…Забери меня ночью. Я хочу увидеть людей, Я хочу увидеть жизнь…
Из-за хрипящего динамика телефона казалось, что вокалист простужен. Филл подмурлыкивал ему тихо и ненавязчиво. — Сколько там до закрытия? — Час. В тесной кухне нас было шестеро: мы с Филлом, повар, две официантки и бармен. Дерек-Меган-Софи-Итан — я попытался срифмовать их имена, чтобы лучше запомнить. Филл такой ерундой не заморачивался: парни у него были «дружищами», девушки — то «сладкими», то «милыми», то ещё какой чушью из той же оперы. Ему, загорелому, белозубому, блондинистому до неприличия и по пояс голому, такое панибратство простили единогласно. Девушки смотрели на него, как на чудо; парни — как на что-то странное, непривычно-привлекательное, будто вдруг разглядели красоту там, где видеть её не привыкли. Но мне-то какое дело? Никакого. У меня самодельный бонг в руках — и дым во рту, дым вокруг, дым в голове… — Закроемся через полчаса, да? — Ага… Я лишь усмехнулся — дым струйками вылетел из ноздрей. Нет, ну какие ответственные работники!.. Впрочем, были бы действительно ответственные, мы бы сюда, в помещение «только для персонала», не попали. Не сидели бы впятером на полу, а Филл — с ногами на стуле, поглядывая на нас свысока. Не курили бы, передавая по кругу смятую пластиковую бутылку. Не сглатывали судорожно всё ещё горчащую слюну — спасибо Филлу, у которого, как оказалось, всегда есть чем развеселить публику. И я сейчас не про безумные «правдивые» истории из жизни. А вот что, кстати, интересно. В последние дни Филл никуда надолго не отлучался, с сомнительными личностями не разговаривал и ничего без моего ведома не покупал. Значит, у него всегда есть с собой что-нибудь… этакое? Но при этом он больше не изменяется каждый день. Наверное, это хорошо? То, что он не боится быть со мной… ну… собой. Наверное, хорошо… Закрыв глаза, я прислонился к стене. Связно мыслить получалось уже плохо. Мир начинал осознаваться другим способом — чувствами, враз обострившимися и чутко цепляющими всё, до чего могут дотянуться. И я внимательно к ним прислушивался: яркий свет забранных решётками люминесцентных ламп красит темноту за веками красным; пахнет жареным мясом, травкой и, из стоящей рядом посудомойки, порошком; телефон раз за разом проигрывает одну и ту же песню, но никто не торопится её сменить… Атмосфера извращённо-приземлённого декаданса как она есть. Хорошо. Не зря мы всё-таки сюда завернули. Вывеска бросилась в глаза — на сколоченных в форме стрелки досках красной краской было старательно выведено: «Приют странника». Такое вот громкое, банальное и до пошлости романтичное название. Но так и веяло от него радушным приёмом, уютом темноватого помещения с деревянной мебелью, накрахмаленными скатертями из грубого льна, витающим в воздухе запахом домашней еды… И всё это совершенно не соответствовало реальности. «Приют странника» оказался одноэтажной коробкой, дёшево отделанной «под кирпич», с пластиковыми столами и стульями в зале, гамбургерами и пивом в меню и полнейшим отсутствием посетителей. Зато работники нас, странников, действительно приютили. Вывеска не обманула.…Забери меня ночью, Забери куда угодно, Мне не важно, не важно, не важно…
— по чёрт знает какому кругу хрипел динамик. А ведь знакомая песня, что-то старое-доброе, годов из восьмидесятых. «Не важно, не важно…» Не важно, где мы сейчас. В каком городе, в каком штате. Главное, мы снова в дороге, снова живём в машине, потому что нам необходимо чувствовать: мы движемся, мы в пути. По крайне мере, мне — точно. — Возьми, — сиплым от задержанного дыхания голосом сказала Меган, протягивая мне мутно-дымную бутылку, и оттянула ворот рубашки. — Жарко. Откроем окно? — Не надо, — возразил Дерек. — Всё волшебство улетит… Филл улыбнулся: — А ты раздевайся. — Да ещё как улыбнулся! Эх, Филл, да за такую улыбку душу продают, а ты её на каких-то официанток тратишь… Ответная улыбка Меган отдавала лёгким помешательством. Как заворожённая, без намёка на стеснение девушка начала расстёгивать форменную рубашку. Лифчик под ней был белый, похабно-кружевной и, кажется, слегка не по размеру. Я затянулся, поглядывая