NO VACANCY
— В раю нет мест, — хмыкнул я, снова поворачиваясь к Филлу. Он измождённо глаза закатил: — А таких, как мы, вообще туда не пускают! — Но потом, усмехнувшись, подмигнул: — Но попробовать-то можно? И я кивнул. Да, можно. Куда угодно можно, только не к слепящей, искрящейся полосе на горизонте. «Рай» был близко. Пара минут — и за стеной в ровный ряд высаженных деревьев показался такой же ровный ряд одинаковых домиков. Мы притормозили у ближайшего. Встретили нас пустота и тишина. — Как-то не так я представлял себе «мест нет», — пробормотал я, высовываясь из окна и присаживаясь на дверь. Вылезать не хотелось. — Жутковато… Филл глубокомысленно хмыкнул. Окинув взглядом безжизненную местность, заглушил мотор и вышел из машины. Ещё и ключи забрал. — Может, закрыто? — попытался я вразумить его. — Случилось что-нибудь? Как-то здесь тихо… Ответа опять не дождался. На трассе, за деревьями, прогрохотала ещё одна фура; звук показался мне приглушённым и неживым, как во сне. Филл отстранённо повёл на него головой, неожиданно примолкший и печальный, но на меня посмотрел уже с улыбкой. — Так пойдём и узнаем, — пожал плечами, обходя машину. — Давай, Умник! — и вдруг подхватил меня под мышки. — Я душу продам за душ!.. Вытащил он меня на удивление быстро — и откуда столько сил в этом тщедушном теле, я же упирался! Пришлось идти на разведку; гнетущее безмолвие вокруг с каждым шагом всё сильнее действовало мне на нервы. Филл с удовольствием подливал масла в огонь: — Ты что, фильмов ужасов не смотрел? — рассмеялся он, когда я шарахнулся от хрустнувшей у него под ногой ветки. — Всё самое страшное случается в темноте, так что нам ещё как минимум часов семь совершенно нечего бояться! В ответ Филл получил ещё один подзатыльник — на этот раз вскользь, успел-таки уклониться — и сразу полез обниматься. Потому что «я буду защищать тебя, Умник! я закрою тебя своим телом!..». Ага, конечно. От него самого бы кто защитил — ну жаркий ведь, горячий, невыносимо!.. Отлип Филл от меня, только когда мы дошли до явно жилого дома, но с табличкой «Администрация» над дверью. — Вот видишь, начальство на месте, — усмехнулся он, заглядывая в приоткрытое окно, за которым мирно посапывала в кресле старушка. — Давай, узнай всё, документики там заполни, а я пока машину перепаркую, и вещи сгребу, и… — Но… — Давай-давай, удачи. — Филл развернул меня за плечи, подтолкнул к двери и назидательно добавил в спину: — Разделение труда: кто-то чемоданы таскает, кто-то разговаривает с вредными старушками. Всё честно. — С чего ты взял, что… — Всё, я тебя не слышу, я убежал! — перебил меня он. А в следующую секунду и правда убежал. Только зелёная футболка за углом мелькнула. Порыв ветра качнул оконную раму; старушка всхрапнула. Я посмотрел на неё. Посмотрел на дверь. Вздохнув, поднялся на пару ступенек. И замер; мурашки, несмотря на жару, зябко пробежались по коже. Бред какой-то… Ну что я, на самом деле маньяка жду? Ничего тут не случится. Меня просто параноит с недосыпа — пара душных ночей, с неясными тревожными снами, с Филлом, то ли просыпавшимся каждый раз вместе со мной, то ли и вовсе не засыпавшим, вымотала. Вот нервы и звенят от малейшего раздражения. Передёрнув плечами, я пару раз пробежался костяшками по нагретому солнцем дереву, потянул дверь на себя, вошёл — и чуть не вскрикнул. Старушка сидела так прямо, будто и не спала вовсе всего секунду назад; смотрела цепко и подозрительно. — Двадцать в сутки, — выпалила она, не успел я и рта открыть. — Платить наличкой. Заселение… — Но, подождите, — замахал я руками, перебивая её. — Там, на табло под билбордом, показано, что мест нет… — А-а, опять эта проклятая вывеска сломалась! — Старушка без особого сожаления вздохнула. — То-то я думаю, второй день никто не приезжает. — Потом процедила в сторону: — Хоть отдохнула от малолетних оболтусов… — И снова повернулась ко мне: — На сколько ночей? Я задумался. — На одну, — пробормотал неуверенно. Пока я отсчитывал деньги, как назло мелочью распиханные по карманам, старушка повторяла мне правила. Курить в комнатах нельзя — штраф; костры на земле жечь нельзя — штраф; сильно шуметь нельзя — штраф… Не то чтобы всё это было мне очень надо, но от ехидной ухмылки про себя я не удержался: да уж, вот он какой, рай, ничего нельзя! А ведь когда что-то сильно нельзя, лишь сильнее хочется согрешить… В итоге вышел я со звоном в ушах — старушка оказалась глуховата и говорила слишком громко, — сводом дважды повторённых правил в голове, но зато с ключами в руке. Душный воздух вдохнул с облегчением; глупый страх отпустил. Ничего особенного — просто вывеска сломалась, просто не сезон, просто не самое удачное расположение… Просто Филл, как всегда, знал всё наперёд. Буквально через пару минут он подтвердил это в очередной раз. Когда я подошёл к отведённому нам домику, последнему в ряду, его машина уже стояла там, мелькала жёлтым боком за тощей зеленью, а сам Филл курил на крыльце. Кое-как застёгнутая, с вываливающимися вещами, сумка стояла у него в ногах. — Ты как знал, что нас сошлют подальше. — Ну, не то чтобы знал… — Филл вытряхнул уголёк на дорогу и швырнул бычок в мусорку. — Скорее, надеялся на интимность обстановки. Подхватив сумку, он протиснулся мимо меня в дом. Сразу прошёл в спальню, единственную здесь, но, правда, с двумя кроватями, и со стоном упал на ту, что ближе. Брошенные по дороге вещи остались валяться в проходе. — Слегка не донёс, — усмехнулся я, подбирая сумку и швыряя её на вторую кровать — та, что у окна, видимо, будет моя. — Неужели настолько устал? — Ты не представляешь, насколько… — Филл трагически вздохнул. Усмехнулся в потолок. Приподнялся на локтях, ловя мой взгляд… — Но на тебя, Умник, я готов потратить последние силы. Он показательно потянулся к ширинке, и я, с улыбкой продемонстрировав ему средний палец, отвернулся. Раздвинул шторы — стало чуть светлее и будто бы просторнее. Тревожная вибрация в солнечном сплетении, никак не желавшая меня покидать, утихла, когда Филл слез с кровати и встал у меня за спиной. От него веяло теплом, здесь, в тени, таким расслабляющим и приятным; он задумчиво провёл пальцем по неплотно сомкнутым полосам жалюзи, потянулся к шнуру, почти обняв меня, поднял их… — А всё будто бы не так уж и плохо, да, Умник? От его голоса, неожиданно доброго и совсем не пошлого, у меня в груди разлилось тепло, но беспокойное и неверное, как от огонька свечи. Всё не так уж плохо… Если «всё» — это покачивающиеся за окном деревья, огромное синее небо над ними и щекотно касающееся шеи дыхание Филла — то да, не так уж плохо, даже хорошо. А если… Что «если», я понять не успел. Филл вдруг взъерошил мне волосы на затылке, на секунду зарылся в них пальцами, прихватил почти до боли, и я уже приготовился услышать очередную пошлую шутку — но почувствовал, что за спиной стало холодно. — Хотя кровати здесь всё-таки жестковаты. Филл фыркнул, снова падая на постель, и закрыл глаза. Его веки напряжённо подрагивали; он лениво стащил футболку и выгнулся, с блаженным стоном закинув руки за голову, вытянулся весь, но не спокойно, как, бывало, потягивался, разомлевший, по