу конечностей, встретили нас пустыми взглядами.       Меня передёрнуло: и откуда Филл такие места знает?       Однако самого Филла, кажется, ничто не смущало. Он сел на пол и полез рукой за пазуху.       — Не-е, — сразу протянул я, уже заранее зная, чем это чревато. — Не-не-не. Хватит мне пока.       Филл перевёл на меня серьёзный взгляд.       — А я думал, ты хочешь подготовить доклад, — сказал, виновато подняв брови. — Я же помочь хочу, — и улыбнулся мило так, а в глазах черти пляшут.       Не услышав больше возражений, он вытащил из внутреннего кармана куртки прозрачный пакетик, на дне которого было немного белого порошка. Я нахмурился.       — Что делать, знаешь? — спросил Филл, протягивая мне «лекарство».       — Догадываюсь, — пробормотал я. Забрал пакетик. Огляделся — все поверхности в этой каморке были покрыты толстым слоем пыли — и высыпал содержимое на тыльную сторону ладони. Филл неотрывно следил за моими неуверенными действиями, но молчал.       — Мне точно полегчает? — вопрос прозвучал, мягко говоря, скептически; кривая белая дорожка тоже выглядела сомнительно. Совсем не была похожа на те, красивые и ровненькие, из фильмов.       — Ты мне не доверяешь?       Отвечать не было смысла. Наклонив голову, я поднёс руку к носу и резко вдохнул. Часть порошка разлетелась во все стороны, но больше половины всё же попало в меня. Ощущение было такое, словно я упал лицом в снег.       — Так. Кажется, у меня пол-лица онемело.       Филл усмехнулся:       — Это нормально. Сейчас пройдёт.       Странное ощущение действительно исчезло через пару секунд, и по телу разлилось тепло. В голове прояснилось, настроение поднялось, и я вдруг поверил, что могу свернуть горы.       — Спасибо, — искренне поблагодарил я Филла. — И надолго это?       — Минут на сорок.       — Не буду терять время. Пойду в библиотеку. Филл, я твой должник!..       — Стой! — Он вдруг вскочил на ноги и загородил выход. — Не уходи, — прошептал испуганно и спешно добавил: — У тебя же есть я! Давай вместе напишем твой доклад.       — Боюсь, это не в твоей области знаний. — Я усмехнулся, но Филл не дал мне выйти и продолжил требовательно на меня смотреть. — Contractus verbis, — пояснил я, ожидая увидеть у него на лице недоумение, но тот вдруг просиял.       — О, вербальные контракты! Моя любимая тема. — И закинул руку мне на плечо, выводя из кладовки. — Напишем тебе доклад, spondeo*.       — Чёрт подери! Откуда ты всё это знаешь?       Филл пожал плечами.       — Читал где-то, наверное, — ответил он. Я недоверчиво покачал головой:       — Признайся, ты тоже на юридическом учился?       — Может, и учился, — легкомысленно отозвался Филл, — кто ж меня знает…       — …Итак, переходим к… о, самому интересному! Пороки воли. — Филл лежал на моей кровати с учебником, но заглядывал в него лишь изредка и, кажется, просто от скуки. — Пиши: полностью отсутствует воля в любом волеизъявлении, сделанном детьми — infantes, безумными — furiosi, в договорах, заключенных вследствие шутки, — jocus, мнимых сделках, прикрывающих какие-то другие действия, — simulatio…       — Хм. Постой, — усмехнулся я, откладывая ручку и откидываясь на спинку стула. Над докладом мы работали уже полчаса без перерывов и почти закончили, но я начинал выдыхаться. — Получается, наш вчерашний договор можно считать недействительным: я был частично безумен, считал, что это всё шутка, и ты прикрывался желанием поболтать. Разве что я не ребёнок.       — И, как не ребёнок, должен отвечать за свои слова и действия, — серьёзно ответил Филл и менторским тоном продолжил, глядя в потолок: — Волеизъявление считается недействительным, если было вызвано заблуждением — error, обманом — dolus, или принуждением — metus… — Он вдруг сел на кровати и улыбнулся, но ничего дружелюбного в этой улыбке не было. — Разве я ввёл тебя в заблуждение, обманул или принудил?       — Нет, — ответил я, борясь с внезапно охватившим меня ощущением опасности: мой новый приятель, конечно, всегда был непредсказуемым, но так реагировать на шутку?.. — Ты как будто всё на свете знаешь, — перевёл я на всякий случай тему.       Улыбка Филла, до этого производящая впечатление острого изогнутого кинжала, располосовавшего ему лицо и занявшего место вырезанных из него губ, стала спокойной и мягкой, при этом абсолютно не изменившись внешне.       — Что значит «как будто»? — Он наиграно всплеснул руками. — Я оскорблён!       — Нет, я серьёзно, — продолжил я, радуясь, что гроза на этот раз прошла стороной. — Ты же умный! Почему учишься на искусствах?       — А куда мне? На юридический? — усмехнулся Филл. — Ну отучусь, а потом? Семь утра — подъём. Жена уже встала, она вообще у меня жаворонок, поэтому в одиннадцать мы ложимся в постель, и два часа я пялюсь в тёмный потолок, изнывая от ломоты в теле, но не двигаюсь, потому что она проснётся, не выспится, и весь следующий день я буду виноват во всех грехах. Пять минут на душ — «ты же не один живёшь, сколько можно?» — потом на кухню. Моя очередь готовить завтрак, и старший хочет хлопья, младшая — вафли, а жена велела накормить обоих кашей, и это воистину невыполнимая миссия, но я пытаюсь. На работу иду с почти хорошим настроением — там нет каши и не нужно неподвижно лежать несколько часов кряду, сходя с ума от нарастающего звона в ушах. Но покой длится недолго. Босс сегодня не в духе, видимо, дома была его очередь готовить завтрак, и кашу дети есть отказались, размазав её по тарелкам, столу и своим лицам. На меня кричат за то, что не сделана работа, которую не я должен был делать, потом босс уходит довольный, а я как мантру повторяю про себя «мне нужно кормить семью» и принимаюсь за выполнения своих — и, по велению босса, чужих — обязанностей. До вечера успеваю сделать ровно столько, чтобы меня не вышвырнули с этого места, попутно осознавая, что свою работу я ненавижу, возможно, даже чуть больше, чем кормить детей кашей…       — Эй, тише! — перебил я бурно жестикулирующего Филла. — Успокойся. У тебя нет детей, жены-жаворонка и засранца-босса. И вообще, мне кажется, ты драматизируешь. Нет ничего плохого в обычной среднестатистической работе в офисе. По крайней мере, у тебя будет стабильный заработок…       Филл заливисто рассмеялся — его смех подействовал на меня, как ледяной душ, мгновенно заставляя заткнуться.       — Это ты себя можешь в этом убеждать, Умник. А у такого парня, как я, есть множество способов заработать…       Вот опять. Слишком двусмысленно. Даже не так — трёхсмысленно, четырёх… Как вообще можно общаться с человеком, который ничего о себе не рассказывает, а если и говорит что-то, то невозможно понять, правда это или очередной красочный вымысел на потеху публике?..       Смерив меня абсолютно нечитаемым взглядом, Филл снова лёг на кровать. Откинул голову на подушку, потянулся, выгибая спину. Мой взгляд невольно упал на отметины на его шее, в свете дня выглядящие ещё хуже, чем вчера в полумраке, и я отвернулся. Что бы у этого сумасшедшего парня ни происходило в жизни, это — не моё дело. И можно сколько угодно злиться, страдать, возмущаться, или что я там ещё делаю по этому поводу, но Филл ясно дал понять, что не желает, чтобы я лез к нему в душу, значит, я постою в сторонке. В конце концов, нервы целее будут.