на вызывающе выпирающую из него грудь — впрочем, без особого интереса, — и передал бонг дальше. Довольно ухмыляющемуся Филлу. Его руки быстро мелькнули перед глазами; рубашка, которую он давно снял и повязал вокруг бёдер, бросилась в глаза жёлто-чёрной клеткой, и отвернуться получилось не сразу. Хорошо, что вообще получилось. Капля пота щекотно прокатилась по лбу, и я стёр её рукавом. И правда жарко. Зима, непривычно холодная для этой части страны, давно уже казалась сном. Температура выровнялась, да и нас с Филлом занесло куда-то ближе к югу. Здесь днём палило солнце; ночная прохлада больше не заставляла укутываться в плед и жаться друг к другу. Мы всё так же проваливались в финансовые ямы, но неизменно из них выкарабкивались, и это стало обыденностью: нервы больше не закручивало тугим узлом, когда в карманах оставались последние центы. Иногда нас навещала скука, но приятная, ленивая, разгружающая голову от раздражающих мыслей. Дни складывались из болтовни со случайными попутчиками, чтения вслух — Филл подсовывал мне то трактаты великих философов, то какую-то бульварную пошлятину для скучающих домохозяек, — игр в карты… и историй Филла, конечно: одна другой неправдоподобнее, и чем неправдоподобнее звучал рассказ, тем честнее были серые глаза рассказчика… — В зале всё равно никого, — медленно проговорила Софи, — может, закроемся сейчас? — Ага… — вразнобой согласились остальные. И продолжили сидеть, даже не шелохнувшись. Закрывать пошёл Филл, смеясь так, будто только что услышал самую смешную шутку в мире. Я хотел пойти с ним — но не смог. Нет, плохо на этот раз не было. Было лениво……О, этот свет никогда не погаснет, Этот свет никогда не погаснет…*
— Этот свет никогда не погаснет… — Филл, подпевая, вернулся с бутылкой вина. Уже открытой и, судя по тому, как покраснели его губы, начатой. — Деньги за этот райский эликсир на стойке, дружище, — бросил он отвечающему за выпивку Итану. Бутылку передал мне, а сам сел рядом, на пол — снизошёл наконец-то до нас, простых смертных. Эликсир оказался совсем не райским: кислым до того, что сводило скулы, сильно красящим губы и оставляющим во рту мыльный привкус. Жаловались на это единодушно все, но свою очередь сделать глоток не пропускали и вскоре стали выглядеть так, будто накрасили губы одной губной помадой вульгарного красно-фиолетового оттенка. Филла это почему-то несказанно веселило: — Мы похожи на собрание клоунов-алкоголиков!.. — воскликнул он, окинув всех взглядом. Да, конечно. И сразу понятно, кто здесь главный клоун… Однако каким бы отвратным на вкус вино ни было, свою главную функцию оно выполняло старательно, и вскоре Филл умудрился развести всех на «поиграть в карты». Конечно, на раздевание. Но играли мы недолго. — Ты мухлевал! Ты постоянно мухлюешь, — после очередного проигрыша нахмурилась оставшаяся в одном нижнем белье Софи. Филл, за десяток партий так и не снявший с себя ни одной вещи, поднял брови. — Я?! — переспросил он с настолько искренним возмущением, что ещё чуть-чуть — и переиграл бы. — Что ты, солнце? Можешь обыскать — никаких тузов в рукавах… ха! Смотри, у меня и рукавов-то нет!.. И наклонился к растерявшейся девушке, протягивая к ней свои худые жилистые руки, в переплетении вен, будто и правда предлагал поискать карты на загорелой коже. Мышцы на его спине напряглись, тени легли в ямки на пояснице, гребнем проступила цепочка позвонков… Гибкий, как кот. И погладить хочется, как кота… Нужно сцепить пальцы в замок. — А давайте я вам лучше погадаю. — Меган — тоже, видимо, опасавшаяся остаться совсем без одежды — взяла колоду. — Умник, с тебя начнём, м?.. Я кивнул. На тот момент голова уже шла кругом, а от манипуляций Меган стало ещё хуже. «Нужно отложить все до шестёрок-теперь перемешаем-сдвинь на себя-ещё раз сдвинь», — проговаривала она свои действия, а потом замысловато разложила карты и нахмурилась. — Что, всё плохо? — попытался разрядить атмосферу я, но девушка только цыкнула. Все притихли. Филл закурил; Итан наконец снял с повтора песню. Мне даже немного грустно было с ней расставаться — она уже как будто стала частью компании, сидела тут с