утрам, а словно струна, которая уже на пределе, которая вот-вот лопнет… От разлившегося в голове звона — за секунду от писка комара до оглушающего колокольного — перехватило дыхание. Комнату перед глазами крутануло; меня затошнило, кожа покрылась липким промозглым потом. Прекрасно, все признаки недосыпа налицо… Лучше бы мне сейчас рухнуть на постель прямо так, не раздеваясь, и проспать до самой ночи — но от одной мысли о том, чтобы закрыть глаза и не видеть Филла, не знать, где он, как он, что с ним, сердце начинало биться панически быстро. — Какие дальше планы? — попытался беззаботно спросить я. На удивление, получилось, только на подоконник всё равно пришлось опереться — ноги не держали. Филл нехотя сел на кровати. — Я сейчас в душ, — ответил он, устало проводя рукой по лицу. Посмотрел на меня сквозь пальцы. — А потом… Не договорил. И я молчал. Мы, наверное, оба понимали: наше «потом» ждёт ужасно близко, волнами взбирается на скалы, точно хочет залезть по ним, добраться до нас, потому что как мы посмели заставлять его ждать так долго! Я почти видел, как оно шипит от негодования, как плюётся пеной, темнеет в глубине… — А потом… — я сглотнул, чуть не закашлявшись — в горле встал ком, — потом в магазин надо бы съездить. У нас еда закончилась. Филл, улыбнувшись, кивнул. …В городе, одном из тех, которым перепадает что-то от богатого курортного соседа, но всё же не так много, чтобы вылезти из звания провинции, было ещё жарче. В машине находиться было невозможно — под солнцем она раскалилась так, словно пыталась сжечь нас заживо, — и, оставив её на первой попавшейся парковке, мы уселись в тени у фонтанчика. Остывать. — Даже не знаю, что можно купить по такой жаре, — зевнув, начал я. Филл заворожённо водил пальцами по воде. Закинул ногу на ногу, покачал кедом. Насторожившись, взглянул на меня и кивнул. Так. Кто-то меня не слушал. — Ну подумай, что не испортится в машине? — продолжил я, пока он снова не ушёл в себя, но Филл лишь ещё раз кивнул: — Ага. — Ага? В смысле «ага»? И только когда я пощёлкал пальцами у него перед носом, встрепенулся. Мокрой рукой зачесал лохматые волосы назад. В ярко-голубых стёклах его очков отражался такой же растрёпанный я. Меня он тоже «причесал» мокрой пятернёй. — В смысле… — протянул растерянно, а потом вдруг прищурился: — Что это у тебя? — Где? — Да вот же, вот, вот здесь… — юркнул пальцами за ухо, — оп! — и улыбнулся, показывая десятку. — Пойдём, напоим тебя кофе. А то из меня сейчас мыслитель так себе, а ты засыпаешь на ходу… Спорить было бессмысленно. Мой давно не отдыхавший мозг и правда был способен лишь на одно — нагонять панику по любому поводу. Усложняло ситуацию то, что после стольких дней и ночей, проведённых в наблюдениях за Филлом и попытках понять, как ему помочь, он и так был катастрофически перегружен. Ведь после того, полупьяного, смутного решения, не до конца понятного мне самому, дело с мёртвой точки так и не сдвинулось. В частности из-за того, что Филл давно не пугал меня пустым взглядом, провалами в памяти и поведением не от мира сего. Вот только, кажется, не потому, что больше этого не происходило, а потому, что он всё реже бывал рядом. Возможно, мне это казалось, уж слишком пристально я за ним наблюдал, но вдруг все его «не помню» просто теперь затаивались в кабинках общественных туалетов, за колонками заправок, прятались по углам магазинчиков; оставались непроизнесёнными, перебивались дурацкими, ни с того ни с сего, переводами темы, заглушались очередным «вау, Умник, вот это песня, сделай громче!..». Потому что в последний раз я слышал этот дрожащий голос, видел эти испуганные глаза… Ну да. В ту ночь, когда Филл проткнул меня иглой. Покосившись на него, я дотронулся до серёжки. Прохладная… Прокол уже не болел — Филл на удивление ответственно подошёл к вопросу заживления, мазал меня постоянно какой-то вонючей гадостью, — но всё равно оставался чувствительным. Или так и должно быть?.. — Уверен, кофе там отвратный, но выбора у нас особо нет, так что… — Филл распахнул передо мной дверь кафешки. Я вздрогнул — даже не заметил, как мы до неё дошли! — и, опомнившись, отпустил серёжку. — Плевать на вкус, налейте поскорее и побольше… В лицо ударил поток холодного воздуха, стоило нам переступить порог: кондиционер — поистине великое изобретение человечества! Только вот Филл мою радость не разделял. Сев за столик, вздрогнул и обхватил себя за плечи. — Мёрзнешь? — Немного. — Он поморщился, натягивая рукава футболки пониже. Острыми локтями упёрся в стол, съёжился весь — в вырезе мелькнули тонкие выпирающие ключицы… — Тебе надо поесть, — неосознанно вырвалось у меня, но Филл мотнул головой: — Не хочу. — Уверен? Ты вроде не завтракал. — Да, знаешь, — отмахнулся он, — жара такая, совсем есть не хочется… Жара, конечно, была именно «такая», но что-то в его голосе заставило меня сомневаться, что причина в этом. Слишком надломленно он звучал, и улыбка, вроде широкая и довольная, казалась фальшивой. Голубые стёкла очков поблёскивали равнодушно. — Очки сними, — если бы я мог заглянуть в глаза… — мы в помещении. — Ой, какие мы правильные! — Филл ткнул в дужку пальцем, плотнее прижимая её к носу. — Они же мне идут, да? И ты в них такой голубенький… Голубеньким становился он. Причём быстро так, словно его засунули в морозильную камеру; дрожал уже не мелко, едва заметно, а крупной дрожью. И напрягся весь, пытаясь это скрыть. — Филл. — Голоса вокруг будто бы стихли, и я слышал каждый его рваный вздох. — Ты… как? Хреново выглядишь. Но он лишь холодно посмеялся. — Ах! — и оскорблённо вскинулся, сверкнув на меня стёклами очков. — Умник, ты разбиваешь мне сердце! И тебе я отдал лучшие месяцы своей… Замолчал Филл резко. Вот его голос ещё звучит, игриво царапает слух — а вот остаётся одно неразборчивое гудение полупустой кафешки. А сам Филл замер и даже не дышит. — Филл, что… От звука своего имени он отмер, но на меня даже не взглянул — опустил голову. В край стола вцепился и попытался вдохнуть, но из горла вырвался лишь задушенный стон; ещё попытка — сиплый хрип; ещё — и Филл, покачнувшись, вскочил с места. Закашлял надсадно, лицо побледнело, заляпавший было скулы красными пятнами лихорадочный румянец выцвел. Филл отступил от окна, в тень, схватился за горло… А потом так кинулся к выходу, что я лишь вскрикнуть ему вслед успел. Запутался в ногах, выбираясь из-за стола. Да что такое, опять убегает, опять прячется от меня!.. Но на этот раз Филл не спрятался — не смог? не успел? Когда я выбежал на улицу, он стоял в нескольких шагах от входа, опершись на какое-то цветущее дерево, кашлял; солнце гладило его по спине. Филл цеплялся пальцами за грубую кору, но стоило мне подойти, схватил за руку меня — до боли! — и глубоко, с наслаждением, вдохнул. Разбившиеся очки лежали на асфальте у него под ногами, среди осыпавшихся лепестков. На перекрёстке моргнул светофор — красный сменился мигающим жёлтым, ждите, ждите, ждите… У меня болело запястье под ледяными пальцами. Я терпел. Вскоре Филл успокоился. Отпустил мою руку. Только выпрямляться не спешил, так и стоял, пряча от