Ярко-жёлтый

      — Так, Филл, может, ты сейчас не курить будешь, а займёшься делом?       — Мой милый Умник. Судя по тому, как она на нас фыркнула, нам соверше-е-енно некуда торопиться. Мы здесь надолго.       Я вздохнул. Голос Филла звучал непривычно серьёзно, и ничего хорошего это не предвещало.       Узкая просёлочная дорога, из разряда «как мы вообще сюда заехали?», одним своим видом подтверждала мои догадки. Пустая в обе стороны насколько хватало глаз, даже не заасфальтированная, каждым своим кривым изгибом она словно смеялась над нами. Да, более неудачное место, чтобы заглохнуть, вряд ли можно даже представить.       А вот Филл не унывал. Он курил, привалившись к капоту, из-под которого наконец перестал валить дым, и блаженно жмурился. Я встал рядом. Перехватил пару затяжек, стараясь не сводить настороженного взгляда с машины — кто её знает, вдруг затаилась и готовится вот-вот взорваться? Филл стоял спокойно; курил очень уж медленно.       — А ты, конечно, и в устройстве машин так хорошо разбираешься, что даже не глядя можешь определить, что там сломалось, — не выдержал я, когда он начал пускать кольца из дыма. Кольца, конечно, получались ровные, красивые, но успокоиться — по крайней мере, мне — совершенно не помогали.       Когда очередное дымное произведение искусства я безжалостно сдул в сторону, Филл усмехнулся. Кинул окурок под ноги, затушил его носком кроссовка и бросил в мою сторону снисходительный взгляд из-под ресниц.       — Конечно разбираюсь, — сказал, за плечи отодвигая меня от машины и открывая капот. — Вот, помню, первые идеи мы ещё с Лео рассматривали — ну, с тем, который да Винчи, знаешь его, наверное. Не сильно заморачивались, так, порисовали немного, помечтали, а до практики дело как-то не дошло… — Филл ностальгически вздохнул и продолжил: — Потом то с тем, то с этим прикручивали паровой котёл ко всему подряд, но мне это не особо было интересно: никакой эстетики, право слово! Дым, грязь, ужас. А вот с двигателем внутреннего сгорания стало уже интереснее…       Я слушал его, даже не пытаясь скрыть полную здорового скептицизма ухмылку. По словам Филла, знал он всех лично — и Бенца, и Порше, и Форда… Всё это было, конечно, интересно, но на моменте, когда Филл вдохновенно сообщил, мол, без него автомобиль в том виде, в котором существует сейчас, вообще и не появился бы, я от его болтовни отключился — потому что ну нет, ладно врёт, но совесть-то надо иметь!..       Солнце висело прямо над нашими головами, раскалённое добела и настроенное явно недружелюбно; небо вокруг словно выгорело, стало блеклым и тусклым. Всё утро мы изнывали от жары, несясь по обожжённой расплавленной трассе, но здесь, под деревьями, нас укрыла пятнистая, рябящая от порывов ветра тень.       А всё-таки хорошо, что Филл свернул. Словно чувствовал, что ещё немного — и я растаю, как забытое на солнце мороженое.       Внезапный прилив чувств — благодарности, конечно — заставил меня снова схватиться за сигареты. Вернее, сначала схватиться за Филла, в заднем кармане джинсов которого те лежали, а уже потом за них самих. Руку от вполне предсказуемо опошлившего этот безобидный жест извращенца я отдёрнул, как от горячего… в общем, как от чего-нибудь невыносимо горячего, а вот взгляд отвести не получилось. Вплавился намертво — в выбеленные, взъерошенные на затылке волосы, в выпирающие на шее позвонки, не по-мужски тонкую талию, вырисовывающуюся под жёлтой футболкой. Филл наклонился, и она так издевательски задралась, оголив поясницу, что я никак понять не мог — мне её одёрнуть хочется или задрать выше? Подцепить ладонями, совсем не специально огладив бока, медленно потянуть вверх, обнажая слегка побледневшую за зиму, но всё равно такую притягательно смуглую кожу… Интересно, какая она на ощупь?..       Довести это мысленное нравственное падение до какого-нибудь явно смущающего завершения я, к счастью, не успел: Филл разогнулся, выныривая из-под капота, и обернулся. Сразу в глаза уставился, зараза, всем своим видом показывая: «Если ты ждёшь, что я притворюсь, будто не заметил, как ты меня рассматриваешь, — не дождёшься». А его улыбка и вовсе выглядела как издевательство. Проницательная она была. Слишком. До щекочущего холодка по спине.       Я отвернулся — все эти холодки по спине и прочая ерунда уже порядком достали. Нужно отгородиться от Филла, запереться на все замки, вспомнить, наконец, о приличиях… Я ведь так решил: вдруг взбесившийся из-за жизни бок о бок с одним-единственным человеком организм не повод на этого человека бросаться. Даже если этот человек не против. Даже если он только «за». Даже если он соблазнителен, как грех…       Так. Стоп.       — Ну и? — Вопрос получился так себе — просто голова не тем была занята, — но Филл меня, как ни странно, понял.       — Похоже, с вакуумным шлангом проблема, масло капает на…       — Э-э-э…       — …в одной необходимой для жизнедеятельности машинки трубочке появилась дырочка, — резко сменив тон, закончил Филл и усмехнулся: — Умник, я говорил, что ты очарователен, когда чего-то не знаешь?       Смотрел он на меня с умилением, снисходительно и чертовски раздражающе. Глаза, блестящие за отросшей чёлкой, просто требовали, чтобы я заглянул в них строго, сбивая с Филла эту с пол-оборота заводящую спесь, и хотелось подойти к нему, смахнуть светлые пряди с его лба, обхватить лицо ладонями, и пусть даже не думает отвернуться…       Лучше смотреть на дорогу.       — И что нам теперь делать?       С ответом Филл не спешил; задумался. Оно и понятно, почему: машина подло сломалась в самый неподходящий момент. Один из тех, когда в карманах у нас пусто. И когда ни одной живой души поблизости. И когда заехали мы чёрт знает куда… нет, даже не так. Это обычно мы чёрт знает где, а где мы сейчас, даже сам чёрт не знает.       — Можно, конечно, попробовать доехать до какого-нибудь города, — начал он, задумчиво водя пальцем по губам, когда я уже хотел повторить вопрос, — но это так себе идея. Как бы нам на ещё большую сумму с ремонтом не встрять.       — И что ты предлагаешь?       Филл коварно улыбнулся и протянул мне руку.       — Прогуляться!       — Фи-и-илл, я серьёзно…       — До ближайшего населённого пункта прогуляться, зануда, — убирая руку в карман, вздохнул он. — А там помощи у кого-нибудь попросим.       В ответ на мои сомнения непривычно здраво рассудив, что раз есть дорога, значит она куда-нибудь ведёт, Филл всё-таки потащил меня за собой. По этой самой дороге, плотно укатанной, покрытой сырой красноватой пылью. Лапы елей по обе стороны подметали её, росли густо, ветвь к ветви, и мне казалось, что за этой хвойной стеной на много миль пути нет ни одной души, пока на очередном повороте порыв ветра не принёс целый букет запахов. Очень домашних и, очевидно, деревенских.       — Навозом пахнет, — фыркнул Филл и забавно сморщил нос. Я лишь усмехнулся. Этот запах и правда смутно угадывался, но был почти незаметен за горьковатым запахом сена, свежим — скошенной травы и ещё каким-то цветочным, разнотравным, совсем неопределимым. А Филл просто не любил деревни.       Однако при всей нелюбви к ним большие города он тоже объезжал. Я долго этого не замечал, как-то не до того было, но, когда мы в очередной раз свернули на узкую дорогу, прочь от громких названий на указателях, всё же спросил:       — Почему мы не заезжаем в большие города?       Филл нервно дёрнул плечом:       — Там делать нечего.       — Что, прости? Ты прикалываешься?       — Делать нечего, говорю, — раздражённо повторил он. — Я часто зависал в них, когда был один. А с тобой — не хочу. Ты будешь там отвлекаться от меня, Умник.       Последовавшая за этим лекция об эгоизме Филлу не понравилась, но влияние всё же оказала, и следующей нашей остановкой стал город, в котором здания подпирали небо, в воздухе висел невооружённым глазом заметный смог, а толпы на улицах сносили своим потоком, словно мощные волны. На тот момент наше финансовое положение как раз переживало один из редких периодов подъёма, и весь день мы бессовестно развлекались: сходили в кино на нашумевший ужастик, наткнулись на митинг в поддержку окружающей среды и втридорога купили бейсболки, обедали в ресторане…       И ничего из этого меня не радовало. Филл мрачнел. Вернее, улыбался, всеми силами стараясь показать, что не зря я полчаса распинался на тему «мы не можем постоянно быть только вдвоём, это приведёт к… странным последствиям!», но я видел, как ему плохо. Хоть и всеми силами старался не признаваться в этом даже себе.       И в итоге довыпендривался. Гром грянул поздно вечером, когда город разделился надвое: яркое безумие внизу, грязная чернота вверху. Мигающие вывески слепили глаза, делая тёмные провалы подворотен совсем непроглядными, и я не заметил, как Филл ускользнул в один из них. Так и шёл, разговаривая с ним, но уже с самим собой, а когда обернулся, понял, что на улице один. В толпе, но один.       Появился Филл так же внезапно — когда я уже трижды оббежал ближайшие закоулки, когда устал приставать к прохожим, когда все нервы себе измотал, волнуясь за эту ходячую проблему. Он просто вышел из-за какой-то на первый взгляд незаметной, глубоко утопленной в стену двери и двинулся в мою сторону с видом кротким и невозмутимым.       — Хэй, Умник, — подойдя, медленно проговорил странным, поникшим голосом. Борясь с дурным предчувствием, я шагнул к нему ближе, почти вплотную, привстал на цыпочки, заглянул в глаза…       И ахнул. Ещё никогда я не видел, чтобы его зрачки были такими — мутными, остекленевшими, расширенными настолько, что, казалось, они выходят за границу радужки. Дурное предчувствие превратилось в горькую, злобой и страхом скрутившую внутренности уверенность.       — Филл… какого?.. — только и получилось выдавить из себя. Замершие, как у трупа, зрачки дрогнули — казалось, Филл на секунду задумался: к нему ли я обращаюсь? так ли его зовут?       Решил, видимо, что да. Или что ему, в общем-то, пофиг.       — Хочешь? — вместо ответа спросил, протягивая маленькую тонкую пластинку на кончике пальца.       — Нет, — я помотал головой и, качнувшись на пятках, отстранился. Рядом с Филлом было… страшно. Как рядом с дымящим, славящимся неспокойным сном вулканом. — Где ты был? Я чуть с ума не сошёл, пока искал тебя!       — Я… хм… познакомился с одним джентльменом, — улыбнулся он.       А я в сердцах выругался.       Потому что хорошо помнил, кого он в прошлый раз называл джентльменом и чем закончилось то изысканное знакомство за фурами. Захотелось вцепиться Филлу в рубашку, дёрнуть его на себя, осмотреть, обнюхать, ощупать… убедиться, что в этот раз никто к нему не прикоснулся, никто не посмел воспользоваться тем, что у него в голове ветер в двенадцать баллов, что он не соображает иногда совсем ничего, будто с луны свалился…       — Какого чёрта ты творишь? — Голос, напитанный злостью, дрогнул, и Филл удивлённо поднял брови — сама невинность, чистота и целомудрие в одном флаконе.       — А в чём дело?       — Не прикидывайся, что не понимаешь.       Он вздрогнул и, колко усмехнувшись, опустил голову; невинность, чистота и целомудрие словно вскипели, вспыхнули и стали чем-то совершенно иным. Чем-то, напоминающим жгучий, готовый вот-вот взорваться коктейль. Какая притягательная химическая реакция…       — То есть ты не будешь? — уточнил Филл, поднимая подрагивающую руку к лицу. Он увлечённо вглядывался в марку на кончике пальца, поднося её то к свету, то снова ближе к себе, в тень, и я не удержался.       — И ты не будешь, — процедил, перехватывая его за запястье. Филл, к счастью, вырваться не пытался и не перечил.       — И куда мне её деть? — спросил только.       — Выброси.       — Вы-ы-ыбросить… — протянул он и уже было стряхнул цветной квадратик с пальца, но в последний момент передумал. — У меня есть идея получше.       Марку — вернее, марки — он в итоге перепродал. Той же ночью, в одной из глухих, будто специально созданных для проворачивания тёмных делишек подворотен. Я в этот момент стоял поодаль, на стрёме, но всё равно отчётливо слышал, как Филл торгуется, как кто-то обещает сдать его, мол, не на той территории продаёт, не даёт отступных… И как беззаботно смеётся Филл, слышал. Знал, что завтра он будет далеко отсюда, сам об этом собирался позаботиться, но всё равно до тошноты боялся за него. Добытчик, чтоб его…       — Никогда больше этого не делай, — сказал я, как только Филл вернулся, и потащил его в сторону парковки, где мы оставили машину.       — Хм, — задумчиво хмыкнул тот. — Раньше тебя всё устраивало.       — А теперь не устраивает.       — Почему?       — Это… — уставший разум хотел уже только одного — спать, — и ответ в голову пришёл лишь самый банальный: — Плохо.       Филла такое невнятное объяснение, естественно, не проняло.       — Почему? — снова спросил он.       Мне оставалось только сдаться. Это явно был один из я-задолбаю-тебя-вопросами периодов, когда Филл напоминал маленького любопытного ребёнка, и я давно понял, что бессмысленно даже пытаться увильнуть от ответа в такие моменты. Душу вынет, а что хотел узнать — узнает.       — Потому что я волнуюсь за тебя, Филл, — устало выдохнул я первую и самую главную причину. — Потому что это незаконно. Потому что любому везению — и, поверь мне, твоему в том числе — когда-нибудь приходит конец…       Я говорил долго. Много. Искренне. И Филл слушал. Он ничего не обещал, не отвечал и вообще никак не реагировал, но выглядел так, словно мысленно записывает мои слова, буква в букву, точка в точку. Как прилежный ученик…       — Смотри.       Филл коснулся моего плеча, тактично вызволяя из того, давно прошедшего, утра в это, и кивком указал вперёд. Задумавшись, я и не заметил, как мы поднялись на пригорок, и теперь, глядя вниз, на раскинувшееся у наших ног цветасто-зелёное поле, на пасущихся лошадей и на аккуратные маленькие домики, не сдержал восхищённо вздоха.       — Нравится? — продолжил Филл, и в его голосе не было насмешки. Только «я привёл тебя, ничего вокруг не замечающего, в, кажется, довольно симпатичное местечко и расстроюсь, если оно тебе не понравится». Типичный Филл — то гордый и такой высокомерно-проницательный, что страшно становится, то ранимый, стеснительный и вообще ничего не понимающий в людях. И как всё это в нём уживается?..       — Мне нравится, Филл. Здесь красиво, — сказал я. Прозвучало как-то слишком уж серьёзно и многозначительно, и пришлось, смутившись, добавить: — И люди где-то там точно есть, а значит, нам не придётся тащить машину на себе. Это, знаешь ли, тоже не может не радовать.       Я первым начал спускаться. Чуть не поскользнулся на мягкой траве: Филл подхватил меня, кажется, только в самый последний момент, решив не падать рядом — или сверху; отмахивался от назойливых насекомых; проклинал пытающееся запечь нас до хрустящей корочки солнце… И при всём этом всё равно думал: никаких больше мегаполисов. Ни за что…       Реальность оказалась жестока. На наши надежды она плевала, и даже когда мы не только дошли до домов, но и поплутали между ними, так и не послала нам долгожданного спасителя. Нет, деревня не выглядела заброшенной. Возле домов стояли машины, лаяли собаки во дворах, но о помощи попросить было некого.       Поэтому, когда нам навстречу лениво выехал старенький, заляпанный засохшей грязью ситроен, Филл не выдержал.       — Простите! Подождите! — Он бросился к нему и встал перед капотом, размахивая руками. — Хэй!       Машина резко затормозила, подняв облако пыли, и из окна высунулся крайне недовольный мужчина.       — Ты чего под колёса бросаешься? Жить надоело?       — Да нет, я б ещё пожил… — усмехнулся Филл — и сразу пустил в ход свою обезоруживающую улыбку. Голос полился мёдом: — Но, знаете, мне жи-и-изненно необходима помощь. Понимаете, мы с… другом здесь неподалёку проезжали, видами любовались — красиво тут у вас, жуть!.. А потом вдруг, представляете, такая незадача: дым из-под капота повалил…       — Так, подожди. Не мельтеши, — водитель вышел из машины и встал, сложив руки на груди, — говори прямо. А то у меня, ей-богу, такое чувство, будто ты меня охмурить пытаешься, как девицу на танцах.       Филл на секунду растерялся; правда, быстро взял себя в руки и продолжил вещать. Мужчина смотрел на него, как на надоедливого, но забавного ребёнка. А я пока рассматривал мужчину: слегка, кажется, за сорок, в потёртых джинсах и клетчатой «фермерской» рубашке, невысокий, но крепкий… И почему-то одного взгляда мне хватило, чтобы понять: Филл с этим образцом гетеросексуальности не справится.       И я оказался прав.       — Кыш! — усмехнулся мужчина, прерывая снова распустившего хвост Филла, и неожиданно кивнул в мою скромную сторону. — Я лучше с тем серьёзным молодым человеком поговорю. Тебя как звать?       — Э-э… Стивен, — сам не зная почему, соврал я и, подойдя ближе, нехотя признался: — Только, если честно, о машине лучше всё-таки с ним…       Но от Филла мужчина отмахнулся. Пришлось мне рассказывать всё самому, как могу — то есть абы как. Мол, машина, понимаете ли, сломалась. Какая-то там… трубочка, и теперь масло течёт… куда-то. Мужчина, представившийся Джозефом, над рассказом посмеялся, но согласился помочь. Посмотреть, что за поломка, в первую очередь — словам Филла, скромно пытавшегося рассказать всё же, что именно там сломалось, он не особо поверил.       В машине мы сели на задние сиденья. Первые минут пять пути Филл молчал, но потом наклонился и зашептал мне на ухо:       — Слушай, Умник. А что я не так-то сделал? Я его разозлил чем-то? Пытался ведь быть милым. Странный он какой-то… Эй, ты чего ржёшь?       — Ох, Филл, — выдохнул я, пытаясь сдержать смех, который едва заглушался шумом мотора. — Это называется «натурал». Убеждённый. Стопроцентный. На него твоё обаяние не подействует, так что не трать зря ману.       — И что делать? Как убедить его нам помочь? У нас же денег нет! — Филлом, казалось, с каждой секундой всё сильнее овладевала паника. Причём непонятно, из-за волнения за наше будущее или из-за столкновения с таким невиданным зверем, как не обращающий на него внимания мужчина.       — Не говори с ним так, будто хочешь залезть к нему в трусы. Разговаривай с ним, как… — «со мной» произнести не получилось, и я впал в ступор. — В общем, лучше вообще с ним не разговаривай. Я сам как-нибудь.       