нами, курила, пила дешёвое вино… Карты лежали, надоедливо отсвечивая глянцем. Лица всех этих королей, дам и валетов замерли в насмешливых гримасах, взгляды кривовато нарисованных глаз нервировали, и я десять раз успел пожалеть, что согласился на всю эту ерунду… Однако, как оказалось, гадала Меган щедро, по-доброму, а хмурилась, скорее, так, для образа. Мне она напророчила увлекательное путешествие, Дереку — денег, Итану — повышение, Софи — абстрактный приятный сюрприз (фантазия, что ли, у карт кончилась?), а Филлу — счастья в личной жизни. Мол, карты ей сказали, что встретит он свою любовь. Сегодня. Может быть, даже прямо сейчас. В этот момент я сильно засомневался, что она хоть что-нибудь понимает в гаданиях. Все смолкли как-то незаметно. Я сам, успевший залипнуть на свои пальцы — они не поддавались пересчёту, и то одиннадцатый откуда-то брался, то десятый куда-то пропадал, — просто в какой-то момент осознал, что все молчат. Только Филл еле слышно подпевает. Казалось, он знает все песни: новые, старые, куплеты, припевы и даже мелодии проигрышей. От его голоса, мягкого и тихого, на грани шёпота, волосы у меня на руках вставали дыбом; сам Филл сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза. Капля пота стекала по его виску, ярко виднелась сеточка капилляров на веках. Словно карта дорог, запутанных, с множеством развилок. Как те, по которым мы ездим, бездумно — но не бесцельно. Мы ведь едем к морю, я помню, просто… немного заблудились по дороге, да?.. Стихла музыка враз — села батарейка на телефоне? — и Филл, потянувшись, открыл глаза… Я вздрогнул. Его зрачки сверкнули жёлтым — расплавленное золото, горячее-горячее. Этот взгляд, глаза в глаза, обжигал, щёки опалило жаром, и жизненно необходимо было отвернуться, сейчас же, отвести глаза — да не на губы Филла! — вот так, в сторону… Нет!.. — Умник, радость моя, ты чего дёргаешься? Я, прижавшийся к Филлу, шумно сглотнул. Она была под столом. Тянулась ко мне, через стену, по полу… — Т-тень. — Голос сорвался. — Мне не нравится моя тень. — Ох, мой бедный Умник… — Ха! — Дерек отмер; его взгляд, вскользь брошенный на меня, был полон насмешки. — Глупости какие… Да неужели он не понимает?! — Нет! Она мерзкая, липнет ко мне, вот, смотри… — Я приложил руку к полу, и тень сгустилась под пальцами. — Мёртвая, вязкая, я как будто провалюсь в неё, я уже проваливаюсь… — Нет, ну вы слышали? Мёртвая, говорит, тень у него… Ну что за бред!.. — Хм, бред? — Филл рывком наклонился к парню, близко-близко. — А ты когда-нибудь задумывался, сколько раз умирала твоя тень? Попадала под колёса машин, падала с моста… Сколько раз ты сам убивал её, душил, резал, таскал за собой по снегу и острой гальке. Нет, об этом такой, как ты, точно не думал. День за днём топчешь её, вытираешь об неё ноги… О, она хочет убить тебя так сильно, так сильно! Она совсем рядом, всегда с тобой, выжидает — только дай ей шанс… Э, нет, не смотри на неё, — Филл коснулся рукой щеки Дерека, заставляя его смотреть в глаза, — вот так, отвернись. Ты же её не боишься… ведь не боишься?.. — Филл!.. Первой не выдержала Меган. Она вскочила, будто на пружинах, и словно привязанных потянула всех за собой. Софи нервно отряхивалась; Итан обхватил себя руками — и тонущий, и спасательный круг в одном лице. Мы столпились в центре тесной кухни, глядя под ноги, прижавшись друг к другу, а Филл рассмеялся: — Я спасу вас, птенчики! …и выключил свет. Тени исчезли — или оказались повсюду. Кто-то из девушек вскрикнул; за спиной что-то разбилось со стеклянным звоном. Я наткнулся на острый угол бедром, отскочил в сторону — и почувствовал, как меня мягко обхватывают чьи-то руки. — Ну что ты, испугался? — шепнул на ухо Филл. — Филл, я… — Тшш… пойдём. Он потащил меня за руку. Провёл мимо всех, не коснувшись их, ничего не задев. Бесшумно поднял окно, вылез сам и вытянул меня за собой, а потом, опустив раму, в сторону, вдоль стены. Я обернулся — на кухне за нашими спинами включился свет, и луч из окна упал на дорогу, потерявшись в кустах. Ночь только началась. Мы прислонились к стене, и она, нагревшаяся за день, казалась кем-то живым, теплокровным, обнявшим нас шершавыми ладонями. Воздух прохладой коснулся горящих щёк. — Даже не попрощались… — прошептал я, закрывая глаза. — Теперь они подумают, что мы им привиделись. — Пусть думают. Филл рядом завозился, надевая рубашку. Его смех на этот раз был тихим, пушистым. Будто пух закружил в воздухе. И, не знаю, я сошёл с ума, или мир сошёл с ума, или нас обоих сводил с ума Филл, — но, кажется, даже в шуме ветра, шелесте листвы и шорохе гравия под колёсами машин звучал этот странный, пёрышком проходящийся по коже смех.***
