Ярко-жёлтый

      Над головой жалобно звякнул колокольчик. Скрипнула распахнутая настежь дверь — и в следующую секунду с треском ударилась о косяк. С моего пылкого посыла.       — Ну и зачем ты меня с собой потащил? — Мокрые спутавшиеся волосы лезли в глаза, липли к коже, сколько бы я ни пытался убрать их с лица. — И так двадцать четыре часа в сутки вместе, хоть отдохнули бы друг от друга пять минут… Признайся, ты просто из вредности не хотел мокнуть под дождём один!       Филл, всю дорогу от парковки до магазинчика не обращавший внимания на моё недовольное ворчание, вдруг обернулся. Улыбнулся — игриво так, наклонив голову к плечу, — показательно глубоко вздохнул и в один шаг оказался рядом.       — Я просто не могу прожить без тебя и минуты, — сказал, наклонившись: ткнулся холодным кончиком носа мне в щёку, осыпал каплями с сероватых от влаги прядей… — Понятненько? Понятненько.       И, кивнув сам себе, как ни в чём не бывало пошёл вперёд.       Я моргнул. Ещё раз попытался пригладить растрепавшиеся волосы. Опомнившись, закрыл рот — и пошёл за Филлом, понимая, что момент для остроумного ответа безнадёжно упущен. Да и сам ответ в голову так и не пришёл.       В тишине противно скрипнула об пол мокрая подошва моих кроссовок. Я нахмурился — и не смог расхмуриться обратно. От всего вокруг веяло тоской и пофигизмом: товар стоял криво, не играла музыка, место кассира и вовсе пустовало. А снаружи ветер нападал на тонкие стены с такой яростью, что дребезжали стёкла, и мне казалось, хлипкий магазинчик сейчас попросту сдует. Хотелось поскорее уйти, но Филл, которому приспичило «чего-нибудь вкусненького», завис перед полками с консервированными фруктами. И завис, кажется, надолго: задумчиво мурлыкал что-то себе под нос, качаясь на пятках; позвякивала мелочь в заднем кармане его джинсов.       Джинсов, которые я уже успел возненавидеть. Джинсов, которые сейчас намокли и облепили его ноги, став ещё более раздражающими.       Филл купил это безобразие неделю назад. Голубые, вылинявшие почти до белизны, с огромными дырками — когда он показал их мне, я осторожно заметил, что дырок в них больше, чем, собственно, джинсов, так что эта кошмарная цена завышена как минимум вдвое. «Ничего ты не понимаешь в моде и привлекательности, я всё равно их куплю», — заявил на это Филл и обиженно задёрнул шторку примерочной. Возразить было нечего. В конце концов, его деньги — пусть тратит как хочет.       А деньги в последнее время постоянно были его. Филл открыл для себя тотализатор и теперь зарабатывал законным способом, если, конечно, можно считать законным его нереальное везение. Нет, пару раз он всё-таки проигрывал — и выглядел в эти моменты таким растерянным, будто с ним случилось что-то ну совершенно непредсказуемое. Не хватало надписи сверху «сигнал утерян», и разве что помехами не рябил. Я, помню, коснулся его лба в шутку, мол, тук-тук, есть кто дома, — и сразу отдёрнул руку. Смеяться расхотелось: Филл был холодный как труп…       Желание потрогать его снова, убедиться, что в этом теле бьётся пульс и мерно сменяют друг друга вдох-выдох, стало таким сильным, что пришлось спешно занимать чем-то руки. И мысли — зачесав волосы назад, я отвернулся и начал рассматривать противоположные полки. Вот только сколько ни пялился на бутылки, сколько ни пытался отвлечься, всё равно необъяснимо чувствовал Филла у себя за спиной. Хотя он уже замолчал и перестал звенеть мелочью.       Удивительное создание. Даже притихший, умудряется каким-то магическим образом притягивать к себе внимание. Или просто я привык к тому, что он всегда рядом, и уже не мыслю себя без него?       Как он там сказал? «Не могу прожить без тебя и минуты»? Хм…       — Слушай, а давай сегодня переночуем в оте… — начал я, проводя пальцами по бутылке красного полусладкого…       — Хэй! Привет!       Обернулся — с чего это Филл решил вдруг со мной поздороваться?.. — и невольно отступил на шаг. Над нами возвышался парень, от одного взгляда на которого у меня по спине побежали мурашки. Он был не ниже шести с половиной футов, с кожей не просто смуглой, а мазутно-чёрной. Она влажно блестела, почти не отличаясь цветом от его кожаной куртки; тонкие дреды доставали до локтей; камуфляжные штаны, высокие тяжёлые ботинки на шнуровке и каменное выражение будто и правда высеченного из гранита лица с крупными рублеными чертами совсем не добавляли ему очаровательности… Да уж. Этот парень вообще не выглядел как тот, с кем захочешь познакомиться.       Но стадия знакомства у них с Филлом, видимо, давно прошла.       — Филли? — улыбнулся парень и, шагнув вперёд, сграбастал тихо ойкнувшего Филла в объятия. — Дружище, неужели ты?       — Я! — В которых тот сразу удобно и явно привычно устроился. — Поздоровайся, Умник, — сказал он, обернувшись ко мне. — Это Элегбара. Мой давний и очень-очень хороший друг!..       — Эм… Вечер добрый.       «Очень-очень хороший друг» сцепил руки у Филла на пояснице, ровно там, где ещё чуть ниже, и уже начинается другая часть тела. Смотрелись эти объятия… как-то неправильно. Элегбара — что за дурацкое имя? — такой весь огромный и тёмный, низко наклонился; привставший на цыпочки Филл в его руках казался маленьким, тоненьким и очень светлым.       — …ну хватит, Легби, хватит, — смеялся он, похлопывая парня по плечу, — ты же меня раздавишь!       — Прости, — виновато прошептал тот. — Я уже и забыл, какой ты хрупкий. Ну, дай я на тебя погляжу.       И наконец отпустил Филла. А тот крутанулся, счастливо улыбаясь: заблестел весь под яркими лампами, взметнулась мокрая чёлка, полетели капли с серой кожаной куртки, руками взмахнул… Да, красиво, конечно, но нечего этому Легби так плотоядно на него пялиться!       Или мне показалось?       — …по-прежнему преступно прекрасен! И какие же дороги опять привели тебя ко мне?       — Ох, Легби, ты ведь знаешь — все дороги ведут к тебе!..       Насмотревшись, Элегбара опять подошёл к Филлу. Закинул руку ему на плечо, притягивая к себе — и меня вдруг очень заинтересовали пыльные витрины, кривые ряды бутылок, прилипшие к свисающим с потолка лентам мухи. Назойливая болтовня над ухом заставила скучать по унылой тишине. А не слушать не получалось: радостный голос Филла звонко врезался в уши; Элегбара басил хрипло, и воздух вокруг словно вибрировал. На меня посыпались их воспоминания о каких-то общих знакомых, всякие «а вот помнишь…» и «как я рад тебя видеть!»…       От раздражения зачесались ладони. Конечно, нет у меня никаких особенных прав на Филла, он может обниматься с кем хочет — да и вообще делать что хочет и с кем хочет, — но как же хочется увести его, вырвать из этих огромных, совсем не по-дружески обнимающих его лап!       А, впрочем, на что я надеялся? От Филлового «друг» можно ожидать чего угодно: у него такой бардак в голове, что меня бы не удивило, назови он белое чёрным, горячее — холодным, а секс — дружескими играми под одеялом.       От возникшей в голове картинки я невольно сжал челюсти. Такой отчётливой и яркой: Филл, прижатый тёмным, лоснящимся от пота телом к постели, где-нибудь в соседнем номере ближайшего отеля, отделённый от меня лишь тонкой стенкой, цепляется своими изящными пальцами за мускулистые плечи, бесстыдно стонет, шепчет сбивчиво странное, чужое имя…       Ну уж нет. Плевать, что там между ними когда-то было, но сейчас — только через мой труп.       — Эм, Филл, — позвал я, подходя ближе; Элегбара посмотрел на меня так, словно только что заметил. — Не хочется портить вам встречу, но мы ещё хотели заправиться, и отель лучше бы до ночи найти…       — Ох, да… — увлечённо о чём-то рассказывавший Филл запнулся, погрустнел, но сразу же снова оживился: — О, кстати! Легби, а ты не знаешь, где тут можно остановиться?       Элегбара, прищурившись, наклонил голову — шевельнулись, зашуршали дреды, точно разбуженно зашипевшие чёрные змеи. Филла он наконец-то отпустил и встал перед нами, задумчиво водя пальцем по губам.       — Знаю, конечно, — ответил, глядя почему-то на меня, — могу показать. А вы как раз подбросите меня по пути. Сейчас только куплю чего-нибудь горячительного — у нас там вечеринка намечается… — и, хитро улыбнувшись, снова посмотрел на Филла: — Будем запускать фейерверки.       — Фейерве-е-ерки, — заворожённо протянул тот; глаза его загорелись, — мне нравятся фейерверки…       А мне захотелось пощёлкать пальцами у него перед лицом. Потому что ну эй, святая наивность, нечего вестись, когда тебя так откровенно заманивают!..       — Да? Не знал, не знал… Ну, раз нравятся, может, присоединитесь? — предложил Элегбара так, словно эта замечательная идея только что его осенила, но тут же помрачнел: — О, прости, я забыл, вы же торопитесь. Что ж, друг, тогда как-нибудь в другой раз, в другой жизни…       И, потрепав расстроенно поджавшего губы Филла по волосам, он начал выбирать выпивку.       Опять стало тихо. Замолчал даже гремевший по жестяной крыше дождь. Филл поднял руку, точно хотел коснуться обтянутого кожаной курткой плеча этого Легби. Опустил. Открыл рот. Закрыл. Просительно глянул на меня…       Но я смотрел на Элегбару. С моего места было хорошо видно, что тот стоит и улыбается. Сам парень, кажется, прекрасно это осознавал, но ничего его в этой ситуации не смущало: улыбка с каждой секундой становилась всё довольнее, и мне казалось, что он размеренно считает про себя, от десяти — и вниз.       Филл не выдержал примерно на пяти.       — Что скажешь, Умник? Согласен? — спросил он, подходя ближе и заглядывая мне в глаза. Я с трудом подавил вздох.       — Согласен. Фейерверки — это круто, — пробормотал. Заметив выжидающий взгляд Филла, нехотя добавил: — И подвезём, конечно, почему бы и нет.       — И присоединимся?       Элегбара даже не попытался скрыть удовлетворённую усмешку. Она кольнула меня, вызывая желание рявкнуть «нет», схватить Филла за руку, затащить в первый попавшийся номер и для верности напоить, чтобы уж точно никуда не смылся!..       Но он смотрел на меня с такой надеждой. Так скромно мял край своей куртки. И предвкушаемые фейерверки сверкали золотом в его глазах…       Отказать ему было невозможно.       …В подъезде обшарпанного краснокирпичного дома было темно, хоть глаза закрывай — всё равно ничего не видно.       — Нам на второй, — хрипло прошептал Элегбара.       Я поёжился. От холода, конечно. Парень посоветовал оставить машину на платной парковке. «Чтобы колёса не сняли», — сказал он. «Тут всего минут двадцать идти», — добавил, когда мы уже отошли на порядочное расстояние. Природа ясно намекала, что видеть людей этим вечером не желает, и я с удовольствием бы исполнил её каприз, но Филл так хотел фейерверки…       В темноте было сложно держать равновесие. Я раскинул руки… ничего. Пустота. Идти приходилось даже не на ощупь — наугад. Только никому, кроме меня, это почему-то не мешало. Шаги впереди быстро удалялись.       — А можно чуть помедленнее? — недовольно проворчал я. — Здесь, знаете ли, не все обладают кошачьим зрени… чёрт! — и, словно в доказательство своих слов, запнулся о… ступеньку?       К счастью, не упал: схватился впереди за то, что подвернулось под руку.       — Ох, Умник! — Подвернулся, судя по всему, Филл. Его довольный смешок отозвался мурашками по затылку, и до меня дошло, что вцепился я в его ненавистные джинсы. В тот самый карман, что на заднице. — Неужели осмелел в темноте? Ладно, ладно, не падай. Давай ручку…       — Я посвечу.       Элегбара щёлкнул зажигалкой. Поднял её над головой, пуская вокруг покачивающиеся тени. Филл подмигнул мне и, убрав руки в карманы, отвернулся:       — Спасибо, Легби!..       Стены мутно блестели в дрожащем жёлтом свете. Меня передёрнуло — хорошо, что не коснулся их в темноте. Все в чёрных подпалинах, надписях — матом, о любви и о любви матом, — они даже в полумраке выглядели липкими и грязными…       А это ещё что?       — Нам сюда. — Элегбара толкнул дверь, не давая мне толком рассмотреть жирно намалёванный на ней символ — крест, весь в завитках, какие-то звёздочки вокруг… Что-то он явно отличается от украшающей стены вокруг классической живописи. К каким ещё сектантам этот парень пытается нас затащить?       Однако кинувшаяся нас встречать девушка, вызывающе-длинноногая в коротких джинсовых шортах и с выжженным рыже-блондинистым афро, на сектантку совсем не была похожа.       — Барри! — воскликнула она, забирая у Элегбары бутылки; громко стукнули о стекло длинные жёлтые ногти. — Ты купил выпивку… и таких красавчиков! Признавайся, в каком магазине, — я обязательно туда наведаюсь…       Девушка расцеловала нас в щёки — просто прижалась своей, но звонко чмокнула над ухом, — многозначительно махнула рукой в сторону вешалки и убежала.       Мы остались предоставлены сами себе. Вернее, Филл предоставил себя Элегбаре — покорно повис на нём, подхваченный за талию, смеялся над чем-то, что этот «Легби» шептал ему одному. А меня только за рукав дёрнул, мол, пойдём.       Идти не хотелось.       Но оставлять Филла с этим парнем одного не хотелось ещё больше, и в итоге я всё же припёрся за ними в гостиную. Упал на просевший диван, спрятался в самый угол, за каких-то курящих травку парней. И сидел там, с бутылкой рома в обнимку, с отвратительным настроением и чётким намерением напиться.       Филл от своего друга так и не отлип.       — Легби, смотри, какой цилиндр! — хлопал он его по плечу. — Мне идёт?..       Ему шло. Это заметили, наверное, все; мне казалось, все на него смотрели — люди, блестящими от вожделения глазами; статуэтки на полках, глазами нарисованными и пустыми: каждая грёбаная балерина, каждый котёнок, щенок, по несколько одинаковых в ряд, как шеренги солдат, — зачем так много?..       Хотя это, наверное, только казалось. А вот Элегбара точно смотрел. И кивнул — да, идёт.       Я за это выпил.       — Легби, давай сыграем с ними?..       Мячики для пинг-понга летели точно в цель. Два подряд — и снова Элегбара кивнул, отдавая один из выигранных стаканов Филлу. Они выпили, сцепившись руками; Филл, тряхнув головой, скинул цилиндр, чтобы «Легби» было удобно ткнуться своими полными губами в его, тонко растянутые в улыбке.       Я выпил тоже.       И заставил себя от них отвернуться. Лениво заскользил взглядом по комнате — комната вгоняла в тоску. С облезлыми обоями, но доверху набитая всяким декоративным хламом, освещённая кучей мелких светильников, но с голым шнуром вместо люстры, она будто специально была создана для того, чтобы кто-то пил здесь ром из горла, обжигаясь внутри — слишком большими глотками и едкой ревностью.       