меня лицо. Я прислонился к тёплому стволу дерева и поднял ему голову, прикоснувшись к щеке. Светлые серые глаза блестели от набежавших слёз. Филл был напуган и делал вид, что совсем нет. — Филл… — Ну что ты на меня так смотришь? — он перебил меня; говорил ещё сипло, будто долго надрывно кричал и посадил голос, но спокойно. — Подумаешь, забыл, как дышать. С кем не бывает? — С любым нормальным человеком? Филл сделал вид, что не услышал меня — посмеялся над своей шуткой, от которой мне хотелось плакать, а потом как ни в чём не бывало взял меня за руку. — Ну что, вернёмся? — и потянул обратно в кафе. Он что, и сейчас будет делать вид, что всё в полном порядке?! — Надеюсь, я не сильно напугал там всех… — Стой. Да стой же ты! — Вырваться из его хватки получилось лишь у самой двери. — Я уже и без кофе проснулся, — пробурчал я. Сердце и правда стучало сильно, громко, подкатывало к горлу, словно, пока у меня не получается найти слов, хотело хоть как-то рассказать Филлу, что я чувствую. Но он на этот раз был необычно глух. — Да? — переспросил весело. — Ну, тогда… в магазин! — и, не дождавшись ответа, пошёл в другую сторону. — Я как раз придумал — мы купим хлопья! Ты же любишь хлопья?.. — Эй! — Я забежал вперёд; Филл, пряча взгляд, попытался обойти меня, но я схватил его за плечи. — Послушай. Тебе нужно показаться врачу. Молодая парочка с коляской чинно проплыла мимо. Мы помолчали, пока они не скрылись за углом, и только потом Филл беззаботно пожал плечами: — Зачем?.. Да затем, что ты, придурок, загибаешься у меня на глазах!!! — …Со мной всё в порядке. — Он улыбнулся, показав сложенные в кольцо пальцы — о’кей то есть. Посмотрел через него одним глазом, подмигнул… У меня в груди клокотало так, что странно было, почему ещё не взорвалось и не убило нас обоих к чёртовой матери. — Это что-то страшное, да? Что-то… — с губ против моей воли слетела нервная усмешка, — о чём в слезливых мелодрамах не говорят до последнего, потому что сделать всё равно ничего нельзя, да? С лёгкими там, или с сердцем, или… с мозгом. У тебя с ним что-то не так? — Ну, с головой у меня всегда было что-то не так, ты и сам не раз мне об этом го… — Да не смешно! Филл смеяться не стал. Но и улыбаться не прекратил — улыбка прилипла к его губам, грязная и безвкусная, как раздавленная жвачка к подошве. Я едва удержался от того, чтобы попытаться содрать её пальцами. — Ты, кажется, толком не ешь в последние дни, — слова было тяжело находить, найдя — тяжело выговаривать. Вообще вот это всё было тяжело, а Филл мешал мне изо всех сил, мешал наблюдать за ним, мешал его понимать… — Я ни разу не видел, чтобы ты ел, уже дня два… три… — А ты за мной так внимательно наблюдаешь? Прям неотрывно? — вот и сейчас он наклонился ко мне, коснулся дрожащим дыханием губ. — Ну, Умник, какие неосторожные слова. Я могу неправильно тебя понять. …Да пойми хоть как-нибудь! Потому что я себя уже давно вообще никак не понимаю, а эта жара ещё сильнее запутывает мои мысли, плавит их, смешивает, вползает в душные сны, где ты всегда понимаешь меня так, что просыпаться стыдно… Моргнув — очертания предметов дрогнули, — я отстранил Филла от себя. — Сходи в больницу. Он покачал головой. Помолчал. Покачал снова, медленнее, сжав зубы, будто думал, что так получится убедительнее, — не убедил. Отошёл к стене. Встал, прислонившись к ней, попытался засунуть руки в карманы, но промахнулся — руки безвольно упали вдоль тела. Я подошёл к нему. — Бессмысленная трата времени, — сказал Филл, когда моя тень легла ему под ноги. Он казался ниже, ссутулившийся, опустивший голову. Хотелось нависнуть над ним, зажать руками по обе стороны, заставить отвечать… — На себя забил, так хоть обо мне подумай, — сказал я, складывая руки на груди. — Что, если я от тебя заражусь? На это тебе тоже плевать? — Нет! — Филл даже выпрямился, чтобы заглянуть мне в глаза: — Я для тебя не опасен. — Так, получается, ты знаешь, чем болен? — Ничем я не… — Филл! — Моя рука словно сама по себе вцепилась в его футболку. А вот за грудки к себе я притянул его уже точно сам, но он лишь губы нервно облизал, отвернулся упрямо, и я не выдержал: — Так, знаешь, мне это надоело. Мы сейчас же пойдём искать клинику, — схватил его за руку… — Не лезь!!! Я не сразу понял что, произошло. Вот Филл выкручивает запястье из моих пальцев, потом зло шипит сквозь зубы, удар в грудь — и я проезжаюсь по асфальту, едва успев выставить руки. Ладони сразу начинает саднить, а Филл, испуганный, наклоняется ко мне… — Да кто в тебя опять вселился?! — я оттолкнул его и, поднявшись на ноги, отошёл на пару шагов. — Умник… — Ладно. — Бедро болело — неплохо он меня швырнул… — Хочешь, чтобы я не лез? — Я не хотел… — Я не буду лезть. Как скажешь, — прошептал я. Попытался отряхнуть ладони, но серая городская пыль въелась во вспотевшую, с выступившими на ссадинах капельками крови, кожу. — А в магазин и правда надо сходить. Филл без особой надежды шагнул ко мне: — Я с тобой? — Не думаю. — Мне подождать у машины? — Езжай без меня. Я хочу прогуляться. Он ничего не ответил. А мне решительности и злой обиды хватило ровно до перекрёстка. На светофоре горел красный; я остановился, секунда, две, выругался, обернулся — но Филла уже не было. Он словно испарился — ни на ближайших улицах, ни в ближайших магазинах-кафешках-скверах я его не нашёл. Машина на парковке не стояла. Мне впервые за без малого полгода стало очень жалко, что мы не пользуемся телефонами. И ещё — что я такой несдержанный мудак, не следящий за языком. Магазин я нашёл быстро. Попытался хоть что-то купить, но мысли постоянно сбивались, и в итоге бродил вдоль полок с продуктами, ничего не видя. Убеждал себя, что поступил правильно, но… Чёрт! С Филлом что-то не так. Что-то с ним происходит, и надо делать поблажки, не срываться на него, но как не злиться, если он не позволяет помочь, и смотреть невыносимо, как он… как он… Медленно угасает? Чуть не сбив башню скидочных консервов, я плюнул на эту затею и вышел на улицу. Солнце скатилось ниже, воздух стал прохладнее, и глубокий вдох помог немного успокоиться. Я похлопал себя по карманам — сигареты, сигареты… остались, наверное, у Филла… И почувствовал, как от одного прозвучавшего в мыслях имени все кости внутри словно ломаются. Без боли, бесшумно, но я становлюсь таким хрупким, вот-вот развалюсь и рухну на асфальт… Филл. Что с ним может быть такое? Он уверен, что не заразен, говорит, что вообще не болеет, но при этом проболтался, что врачи ему не смогут помочь… Ни одного ответа. Ни одного нормального, реального, адекватного, мать его, ответа! А если… попытаться ответить ненормально? Я облизнул пересохшие губы. Прошёлся туда-сюда, убеждая себя, что колени вовсе не трясутся. Потёр лоб — там, от центра к виску, начала разрастаться тупая боль. А потом хмыкнул и, смирившись, прикрыл глаза: ладно. Я не буду всё это, ну, всерьёз. Просто представлю себя героем какого-нибудь фильма, или мультика, или книги, где случаются такие вот странные штуки. Где реальность и иллюзия переплетаются. Где мир — не такой, каким я привык его считать, где он гораздо разнообразнее, и шире, и