Нас ощутимо тряхнуло. Машина накренилась; бутылка воды с грохотом стукнулась о дверцу. Я тяжело вздохнул. — Мы туда вообще заедем? — Ага. — А выедем? — Ага. — Филл в очередной раз вывернул руль и, повернувшись ко мне, улыбнулся: — Расслабься, Умник. Говорил он уверенно, но расслабиться не получилось. С того самого момента, как Филл озвучил эту идею, я понимал, что она, конечно, заманчивая, но уж больно сложноосуществимая. Вот только отказаться всё равно не смог… …Стекло я опустил до упора, и ветер из окна ласково трепал мои волосы. Мы неслись по прямой, как стрела, дороге, поднимая пыль и купаясь в солнечном свете. Тихо бормотало радио — единственная наша связь с реальным миром. Оно рассказывало о погоде, пело песни, передавало приветы от каких-то далёких, будто и вовсе не существующих людей, говорило, сколько часов и минут прошло с момента, как начался новый день… Тонкая ниточка, невидимая, волнами расходящаяся в воздухе… — А знаешь, — вдруг сказал Филл, — я тут подумал… И замолчал. — Что ты подумал? — с опаской спросил я: Филл, подумал, да ещё и так официально — ничего хорошего это точно не предвещало. Однако он всего лишь сказал: — Хочу переночевать в лесу. — Чего?! — Провести ночь с тобой в лесу, — как ни в чём не бывало повторил Филл. — В тишине. Чтобы никаких людей рядом, только ты, я и пара бутылок пива… Мечтательность в его голосе была безобидной и невинной, как у ребёнка, скромно намекающего родителям, что хочет на день рождения велосипед. — Эм… Ну… Наверное, можно было бы… — замямлил я, недоверчиво поглядывая на этого «безобидного и невинного». — Но где мы будем спать? У нас же ни палатки, ни спальников… — В машине. — В машине? Филл, как ты собираешься её в тихую безлюдную глушь тащить?.. — Твоё дело согласиться, — перебил меня Филл, — а остальное предоставь мне. М, твой ответ? И улыбнулся. В солнечных очках с круглыми зеленоватыми стёклами, с так и не подкуренной, но уже основательно изжёванной сигаретой в зубах и тонкой растрёпанной косичкой в волосах он казался слишком нереальным для этого мира. Хотелось потрогать — убедиться, что настоящий, живой, а не картинка. Отказать ему было невозможно. — …Ай, да чтоб тебя!.. — поморщился я от противного скрежета — ветка царапнула по стеклу. — Неужели тебе свою машину совсем не жалко? — Она для движения, а не для жалости, — отозвался Филл и повернулся ко мне. — А мы, кстати, приехали. Что скажешь? Остановился он плавно — что, учитывая его характер, бывало редко, а в условиях веток под колёсами так вообще восхищало — и первым вышел из машины. Я — следом. Подошвы кед коснулись непривычно мягкой травы. Филл завёз нас на поляну — и одному Филлу известно, как он её в этой глуши нашёл. А тем более, как он сюда заехал: вокруг стеной стояла самая настоящая чаща. Небольшой клочок неба над нами потемнел лишь на пару тонов, а под густыми кронами уже сгущались иссиня-чёрные сумерки, и казалось, что ночь наблюдает за нами из леса. Притаилась за кривыми стволами деревьев, прячется за свисающим с ветвей, похожим на клочки тины мхом и с нетерпением ждёт своего часа. Ветер трепал её по косматому, рваной тенью выглядывающему из кустов боку, нас с Филлом — по растрёпанным волосам, а вокруг стояла светлая лесная тишина — когда и шелест листьев, и жужжание насекомых, и трели птиц, но при этом всё равно так тихо, так спокойно… — Здесь… хорошо, — прошептал я. Филл стоял у меня за спиной, но, кажется, я увидел, как он улыбнулся. Тёплый вечер заканчивался, но не холодало: ночь обещала быть душной. Луна медленно поднималась над чернеющими на фоне синего неба кронами