Что, если бы тогда я не стал отталкивать Филла? Если бы не попытался уехать, а даже если и попытался, то потом, когда Филл остановил меня, не отворачивался, не ругался на него… Всё то, что снится мне в последние ночи, могло быть реальностью? Чертовски восхитительной реальностью…       А теперь он стоит, облокотившись на плечи развалившегося в кресле Элегбары, и задумчиво перебирает его волосы.       — Легби, будь другом, угости сигареткой…       Интересно, если я сейчас схвачу его, вытащу на улицу, подальше ото всех, припру к стенке и ткнусь носом куда-нибудь в шею, пытаясь понять наконец, чего мне так сильно хочется, что мне от него нужно, он как отреагирует?       Интересно, это во мне сейчас ром говорит?       — Легби, покажи фокус!       Филл сидел рядом с ним, на подлокотнике, коленями зажимая бутылку. Точно нервничая отчего-то, дорывал ободранные обои, пока Элегбара просил мячик для пинг-понга, убирал его в карман, показывал пустые ладони — а потом достал этот мячик у него из-за уха, взъерошив ему волосы. Какие-то девушки, случайные свидетельницы волшебства, зааплодировали; Филл салютом подкинул в воздух кусочки обоев.       — Легби…       Да сколько можно!..       Бутылка пустела быстро. Мы делили её с вдруг оказавшейся у меня на коленях хозяйкой квартиры — той самой девушкой, что нас встретила. «Лави», — горячо прошептала она мне на ухо. Пахло от неё лаком для волос, а её афро загораживало мне почти всю комнату. Впрочем, увиденного хватало, чтобы понять: Филлово «и минуты не могу без тебя прожить» было явным преувеличением.       А вот от Легби он ни на минуту не отставал. Сидел рядом. Безостановочно болтал. Заплетал ему что-то из дредов… Я целовался с Лави. Только пресно было, несмотря на маслянистый вкус помады и горько-сладкий — рома. В перерывах между поцелуями она что-то рассказывала, водя ногтями мне по спине, но ничто не отвлекало меня от пальцев Филла, ловко танцующих в шевелящихся словно сами по себе, незаметно пытающихся обвить его запястья дредах…       Сигарета и хотя бы минутное «не видеть этого» вдруг показались единственным, что ещё может хоть немного меня спасти.       Но и бутылку я не отпустил. Лави, подумал, пошла за ней, но нет — снова поцеловала меня, поймав в коридоре, вскружила голову, и руки сами легли ей на талию, скользнули ниже…       Очнулся я уже в пустой комнате, за закрытой дверью, в опасной близости от заваленной подушками кровати.       — Подожди… эй, подожди! — Сигарета смялась руке, когда мы повалились на неё; ром булькнул и плеснул на постель. — Да постой же ты!       Я поднял бутылку над головой. Лави, ни капли не уязвлённая, перекатилась с меня на кровать, потянулась, села. И спросила, кажется, с искренним интересом:       — Так ты всё-таки гей?       — Всё-таки? — повторил я, тупо уставившись в потолок. И ещё раз: — Всё-таки? — садясь рядом с Лави.       Та пожала плечами.       — Ну да, — усмехнулась, поправляя мне чёлку. — Я не была до конца уверена. Ты со своего приятеля глаз не сводишь, но при этом на нашего общепризнанного красавчика Джастина и не взглянул ни разу… Ах! — вдруг всплеснула она руками. — Я поняла. Ты влюблён в этого Филла!       Очень хотелось возмутиться, но я только вздохнул. Поднялся — пол качнулся, как палуба корабля в шторм, — отошёл к двери, но выходить не стал, просто прислонился к ней спиной и уставился на обломок сигареты. Последней, чёрт. Ладно, на пару затяжек хватит…       — Не влюблён, — ответил я, закуривая. Вроде бы даже честно — я ведь помню чувства к Венди. Может, их и нельзя назвать любовью, скорее, первой влюблённостью, но то, что просыпается во мне при мысли о Филле, уверен, вообще не имеет названия. Люди не должны испытывать ничего подобного к людям: восхищение, страх и постоянное ожидание чего-то — то ли восхитительного, то ли страшного… — Просто волнуюсь за него и стараюсь… присматривать.       — Волнуешься, что Барри сделает ему что-то плохое? — Лави повернулась ко мне и хитро прищурилась. — Или что сделает что-то… мм… хорошее?       Затяжка, первая из двух, ушла впустую — я набрал дыма в рот, но тут же выдохнул его с усмешкой.       Ну да. Забавно.       — У моего приятеля слишком тонкая грань между «плохим» и «хорошим», так что и то, и…       Договорить я не смог: кто-то с той стороны толкнул дверь — и меня этой дверью в спину.       — Умник! — заглянувший в комнату Филл улыбнулся. — Я тебя потеря… Оу, — запнулся он, переводя взгляд на кровать. Лави ему помахала. — Я не помешал?       Беззаботная улыбка, которая уже начала прочно ассоциироваться у меня с этим восторженным «Легби!», не изменилась ни на йоту, словно была нарисована на его лице. Мне захотелось минуту назад не скидывать с себя Лави. Может, хоть тогда он бы как-нибудь отреагировал…       Ну а так, конечно:       — Нет, Филл. Не помешал.       В гостиной плотно висел дым; пахло сладковато-кислым явно не табаком. Элегбара-Легби-Барри продолжал веселить публику, но Филл к нему не пошёл — сел рядом, на опустевший диван, и приложился к отнятой у меня бутылке.       — Можешь забрать, — отмахнулся я, когда он протянул её мне, — и идти дальше развлекаться. Я сейчас не в состоянии, да и не в настроении тебя веселить.       — Неужели ты ревнуешь? — ухмыльнувшись, Филл поставил бутылку на пол и лизнул подушечку пальца — наверняка липкую и такую сладкую… — Ну, Умник. Нельзя же ревновать, когда у тебя все губы в помаде, — прошептал он и, мазнув запястьем по моим губам, то ли помаду стирая, то ли предостерегая от возражений, продолжил: — Кстати. Я не буду истерить, если ты с ней переспишь. Обещаю. Я, наверное, буду рад, если тебе будет хорошо… И совсем рад, если ты позволишь мне посмотреть, как тебе будет хорошо.       Филл подмигнул мне, и я невольно улыбнулся. «Позволишь посмотреть» зависло где-то между шуткой и серьёзным предложением, но он просто не давал мне сосредоточиться, сверля своим лукавым взглядом, не давал отвернуться, заставлял наблюдать из-под прикрытых век, как его пальцы сплетаются в замок обхватывая колено, как он облизывает губы…       — Филл, — заставлял тянуть его к себе, приобнимая за плечо, — наклонись. Поближе, давай, я спросить кое-что хочу, чтобы никто не слышал… Вот так. Скажи мне, — и утыкаться губами в тёплое ухо, зарываться носом в волосы, вдыхая запах, такой отчего-то вкусный, что я пьянел ещё больше… — Фи-и-илл, ответь честно. Ты дурак?       — Я? — Филл отшатнулся — правда, далеко я его не отпустил — и рассмеялся неуверенно. — Ты чего вдруг обзываешься? Я не дурак. Я думал, ты хочешь от меня отдохнуть… — он тряхнул головой, словно отгоняя эту мысль. — Так ты не будешь с ней спать?       — Нет.       Толпа шумела где-то там, будто совсем далеко — распахивали окно, с лязгом отворяли решётки. Я, почти не слыша чужих голосов, упал обратно на спинку дивана, утянул Филла за собой. Только он ёжился почему-то, упирался ледяными ладонями мне в грудь, хихикал нервно, и никак не получалось его успокоить, сколько ни гладил по спине, сколько ни закрывал от влетевшего в комнату холодного ветра.       — Умник, что ж ты такой пьяный… — прошептал в сторону Филл, но всё-таки сдался и устроился в моих объятия. Только за руки схватил и держал их, не давая… ну… успокаивать его дальше. — Чуть не забыл — я искал тебя, чтобы сказать, что сейчас буду запускать фейерверки. Пойдёшь?       