Филл нахмурился. Потом медленно кивнул. Потом посмотрел на Джозефа, прищурившись, словно пытаясь просканировать его взглядом…       Точно так же тогда, на заснеженной турбазе, он смотрел на Джона. Кажется, это было так давно… или даже вообще этого не было? Кто-то просто рассказал мне историю — холодную, странную… страшную. Историю о том, как один глупый парень, по какому-то недоразумению названный Умником, отправился путешествовать с человеком-бомбой замедленного действия. О том, как эта бомба чуть не рванула, угробив их обоих на тёмной, обледеневшей трассе. О том, как в последний момент трясущийся от страха Умник всё-таки нашёл нужный провод, и перерезал его, и остановил мигающий тревожно-красными цифрами таймер — а потом сделал это снова, притащив бомбу с улицы в тёплый дом, укутав её одеялом, уложив с собой в постель…       По спине хлестнул совсем не весенний холод, и я вздрогнул. На долю секунды показалось, что я снова там, возле маленького домика, под медленно падающим снегом. На удивление яркое, отчётливое воспоминание. Ещё бы… Лицо застывшего ледяным изваянием Филла я, пожалуй, не забуду никогда. Безразличное, отчуждённое, неживое и вообще будто не человеческое, оно навсегда врезалось в память.       Передёрнув плечами, чтобы согнать обнявший меня озноб тревожных мыслей, я перевёл взгляд на Филла — и ошарашенно моргнул. Изменился! Он ведь чертовски изменился! Вроде бы тот же самый Филл, с набором улыбочек на любой случай жизни, напыщенно-театральными жестами и фразами, но при взгляде на него больше не возникает ощущения, что он попал сюда по ошибке, то ли из фильма сбежав, то ли вообще из другого мира. Так странно…       «Теперь ты должен показать мне, как тут жить, иначе этот мир отвергнет меня», — сказал он тогда, играясь с зажжённой сигаретой. Я, конечно, не собирался выполнять эту просьбу хотя бы потому, что звучала она как тот ещё бред, но вдруг у меня талант делать такие вот бредовые вещи?       — Филл.       — М? — Он обернулся, отрывая наконец пронзительный взгляд от Джозефа, и уставился на меня. Всё такой же яркий на сером фоне затянутых в дешёвые чехлы сидений, всё такой же отталкивающе-притягательный, но в то же время привычный… родной?       — Ничего, — пробормотал я.       И остаток пути пялился в окно, подозревая, что солнцем мне голову всё же напекло.       Нашу машину Джозеф отбуксировал к своему дому, перед этим с изумлением отметив, что поломка именно там, куда указал «легкомысленный блондинчик». Филл всю обратную дорогу показательно дулся — то ли на «блондинчика», то ли на такое вопиющее недоверие к его знаниям. В любом случае, выглядел он умилительно.       И, может, именно из-за этого, или просто по доброте душевной, Джозеф согласился нам помочь.       — …Ладно. Куплю я этот шланг. Он копейки стоит, а я всё равно как раз в город собирался… А вы помоете мне машину, когда вернусь, — сказал он, когда мы все — включая его жену Дженну — уже сидели в доме, за длинным обеденным столом. Их дочь, лет двенадцати, следила за нами со второго этажа.       — Хватит детей запрягать! — сразу же возмутилась Дженна.       — Тоже мне дети! Вот я в их возрасте… — начал было Джозеф, но наткнулся на строгий взгляд жены и поумерил пыл. — Ничего, им полезно. Этот, вон, бледный как смерть, а этот тощий как та же смерть. Пусть поработают на свежем воздухе…       А мы, в общем-то, и не спорили. После всего, чем нам приходилось заниматься, чтобы достать денег, эта просьба показалась совсем скромной и легко выполнимой. Мы так и сказали Дженне: «Не вопрос, сделаем», — и единодушно добавили, что не хотим оставаться в долгу.       Примерные мальчики.       — Я вас обедом накормлю, — сказала она, когда Джозеф уехал. — Но чуть позже, а то ещё не готовила. А вы едете куда-то или просто путешествуете?       — Едем кое-куда, а по дороге путешествуем, — скромно отозвался Филл. Он вообще вёл себя на удивление сдержанно, и, видя это, я чувствовал себя… странно. Возникали непривычные ощущения — что-то, кажется, похожее на радость от того, что он не обольщает всех подряд.       — Ну, здесь вряд ли что-то интересное найдёте… — с тоской за отчизну в голосе начала было Дженна, но тут же взбодрилась: — Хотя нет. Церковь нашу посмотрите. Единственная достопримечательность, зато какая! Девятнадцатый век, кажется, годы в шестидесятые отстроена…       Но дослушать эту, несомненно, увлекательную историю я не смог. Филл вдруг вскочил и, коротко извинившись, быстрым шагом вышел из кухни.       Догнал я его уже на улице.       — В чём дело? — спросил, всматриваясь в побледневшее лицо. — Ты плохо выглядишь, — и неосознанно прикоснулся к плечу.       Филл вздрогнул. Причём вздрогнул так, словно его током ударило — я даже отступил на полшага и так и замер, держа руку навесу. Устремлённый на меня взгляд был пустым, как у куклы. Совсем как там, в ночном городе, только причин для этого ведь не было совсем! Но вот, я смотрел на выпавшего из реальности Филла; Филл стоял, своим отрешённым видом ввергая меня в панику, — а потом вдруг ожил:       — Всё в порядке. Просто душно там, а я так плохо спал этой ночью, и Луна сегодня в Юпитере… — отмахнулся он, улыбнулся как-то вымученно: — Ну что, пойдём? — и первым пошёл к воротам.       Церковь и правда оказалась единственной местной достопримечательностью. Мы увидели её издалека: маленькая, деревянная, с двумя башенками, острым шпилем и витражами, она отчётливо выделялась среди окружающей её буйной зелени, словно нарисованная.       — Смотри, это, кажется, она, — сказал я, прищурившись — на солнце выкрашенная в кипенно-белый церковь буквально сияла. — Что скажешь?       Филл промолчал. Он и всю дорогу шёл молча; ступал тихо и нерешительно, как по минному полю. А теперь и вовсе остановился, скептически уставившись на «достопримечательность».       — Скажи что-нибудь, — волнуясь, я помахал рукой перед его снова превратившимся в маску лицом, и Филл вздохнул.       — Кажется, это называется… плотницкая готика, — с заметным усилием выдавил он из себя. Но я был рад и этому. Молчание уже начинало напрягать.       — Что, на этот раз без лекции на тему? На тебя не похоже. — Попытка пошутить столкнулась с полнейшим равнодушием, и я обречённо вздохнул: — Ладно, давай зайдём…       — Нет! Стой, не надо, — Филл вдруг вцепился в мою футболку; его пальцы сжались так, что побелели костяшки. — Не надо в церковь.       — В чём дело? Ты, помнится, как-то раз хотел даже исповедоваться.       — Да?       — Да-а, — неуверенно протянул я. — Тогда, после дамбы. Помнишь?       — Смутно… — Филл коснулся виска, словно у него вдруг разболелась голова, и прошептал: — Давай тут посидим.       И утянул меня на широкие каменные ступени. Пачку сигарет из заднего кармана пришлось переложить в передний; Филл успел перехватить одну и лениво пускал дым. А мне курить не хотелось. Хотелось снять футболку, растянуться на нагретых солнцем камнях, закрыть глаза… И Филла, кажется, одолевали похожие желания: он подставил лицо теплу и свету, а потом и вовсе лёг, положив голову мне на колени — не спрашивая, одним плавным движением. Я даже помешать не успел.       — Филл!..       — Не ругайся, пожалуйста. Я недолго… — совсем тихо, одними губами, прошептал он, закрыв глаза. Будто специально, чтобы я не стесняясь мог его рассматривать. Видеть, как на щеках появляется лёгкий румянец, как подрагивают длинные чёрные ресницы, как приоткрываются яркие губы и дым клубится во рту, сплетаясь с медленно скользнувшим по зубам языком… — А потом, если хочешь, зайдём в эту церковь.       — Да ладно, что я там забыл. Просто заняться вообще нечем, — внезапно севшим голосом отозвался я, и Филл усмехнулся.       — Как будто в церкви есть чем заняться… Хотя мы могли бы поиграть, — с вернувшейся к нему соблазнительной хитростью прошептал он и медленно открыл глаза, сразу же намертво цепляя мой взгляд. — Ты был бы священником, а я — коварным демоном-искусителем, пробравшимся к тебе в келью, чтобы совратить тебя, такого непорочного, невинного, истязающего своё жаждущее ласки тело догматами церкви… — Филл провёл ладонью по моей щеке, щуря свои на солнце жёлтые, будто и правда демонические глаза, и в его взгляде было так горячо, так сладко и… многообещающе, что я смотрел в них как в омут, бездну, во что-то, не предвещающее ничего хорошего, но такое манящее, такое зовущее…       И очнулся, только когда почувствовал прикосновение шершавой подушечки пальца к губам.       — Эй! — невольно запрокинув голову, чтобы избежать этого странного ощущения, возмутился я. Филл усмехнулся — тихо, щекотно и совсем не удивлённо. Хотел меня смутить? Ну-ну. Посмотрим, кто кого…       — А знаешь, лучше поиграем в другую игру, — сказал я. Филл насмешливо поднял бровь. — О да, я буду священником, а ты — демоном. Вот только это я изгоню тебя из тела очередной жертвы и поймаю в свою ловушку. — Он рассмеялся и попытался встать, но я перехватил его запястья и прижал их к камню ступеней. Удивление в обычно таком наглом взгляде подстёгивало, лишая остатков смущения. — Как думаешь, что я с тобой сделаю? И как скоро ты начнёшь молить о пощаде? Или, может, начнёшь молить о чём-то другом?..       Глаза Филла сузились. Он попытался вырваться — руки напряглись, гибкое тело выгнулось в спине, затылок с нажимом проехался по моему бедру, — но я не позволил. Сжал пальцы сильнее; Филл расслабился, быстро облизнул губы, только кончик языка мелькнул, и, кажется, покраснел. О, щедрая награда за этот маленький концерт. Не всё же ему меня смущать…       — …подумай только, — продолжал я, наслаждаясь растерянностью такого всего минуту назад уверенного в себе Филла, — ты будешь полностью в моей власти, я смогу сделать с тобой всё, что захочу. А ведь страшно представить, какие нравы царят среди экзорцистов…       На этом моменте Филл не выдержал.       — Знаешь, Умник, — вдруг сказал он, — а посмотри, мне, кажется, в глаз что-то попало, — и, всё-таки извернувшись, приподнялся на локтях.       Его лицо оказалось в дюйме от моего, и я резко выдохнул. В глаз Филлу, судя по всему, попало что-то вроде бенгальского огня. Причём по одному в каждый зрачок — искры в них сверкали, и казалось, если придвинуться ближе, можно обжечься, но обжечься вдруг стало совсем не страшно. Это ведь ничтожная плата за то, чтобы сгореть в этом завораживающем пламени, и, о да, я готов её заплатить…       — А ну пошёл отсюда! — резкий окрик вернул меня на грешную землю. — Эй, я кому сказала! — и я отшатнулся, лихорадочно смотря на Филла. Такого неожиданно близкого, такого вдруг необходимого…       Что на меня нашло?!       Пока я в растерянности хлопал глазами, Филл нахмурился. Метнул недовольный взгляд в сторону, мне за спину. Я тоже обернулся.       Старушка, на вид божий одуванчик, грозно трясла на нас сжатой в кулак рукой. За вторую её под локоть поддерживал мужчина в пасторской рубашке и пытался успокоить, но безуспешно.       — Дымом от него несёт, нездешний он, — продолжала она, сверля нас злобным взглядом. — Смотрите, что устроил! Ты зачем сюда явился? Сиди там, где тебе и место, в своей тюрьме…       Филл в одно мгновение вскочил на ноги. Дёрнул меня за руку так, что я вскрикнул — заболело плечо, — и, даже не извинившись, потянул за собой.       — У-у-у, демон… — бормотала старушка, пытаясь пойти в нашу сторону, но пастор её удержал.       — Простите. Не знаю, что на неё нашло, — бормотал он, настолько растерянный, что мне даже стало его жалко. — Она никогда себя так не вела. Не знаю, в чём дело. Не понимаю…       — Пойдём, — сквозь зубы процедил Филл. Слушать проповеди он явно был не настроен.       Я, впрочем, тоже.       …Отпустил мою руку Филл, только когда церковь скрылась из виду. А до этого даже на возмущения и попытки вырваться внимания не обращал; или, может, не замечал их?       — Да в чём дело? — сразу же остановился я, потирая запястье: кожа на нём покраснела, кончики пальцев онемели.       — Ни в чём, — спокойно отозвался Филл. — Прости, больно? — Он подошёл ко мне, тоже какой-то вдруг растерянный непонятно, и я, не удержавшись, шумно втянул носом воздух. — Эм, Умник?..       — И вовсе не пахнет от тебя дымом, — выдохнул я; Филл наконец улыбнулся, и улыбка даже не выглядела как результат болезненной судороги лицевых мышц. — Не понимаю, почему она так сказала…       — Ей просто не понравилось то, как ты смотрел на меня, когда… хм… искал соринку в глазу, — пробормотал он куда-то в сторону и вдруг воскликнул, снова впиваясь красноречивым взглядом в меня: — Плевать! Зато мне это понравилось… Кстати, соринку ты ведь так и не нашёл, да? Может, ещё поищешь?..       Продолжая болтать, смеясь и бурно жестикулируя, Филл пошёл вперёд. Вдоль домов, потом почему-то свернул с дороги, в траву… Мне оставалось только идти следом да вслушиваться в малосвязный поток слов, пытаясь выудить из него хоть крупицу сути или хотя бы уяснить, к чему он всё это ведёт. И я пытался, но Филл сводил эти попытки к одному большому «ха-ха», перескакивая с соринки в глазу на историю открытия вида пролетевшей мимо бабочки, с бабочки — на историю холодного оружия, потом начиная говорить о масонском ордене…       А когда я уже почти понял, к чему он клонит — или хотя бы начал так думать, — вдруг ловко подцепил подол моей футболки и утянул меня за дерево.       — Эй, что ты?..       — Жарко стало, — не дал мне договорить Филл; он прислонился к толстому узловатому стволу, продолжая держать меня, как рыбку на крючке. — Захотелось в тенёк. А ты что подумал?       — Да ничего…       Здесь, под развесистой густой кроной, было не то чтобы прохладнее. Просто солнце не слепило глаза, не жгло затылок, и дышалось немного легче. Филл, видимо, тоже это чувствовал. Он вздохнул полной грудью, прикрывая глаза и запрокидывая голову; под натянувшейся тонкой кожей шеи дёрнулся кадык. Веки Филла подрагивали, словно он подсматривал, но, даже зная это, я всё равно не мог отвернуться. Потому что если трогать нельзя, то мне необходимо хотя бы так. Хотя бы взглядом скользнуть по тонкой шее, ниже, к выемке между ключицами — и представить, что можно спуститься дальше, под ворот футболки, к груди, выпирающим рёбрам, плоскому животу. Я ведь так и не смог коснуться тогда его кожи, и поэтому, наверное, раз за разом в душных волнительных снах переживал эту острую потребность…       А ведь она совершенно ненормальная. Странное ощущение. Не простое и понятное физическое желание, не более сложное, но всё равно объяснимое «он мне нравится», не дружба — кто из нас двоих вообще ещё считает, что мы сможем дружить? — не… то, во что дружба порой перерастет. Что-то совершенно иное. Никогда ни к кому ничего подобного не чувствовал…       От самокопания меня отвлёк запах сигаретного дыма. Я похлопал себя по карманам. Пачки не было.       — Эй! Как ты их достал?       — Ловкость рук. — Филл курил с таким самодовольным видом, что на этот раз мне уже не казалось, будто он прочитал мои мысли. Я был в этом уверен.       — Из тебя бы получился отличный вор-карманник, — проворчал я, и Филл посмотрел так, что мне в голову сразу пришла мысль: а кто сказал, что уже не получился? — Твои преступные наклонности меня иногда пугают. Интересно, сколько ты всего законов нарушил за свою жизнь?       — Не знаю, — легкомысленно пожал плечами Филл. — Кажется, я не всегда понимал, что что-то нарушаю.       — Уверен, ты уже на пожизненное себе проблем набрал, — вздохнул я. — Знаешь, иногда я забываю, с кем на самом деле колешу по стране.       После этого заявления Филл притих; я тоже вдруг понял, что сказать мне нечего, и взял сигарету. Мы курили, когда он снова заговорил, неожиданно серьёзно и вдумчиво:       — А если преступник осознал свою ошибку и хочет всё исправить, стоит ли такому преступнику помогать? — спросил. Смотрел в этот момент куда-то в траву, да и голос звучал совсем тихо, словно он просто размышлял вслух, но я ответил:       — Не знаю. — И, подумав, добавил: — Лично я для начала хотел бы получше этого преступника узнать, чтобы понять, есть ли смысл тратить на него время. И действительно ли хочет исправиться, а не просто водит меня за нос.       На эти слова Филл не отреагировал. Так и молчал, монотонно поднося сигарету ко рту. Я даже успел подумать, что этот вопрос, заданный глядя в траву, действительно ей и был адресован, когда он снова заговорил. И снова поставил меня в тупик.       — Я изменился?       — Ты о чём? — я недоуменно нахмурился, и Филл пояснил:       — Тот я, которого ты встретил в первый день учёбы, и тот, который стоит перед тобой сейчас… эти два безумно очаровательных парня различаются? Какой лучше? Нет, не так… Какой нравится тебе больше?       На секунду прикрыв глаза, я глубоко вздохнул — этот поток вопросов мне определённо не нравился. Хотя сам виноват, нечего было мешать Филлу размышлять вслух. Вон, общался бы с травой, и никто не в обиде. А теперь всё. Надо отвечать…       — Тот, который сейчас.       — Странно. Почему я не чувствую этого?       — Что ты имеешь в виду?       — Ну, знаешь, всякое… — начал Филл, но я не дал ему договорить.       — Мы ведь уже говорили, друзья «всяким» не занимаются, и… — со всей возможной честностью попытался ответить этому «другу», в дружбе с которым сам только что сомневался, но он, как ни странно, не проникся. Даже дослушивать меня не стал.       — Ты и дружить со мной не хочешь, и… — сказал, глубоко вдохнув, и едва слышно, на выдохе, выпалил: — И ничего другого не хочешь. И не отпускаешь, и не подпускаешь. Как же с людьми сложно… Или это только с тобой мне так не повезло? А я на тебя надеялся…       — Подожди, надеялся? — переспросил я: и без того непонятно к чему ведущий диалог стал совсем непонятным. — На что надеялся? — и Филл, сбитый с мысли, встрепенулся:       — А?       — Ты сказал, что надеялся на меня.       — Я так сказал? Хм-м-м, — протянул он, задумчиво проводя рукой по волосам, и отмахнулся: — Ай! Не помню, Умник. Несу опять что попало… — На долю секунды мне показалось, что в глазах Филла промелькнуло что-то, похожее на недоумение, но вскоре взгляд снова стал беззаботным. — Пойдём. Нам ещё машину мыть…       Филл первым пошёл в сторону домов. И пошёл так торопливо, что я едва за ним поспевал. В мысли ядовитой змеёй заползла тревога: эта внезапно проснувшаяся ответственность выглядела не очень-то убедительно. А уж если Филл не смог незаметно перевести тему, то в лесу точно что-то сдохло. Причём что-то очень редкое. Например, единорог…       Когда мы пришли к дому, Джозеф и правда уже вернулся. Его машина стала ещё грязнее: из бежевой превратилась в серую, равномерно покрывшись пылью. Поле деятельности явно было обширное и непаханое, но Джозеф лишь коварно улыбнулся. «Вот губка, вот шланг, вот средство — действуйте», — коротко бросил он, вручив нам всё необходимое, и ушёл.       