деревьев, огромная, бледно-красная. Мне почему-то казалось, что моя кровь, разбавленная алкоголем, такого же странного, нечеловеческого цвета. Мы лежали на пледе, расстеленном прямо на траве, подложив под головы одежду. В воздухе витал запах эвкалипта — «самого приятного средства от комаров», по словам Филла. Пили пиво, купленное в только что оставленном за спиной городе. Оно согрелось, но всё равно умудрялось быть вкусным. Последние полчаса мы пили его молча, наслаждаясь теперь уже абсолютной тишиной. Ветер стих. Не жужжали насекомые, и даже птицы примолкли. Я слышал дыхание Филла. Он лежал совсем рядом — но всё равно дальше, чем обычно. Задрав голову, смотрел в небо и ничего вокруг не замечал. А я искоса смотрел на него. На впалый живот, медленно поднимающуюся и опускающуюся грудь, остро выпирающий кадык… В ту ночь, когда Филл вернулся после очередного долгого отсутствия, он, казалось, выпирал ещё сильнее, подчёркнутый тёмными пятнами по бокам — то ли синяками, то ли засосами. А сейчас плавно двигался, когда Филл делал очередной глоток, и хотелось коснуться его, положить руку на шею, почувствовать это движение, ощутить биение пульса под пальцами. Чуть надавить ими на кожу, чтобы не пропустить ни одного удара сердца. Но не сильно, нет. Разве можно с ним так? Нельзя. Ни в коем случае. И пусть он и говорит, что любит боль — а у меня был шанс лично в этом убедиться, и не один раз, — почему мне кажется, что он просто сам внушил себе это? Потому что ничего, кроме боли, ему просто не предлагали… или он не просил? Господи, почему всё так сложно… — Тебе скучно? — Филл неверно истолковал мой тяжёлый вздох. — Хочешь, принесу карты из машины? — Надоели карты, — снова вздохнул я. — Да и темно тут. Какие ещё будут предложения? — Хмм… — протянул Филл, садясь, и, сделав последний глоток, покачал в пальцах опустевшую бутылку. — Может, сыграем в бутылочку, а, Умник? — Улыбка у него при этом получилась самая что ни на есть, чёрт побери, дружелюбная. Удивительное сочетание несочетаемого. Даже отказывать жалко — может, поцелуи у него тоже получатся особенными, с привкусом крепкой мужской дружбы?.. — Нас всего двое, Филл. Это просто бессмысленно. — Но именно столько нужно для поцелуя, разве нет? — удивлённо спросил он, но сразу же усмехнулся: — Шучу я, шучу… — И вдруг предложил: — А хочешь, я тебе погадаю? — Так же, как Меган? — Нет. — Филл покачал головой. — Не так… предвзято и бессмысленно. Одну секунду. Не было его минут пять, не меньше. Всё это время Филл рылся в багажнике — страшном месте, куда лично я лезть боялся: казалось, кто-то из глубины вещей зарычит и цапнет. Или сразу цапнет, без предупреждения. А Филл, смелый до безрассудства, туда по пояс закопался. Ну, если что, он был мне хорошим другом… наверное. Однако вернулся он целым и невредимым. И с колодой карт. Но не игральных — эти были большими, потрёпанными, да и количество их явно превышало привычные пятьдесят два. Я сел, сложив ноги по-турецки. — Дай посмотреть. — Не-а. Не дам, — Филл сел напротив; карты из рук он так и не выпустил. — Тебе нельзя их трогать. Только я могу. Иначе они обидятся и начнут врать. — У-у, как всё серьёзно! Ладно, ладно, — усмехнулся я, поймав его недовольный взгляд. — Откуда у тебя эта древность? — Я их купил. Ну… почти. — Да ладно! Им на вид лет больше, чем тебе, раза в два. — Когда я купил их, они уже были не новыми. — А как же то, что никому нельзя их трогать, кроме тебя? Луна вскарабкалась выше и побледнела; ночь полностью вступила в свои права. Всё замерло. Тишина, казалось, пропитывает темноту, и её тоже можно увидеть — такая она плотная. Я даже вздрогнул, когда Филл нарушил её. — Их предыдущая хозяйка умерла, и они искали себе нового друга, — начал он, лениво и отстранённо тасуя карты. — Знаешь, это была одна из тех странных и немного страшных распродаж, когда пожитки умершего за бесценок отдают возле его дома. Я проезжал мимо, но что-то дёрнуло меня остановиться. Вещи были разложены на накрытом старой скатертью столе, что-то лежало рядом, на газоне, там же стояла мебель… Сам не зная зачем, я прошёлся вдоль всего этого скарба, потом