Я промолчал, только неопределённо помотал головой. Положил подбородок Филлу на плечо, а когда тот, не дождавшись внятного ответа, попытался встать — нет, не позволил, обхватил за талию, чувствуя, как он напрягся под толстовкой. В свете красного тусклого светильника он выглядел таким развратно-уютно-родным, что хотелось взять его и увести; хотелось, чтобы он полюбовался на эти грёбаные фейерверки.       — Я отсюда посмотрю, — вздохнул я, нехотя расцепляя руки. — Осторожнее, Филл. Не подпали себе там ничего.       Фейерверки собирались запускать с маленькой крыши под окном — понятие пожарной безопасности здесь явно было не в почёте. В один момент туда высыпали все, неуклюже перелезая через подоконник, сталкиваясь плечами в тесном проёме окна. Я остался один. Бутылку снова взял, глотнул лениво, расслабился, приготовившись наслаждаться зрелищем — и вздрогнул, когда диван рядом скрипнул.       Элегбара? Ему-то что от меня нужно?       Напряжение охватило быстро и цепко. Мышцы словно окаменели, ожидание чего-то нехорошего заворочалось под рёбрами, а этот парень спокойно сидел рядом, крутил в пальцах трубку, весь такой невозмутимый и внушительный. Что Филл там ему навязал? Косички из дредов? Что за извращение…       Поморщившись, я отвёл взгляд. Уставился перед собой, в окно — и в тот же момент там, в вышине над домом, затрещало. Под восторженные возгласы отсветы фейерверков заскользили по комнате, заполнили её яркими огнями, будто влетели вместе с холодным ветром. Красные, зелёные, золотые — и силуэты в ночной темноте окрашивались красным, зелёным, золотым, шумели и раскачивались, сливаясь в одно беспокойное месиво. Только один выделялся: рваными, но изящными жестами, лёгким очертанием плеч, развевающимися на ветру светлыми прядями…       И в какую-то особенно яркую секунду, когда за окном с неба точно звёзды посыпались, я понял: мы с Элегбарой оба пялимся на эти жесты, эти плечи, эти пряди.       Понял отчётливо.       Потом выпил.       Потом, подумав, протянул бутылку наугад, куда-то в красно-зелёно-золотой воздух — и даже не удивился, когда Элегбара тут же её принял.       — Он всегда любил всё яркое, — сделав глоток, ровно проговорил он.       Уточнять, о ком речь, не требовалось, и я просто кивнул.       — Не думал, что увижу его снова, — продолжил парень. — Со своим шилом в заднице он должен был безумствовать уже где-нибудь на другом конце света — или гнить в могиле, что более вероятно. А он, с ума сойти, жив-здоров и даже не пытается никого затащить в постель.       Его голос звучал тихо-тихо, так, что мне приходилось изо всех сил вслушиваться, но на фразе про постель в голове словно ударили в колокол.       До боли громко ударили.       — Прям уж с ума сойти… — пробормотал я в пустоту перед собой. Не выдержав, повернулся: — Это так удивительно?       Элегбара мельком взглянул на меня и снова уставился за окно.       — О да. Раньше он бы уже давно кувыркался тут с какой-нибудь… или с каким-нибудь. Или и с одной, и с другим сразу — количество для него было явно важнее качества.       Он говорил отстранённо и без укора, но меня уже было не обмануть. Потому что я видел, как он при этом смотрит на Филла. Внимательно. Тоскливо. Жадно.       — Ты тоже с ним спал, да?       — Спал? Ха! — Смех захлебнулся в ещё одном глотке. Видимо, насмерть, потому что когда Элегбара снова заговорил, в его голосе не было ни намёка на веселье: — Бери выше, малыш. Я признался ему в любви.       После этих слов молчание затянулось. Я пытался понять, не обманул ли меня слух; Элегбара раскуривал трубку с чем-то странным; странное светилось красным и пахло кофе. Признался… Филла можно любить? Не в смысле «за что», а в смысле… такое вообще разрешено в этом мире? Допустимо? Это сложное чувство кажется для него слишком простым…       А я, кажется, уже изрядно напился. Сам своих мыслей не понимаю.       — Он ответил тебе?       — Ответил, — кивнул Элегбара, выпуская из носа густые струи дыма. — Сказал, что ему недостаточно моей любви, потому что он ничего в ответ не чувствует.       — Это как-то… жестоко даже для него.       — Как сказать… — Он задумчиво улыбнулся. — Разве можно назвать жестокостью причинение боли по незнанию? — и, не дождавшись ответа, продолжил, снова глядя вперёд. — А ещё он сказал, что раз лёгкие пути никуда его не привели, а только заставили ходить по кругу, выматывая без толку, то придётся идти сложным. М, как тебе? Он всегда говорил запутанно, но в тот раз просто превзошёл сам себя.       — А что потом?       Элегбара глубоко затянулся — затрещал в трубке… табак? — глянул на меня. Улыбка у него была добрая.       — На-а-адо же, — протянул он так… знакомо. Меня даже передёрнуло: Филл, бывает, точно так же растягивает слова, мягко и чуть насмешливо. — Я думал, ты молчун, а ты вон как меня вопросами засыпаешь… Ничего потом. На следующее утро он уехал. Сорвался с места, никого не предупредив.       — Да уж, на него похоже. А когда всё это произошло?       — Хм-м… Почти год назад. В начале прошлого лета.       В начале прошлого лета. Мы встретились вскоре…       — Есть в нём что-то такое, да? — вдруг спросил Элегбара; мысль, назойливо засветившаяся в голове, утонула в его густом вязком голосе. — Что-то, что отличает его от людей.       — От обычных людей?       — Ну да, — равнодушно пожал плечами парень. — От людей.       И мы оба посмотрели на Филла. Хохочущий, восторженно задравший голову, он взмахнул руками — и жёлтые искры как по его приказу взмыли в ночное небо, рассыпались в вышине, медленно поплыли вниз…       — Да, — ответил я. — Есть.       Больше мы ничего друг другу не сказали.       Когда Элегбара ушёл, не забыв вернуть мне почти приконченную бутылку, на улице снова стало темно и тихо. Замёрзшие люди возвращались в гостиную. Кто-то включил музыку.

…Стоя на эшафоте с головой в петле, Я жду, что ад вырвется на свободу в любую минуту…

      Вернее, прибавил громкости — песня заиграла не с начала. И какая песня… В последний раз я слышал её тем, последним спокойным в моей жизни, утром, когда вернулся с зимних каникул. И, кажется, соскучился — строчки легко ложились на язык, глаза сами собой закрылись. Я не в том городе, — пел Боб Дилан, и я произносил эти слова вместе с ним. Потому что я тоже не в том городе. Мы ехали к морю — и, кажется, пора приехать. Я скажу об этом Филлу. Но не сейчас. Сейчас только никаких стереотипов, оденусь в женскую одежду…       — О, Умник! Это твои планы на вечер?       Филл вернулся неожиданно и бурно — как его взбудоражили эти фейерверки! Его горячее тело навалилось на меня, ледяные пальцы нашарили мою ладонь и переплелись с моими, выхватывая бутылку.       — Я не настолько пьян, — усмехнулся я. Бутылку не отдал и руку не отпустил. Притянул его к себе — замёрз он, согреть надо.       Филл ещё повозился, урвал всё-таки глоток рома, но потом затих.       — Так тебе просто песня нравится? — спросил он, уткнувшись мне в плечо, но когда я кивнул, снова оживился: — О! А ты знал, что мы с Бобби вместе её сочиняли? Он, кстати, премиленько выглядел в чулках и платье… — и прищурился, окидывая меня взглядом. — Хм. Ты никогда не надевал вещи сестры?       