страннее… Так, кажется, и говорил мне Филл? И ведь он с самого начала показался мне странным. С самого начала напомнил того, кого и вовсе не могло существовать за границами моих мыслей. И всё, что происходило, словно пыталось убедить меня: да, всё именно так, ты всё правильно понял! И если бы я позволил себе верить, если бы не находил, не вымучивал логичные объяснения — убедило бы. Ведь не может обычный человек вкладывать в зимние письма живые полевые цветы; не может гадать под луной так, что веришь каждому слову; не может знать всё на свете, и угадывать мысли, и быть таким пугающим, таким притягательным, таким сильным, слабым, таким… А Филл — мог. В груди кольнуло. «Мог». А ведь и правда, не может теперь. Даже с тотализаторами больше не связывается — выиграл приличную сумму с месяц назад, потом провалялся, больной, две недели. Правда, нормально болел, по-человечески, простыл, кажется. Я даже порадовался — никаких провалов в памяти, никаких заторможенных взглядов в никуда, обычные кашель, сопли и температура. Подумал тогда: может, всё дело в подорванном иммунитете и упрямо поддерживаемом ореоле загадочности? В конце концов, будь у меня такая жизнь, как у Филла, я бы, скорее всего, тоже предпочёл многое утаить… Многое не вспоминать. Но если и правда предположить, что Филл… творил чудеса, то теперь он, получается… растерял все свои силы? Отчаялся? Пустил всё на самотёк? Это всё такая ерунда, это так не похоже на правду — но почему, почему пазл так идеально складывается, если допустить, что всё-таки да? И что Билл… Я тряхнул головой так, что в ушах зазвенело. Воспоминания из Графити Фолз, собравшиеся было во что-то страшное и пугающе реальное, снова рассыпались на мелкие, ничего не значащие кирпичики. Да. Пусть лучше так. Не надо складываться в безумную пирамиду, прожигающую меня взглядом единственного, налитого кровью глаза, нет, пожалуйста. Потому что тогда я совсем не знаю, что делать. А может, и сделать-то ничего не смогу… Узкие улочки путались под ногами — если мы доехали за десять минут не торопясь, залипая на светофорах, то сколько бежать?.. Люди недовольно кричали мне в след, но я не обращал внимания. Я спешил к Филлу. Спешил, потому что он не может иметь отношение… к этому. Не должен. Он живой, хрупкий, по-человечески уязвимый… И он не стал бы меня так обманывать, ведь да?.. …Всю дорогу я надеялся, что успею. Что ничего ещё не случилось. Да что там — я молился об этом всем известным богам. Но когда увидел, что входная дверь не закрыта, что её даже не пытались закрыть, распахнута настежь, понял. Мои молитвы не были услышаны. В дом я влетел, чуть не сорвав дверь с петель. — Филл? Нет ответа. Только моё дыхание, хриплое, частое, забивает уши. Из-за него я не сразу услышал шум воды. Ванная! Я кинулся к ней, шаг, второй — и остановился. Мышцы свело, то ли от долгого бега, то ли от увиденного: дверь распахнута, на полу лужа, кабинка не закрыта, а внутри — Филл. Сидит, голый, голову откинул на стенку, руки бессильно висят, глаза закрыты, и бледный весь, почти белый, и… недвижный? Не дышит?! Лужа брызнула из-под ног. Я чуть не поскользнулся, рухнул в неё коленями, потянулся к Филлу, неудобно перегибаясь через бортик, намок, плюнул на всё и залез к нему. Схватил за плечи; мокрая кожа под моими пальцами была ледяной, сверху лилась холодная вода. — Филл! — я потряс его — труп, тряпичная кукла; тряхнул сильнее: — Филл!!! И он наконец зашевелился. Открыл невидящие глаза. Пробормотал что-то — слова утонули в шуме воды. — Что? — я нагнулся к его лицу. — Филл, что ты сказал? — и едва различил: — Плохо… Холодно… — Да, да, конечно. Сейчас. Вентиль я дёрнул слишком сильно — дрогнула рука. Потом вроде выровнял, но нас всё равно успело окатить чуть ли не кипятком. Филл, кажется, этого даже не заметил. — Ха-а, спасибо… — Он наконец нашёл меня взглядом. Сглотнул нервно, подтянулся на руках, стыдливо поджал ноги — ну нашёл время смущаться! Я погладил его по голове. — Прости, — выдохнул, убирая волосы с его лица; по щекам стекало что-то тёплое — вода, конечно, просто вода… — Прости меня, Филл. — За что? Я на тебя не обижался. Всё в порядке, Умник. Филл улыбнулся. Ему вроде бы стало лучше, румянец появился на щеках, потеплела кожа. Я приблизился, всматривался в его глаза — что там, ужас в черноте зрачка? или опять «не помню»? Но Филл сморгнул растерянно и отвёл взгляд. Потом опустил голову, ткнулся лбом куда-то мне в шею, пальцами невесомо провёл по плечам, неуверенно, то касаясь одними подушечками, то отдёргивая руки… Да, Филл. Мне тоже очень, до зуда в ладонях, хочется тебя обнять. — Прости за то, что я на тебя накричал. — Я притянул его к себе. Мешались его колени, вода стучала нам в спины, стекала по лицам, но Филл вжимался в меня, будто ничего не замечая. — Просто… пойми, я волнуюсь за тебя, — прошептал ему на ухо. — С тобой ведь что-то происходит, да? Филл замер. Вздохнул, пальцами перебрал мои волосы — а потом я почувствовал, как он медленно качает головой. Кивок, едва заметный, через не хочу, но он был… На этот раз Филл не стал отводить взгляда. Когда я отстранился и уставился на него, обхватив за щёки, чтобы и думать не смел отвернуться, он только брови поднял виновато. — Но сейчас мне хорошо, — проговорил тихо. — И я очень не хочу об этом думать. И ты, пожалуйста, не думай. Не надо. — Я хочу помочь!.. — Тогда обними меня ещё раз. На этот раз Филл сам качнулся ко мне. Ноги убрал в сторону, чтобы колени не мешали придвинуться ближе, и вцепился так, что у меня никаких сил не осталось его отталкивать. Вокруг стало будоражаще мутно от пара; моя одежда промокла насквозь, облепила тело, а Филл так хотел ухватиться, зацепиться за что-нибудь, поцарапал впустую пальцами плечи — и повёл руками выше, по шее, в волосы, зарылся в них на затылке, запутался. Щекой шершавой об меня потёрся, и так легко, так правильно показалось потереться в ответ, повернуть голову, мазнуть губами по скуле, ниже, уголок губ, ещё чуть-чуть — и так мягко, так сладко, ну же, Филл, чего ты растерялся… Не получив ни ответа, ни запрета, я сильнее прижался губами к его губам, прихватил нижнюю, лизнул — и Филл наконец приоткрыл рот, робко отзываясь. Вода текла по нашим лицам, попадала в рот, но мы не обращали внимания. Я хотел лишь сминать мягкие, податливые губы, гладить языком язык, чувствовать Филла в своих руках, чувствовать, как он желает этого всё больше, сильнее, глубже, отзывается смелее… Когда я заставил себя отстраниться, Филл потянулся ко мне, чмокнул ещё раз мельком, ткнулся губами почти наугад, попав куда-то в щёку. Но дальше не полез и большего требовать не стал. Так и сидел, ухватившись за меня, смотрел растерянно затуманенным взглядом, то и дело облизывал яркие, зацелованные губы. И меня так тянуло к нему, я хотел его, не от возбуждения, хоть оно и было где-то близко, ещё немного — и схватит, но больше другое чувство: всё сделать для него, забрать всю его боль, и ныло в груди оттого, что это я не знаю, как это сделать… Я сам не заметил, как сжал кулаки. Заметил Филл — и его расслабленный, разомлевший взгляд стал взглядом