обратно, всматриваясь в каждую вещь. Рядом толпились люди, но я будто не замечал их, не слышал их голосов. И тут меня как громом поразило — шкатулка, старая и потрёпанная, а внутри… они. — На последнем слове Филл опустил взгляд на колоду и улыбнулся. — Шкатулку мне отдали за доллар. Их — бесплатно. «Этой макулатурой разве что камин разжигать», — так мне сказал сын покойной. А они сказали мне «привет». Только никто, кроме меня, этого не услышал… Я слушал заворожённо. Такие истории, то ли мистические, то ли безумные, всегда вызывали у меня странное чувство. Кто другой рассказал бы подобную чушь — ни за что не поверил бы, что правда. В крайнем случае, правда, основательно приукрашенная. А рассказал Филл — и всё. Верю. — Ну что, Умник. На прошлое, настоящее и будущее? — вдруг разом сменив настроение, деловито спросил Филл. Я нахмурился: — А на прошлое и настоящее зачем? Я и так знаю, что происходило и что происходит. — Это тебе кажется, что ты знаешь, — усмехнулся он, перемешивая карты — теперь уже вдумчиво, осторожно. — Итак, начнём. Сосредоточься. — А мне-то на чём? Филл пожал плечами. — На себе. На том, что тебя волнует. Только обо мне не думай, а то знаю я тебя… шучу, шучу! От заслуженного щелбана Филл, смеясь, увернулся. Мне оставалось только смириться — его последнее замечание подействовало весьма предсказуемым образом. Да уж, не думать о белой обезьяне и то проще… Как началось это самое гадание, я так и не заметил — когда посмотрел вниз, Филл уже отложил колоду в сторону. Вытащенные из неё карты лежали перед ним. Всего три. — И это всё? — недоуменно спросил я, вспоминая, как затейливо раскладывала карты Меган. — А тебе мало? — Выглядит как-то слишком… просто. — Не в сложности дело. Этого достаточно, — беззаботно отмахнулся Филл и в следующее мгновение уже посерьёзнел; голос стал тише, строже. — Что ж… Прошлое, Умник. Готов ли ты узнать его? — и, дождавшись моего кивка, перевернул первую карту. — О, вот, значит, как!.. Короткая усмешка прозвучала нервно. Карты не было видно за рукой. — Что такое? — взволнованно спросил я. Но Филл будто не слышал. — Надо же. Ну кто бы сомневался, — пробормотал он, поглаживая карту кончиками пальцев. — Шут! — огласил торжественно, когда всё же удосужился поднять на меня взгляд. — И… что это значит? — Хм… Это значит, что кто-то, такой плохой, с пути праведного тебя сбил. Ворвался в твою жизнь, когда ты стоял на перепутье, привнёс хаос в твоё существование, и новая страница твоей жизни началась с клякс да помарок. Ах, какая досада, после стольких, исписанных каллиграфическим почерком по линеечке!.. — Филл тряхнул волосами и прищурился. — И кто же это такой плохой был, м? Должен быть кто-то из твоего ближайшего окружения. Подумай хорошо, Умник. Вопрос сложный, ведь так? Я моргнул — кажется, в первый раз за весь монолог Филла. Улыбка получилась кривой и неуверенной. — Скажи честно — ты всё это выдумал? — Нет, радость моя. Ни единого слова. — Филл пожал плечами — мол, хочешь верь, хочешь не верь, а я всё сказал. — Ну что, продолжим? — Ага, — кивнул я. — Сейчас, только закурю… Сигарета немного привела меня в чувство — нет, умеет же Филл устроить целое представление из ничего! Моя гадалка — гадатель? — закурил тоже, и, пока он дышал дымом, я рассматривал карту. Парень на ней, блондин в цветастых одеждах, легкомысленно шагал к краю пропасти. И эти его светлые волосы, и едва заметная улыбка, и цветок в тонких пальцах… Ближайшее окружение, значит? Ну-ну. — Так, Умник. Настоящее, — тем временем проговорил Филл. — Готов? Я с готовностью закивал. Карту он опять перевернул медленно — выдерживает интригу, что ли? На этот раз на ней была изображена луна. Я задрал голову — надо же, почти такая же, как над нами, желтоватая, в окружении звёзд… Даже, кажется, фаза та же — половина от всего диска. — Луна, — озвучил и так понятное Филл. — Хм, а вот это интересно… И замолчал. Мне было страшно потревожить его — он погрузился в такую глубокую задумчивость, что даже курить забывал. Я курил за двоих — затяжку за затяжкой, судорожно, спешно. — Ты у меня, оказывается, запутался, Умник, — начал Филл без