Действовали мы каждый по мере своих сил: то есть я мыл, а Филл — развлекался. Рассказывал небылицы из жизни, пускал мыльные пузыри, брызгал на меня водой. Я был не против — всё веселее, а губка всё равно только одна — и совсем не возражал, только присматривался к нему исподтишка, пытаясь заметить какие-нибудь тревожные изменения. Но ничего не замечал.       И что это вообще там, под деревом, произошло?..       — Смотри, Умник.       Я поднял голову. Очередной мыльный пузырь завис прямо перед моим лицом. Он был мутный, белый от клубящегося внутри сигаретного дыма, и, когда я лопнул его пальцем, мне показалось, что руки коснулось тёплое дыхание Филла…       — Привет.       Вдруг раздавшийся за спиной высокий голос вывел меня из транса.       — Привет, — поздоровался я с подошедшей дочкой Джозефа, но та на меня даже не посмотрела. Она смотрела на Филла.       А тот только кивнул. И, конечно же, весь такой отстранённый и безразличный, понравился мелкой ещё больше. Хотя какая она мелкая… Лет двенадцать на вид. Когда нам с Мэйбл по столько же было, чёрта с два мы считали себя мелкими…       И эта тоже явно себя таковой не считала. Она по-детски несуразно, но настойчиво липла к равнодушно курящему Филлу, и выглядело это смешно и умилительно. Ха! Совсем как Мэйбл. Та тоже, когда была в этом возрасте, считала себя звездой амурных дел…       — Как тебя зовут? — решив, видимо, что пришло время узнать имя своего суженого, спросила девочка.       — Филл. А тебя, принцесса?       — А меня Энни, — просто ответила она, но, откашлявшись, гордо добавила: — Аннейбл.       «Аннейбл…» — эхом отозвалось в мыслях. Звук неприятно резанул слух, и я, поморщившись, уткнулся взглядом в уже отмытый, блестящий на солнце бок ситроена. Как же всё-таки эта девчонка похожа на Мэйбл. Даже имя — и то созвучно, будто в издевательство…       — Она напоминает тебе сестру, да?       Вопрос, заданный сухим, холодным тоном, застал врасплох. По телу прошла дрожь, как от морозного сквозняка, и я судорожно вцепился в губку, но всё же заставил себя поднять взгляд. Недовольная Энни смотрела на Филла. Тот не обращал на неё внимания и пялился на меня.       — Да, напоминает. — Пена стекла по руке и намочила край рукава футболки, но я не смог даже губку отпустить. Так и стоял, сжимая её, выдавливая грязную мыльную воду.       — Ты скучаешь по Мэйбл? — продолжил Филл. Он медленно моргнул, опуская взгляд, и я сразу отмер.       — Надо же, — пробормотал, положив губку на капот и упершись в него ладонями — просто вдруг необходимо стало на что-нибудь опереться, — ты помнишь, как зовут мою сестру…       — Помню, — глухо одёрнул меня Филл. — Так ты скучаешь?       Он нахмурился, разом став словно на много — пару тысяч? — лет старше. Ощущение рядом древнего, мудрого существа, которому бессмысленно пытаться соврать, наводило даже не страх — ужас. Мне ничего не оставалось, кроме как прошептать:       — Да.       — Никто и ничто не сможет тебе её заменить. Я понял, — продолжил Филл, медленно кивнув, и двинулся в мою сторону. — А по мне будешь скучать?       Он спрашивал слишком серьёзно — таким тоном у врача спрашивают явно недобрый диагноз, — и я невольно поёжился.       — Ты здесь, чего по тебе скучать, — ответил. Губу прикусил до боли, потому что Филл подошёл совсем близко, и не выпалить всё, что вертелось у меня в голове, стало чертовски сложно.       А Филл, пока я мучился, разрываясь между «надо сказать всё, что жжётся на кончике языка» и «надо быть благоразумным», спокойно затянулся. Он опять выпал из реальности, и браться за угадывание его мыслей в этот момент я не стал бы ни за какие деньги. Мы так и стояли, замерев, и будто замерло всё вокруг — воздух, деревья, время…       От неловкой паузы нас спасла Энни. Она подошла к Филлу, оглядела его с ног до головы, точно в поисках, чем бы привлечь внимание, и остановила взгляд на сигарете.       — А дай мне попробовать, — сказала, ткнув в неё пальцем.       Я от удивления только рот раскрыл — сказать хоть что-нибудь как-то не получилось. А вот по мнению Филла, всё, судя по всему, было нормально. Он сделал затяжку, тонкой струйкой выдохнул дым в мою сторону и протянул почти докуренную сигарету Энни.       Я даже наконец-то вспомнил, как говорить.       — Совсем спятил? — прошипел, отобрав окурок и кинув его в ведро с водой. — Слушай, мне, конечно, нравится твоё безумие, оно всё такое забавное и… прочее в этом роде, но всему есть предел!       Предел, видимо, и правда был. Только обнаружился он внезапно у терпения Филла — и ещё чего-то, что заменяет ему логику. Потому что отреагировал он крайне странно: посмотрел на меня взглядом, способным уголь в алмазы спрессовывать, пригвождая к месту; потом на Энни — уже мягче, но та всё равно невольно отступила на пару шагов; потом куда-то в небо, с видом то ли усталым, то ли измученным…       А потом просто ушёл.       И пропал надолго. Я успел помыть машину, помыться, поесть — и с ума сойти от волнения. Потому что Филл действительно пропал.       Когда он ушёл, я бросился следом. Почти сразу же, и пяти секунд не прошло — на гордость в этот раз получилось наплевать в рекордно короткие сроки. Но за углом дома, куда он свернул, никого не было. И на дороге никого не было. И насколько хватало глаз — ни одного сумасбродного блондина.       Конечно, поначалу я убеждал себя, что Филл нагуляется и вернётся, но к вечеру всё же не на шутку забеспокоился. Искал его по всей деревушке, успел раз пять вдоль и поперёк её исходить, к редким прохожим приставал. Злился на себя: чего вспылил? синдром старшего брата вдруг проснулся?       