Я настороженно отстранился.       — Э-э… Как-то, знаешь, и без этого жилось неплохо.       — Умник, — прошептал Филл, подсаживаясь ближе, и от его взгляда мне стало совсем не по себе. Слишком он был серьёзным и целеустремлённым. — Ну ты понимаешь, да? У меня идея.       …Вообще-то я твёрдо сказал нет. Я сказал нет, ещё когда Филл не успел свою идею озвучить — потому что примерно понимал, чего от него можно ожидать.       Однако в ванную, в которую Лави — ну, она теперь точно бог знает что о нас подумает! — натащила своей одежды, он меня всё-таки заманил.       — Ох, какая прелесть, — Филл вытянул из кучи тряпок что-то маленькое — топик? юбка? — и вырвиглазно-жёлтое. — Спасибо, Лаверна! У тебя отличный вкус.       — Не зови меня этим именем, — фыркнула девушка. — Просто Лави. И не за что.       Филл ещё раз скептически окинул взглядом клочок ткани и бросил его в кучку справа, к одежде, которая не подошла. Я облегчённо выдохнул: хорошо, что он отверг эту… вещь. А то на какое бы место он её ни натянул, прикрыла бы она целое ничего.       — Откуда у тебя столько разной одежды? — не выдержал я, когда Филл вытащил из этой горы рубашку, в которую мог бы трижды обернуться. Лави усмехнулась:       — Я клептоманка.       — Оу…       Я покосился на неё, уже собираясь извиниться, но девушку, кажется, ничего не напрягало. Она, беззаботно улыбаясь, следила за по пояс голым Филлом, потом закурила тонкую сигарету. Дым быстро заполнил тесное помещение; вентилятор под потолком, весь облепленный серой от пыли паутиной, еле крутился. Как душно…       — Всё-таки передумал? — тут же отреагировал Филл, стоило мне только расстегнуть пару пуговиц на рубашке. — Смотри, и тебе что-нибудь подберём…       Но я не дал ему договорить:       — Нет. Я же сказал — только после тебя.       С коварной улыбочкой кивнув, Филл снова зарылся в вещи. А я снова вздохнул — потому что пообещал переодеться после него в надежде, что тогда он от своей идеи откажется.       Ага. Как бы не так. Он, кажется, только ещё больше воодушевился…       Рядом недовольно цыкнул бычок — это Лави затушила сигарету в раковине.       — Ох, всё так серьёзно? — проныл я, когда она достала из шкафчика над ней увесистую косметичку.       — А ты думал? — тут же обернулся на меня Филл. — Долой полумеры, я жажду полного перевоплощения!..       Лави только пьяно хихикнула. А я, глядя на её вызывающий макияж, с конфетно-розовыми губами и фиолетовыми веками, с ужасом представил, во что превратится Филл.       А потом и я. Чёрт…       Зато самого Филла ничто не смущало. Он быстро разделся до белья, уселся на бортике ванны, широко разведя ноги, чтобы между ними встала Лави. Прогнувшись, подставил лицо свету:       — Как договаривались, милая.       Девушка начала с его губ. Обвела их карандашом, чуть отстранилась, окидывая взглядом результат, потом начала копаться в косметичке… Скучно. Захотелось курить, я даже оглянулся в поисках пачки, но, не найдя её, снова посмотрел на Лави, чтобы спросить…       И взглядом уткнулся в Филла. Его губы. Приоткрытые, мягко сминающиеся под кроваво-красным кончиком помады. Лави красила его щедро, блядски, издевательски медленно; Филл плотно сомкнул губы, когда она закончила, потом снова приоткрыл возмутительно-алый рот…       — Умник, ты мне не поможешь?       — А? — я моргнул, очнувшись. — Помочь?       — Вот с этим, — улыбнулся Филл. Растянул чёрный капроновый чулок, резко отпустил — тот упруго хлестнул меня по бедру. — Так будет быстрее, а то Лави занята, а мне шевелиться нельзя. Или боишься, что не устоишь перед моим очарованием и набросишься на меня прямо здесь?       Он поднял брови, кажется, в искреннем, граничащем с испугом волнении, но долго не продержался: ухмыльнулся пошло, закинул ногу на ногу, провёл пальцами от колена — и неприлично вверх…       Я мотнул головой.       — Давай сюда, — процедил сквозь зубы, которые почему-то стиснулись и разжиматься отказались. — Уж от твоего-то очарования я как-нибудь отобьюсь.       Чулки были скользкими на ощупь и выглядели ужасно маленькими. Я просунул в один ладонь, развёл пальцы. М-м, а хорошо тянется. И материал такой плотный, туго сжимает руку, не просвечивает…       — Нужно сначала собрать гармошкой, а потом…       — Да знаю я, знаю, — со вздохом перебил я Лави, — как-никак восемнадцать лет прожил с сестрой.       С горем пополам собрав чулок в пальцах, я опустился на колени перед беззаботно мотающим ногой Филлом. Плеск капель из подтекающего крана, раздражающе монотонный и громкий, мешал сосредоточиться. Всё-таки практики мне не хватало — зато хватало рома во мне… — и, самое главное, сложно было не смотреть на Филла. Я надеялся, что над всеми этими переодеваниями можно будет посмеяться, но он, уже с одним подведённым глазом и с густо накрашенными ресницами, выглядел почему-то совсем не смешно…       Так. Не смотреть.       — Давай сюда ногу.       Филл вытянул левую. Поставил носком мне на колено — сперва только слегка прикоснулся, точно пробовал воду в горячей ванне, но потом надавил сильнее. Смелее, шевельнул пальцами, устраивая её поудобнее…       Я сглотнул вязкую после рома слюну — перекурил? почему во рту пересохло? — приподнял его ногу за лодыжку и, убедившись, что Филл удерживает её на весу, начал натягивать чулок. От поджатых пальцев до острого колена — быстро, одним движением… чёрт! Поторопился, теперь надо как-то убрать складки… Может, вот так, провести ладонями по икре, с нажимом оглаживая напряжённые мышцы, вверх, до нежной, пока ещё обнажённой кожи под коленом. Филл вздрогнул, когда я случайно задел его там; в скользком чулке его стопа начала съезжать дальше по моему бедру, тягостно-медленно, но неотвратимо…       Жар от места, где он касается меня, прокатился выше, к паху — и разлился по всему телу. Тихую волнующую усмешку я, кажется, не услышал — почувствовал.       — Давайте сами. Я пойду, а то у вас тут… дышать нечем.       Нормально вдохнуть получилось и правда только после того, как за спиной захлопнулась дверь. Я задержался в коридоре, чуть ли не до треска оттянув рубашку вниз — потому что ну да, у меня встал; стрельнул у какого-то промелькнувшего мимо брюнета сигарету и закурил — потому что ну к чёрту думать о том, почему…       В комнату я вернулся уже в порядке… почти. До жути хотелось выпить, но бутылка рома осталась в ванной, а вино в той, что подвернулась под руку, оказалось отвратным. Ещё и диван мой заняли — я скромно встал у стены. Потом сел. На пробу сделал ещё глоток — нет, всё-таки гадость… — и нашёл взглядом Элегбару. Тот как раз выходил на балкон, куда, судя по клубам дыма, перетекли любители травки, и я хотел пойти к нему, но…       — Филл Брайт, дамы и господа!       Хорошо поставленный голос Лави с лёгкостью заглушил песню, не перейдя на крик. Волосы на руках встали дыбом, словно и правда начиналось представление. Толпа недоуменно качнулась; потом все, не сговариваясь, разошлись к стенам, и песня сменилась как по заказу на медленную, смутно-знакомую: удар в бас, двойной звон тарелок, через пару тактов добавляется гитарный перебор… Я опустил голову, зажмурившись — сейчас войдёт Филл, и все закричат-засвистят-захлопают…       А в следующее мгновение все замолчали.