капли удивления в голосе. — Всё боишься чего-то, такой неуверенный… и потому избегаешь. Но ты и сам не уверен в том, что поступаешь правильно, да? Себя, что ли, боишься? — размышлял он вслух. — Или… кого-то, о ком думаешь? Не бойся, Умник. Всё так странно, но, если ты действительно откроешь глаза, ты всё поймёшь. — Я ничего не понял, — честно признался я. — И что делать? Филл пожал плечами. — Чувствуешь, что что-то надвигается, а, Умник? Что-то важное, — вместо ответа спросил он. Я неопределённо мотнул головой — чувствую ли? Не уверен, я ни в чём не уверен, я просто, наверное, боюсь быть в чём-то уверенным… — А карты чувствуют. — Так и что мне делать? — Прислушивайся к себе, Умник, и всё будет хорошо. Если, конечно, ты не станешь себе врать. Это уже мой совет, не их. — Филл сделал затяжку — последнюю, до фильтра — и кинул окурок в бутылку. — А теперь будущее. Я приготовился — нет, всё-таки все эти мистические штуки завораживают! — Филл начал переворачивать карту… И замер; пальцы его подрагивали. — Что там? — спросил я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Слишком много выпил?.. На карте, которую Филл нехотя, будто вдруг каждое движение стало для него болью, положил перед собой, был изображён человек, пронзённый целым ворохом мечей. Один, два, три… — Десятка мечей, — сказал он, царапнув пальцем римскую «Х» над картинкой. А я её и не заметил… — И что это значит? — спросил я. Филл вздрогнул, будто там, где он сидит, резко похолодало, и вдруг заговорил просто и беззаботно, как по щелчку переключился: — Это значит, что у тебя всё будет хорошо, Умник. У тебя всё. Будет. Хорошо, — сказал. А потом снова потянулся к сигаретам. Сделав пару затяжек, Филл собрал карты и молча отнёс их обратно в машину. А у меня перед глазами будто зависла картинка последней. Проткнутый мечами человек, на фоне — море, скалы, тучи… Хорошо? Вот это означает «хорошо»? Впрочем, есть ли вообще смысл верить разрисованным кускам картона? Даже если эти куски картона в руках Филла — а он вернулся, и смотрит на меня, и улыбается так легко, и руку протягивает… — На земле холодно. Пойдём. Мы перебрались на капот. Взяли ещё пива — парой бутылок, конечно же, дело не обошлось, но эти, пятая и шестая, были, честно, последними. Такие ночи, тёплые и ясные, будто специально созданы для того, чтобы смотреть на звёзды, курить, выдыхая дым к ним, в небо, и ни о чём не думать. Этим мы с Филлом и занимались. А за спиной тихо шелестел непроглядно-тёмный лес, и, казалось бы, должно было быть страшно — но не было. — Умник. — А? — Как там человек-на-луне? — Ох… не напоминай… Филл рассмеялся, а потом вдруг, без всякого перехода, серьёзно спросил: — Скучаешь по семье? — Ну… вообще… — пробормотал я — вопрос застал меня врасплох, — в моменты, когда… — Нет, — перебил Филл, — именно сейчас. Скучаешь? — и посмотрел на меня. Лунный свет аккуратно очертил его скулы, коснулся щёк, и глаза его, светлые, серые, сделал лунами. — Нет. Сейчас — ни капли. Так внимательно, открыто и доверчиво Филл, кажется, не смотрел на меня ещё никогда. Он даже наклонился чуть ближе, заглядывая мне в глаза, и эта ночь, эти пьяные мысли в голове, и Филл так близко, и его тёплое дыхание, и губы, наверное, такие же тёплые… — У нас сигареты кончились. Я принесу. Резко отвернувшись, Филл спрыгнул с капота. И, глядя на его спину, я понимал, что всё-таки чертовски ему за это благодарен. Через несколько минут мы снова курили. Сигарета меня отрезвила. «Что ты творишь, идиот?» — металось в голове, но стыдно почему-то не было. Наверное, слишком темно, чтобы стыдиться?.. Эта темнота вообще опасно расслабляла. В ней, здесь, под деревьями, кромешной и полной, казалось, что можно говорить всё что хочешь — а потом просто сделать вид, будто ничего не было произнесено. И если и будет у меня шанс не краснея задать один давно мучающий меня вопрос, то, скорее всего, вот он. Мне, конечно, это не так уж и интересно, правда, просто… — Тогда, в общаге, когда я сидел с завязанными глазами… — Я зажмурился и выпалил: — Скажи честно, это был ты, да? Филл глубоко вдохнул. — Даже если это был я, я был не в себе, сам