провинившегося щенка. Думаешь, я опомнился и жалею? Нет же, Филл. Нет… — Я сейчас замучаюсь снимать эту одежду, да? Ляпнуть пришлось какую-то чушь, все адекватные мысли куда-то испарились. Но Филл всё равно улыбнулся. Я заставил себя улыбнуться тоже — не хочу его пугать. Не хочу, чтобы он чувствовал себя хоть в чём-то виноватым. На этот раз всё не из-за алкоголя или наркоты, не по принуждению или незнанию. Всё честно. Я сам этого захотел. Пусть и не хочу сейчас об этом думать… И о том, что я глажу острое мокрое колено. Очерчиваю пальцами мышцы на покрытой редкими светлыми волосками икре. Касаюсь острой косточки на ступне… — Я пойду, хорошо? — просто вот так, если не отпускать его, не прекращать трогать, он не испугается. — Но я буду рядом, в комнате. Если что — зови. Или пойдём со мной? Филл заворожённо, будто заслушавшись, кивнул. Потом, спохватившись, помотал головой. Потом всё же сказал, пусть и не с первого раза — голос дрогнул: — Я… я попозже выйду, — и ноги, съехавшие по мокрому полу кабинки, опять поджал, обнимая колени. Я улыбнулся: — Ладно. С тобой всё будет в порядке? И после того, как Филл уверенно покивал, вышел. Подумав, толкнул дверь — не захлопнул, но притворил, раз уж Филл, надо же, застеснялся вдруг. В комнате было сумрачно, почти ничего не видно, но я не стал включать свет. Разулся на пороге; посмотрев на раскиданную по полу одежду Филла, мысленно махнул рукой, стащил с себя остальные вещи и тоже оставил на полу. Одеваться не стал. Воздух прохладно коснулся влажной кожи; от нервов потряхивало. Под одеялом получилось немного согреться, тепло почти успокоило, разморило, но подушка сразу намокла от волос, усталость не утомляла, а раздражала, и болели мышцы. А ещё приходилось прислушиваться — вода за стенкой шумела уже не монотонно, Филл плескался, двигался под струями, и вот это как раз успокаивало. Я закрыл глаза, сосредоточившись на этом звуке… Открыл, когда шум воды стих. Через несколько секунд скрипнула, открываясь, дверь ванной. Филл прокрался в комнату на цыпочках, совсем неслышно — но я почувствовал, что он здесь. — Филл. Казалось, я слышал, как он вздрогнул. Потом зашуршала постель — он откинул одеяло и лёг. Только потом отозвался: — Да? Ты… хочешь о чём-то поговорить? Я хотел. О да, я о стольком хотел поговорить, но голос Филла звучал так обречённо, так устало и смиренно, что у меня язык не повернулся задать хоть один вопрос. Ладно. Потом. А сейчас пусть отдохнёт, только… Он лежит там, я буду здесь, а мне хочется сесть к нему, наклониться и ловить его дыхание, чтобы знать — дышит; и держать за руку — не исчез, здесь, тёплый… — Иди ко мне. Свой голос я услышал будто со стороны — я и правда это сказал? позвал Филла? я хочу, чтобы он?.. А затем — молчание, тишина. Филл не сдвинулся с места; если он сейчас откажется, я же не смогу затащить его в свою постель насильно, и к нему против его воли не лягу, а ведь он может отказаться, после всего, что между нами произошло, всего, что я ему наговорил, и сделал, и не сделал… Но Филл мне не отказал. И все мысли вылетели у меня из головы, когда он откинул одеяло, помедлил, скребя ногтями по простыни — а потом подошёл и сел на мою кровать. Полотенце плотно обтягивало его бёдра, пальцами он теребил его край, не задирая выше колен. И смотрел потерянно, а мне страшно было его торопить — но ещё страшнее, что он передумает. — Эй. — Я провёл ногтями по его спине, ни на что не намекая, просто… просто чтобы вернуть его из задумчивости сюда, ко мне. Мышцы напряглись под гладкой кожей цвета кофе с молоком — я видел этот цвет даже сейчас, в темноте, так часто на неё смотрел… — Ха-а… — Филл взволнованно выдохнул, но в последний момент сделал вид, что усмехнулся: — Щекотно. — Не бойся, — прошептал я. Конечно, это Филл, и не ему бояться гладящего его по спине парня, но почему-то казалось, что сейчас именно это нужно сказать. — Я только хочу тебя обнять. И потянуть его к себе осторожно, невесомо, не заставляя и даже не прося — предлагая. Дать время передёрнуть плечами, сгоняя мурашки от моих прикосновений. И позволить себе коснуться его снова, немного больше, чем необходимо — просто потому что, господи, Филл, как же я рад, что ты открыл глаза… Под одеялом стало жарко, но я всё равно укрыл нас чуть ли не с головой. Потому что Филл всё ещё вздрагивал; потому что там, в плотной, горячей темноте было совсем не стыдно лежать рядом с ним обнажённым. Он медленно разогнул ноги, когда я прижал его к себе — это просто чтобы согреть своим теплом, просто чтобы чувствовать дыхание… — вытянулся, всё ещё напряжённый, ткнулся носом мне в ямочку между ключицами. Его дыхание щекотало мне кожу, его волосы мятно пахли шампунем, его руки лежали на моей груди, и Филл был всем, что мне нужно. Необходимо — то, как он возится, устраиваясь удобнее, идеально подходя мне, совпадая по краю, словно кусочек паззла — как я раньше не понимал!.. — как он расслабляется, если гладишь его, постепенно, вслед за ладонями. Мы сплелись тесно, и он поцеловал меня в шею сухими губами, а потом ещё раз, тепло и мокро, а я ничего не сказал, не запретил, наоборот, сильнее прижал его к себе, что я творю, господи, мне нельзя, я не должен!.. Но я ведь всё равно уже целовал его. И он так чутко отвечал… Поцелуй вспомнился ярко. Я облизал губы, чувствуя, что сжимаю Филла явно сильнее, чем «я-только-хочу-обнять-тебя-и-не-напугать», попытался ослабить хватку, попытался устоять, удержаться — и провёл пальцами под размотавшимся полотенцем, тронул ямочки на пояснице, и ниже, в ложбинку… — Филл, — прошептал, прижимаясь губами к его макушке, — если тебе не нравится… Стон, которым он мне ответил, был такой усталый, такой «как тебе вообще это в голову пришло?», что мне даже смешно стало. Филл тоже тихо усмехнулся в ответ, а потом обнял меня, прижался сильно-сильно, прикусил нежную кожу на шее — «не смей так думать!..» — двинул бёдрами, гладясь об мои ладони, и моё желание, до того удерживаемое, охотно отозвалось на эту просьбу. Полотенце вдруг стало ужасно мешать. К чёрту его, размотать, стащить, кинуть куда-то в ноги — и о да, вот так, к обнажённой коже, теснее, жарче! Меня всего тряхнуло, когда я проехался твёрдым членом по поджавшемуся животу Филла, и Филл вздрогнул вместе со мной. Он отзывался на каждое прикосновение, ловил каждый мой жест, каждый вздох и весь был пронизан какой-то болезненной зависимостью. Пугающее чувство — будто я одним неверным движением могу его уничтожить, и он знает это, и боится этого, и всё равно отдаётся мне… Мне. И никому больше. Никогда. — Мой Филл… Поцелуй получился мягким. Нам обоим, кажется, это было нужно — легко коснуться губами губ, прихватить, лизнуть кончиком языка, пробуя, из последних сил сдерживая пылающее в нас пламя. Нужно доказать, что это не помутнение рассудка, что мы хотим, действительно хотим вот так, одним махом сломать все такими трудами выстраиваемые барьеры, что мы полностью отдаём себе отчёт в том, что делаем — и лишь потом сорваться. И целовать друг друга горячее, жаднее, глубже — уже не нежная ласка, не робкое «прости меня, пойми, прими!», а требовательное «ну же, хочу, дай!». Дышать стало тяжелее; Филл сорвался на стон, и, господи, разве можно желать кого-то так сильно?.. Так сильно, что почти больно, но всё равно хочется ещё. И голова кружилась оттого, что Филл хотел дать мне ещё. Хотел неприкрыто — я перевернул его, подминая под себя, и он бесстыдно раздвинул ноги, позволяя мне лечь сверху. Какой же он… Как я мог не хотеть, чтобы он вот так вздрагивал, выгибался, ластился… Как мог думать, что мне неприятно будет трогать его член, оглаживать поджавшиеся яички, а потом касаться его ниже, там… — А-ах! Что ты?.. — Филл удивлённо вскинулся, когда я провёл пальцами между его ягодиц, но быстро опомнился: — Не надо, не заморачивайся, — я слышал, что он улыбнулся, пытаясь столкнуть меня с себя. — Давай так, я только оближу твой… — Нет, — но выкрутиться из объятий не позволил, прижал за плечи к кровати, — так тебе будет больно. — Да ерунда, пускай! — Нет, — повторил я, нависая над Филлом. Он снова расслабился подо мной, провёл кончиками пальцев по моему животу, потом ниже, и думать получалось лишь об одном, так что я почти не смутился, когда произнёс: — Как мне сделать так, чтобы тебе не было больно? — Да не… — снова начал Филл, но я хмыкнул предостерегающе, и вместо того, чтобы закончить фразу, он поцеловал меня в щёку. — Я… сам, — прошептал, — сейчас… И засунул себе в рот пальцы. Сразу глубоко, по самое основание; от хлюпающих звуков, с которыми он их облизывал, у меня потяжелело в паху. Я даже опомниться не успел, заворожённый этим пошлым, но одновременно таким непосредственным жестом, — широко открыв рот, Филл вытащил пальцы, другой рукой обхватил меня за шею, приподнялся, потянулся вниз… — Я быстро, — и, задержав дыхание, поморщился. Я чувствовал, как он напрягся, как вцепился в меня, как двинул рукой, стараясь пошире развести ноги. Да что же он… — Не надо быстро. От жары слюны во рту было много — это впервые в жизни показалось мне таким развратным… Я собрал её языком, покатал во рту, подумав, облизал указательный и средний. Поясница у Филла была влажная от пота; моя ладонь идеально легла в изгиб, и когда Филл немного расслабился, позволяя удерживать себя, другой рукой я влажно коснулся его у входа. Его пальцы были вставлены по вторые костяшки, сразу два. — Эй, ну что ты… — прижавшись губами к щеке Филла, я ощущал, как он сжимает челюсти, и подушечками пальцев аккуратно гладил вокруг его, всё ещё глубоко вставленных, по натянутой коже. Может, это хоть немного уберёт боль… — так лучше? От искреннего «спасибо» у меня защипало в глазах — ну не за что же, Филл, не надо. Не благодари; я заткнул его на полуслове, толкнулся языком в рот, и Филл, ухватившись за меня крепче, двинул рукой. Его пальцы выскользнули, коснулись моих, смазывая слюну, потом снова втолкнулись внутрь, и он выгибался, стараясь принять их глубже, так податливо, такой желанный, как же я хочу в него, но ведь пока нельзя, да? Если только… Филл настороженно замер, когда я перехватил его руку, сжал, оставив свободным один палец — а потом вставил его обратно, проталкивая своим. — Можно? — опомнившись, прошептал сбивчиво — так горячо, так туго!.. — но Филл явно не был против: — Да, да!.. — Он обхватил меня ногами, сразу поняв, чего я хочу, подставляясь мне, раскрываясь для меня. Наши пальцы тёрлись внутри друг о друга, мы ловили один темп, потом сбивались, находили снова, в какой-то момент Филл прижал мой палец, надавливая немного вверх — и простонал, запрокинув голову. — Здесь приятно, да? — Да-а, пожалуйста, милый, ещё… Филл совсем забылся, его рука бессильно упала на живот. Палец почти выскользнул, а когда я коснулся его там ещё пару раз, Филл совсем убрал его и откинулся на подушку. Желание огненной плетью хлестало меня каждый раз, когда он сжимался от движений моих пальцев, так хотелось прикоснуться к себе, но одной рукой я придерживал Филла под поясницу, второй трахал его — уже не растягивал, трахал, и пальцы скользили легче, и так влажно, уже, наверное, можно… — У нас есть презе… — Нет, — Филл не дал мне договорить. Прижал к себе, обхватил руками, словно испугался, что я сейчас его оттолкну. — Давай без резинки, м? Я чист, ничем не болею, правда. И тебе так будет приятнее, вот уви… — А тебе? — вопрос, кажется, застал Филла врасплох. Он запнулся, погладил меня по голове — и одними губами прошептал: — И мне. …Филл меня так и не отпустил. Когда я вытащил пальцы и начал медленно — мучительно, из последних сил сдерживаясь! — входить, он лишь судорожно цеплялся за меня. Даже когда ему было больно, только кусался и притягивал ближе, не давал отстраняться, ни шанса не оставлял сохранить контроль, и мы двигались плавно, потому что не вытерпеть, так хорошо, что напряжение едва не расплёскивается, переполняет, но хочется дольше, дольше… …У Филла дрожали бёдра. Я держал его лицо в ладонях, ловил распалённый взгляд из-под прикрытых век. В комнате стало совсем темно, но я чувствовал его так ярко и остро, точно и правда мог видеть каждую ресницу. Чувствовал, что он на пределе, как и я, что вот-вот, ещё немного… Вскрикнув, Филл впился мне в плечи — и мой член сжало внутри так, что перед глазами побелело. Я замер, потом попытался отстраниться, ведь я сейчас, я почти, стоит двинуться, и кончу, и вдруг Филлу не понравится, что в него — но Филл меня не отпустил. Сильнее прижал ногами, заставляя толкнуться глубже, резко, с пошлым шлепком — и вдоль позвоночника словно прошёл электрический импульс. Напряжение, сладко, с наслаждением покатившись по телу, отпустило; руки подломились, и я аккуратно опустился на Филла, сцепляя пальцы у него на спине. Его грудь часто вздымалась, ноги расслабленно съехали с моей поясницы. Восхитительно хорошо… — …тебя… Шёпот был такой тихий, что сквозь стучащий в ушах пульс я едва его услышал. — …я люблю тебя, люблю, люблю… Филл порывисто схватил меня, прижался ко мне, коснулся губами уха. Щеке стало мокро, я хотел посмотреть на него — плачет? почему?! — но он не позволил, держал меня крепко, как в тисках. И всё шептал, шептал, шептал, пока мне не начало казаться, что его голос преломляется, искажается, как на неисправном радио: — …люблю… ну же, не молчи… ответь… ответь!.. Его пальцы до боли впились мне в спину, холодные, царапали, вместо ногтей — острый лёд. А я не мог вдохнуть, страх стиснул рёбра, тело не слушалось, не двинуться, над ухом — в голове?.. — всё громче искрило «ответь, ответь, ОТВЕТЬ!..». Искры становились всё ярче, горели — вспыхнули! Глаза резануло через закрытые веки, в комнате словно жёлтый фейерверк разорвался, расплавленным золотом пролился мне на спину. Ощущение впившегося в затылок взгляда прошило насквозь, и усталость окутала ирреальная, ненормальная, будто я выпит досуха, сознание меркло — но нет, нельзя сейчас засыпать! Потому что это не сон, это не похоже на сон, ведь засыпать не страшно, а здесь ужас, кошмар, делирий — нельзя! — надо стиснуть зубы, не отвечать, не спать, не проваливаться в темноту…***