И злился на Филла — ну чего из-за такой ерунды обижаться? Я ведь даже не ругался на него. Мы ведь даже не ссорились. Да у нас бывали стычки и в сто раз хуже, но он никогда не уходил так надолго!..       Неудивительно, что когда Филл всё-таки нашёлся, вымотан я был напрочь. Это случилось уже поздно вечером. Сиреневый на закате воздух заметно похолодел, в небе начинали носиться летучие мыши, а Филл сидел на каком-то покосившемся заборе в своей жёлтой футболке и выглядел, как забытый в супермаркете ребёнок, брошенным и несчастным. Увидев издалека его блондинистую макушку, я едва подавил желание чем-нибудь в неё запустить. Но успокоился быстро. Буквально за пару спешных шагов успокоился.       — Привет.       Я сел рядом, но не слишком, боясь пересечь появившуюся между нами невидимую черту. Филл промолчал. Он смотрел на бредущих на ночь в стойло лошадей, а на меня не обращал никакого внимания. И мне ужасно хотелось попросить прощения, вот только за что? Не за что ведь…       — Слушай, надо чинить машину и ехать, — начал я. — Джозеф предложил переночевать, но неудобно навязываться…       — Я уже всё сделал, — перебил меня Филл. — Можем выехать хоть сейчас. — В голосе не звучало ни обиды, ни упрёка, но с места он не сдвинулся. И на меня даже не взглянул.       Что ж. Видимо, в чём-то я всё-таки провинился.       — Извини. Там, у машины, я был… — пробормотал я, пытаясь на ходу придумать, как бы извернуться так, чтобы было похоже, будто я осознаю свою вину, но Филл меня перебил:       — Нет, подожди, — сказал он, нахмурившись. — С чего ты взял, что в чём-то виноват?       Я недоуменно усмехнулся:       — Например, с того, что ты прятался от меня полдня?       — Забей. Мне нужно было подумать, — отмахнулся Филл и, наконец развернувшись ко мне, без всякого перехода начал: — Вот ты говоришь, что я — жертва собственного безумия. Ну, а ты тогда — жертва собственного ума! Он не позволяет тебе увидеть то, что не вписывается во вдолбленную в твой мозг картину мира, а он гораздо разнообразнее, чем ты думаешь, Умник. И шире. И страннее. И…       Мне всегда нравилось слушать Филла, но на этот раз от звука его голоса у меня разболелась голова. Усталость моральная и физическая и досада от того, что я ни черта не понимаю, тошнотой подступили к горлу. Ну чего Филл от меня хочет? Я ведь уже согласен дать ему всё что угодно, пусть только скажет — что. Но каждый раз, когда я вроде начинаю его понимать, ухвачусь за какую-нибудь ниточку, она оказывается слабенькой паутинкой, или выскальзывает из пальцев, или Филл сам рвёт её, смеясь и будто бы специально не желая давать мне прямых ответов…       — Так почему же ты в меня так вцепился, раз я такой ограниченный, а?       Прозвучало до противности жалобно. Филл вздохнул. Замолчал напряжённо, словно тоже хотел что-то сказать, но не мог, а когда снова заговорил, его голос звучал совсем глухо. Так, словно мой вопрос застрял у него в горле и перекрыл кислород.       — Меня всегда окружало много людей, но все они были словно двумерные картинки из скучной книги. Я ничего к ним не чувствовал, — сказал он, опустив взгляд. — А ты — не такой. Знаешь, иногда мне кажется, что я только и делал, что искал тебя. Всё искал, искал, колесил по стране, медленно сужая круги, рыскал по городам и лесам. Только этим и занимался, сколько себя помню… Не то чтобы это очень много, меньше, чем обычно у людей в моём возрасте, но всё-таки цифра, поверь, внушительная. — Филл замолчал, а потом вдруг усмехнулся: — Или я просто спятивший наркоман, помешавшийся на случайном встречном. А, как тебе? Звучит разумнее, да?       Я знал, что да, хотел сказать — нет, а получилось и вовсе только промолчать. Пару секунд Филл смотрел на меня, ожидая ответа, а так ничего и не дождавшись, сжал губы, словно ему было больно, но он изо всех сил эту боль терпел.       — И откуда ты свалился на мою голову?.. — вопрос слетел с губ словно сам собой, словно этой мысли уже стало тесно в голове.       Филл усмехнулся:       — Я не помню, кто я и откуда.       — Тебя это не пугает? Что ты ничего не помнишь?       — Нет, — безразлично пожал он плечами. — Мне кажется… нет, я уверен, что всё вспомню, когда придёт время.       Голова разболелась ещё сильнее. Я напряг все умственные силы, чтобы разобраться, чтобы сложить все кусочки пазла, все обрывки фраз, сказанных, недосказанных или и вовсе оставшихся молчанием…       — Ты как-то сказал, что я должен что-то понять, и это поможет тебе, — медленно проговорил я. — Что понять, Филл?       — М?       — Тогда. На кухне. Когда я пытался отогреть тебя, — объяснил я и шёпотом добавил: — Отмороженного на всю голову идиота…       Но Филл не обратил на нелестную характеристику внимания. Странная фраза явно занимала его куда больше.       — Я так сказал? Правда? — снова переспросил он. — Странно… Я не помню этого, Умник. Совсем не помню.       Воздух, казалось, стал ещё холоднее; кожа покрылась мурашками. От взгляда на Филла, беззаботно любующегося закатом, хотелось выть. Ну как он может быть таким спокойным? У него же… провалы в памяти, да? Мне казалось, мне так хотелось верить, что все эти «не помню» не что иное, как нежелание рассказывать о себе и попытки выглядеть загадочным, но… Нет. Что с ним вообще происходит? Всё время, что мы вместе, он то здесь, то где-то там, то нормален, то безумен, словно… словно…       Нет, я не могу этого понять.       — Филл.       — Да?       Он снова обернулся. Болезненный какой-то. Никогда здоровьем не блистал, да и с чего бы ему, но сейчас выглядел просто пугающе. Или просто свет так упал…       — Ничего. Поехали.       Филл кивнул. Легко спрыгнул с забора, я — за ним, невольно охнув, когда в голове от резкого движения словно ударили в колокол, но Филл закинул руку мне на плечо, коснулся холодными пальцами лба, и горячая пульсация утихла.       — Спасибо, — прошептал я, с трудом сдерживая желание схватить его руку, чтобы даже не думал убрать её, но Филл, кажется, и так не собирался.       — Не за что, — улыбнулся он, а потом неожиданно добавил: — Знаешь, я скучал по тебе сегодня. А ведь всего полдня не видел, Умник. Смешно, да?..