не свой, понимаешь, и всё такое, и это помимо того, что это точно был не я… — О, заткнись. Смех Филла привычно задел нервы. Я поёжился — по спине пробежали мурашки, но приятные. Вот как ему это удаётся? Он всего лишь рассмеялся, а у меня такое чувство, будто обнял… — Тебя так легко запутать, Диппер. Объятие превратилось в хватку железной девы. — Как ты меня назвал? — Диппер. — Откуда ты знаешь, что меня так прозвали?! — А как тебя ещё могли прозвать с такой красотой? — усмехнулся Филл, убирая чёлку с моего лба. — Я сразу её заметил, звёздная сосенка. — О господи, — выдохнул я, опуская голову, — ты собрал все дурацкие прозвища, которыми меня доставали… Почему же тогда начал называть Умником? Филл закусил губу. Задумался. — Хотел выделиться, — проговорил неуверенно, то ли слова подбирая, то ли и правда не понимая своих же мотивов. — Стать для тебя… кем-то особенным?.. — Так, послушай… — Да понял я, понял, — не дал мне договорить он. — Друзья так делают, да? — Ох… Друзья, в первую очередь, таких вопросов не задают. — Ага, не задают, значит… — пробормотал Филл и снова отвернулся — к небу. — Плохой из тебя учитель, — грустно добавил он. — Я по-прежнему не понимаю, как мне себя вести в этом мире. — Ну раньше же ты как-то жил. Филл пожал плечами. — Как-то жил. — Ты что, правда ничего не помнишь? — Что-то помню… и это редко похоже на реальность. На это я не нашёл, что сказать. Замолчал. И молчал Филл. Я посматривал на него, замершего, обхватив свои колени, и только благодаря этому заметил, что небо заволакивает тучами — по лицу Филла скользнула тень. Облака набегали быстро; проснулся и недовольно зашумел ветер, будто даже природа не выдержала нашего напряжённого молчания. — Неужели дождь будет? — тихо спросил я. — Будет, Умник. Обязательно будет. …И он был. Сначала мелкий, но вскоре превратился в ливень. Вдалеке гремел гром; сверкали молнии, и в их неоново-белом свете Филл казался бесплотным призраком. Мы сидели в машине, смотрели на небо, слушали низкий далёкий грохот… Молчали, но уже спокойнее, легче, без удушающего безмолвия в горле. Филл ловил дождевые капли и слизывал их с пальцев. — Вкусно? — спросил я. Шёпот слился с шумом дождя, но Филл ответил: — Попробуй, — и мазнул по моим губам мокрыми холодными пальцами. Я хотел возмутиться, но, облизнувшись, понял: и правда вкусно. И какой же это кошмар… Вот есть Филл. Он спокойно сидит рядом, то проваливаясь во тьму, то яркой вспышкой проявляясь на фоне тьмы, и он странный, безумный, непредсказуемый, но тепло его тела рядом кажется мне таким необходимым. Теперь оно неизменно вызывает вполне определённые и крайне нежелательные мысли. Тогда, в этом дурацком номере, он сказал, что «давно хотел этого»… Интересно, он просто секса хотел? Или секса именно со мной?.. Нет, ну какая же чушь в пьяную голову лезет!.. — Я спать. — Сладких снов, Умник, — отозвался из темноты Филл и усмехнулся: — А я ещё посижу, посторожу твой покой. Я лишь усмехнулся — сторожить было нечего. Покой обходил меня стороной; сон не шёл. Капли дождя стучали по крыше машины, и я долго вслушивался в этот тревожный, сбивчивый ритм.***
Я лежал на камнях, горячих, пыльных, и, щурясь, смотрел на Филла. Он сидел сверху, на моих бёдрах. Двигался медленно; плавно, в такт прибою, поднимался и опускался. И я тонул в жарком, ослепительном наслаждении. Солнце висело прямо над нами. Тени пугливо жались к нашим телам; дрожащий от зноя воздух укутывал вязкой пеленой. Внизу стонали, разбиваясь о скалы, волны. И стонал Филл — тихо, спокойно, ласково. Я не мог отвести от него взгляда. Его обнажённое тело блестело от пота, мышцы напрягались и расслаблялись, подрагивали ресницы… Горячий ветер пах солью, и мне казалось, если я смогу прикоснуться к Филлу, если дотянусь до него, прижмусь губами к его губам, то почувствую вкус морской соли, но я лежал, лежал — и ничего не мог сделать… …и только когда проснулся, коснулся плеча Филла. Невольно, на автомате. — Что такое? — завозившись, пробормотал он. — Пора вставать? — Нет-нет, ещё рано. Спи. Спи, Филл. А я посмотрю в окно, на это чистое, ясное небо. Мне о многом нужно подумать.