Никогда не думал, что ты заставишь меня покрыться испариной…

      Томный голос солиста заставил меня открыть глаза. Поднять взгляд. Прокрасться им медленно, будто чего-то боясь, по линялому, прожжённому ковру, по растоптанным окуркам — и робко дотронуться до тонких щиколоток Филла, кажущихся сейчас, в этих чёрных чулках, совсем хрупкими…

…поэтому прежде, чем я умру, запомни…

      …а потом, осмелев, провести им по стройным ногам — и выше, вдоль подола платья, едва доходящего до середины бёдер. Золотое, всё в крупных пайетках, оно сверкало, как чешуя экзотической рыбки, туго обтягивало тонкую талию, строго охватывало шею, оставляя открытыми только руки. Филл растянул бордовые в темноте губы — не искренняя улыбка, а точно выверенное оружие, — потянулся, словно примеряясь к непривычному образу; оглядел всех уверенно, свысока, потом скользнул взглядом ко мне…

…ты — единственный…

      …и я наконец моргнул — глаза заслезились, на пару секунд превратив комнату в калейдоскоп расплывчатых пятен. Филл крутанулся, закинув руки за голову, пустил блики плясать по стенам-телам-лицам — и мне захотелось замотать его в плед. Спрятать ото всех, чтобы никто не видел этих плавных, вроде бы сдержанных, но таких призывных движений бёдрами, этой улыбки, голодного, требовательного взгляда из-под прикрытых век. Он же словно дух, мираж, словно вне всего приземлённого — пола, возраста, времени и пространства… — словно не человек вовсе…       — Филл!       Громкий шёпот Лави сбил наваждение. Она вдруг метнулась к Филлу, что-то шепнула ему и сразу убежала в коридор. Там загремели голоса — грубые, мужские; Филл подсел ко мне, в освободившееся рядом кресло.       Показал «тссс».       И вскоре я понял, почему. В комнату вошли четверо парней, и все четверо выглядели так, что сразу стало ясно: идею с переодеванием они могут и не оценить. И, если не оценят, обязательно доходчиво это объяснят.       Вокруг сразу стало ужасно громко и не по-доброму оживлённо. Только мы с Филлом пытались слиться со стеной. Сидели тихо, как мыши в комнате, полной голодных котов. Я пытался заслонить его плечом; Филл, поймав мой взгляд, улыбнулся…       — О, а тебя я раньше не видел. — Один из подошедших парней, с лысиной такой гладкой, словно там вообще никогда не росло волос, присел рядом с ним. — Как тебя зовут?       Филл потупил взгляд.       — Чего молчишь? Стесняешься?       Филл энергично закивал.       — М-м-м, и как такая скромница попала в эту обитель разврата?..       Приобняв его, парень положил руку ему на колено, повёл ею дальше, под юбку. Филл не сопротивлялся, только стремительно краснел. Парень наверняка принимал это за смущение, но я-то видел, что тот просто едва смех сдерживает — вот идиот, какого хрена он ему позволяет, он же сейчас!.. — а лысый всё говорил, забираясь рукой выше, выше, ещё чуть-чуть…       Всё — понял я по его враз расширившимся глазам. Нашёл.       — Что за?..       — Да, сожми его посильнее, котик, — низким хриплым голосом прошептал Филл.       И совершенно неприлично заржал.       Лысый вспыхнул.       А я подскочил, пошатнулся — чёртов ром! — и не успел перехватить его руку.       Удар пришёлся Филлу по лицу — он даже не пытался прикрыться! — и в то же мгновение погас свет. Музыка заткнулась, люди возмущённо зашумели, рядом что-то грохнулось, а я почувствовал, как холодные пальцы знакомо смыкаются на моём запястье…       Отпустил меня Филл, только когда мы выбежали на улицу.       — У тебя кровь! — прошипел я, разворачивая его лицом к свету. — Чёрт, вот чего ты сидел глазами хлопал?       — Ну тебе же не нравится, когда я дерусь.       Филл беспечно пожал плечами. Он был такой бледный в тусклом свете фонаря, похожий на призрак, точно сейчас растает, и останутся только платье это золотое, чёрные чулки — и красная помада, красная кровь…       Ну что мне с ним делать?!       — Эй! — раздался вдруг сверху голос Элегбары. Мы подняли головы. — Ловите, страдальцы.       Он скинул нам куртки; ветер подхватил их и швырнул в сторону. Филл даже с места не двинулся, всё смотрел на Легби, неотрывно и очень серьёзно, и я пошёл подбирать их один.       — Ну что, Филли, — услышал шёпот над головой, — корми своих внутренних демонов по расписанию. И… прощай.       Филл не ответил. Когда я вернулся, Элегбары в окне уже не было, но он всё стоял, смотрел вверх, куда-то за решётки, в непроглядную темноту.       Я накинул ему на плечи куртку.       …К парковке мы возвращались другой дорогой… кажется. По крайней мере, я эти тёмные улицы, магазины, домики низкие и кружащийся в ветре мусор не узнавал. Филл уверенно шёл чуть впереди — правда, не факт, что куда надо.       — Филл.       — М?       — Ты как?       — Нормально, — ровно проговорил он, даже не обернувшись. А когда я попытался его догнать — прибавил шагу. Всё так же молча.       И это называется «нормально»…       — Филл.       — М?       — Свет.       — Свет? — в его голосе наконец промелькнула живая нотка. — Что — свет?       — Он так вовремя выключился, и недавно мы точно так же убегали в темноте… — задумчиво протянул я и усмехнулся: — Ты повторяешься.       — А при чём тут я? Не я его в этот раз выключил, он сам погас, пробки, наверное, вышибло, вон какой ураган… — протараторил Филл, а потом добавил обиженно: — Холодно, — и плотнее закутался в куртку.       Я тоже застегнулся. Закатал мокрый рукав — Элегбара явно кидал наугад, она в лужу упала, но всё лучше, чем в одной рубашке.       — Этот Элегбара… он вроде бы неплохой парень.       — Да, неплохой. — Филл отозвался глухим эхом, но тут же встряхнулся: — Что, уже не ревнуешь?       — Он рассказал, что любил тебя, — вместо ответа продолжил я. — Или любит. Я не особо понял.       Из груди вырвался нервный смешок. Филл тоже усмехнулся невесело. Вздохнул; мне уже казалось, что на этом разговор опять загнётся, когда он снова заговорил:       — Да, — прозвучало тяжело, словно Филл заставил себя это произнести, — знаю. Я долго этого добивался.       — Добивался? Зачем?       — У него связи.       — Где?       — Везде.       Фонарь над нами погас, потом снова зажёгся — уже за моей спиной. Филл пошёл медленнее, внимательно глядел под ноги и обходил даже самые безобидные на вид лужи, но я больше не пытался его догнать. Хотя хотелось. Догнать, остановить, обнять и пожалеть, как разодравшего коленки ребёнка. Он был похож на такого, упрямого пацана, который, упав с велосипеда, лишь губы сожмёт, поморщится, и только когда его обнимешь, уткнётся в плечо и тихо-тихо всхлипнет — потому что всё-таки больно.       Хотелось, несмотря на то, что я прекрасно понимал: Филл далеко не невинный мальчик. И жалеть нужно скорее тех, кому выпала удача с ним встретиться.       Ну да. Меня, например?       — Добиваться любви человека только потому, что тебе от него что-то нужно… А ты жестокий, — сказал я вроде бы в шутку, но Филл отреагировал неожиданно серьёзно.       — Я не жестокий, — пробормотал он чуть ли не зло, — я обречённый.       — Обречённый? Это ты сейчас вообще о… Филл!       Закончить вопрос я не успел. Да и вообще забыл, что хотел спросить — Филл, пошатнувшись, тяжело осел на подвернувшиеся ступеньки.       — В данный момент — обречённый сидеть тут и держать намеревающуюся укатиться голову, — рассмеявшись, ответил он. — Ну не злись на меня, Умник, — добавил виновато, взглянув на меня сквозь пальцы. — Я сам на себя злюсь.       Мог бы и не просить. Я не злился. Хмурился, да, но лишь потому, что теперь, когда наконец смог посмотреть на него, понял: это его «нормально» было чертовски лживым.       — Я не злюсь на тебя, — возразил я, присаживаясь рядом на ступеньку. — Что с тобой?       — Ну-у… я пьян.       