…Влажное от пота одеяло я скинул на пол. Попытался перевернуться — ноги запутались в чём-то… полотенце? Что за?.. Память просыпалась неохотно. Что… что вчера было? Я уснул? Нет, то есть я определённо уснул, но в какой момент начался сон? И где Филл?! Позвав его и не получив ответа, я сел на кровати и сразу почувствовал подтверждение того, что уж кое-что мне точно не приснилось — кожу на животе стянуло от засохшей спермы. Не моей спермы. От моей стянуло немного ниже… В ванную я влетел с горящими от смущения щеками — ну надо же, а ночью где было моё стеснение! Чуть не поскользнулся на мокром полу, ухватился за кран, крутанул старомодный вентиль. Разбившаяся о раковину струя воды окатила меня ледяными брызгами. Холодно!.. Холодно… Поймав свой испуганный взгляд в зеркале, я медленно, не до конца веря, что на самом деле делаю это, повернулся спиной — и расслабленно выдохнул. Никаких следов от ледяных когтей. Конечно. Это был всего лишь сон… Уходя, Филл поднял жалюзи, и когда я вернулся в комнату, в окно светило солнце. Чуть выше горизонта — совсем раннее утро, и уже так жарко… Даже вытираться не хочется; я сел на постель, чувствуя, как простыня намокает от стекающих по мне капель. И уставился на кровать Филла. Даже на вид холодную, не смятую, он там точно не спал. Надеюсь, он спал со мной, а не ушёл сразу после… Тревога, от которой я бежал всё утро, всё-таки поймала меня и сдавила горло склизкими, холодными пальцами. Так, спокойно. Не нужно волноваться. Филл просто поехал… за едой. И за кофе ещё, наверное. Вернётся скоро, с двумя стаканчиками в картонной подставке. Один будет подписан каким-нибудь нелепым сложновыговариваемым именем. Альгердас, Сегизмунд, Нэкохико… Филл всегда смеётся, когда его несколько раз переспрашивают, не зная, как подписать стаканчик, и смущаясь. Его вообще легко рассмешить. А на втором он попросит написать «милый». Раньше такая надпись тоже была шуткой, поводом посмеяться; вчера он назвал меня так, и впервые это прозвучало… очень по-другому. Серьёзно, с нескрываемой нежностью, так, что у меня дыхание перехватило… Да. Теперь всё будет по-другому. Я хочу обнять Филла, когда он вернётся. Сказать «прости, что я такой трус и тормоз». Поцеловать. Запустить руки ему под футболку, слушая, как он возмущается, потому что у него самого руки заняты покупками, и он ничего не может сделать, пока я щекотно провожу пальцами вдоль позвоночника, пока сжимаю бока, пока веду ладонями ниже, под джинсы, под резинку белья… Совсем по-другому. Но для начала неплохо бы привести себя в порядок. Хотя бы одеться — конечно, встретить Филла полностью голым тоже неплохая идея, но как-нибудь в другой раз. Не хочу, чтобы он думал, что я к нему только… вот так. Потому что я не только. Моя вчерашняя одежда валялась на полу смятым комком, так что я полез в сумку за новой. Лениво перевернул пару скомканных футболок, вздохнул: эх, Филл, когда же я научу тебя наконец складывать одежду нормаль… Так. Стоп. Здесь что… только мои вещи?! За пару секунд я перерыл всё. Потом вывалил на пол и перерыл снова — нет, ни одной шмотки Филла, ни щётки, ни круглых разноцветных очков, ничего! Что надевать, стало неважно. Нацепив первое попавшееся, я выбежал на улицу. Машины на стоянке не было. Уехал? Мысли столпились и лезли без очереди. Как давно Филл уехал? Куда мог поехать? И почему, в конце концов? Почему?! Он же не мог просто бросить меня? Или неловкий секс с неопытным почти-девственником — это всё, что ему было от меня нужно? Да нет, не может быть, Филл не настолько странный… или настолько? Или я теперь встал для него в один ряд со всеми, кто когда-то вот так же повёлся на его очаровательные манипуляции? И числюсь там, списанный со счетов, на пару с точно так же страдающим от непонятности Элегбарой и прочими случайными встречными? И можно вот так, не предупредив, от меня уехать?.. Нет. Это всё не может быть так. У нас с ним было не так, я уверен, я чувствовал! А если… всё дело в его болезни? Эта мысль, такая тихая, такая пугливая и одновременно пугающая, в мгновение задушила все остальные. Чушь мелодраматичная — «последняя ночь любви», а потом «прощай, не хочу, чтобы ты видел, как я умираю». Пафосная, помноженная на эгоизм с капелькой самопожертвования чушь. И, чёрт подери, как же это похоже на Филла… Я должен найти его. Он защищал меня всё это время, он заботился обо мне — как умел, иногда провально, но ведь не это главное? А теперь я хочу защитить его. И позаботиться о нём, что бы мне для этого ни пришлось сделать и пережить. Тем более, если я действительно хорошо его узнал, если действительно чувствую его так, будто он унёс с собой частичку меня, я знаю, где его искать. Автобус я остановил, чуть ли не кинувшись под колёса. Прошёл на дальние сиденья, чувствуя, как мне с недовольным любопытством пялятся в спину, забился в угол и уставился в окно. Уверенность гасла во мне с каждой минутой: океан огромен, берег такой длинный, как я собираюсь искать там Филла, ну как?.. А потом я увидел брошенную на обочине жёлтую машину. — Остановите! — Сидящая впереди женщина подскочила от моего крика; водитель притормозил, наверное, от испуга. Я бросился к нему через весь салон. — Здесь, здесь остановите! Пожалуйста!.. После кондиционированного воздуха автобуса уличная духота набросилась особенно яростно; вчерашняя жара показалась лёгкой разминкой. Раскалившаяся на солнце машина обожгла мне ладони. Брошена как попало, с пробитым колесом, с распахнутой со стороны водителя дверью, ключей в гнезде нет… она выглядела так, словно к ней не собираются возвращаться. За ней начинался лес. Ни дороги, ни тропинки, кусты, деревья и их узловатые, спрятанные во мху корни — но я бежал изо всех сил. Не зная куда, царапаясь об ветки, скользя на облепленных лишайниками камнях, быстрее, быстрее!.. Океан встретил меня горячим солёным ветром. Филл меня не встретил никак. Он сидел на краю обрыва, неестественно прямо, и смотрел вперёд. Не пытался убрать лезущие в глаза волосы. Не шевельнулся, когда я его позвал. Только полы рубашки плескались на ветру. Я подумал, что это похоже на финальный кадр фильма. Жалкие несколько шагов, казалось, отняли у меня последние силы. Филл заговорил, когда я остановился у него за плечом. — Как-то всё пошло не так, — сказал он, не оборачиваясь. Его голос звучал ровно и сухо, по-деловому. Будто Филл говорил о чём-то отвлечённом, а вовсе не о себе. Не о нас. — Причём, мне кажется, уже давно, — продолжил он тише, и я присел рядом, чтобы успевать ловить слова прежде, чем их унесёт ветер. — Я просто не замечал этого — или не хотел замечать. Тратить время на что попало, особенно когда его и так мало, а потом пытаться доделать всё в последний момент — так по-человечески, да? На меня Филл так и не посмотрел. Я наклонился к нему, опираясь на горячие камни. — О чём ты? — и попытался заглянуть в глаза. Филл отвернулся, но я всё равно успел заметить, как он бледен, как блестит на коже явно нездоровая испарина. — Как ты себя чувствуешь? — Чувствуешь, ха! — он усмехнулся так громко и остро, что я отпрянул. — Все эти чувства… — А потом продолжил опять тихо, почти шёпотом: — Был бы я чистым разумом, было бы проще. Но этот мясной мешок костей, гормонов и всякого романтизированного ливера