Прозвучало неуверенно. Да Филл и не был похож на пьяного, он просто выглядел… хреново. Волосы слиплись от влажности и сосульками падали на лицо, скулы заострились, как после болезни, вокруг глаз чернели синяки — или это просто макияж так размазался? — и кровь всё ещё сочилась из распухшей губы, стекала по подбородку, но он даже не пытался её стереть.       Попытался я. Осторожно провёл большим пальцем по влажной коже, прикоснулся к губе — рассечена, кольцо, что ли, было у того придурка… Филл вздрогнул, но мешать мне не стал. Так и сидел, едва дыша, пялясь куда-то вниз.       — А ведь я мог стать женщиной, — ни с того ни с сего заявил он. — Носить такие вот блестящие вещи… Красиво же, да?       И задрал подол, показывая мне, как пайетки переливаются в свете мигающей за нами вывески. Золото с кровью — видимо, капала на платье, пока он шёл.       — Опусти, — попросил я мягко. Филл послушно сложил руки на коленях. — Вот так, и не задирай юбку. Чёрт, кровь не останавливается… Сильно же этот урод тебя приложил.       Мимо пронёсся ветер, осыпал нас холодными каплями с крыши. Я зябко передёрнулся, Филл — даже не поморщился.       — Поцелуй, и сразу заживёт, — улыбнулся он, искоса посмотрев на меня.       — Вот знаешь, если бы это действительно было так, поцеловал бы.       — А ты попробуй.       Филл провёл языком по губам, слизнув кровь. Они, наверное, солёные, как морская вода, но пробовать нельзя — ему будет больно, если я прикоснусь…       — А вы ещё, мать вашу, кто?       Дверь сзади с грохотом ударилась о стену. Женщина, вся такая большая, с пышной копной кудрявых чёрных волос, огромными кольцами в ушах и необъятным бюстом, уставилась на нас совсем не по-доброму. Хозяйка, что ли, этого… а, кстати, что это?       Понять, куда нас занесла нелёгкая, оказалось не так просто: окна были забраны исписанными-изрисованными ставнями, да и вывеска — надпись «UDJAT», глаз какой-то египетский под ней — ни о чём не говорила.       — Мы так, мимо пробегали, уже уходим, — примирительно замахал руками я, подскочив со ступенек. — Филл, пойдём.       Но Филл идти явно не хотел. Или не мог: он и встал-то с трудом, повис на мне, благо, что лёгкий. Силы нашёл только на то, чтобы обернуться и улыбнуться. И, конечно, это выглядело бы как всегда очаровательно — и, скорее всего, очаровало рассерженную женщину, — если бы не кровь у него на зубах. И на губах. И на подбородке, на платье…       Как бы она теперь полицию не вызвала.       — Да мы… э-э… всё в порядке, мы просто… — начал оправдываться я, но женщина всплеснула руками.       — Что это с тобой, детка? — воскликнула она, глядя на Филла. Детка? А, ну да… — Так, а ну давайте, заходите…       Я посмотрел на Филла. Филл — на меня. Мы кивнули друг другу и проскользнули в любезно распахнутую дверь.       Внутри женщина продолжила возмущаться.       — Думала, наркоманы какие-то ошиваются, район, знаете, неблагополучный, а вы… — причитала она, ведя нас по коридору; громко стучали её толстые каблуки. Я ничего толком не мог вокруг рассмотреть — резанул по глазам свет, да и наша потенциальная спасительница торопилась, — и только когда она привела нас в кабинет, понял.       Тату-салон. Ну, и пирсинг тут, кажется, делают, судя по затесавшейся в ряды картинок-эскизов фотографии женской груди с кольцами в сосках. И вон той — парня со штангой в… кхм… самом интересном месте…       — Раздевайтесь. У меня тут жарко.       Женщина провела нас за ширму и ушла на другой конец помещения греметь чем-то в шкафу. Филл уже чувствовал себя как дома: стянул куртку с меня, с себя, кинул их в основании длинного кресла, вроде тех, на которых сидишь-лежишь в кабинете зубного. Он стоял, насвистывая что-то похожее на вальс Мендельсона, пальцем пытался оттереть пятно крови с платья и хмурился — нет, засохло…       — Садись, девочка, — сказала ему, вернувшись, хозяйка и пододвинула поближе низкую табуретку. — Я Жаклин. Как тебя зовут?       — Филл, — хрипло, на выдохе, прошептала «девочка». — И я вроде как мальчик.       Для полноты эффекта он тряхнул головой, убирая волосы с лица, хоть и гладко выбритого, но слишком угловатого и скуластого, чтобы при хорошем освещении сойти за женское, но Жаклин и бровью не повела.       — О, начинающая дива? — ровно проговорила она, смачивая ватный тампон в чём-то резко пахнущем.       Филл глубоко вздохнул:       — Заканчивающая. — И, неловко поведя плечами, обернулся на меня: — Умник, не расстегнёшь? А то колется…       Стоило мне потянуть замок на платье вниз, ладони почему-то вспотели. Хоть я и повторял про себя, что Филл как бы парень, и ничего смущающего в его голом торсе по определению нет, но то, как медленно обнажалась его кожа в проёме заедающей молнии, выглядело совсем не невинно, и чёртова застёжка как назло доходила аж до поясницы… А когда я наконец расстегнул её полностью и уже хотел облегчённо вздохнуть, Филл завёл руку назад — шевельнулись лопатки под смуглой кожей — и дёрнул лямку лифчика.       — Это тоже, — сказал он и вдруг болезненно зашипел: — Ай-ссс!       — Я же только дотронулась! — тут же возмутилась Жаклин. — Терпи. Ох, крови-то сколько… Кто тебя так? И за что?       — Да это… — Филл усмехнулся, — полиция нравов. Юбка, понимаете, слишком короткая — а то, что под ней, наоборот, хи, слишком длинное…       Под громовой смех Жаклин лифчик я хоть и не с первого раза, но всё-таки расстегнул. Филл ловко стянул лямки, вытащил его через рукав и вручил почему-то мне. Я неуверенно повертел неожиданный презент в руках — чёрный, кружевной, с толстыми кусками чего-то упруго-мягкого… И куда его теперь? На память оставить?       — Ох, котик, — отсмеявшись и промокнув кончиками пальцев слёзы, похлопала меня по коленке Жаклин, — сделай нам всем пока кофе, будь душкой. Кофеварка в комнатке сбоку от стойки, не пропустишь… А, и пепельницу захвати! — крикнула она уже мне вслед.       Лифчик в итоге отправился в мусорку — потому что ну её, такую память. Согревшись наконец, тыкая в западающие кнопки на кофеварке, я поймал себя на том, что глупо улыбаюсь: всё-таки мир не без добрых людей; взглянув на испачканные в крови пальцы, вздохнул: и не без злых. Об этом тоже не стоит забывать…       Когда я вернулся, Филл уже был почти чистеньким. Жаклин стёрла с его лица кровь и помаду, только потёкшая тушь осталась. С кресла смотреть на них было смешно. Нелепая картина: внушительная грудь Жаклин в вырезе футболки, плоская грудь Филла в провисшем платье. Он всё-таки накинул его на плечи, но таким, полуодетым, выглядел почему-то ещё неприличнее. Я глотнул кофе; неожиданно чётко ощутил, что трезвею — хорошо так, без тошноты и головной боли.       — Ай, больно!       — Да не дёргайся, не маленький, — раздражённо процедила Жаклин, но стоило Филлу обиженно надуть и без того припухшие губы, сразу запричитала: — Ладно, ладно, я аккуратненько…       Я только покачал головой. Ага. Больно ему царапинку обработать, как же. Зато когда шипами себе ладонь распарывал, даже не поморщился. А когда, толком себя не подготовив, насаживался на меня, вообще…       Так. Не стоит об этом думать.       Закончив с лечением хныкающего — и не надоело ему выпендриваться? — Филла, Жаклин одним глотком допила кофе и поднялась со стула.       — На последний автобус из-за вас, красавцев, опоздала, — беззлобно пожаловалась она, убирая баночки-тюбики обратно в шкаф, — опять тут заночую… — а потом обернулась и по-деловому сложила руки на груди. — Раз мы всё равно все здесь собрались, может, кто-нибудь хочет забиться или проколоться? Ночью скидки.       Причём после этой фразы и она, и Филл почему-то посмотрели на меня. Я, заметив их взгляды, покосился на фотографию парня с пирсингом. Вздрогнул. Отвернулся — и спешно спрыгнул с кресла.       Филл поймал меня за руку:       — У-у-умник…       — Нет.       — Да-а-а…       — Филл. Даже не думай.       — Нечестно! — Он вскочил со стула и драматично ткнул в меня пальцем. — Ты так и не переоделся после меня, хотя обещал. Так что теперь ты мне должен!       