всё чертовски обворожительно испортил! — под конец в его голосе прорезалась неприкрытая злоба. Филл дёрнулся, всплеснул руками; вниз просыпались мелкие камушки. А у меня внутри всё перевернулось. — Слезь с края, тебя шатает. — Я попытался схватить его под плечо, оттащить, поднять — Филл ударил меня. Наотмашь, резко; потом отсел дальше, но я успел вцепиться в его рубашку: — Да объясни же ты, что происходит! — Не объясню, — он покачал головой. — Прости, на удивление, не хочу врать, — усмехнулся. Поднял руку, провёл тыльной стороной ладони по моему плечу — и бессильно уронил её на пыльные камни. — Ты сам найдёшь себе объяснение, ты умный мальчик, — он говорил снисходительно, словно был не на пару лет меня старше, а на вечность как минимум. В этом дрожащем от зноя воздухе, в этой трещащей по швам реальности, я почти в это верил. — Вчера в домике. Там… — и ещё во многое готов был поверить, только скажи мне, во что, пожалуйста… — случилось что-то. Что произошло, Филл, я уже ничего не понимаю… Я чем-то обидел тебя? Но Филл лишь рассмеялся. — О, что ты, нет! — Под нами всплеснули волны, и мне показалось, что океану тоже смешно. — Нет. Я сам себя обидел. Видимо, когда кто-то вроде меня пытается быть честным, это заведомо провальная идея. — Вроде тебя?.. — Ну да. Знаешь, лживый, коварный, подлый, эгоистичный… — каждое слово Филл проговаривал медленно, отчётливо, будто не меня убеждал — себя. — Да-да, всё это про меня, пусть иногда я и забывал об этом… — А потом замотал головой: — Это кошмар, как сложно держать всё в такой ма-а-аленькой черепушке! — руками взмахнул, пытаясь удержать равновесие… — Филл, пожалуйста, прошу тебя, хватит. — А я боялся схватить его, боялся, что он дёрнется, он же и так на самом краю, и скала отвесная… — Я правда не могу понять, что с тобой, но раз ты не рассказываешь, значит есть причина. Я верю, — прозвучало жалко, но мне уже было плевать, — и всё равно что-нибудь придумаю. Пожалуйста, пойдём… — Куда? Сильный порыв ветра обжёг лицо. Я облизал пересохшие губы. А Филл глубоко, спокойно вздохнул. — Нет, Умник. Никуда мы уже не пойдём, — сказал он серьёзно, поворачиваясь ко мне. Волосы зачесал назад, виновато улыбнулся — и у меня перехватило дыхание. Его глаза… Зрачки огромные, на всю радужку; бликануло солнце, и показалось, что они вытянулись в вертикальные кошачьи полоски. — Мы ехали к океану, Диппер, и мы доехали до океана. Всё. Конец. Всё случилось в секунду. Вот Филл взъерошил мне чёлку, пальцем провёл созвездие на лбу, улыбнулся — а потом качнулся, точно лишился сил, наклонился вперёд… И полетел вниз. Я лишь пустоту схватил там, где он только что был. Его тело перевернулось в воздухе, безвольное, как манекен, нырнуло в волну головой, его накрыло пенистым гребнем. Я оттолкнулся от камней. Мгновение воздух свистел в ушах — и от удара о воду вышибло дух. В голове зазвенело; я перекрутился, открыл глаза, пузыри, пена, свет солнца, где верх, где низ?! А потом я увидел Филла. Он опускался медленно, не сопротивляясь, глаза его были безмятежно закрыты, словно он спал. Я позвал его — наглотался холода и соли; поплыл вниз, рывок, ещё один, пальцы сжали рубашку… Филл распахнул глаза. Спокойный, до ужаса собранный, он легко отцепил мою руку, взял меня за плечи — и с нечеловеческой силой оттолкнул. Океан мягко поймал меня со спины; Филл начал погружаться быстрее, точно тянуло его что-то туда, глубже, во тьму, и не достать до него, не удержать его, не спасти, а перед глазами уже мерцают вспышки, в груди горит, и тело жаждет одного — наверх, наверх, выжить!.. Первый вдох я проглотил с водой. Второй разлился в груди болью. Ещё вдох — пусть горло горит, надо дышать; ещё — доплыть до камней, ухватиться; ещё — подтянуться выше… Размеренно набегали волны — я задерживал дыхание и закрывал глаза, чувствуя, как океан укутывает меня с головой, а потом опять всматривался в слепящие блики на воде. Сердце отбивало секунды, и их так много уже утекло, но ведь ещё можно успеть, правда? Это же Филл, он выберется, он всегда выбирается!.. Но секунды капали, становились минутами. Надо мной выцветало небо и носились чайки. Океан стихал… Я всё отчётливее понимал: на этот раз Филл, кажется, решил изменить себе. …Я не заметил, как вышел на дорогу. Просто в один момент моргнул и понял, что рассматриваю свои следы на расплавленном гудроне — длинная цепочка, конца не видно… Что во мне всё выжжено до пепла, и пот льётся тоже горячий, жгуче-солёный… …в этом огне как мне понять, что это не ад?.. Сколько стоял, голосуя, я тоже не заметил, но когда поймал наконец попутку, джинсовые шорты уже не так липли к ногам. — Чего такой мокрый? — водитель высунулся из окна и растянул губы, показывая крупные белые зубы. Я попытался изобразить нечто подобное. — Хотел спуститься по скале к воде, нога соскользнула, упал, — выпалил скороговоркой. Спрятал руки в карманы: ладони, расцарапанные об острые камни, кровоточили. — О, тоже любитель экстремальных путешествий? — улыбка мужчины стала ещё шире. — Садись, подброшу. Куда тебе? — До поворота на «Рай». Знаете? — Проезжал. Хотел остановиться, да там мест нет… Сиденье скрипнуло подо мной. В лицо дуло из вентиляции, радио наигранным голосом травило несмешные шутки, водитель рассказывал о своём путешествии — по всем штатам, с детства мечтал, ведёт блог… Я кивал и улыбался; мир, цветная картинка, проносился за стеклом, плоский, пустой, блёклый… — Эй! — М? — Ты на что там засмотрелся? — Мужчина усмехнулся, заглядывая мне в лицо. — Я спрашиваю, что посоветуешь здесь поглядеть? Мне очень хотелось помолчать. — Здесь? — переспросил я, задумчиво почесав затылок. — Не знаю. Я сам вчера приехал. Хотя вот океан красивый, конечно. Правда, нормального спуска к воде здесь поблизости… Нас вдруг тряхнуло так, что у меня клацнули зубы — кочка на дороге?.. Радио щёлкнуло, слух резанула громкая помеха, а потом через неё пробились слова:…и, наперекор течению, Устремимся в застывшие от ожидания миры Под мерный шум волн…
— Да что такое, опять радио глючит! — водитель стукнул по приборной панели, но песня стала только громче. — Вот же… Что с тобой? Ты как-то побледнел… укачало? — Я… я не……у нас с тобой нет выхода, Нет времени размышлять…
— …я просто… — Остановить машину? Эй, парень?.. Звук вливался мне в голову, холодный и солёный, как морская вода. Филл сейчас, наверное, тоже холодный, кожа его солёная, он лежит на песчаном дне… Интересно, у него открыты глаза? Страшные глаза, с огромными, ненормально расширенными зрачками. Это, на самом деле, такая подсказка, что почти ответ. Будто Филл сказал мне: «Смотри, я чокнутый наркоман, и в этом причина всего, Умник». И пусть не хочется верить, что всё так, но ведь иначе не может быть, да? Вот, я умный мальчик, я нашёл такое реальное, такое логичное объяснение… — Нет. Водитель, уже собравшийся съезжать на обочину, испуганно на меня покосился. — Нет, — повторил я ровно. — Я в порядке. Поехали, пожалуйста, дальше. И, уткнувшись лицом в ладони, расплакался.Эй, малыш, давай-ка прокатимся — К морю, к морю… Ближе, Теснее… Мы утонем сегодня ночью. Глубже, глубже, глубже…*