Логика в этих рассуждениях, кажется, прихрамывала, но вид Филла в этом заляпанном кровью платье, в чулках и с блестящей от мази разбитой губой веса его обвинениям волшебным образом добавлял. Такому Филлу действительно хотелось чем-то отплатить за старания — и страдания.       — Ладно, — выдохнул я, садясь обратно, — но на тату я не согласен. Согласен… проколоть ухо.       — Вот и чудненько. — Жаклин снова распахнула дверцы шкафа. — Так, перчатки, перчатки…       — А можно я сам ему проколю? — прервал её бормотание вкрадчивый голос Филла.       На секунду повисла абсолютная тишина.       — Фи-и-илл… — вспомнив, как должна звучать человеческая речь, страдальчески протянул я, но меня проигнорировали.       — Умеешь? — спросила Жаклин, наклонив голову к плечу; зловеще блеснули золотые кольца в её ушах.       — Умею.       — Точно?       — Точно.       И, не успел я опомниться и хоть слово в этот содержательный диалог вставить, мы с Филлом остались наедине.       Как только стук каблуков за дверью стих, я судорожно сглотнул.       — Филл, вот честно, я бы не сказал, что эта идея мне нравится. Может, лучше доверимся профессионалу?       И снова в ответ получил игнор. Даже не взглянув на меня, Филл пошёл мыть руки. Потом молча выбрал серёжку. Порыскал в шкафу, вернулся, замысловатым натюрмортом разложил всё необходимое рядом на стуле и только тогда заговорил:       — Я и есть профессионал, — сказал, с улыбкой натягивая перчатку, — не веришь?       Латексный край звонко шлёпнул его по запястью, улыбка стала совсем уж самодовольной, и я понял, что в ответе Филл явно не нуждается.       Впрочем, не было похоже, что он волнуется, как если бы действительно не знал, что делать. В том, как он, уже не рисуясь, надел вторую перчатку, как скупым жестом убрал волосы мне за ухо, чувствовалась уверенность. Это успокаивало: я наконец смог расслабиться и отпустить спинку кресла, в которую вцепился как в спасательный круг. В общем-то, ничего ужасного, да? Вот Филл, такой серьёзный и собранный, протирает мне ухо пахнущей спиртом ваткой, потом берёт маркер, наклоняется ко мне…       — Подожди… здесь? — удивился я, почувствовав щекотное прикосновение к уху, почему-то сверху. — Я думал, как обычно. Ну, мочку.       — А это место чувствительнее, — задумчиво прошептал Филл, проводя по краю уха кончиком пальца. Щекотно…       — Разве это не хуже, наоборот?       — Хотя знаешь, есть и более чувствительные места… — будто не услышав меня, продолжил он — и повёл запястьем ниже, по шее, на грудь, улыбнувшись, задел сосок…       Ага. Конечно. Разбежался.       — Так, — я перехватил его руку, — об этом даже не думай.       Театрально вздохнув, Филл всё же кивнул. Стал напевать что-то — кажется, ту песню, под которую совсем недавно танцевал, — закрыл маркер, покрутил в пальцах. Его движения были такие размеренные, почти сонные; мурлыканье — тихое-тихое… Вокруг будто бы стало темнее — как в театре, когда вокруг погасили свет, и только луч прожектора выхватывает на сцене актёра. А актёр умело играет роль, и ничто его не смущает: ни то, что он в платье, ни то, что платье сползло с плеча, ни потёки туши на впалых щеках, ни чулки, ни чёрные латексные перчатки, тесно обхватывающие его кисти — ничего! В который раз Филл казался мне кем-то удивительно нездешним; я мог лишь заворожённо наблюдать за ним, и даже когда в его пальцах блеснула толстая игла, осознание того, что сейчас он меня этой иглой проткнёт, совсем не испугало.       — Наклони голову. Вот так. — Филл коснулся моего подбородка, перехватил иглу поудобнее и наклонился ко мне, почти наваливаясь — а это точно профессиональное поведение?.. — Знаешь, по мнению большинства общеизвестных религий, я сейчас оскверню твоё тело. Отмечу, как раба — по мнению многих, к счастью, в основном давно умерших людей. Но нам ведь наплевать и на богов, и на людей, да, Умник?       Он прижался ещё теснее, заглянул в глаза; игла назойливо бликовала на границе зрения, отвлекала от его слов, и я, кажется, не ответил…       — А теперь вдох и… замри.       Приказ жарким шёпотом обжёг мне губы; тело словно парализовало. Филл лишь мельком скосил взгляд, чтобы приставить иглу к обозначенной точке — тревожное острое касание, — и снова уставился мне в глаза, не спеша протыкать ею кожу, удерживая в оцепенении, вынуждая ловить каждое его движение: ну когда же, давай уже, давай!..       И напряжённое давление сменилось болью. Огненной, мучительно-медленной; Филл не торопился заканчивать, словно наслаждаясь процессом, его зрачки расширились — как и мои, наверное, синхронно. Я чувствовал, как он протягивает иглу, слышал, как звякает об неё серёжка, ощущал, как Филл касается меня затянутыми в латекс пальцами, а они уже не холодные — тёплые, почти горячие…       — Готово.       — Ха-а…       Долгожданный выдох окончательно меня отрезвил. Разум стал чистым, ощущения обострились: колотится сердце, рубашка прилипла к влажной от пота спине, глаза слезятся… и ухо почему-то не болит — горит, словно к нему уголёк приложили.       — Не трогай, — одёрнул Филл, когда я неосознанно потянулся к этому месту, — у тебя руки грязные. Пойдём лучше к зеркалу…       Ухо в отражении было ожидаемо красным; серёжка — неожиданно, для украшения, выбранного Филлом, обычной. Простое тонкое колечко, серебряное, кажется. Я коснулся его, стараясь не задеть прокол: горячее, как его пальцы, когда он меня касался… И чувство такое странное восторгом перехватило дыхание, будто только что я перешёл какую-то невидимую, но очень важную черту, сделал что-то непоправимое, и всё, ничего уже не изменить…       Глупость какая-то романтичная.       — А знаешь, выглядит забавно… Филл! — Пока я рассматривал своё отражение, он стоял рядом, прислонившись к стене, и вдруг сполз по ней, точно подломился. — Эй, что с тобой?!       — Вот. Теперь ты меня не забудешь, — словно не услышав меня, пробормотал он. Подтянул ноги, обнял колени; я сел перед ним на корточки. — Если снимешь серёжку, шрам останется. Если отрежешь ухо…       — Ты нормальный вообще? Зачем бы мне это делать?       — Да знаешь, был у меня один знакомый… — Филл прижал подрагивающие, всё ещё пахнущие латексом пальцы к моим губам. — Тсс, я знаю, что обычно люди так не делают. Знаю. Хотя даже если отрежешь, не забудешь. Новое же у тебя не отрастёт? Не-е-ет. Так функционируют организмы людей…       Он говорил, будто выученный урок рассказывал. Размеренно. Монотонно.       Безжизненно.       — …Я теперь вроде как всегда буду здесь. Частичкой, да? Зацепился. Наверное. Я так думаю…       — Филл, — с каждым его словом страх всё сильнее сдавливал мне рёбра, — о чём ты вообще?       — Надо покурить, что ли. Умник…       — А? Принести сигареты?       Я хотел было встать, но Филл поймал меня за руки.       — Нет, — покачал головой, — обними меня. Я чувствую себя таким уставшим.       Закрыв глаза, он прижался затылком к стене. Ухмыльнулся уголком губ, будто не веря, что я исполню его просьбу — и я опустился на колени. Притянул его, мелко вздрогнувшего, к себе. Платье соскользнуло с его плеч, и кожа под моими ладонями была ледяной.       — Да, я тоже устал. Вечер сегодня выдался насыщенный, — усмехнулся я, медленно растирая её.       — Ага, — едва слышно, со странной смесью обиды и горечи, отозвался Филл. — И это тоже.       — И это? А что ещё?       — М? Ты о чём? — А в следующее мгновение он уже смотрел на меня беззаботно, незамутнённым взглядом, и меня, господи, меня это даже не удивило.       Опять не помнит…       — Ни о чём, Филл. Отдыхай.       Пожав плечами, он кивнул. Прижался ко мне, уткнулся лбом мне в плечо; затих. Я держал его, ослабевшего, забывшего секунду назад произнесённые слова, пялился в стену и понимал: я так больше не могу.       Нужно что-то делать.