Помощница дьявола

      — Раз... два... Три. Налево... — Габриэль нервно теребил заметно отросшие с момента выезда из Оксенфурта волосы. Его темные глаза беспокойно бегали по окнам низеньких домов, ища в них знакомые лица. Но как назло люди в домах разговаривали на отвлеченные темы, занимались своими делами, и не было никого, кто бы ждал...       «Некого ждать».       Застряв в своих мыслях, Габриэль стукнулся лбом о низко висевшую деревянную вывеску. «Булочная».       «...а еще там есть замечательная булочная дяди Эрвилла. Специи для выпечки доставляют из самой Зеррикании!» — острым ножом резануло воспоминание.       На пороге вампир замешкался. Дрожащей рукой парень постучал в дверь.       — Громче стучите, милсдарь! — крикнул из-за овощной торговой лавки купец-низушек. — Эрвилл стар уже и не слышит ничего!       — Спасибо... — свой ответ Габриэль не услышал.       Еще раз взглянув на тяжелую деревянную дверь, Габриэль развернулся и ушел. Нет, он не боялся, он просто не знал, что будет дальше. Порою эта неизвестность пугает сильнее заранее предопределенной катастрофы. Габриэль не знал, как сказать дядьке, а потом и матери Микаэла, что их сын и племянник не вернется домой. Что даже его тело не доставят для должных похорон, что он так и останется прикопанным на скорую руку на заднем дворе той злополучной таверны, без обрядов, без прощания, без надгробной плиты с именем... Как им сказать, что он умер зазря? А его убийцы сейчас ходят по улицам Ард Каррайга и, вероятно, уже забыли о том прискорбном факте своих биографий.       Вампир всю ночь бродил по городу, прячась от стражников в тенях и исчезая в мрачных переулках. За эту ночь он повстречал бруксу и унылого катакана, вышедших на охоту. Из дворов слышались наигранные стоны проституток, возбужденное пыхтение неизвестных мужчин... Мерное течение ночной жизни нарушил чей-то испуганный вскрик и сразу затих. Брукса или катакан? Завтра утром гвардейцы или стражники найдут обескровленный труп. Если найдут, конечно... Габриэлю до безумия хотелось напиться. Еле сдерживая свой гнев, вампир забрался на городскую стену и уселся рядом с уродливой каменной гаргульей.       Гнев резко сменился полной апатией. В голове угрожающе звенела пустота. Со стены открывался прекрасный вид на каэдвенские леса. И от красоты видневшегося ландшафта пустота звенела еще сильнее. Сине-черные деревья уходили вдаль, сливаясь с линией горизонта. Яркие огоньки звезд насмешливо смотрели на суету людского мира, который даже ночью не знал покоя. Где-то вдалеке одиноко струился вверх дымок костра. Взгляд Габриэля зацепился за это дымок, вместе с ним пустота из головы медленно уплывала в темно-синие небеса. Вслед за легким дуновением ветра и мысли, и держащий их дымок улетели в сторону гор. Таких знакомых, таких тихих, таких честных...       — И почему я не остался там? Надумал он — университет, исследования... А?       Гаргулья с хрустом повернула свою уродливую голову, и Габриэлю показалось, что она пожала плечами.

***

      Несколько вечеров подряд он подходил к двери булочной, негромко стучал и, подождав несколько минут, вновь уходил бродить по ночной столице Каэдвена. Гаргулью Габриэль назвал Ласуней. Ласуня послушно слушала все его душеизлияния и всегда на них реагировала одинаково — медленным поворотом головы, от которого вниз летели мелкие камушки и сыпался песок. Вампира это устраивало. Иногда в его голове рождалась мысль узнать, что же охраняет на этой стене гаргулья, но нежелание потерять еще одного товарища выбивало эту мысль прочь.       После разговоров по сути с самим собой становилось легче, но не надолго. После снова накатывало цунами невыразимой тоски. Габриэль сидел и вспоминал. Каждое воспоминание о друге приносило временное облегчение. Но с окончанием историй заканчивалась и эйфория. И тоска становилась все невыносимей. Пока в один день эта тоска не застряла комом поперек горла. Габриэль метался по городу, не находя себе меса, бормоча под нос себе все то, что он хотел сказать семье Микаэла.       В очередной вечер вампир снова явился в двери булочной, единственного места, о котором ему было известно. Только он занес руку для удара, дверь распахнулась и в проеме показалась невысокая женская фигурка, закутанная в два платка.       — Здоровы будьте, милсдарь! Но вы опоздали, булочная уже закрыта, — приветливо улыбнулась женщина лет сорока с уже седеющими волосами. Первой мыслью, которая пришла в голову Габриэля, было: «Сегодня станет на несколько волосин больше...»       — Здравствуйте, милсдарыня... Я... Я из Оксенфурта.       Выражение лица женщины сменилось с растерянно-виноватого на удивленно-радостное.       — О-о-о, вы к Микаэлу? Так он еще не приехал с учебы! Если вы еще нигде не остановились, то можете остаться у нас, мы всегда рады друзьям сына.       В груди Габриэля набирал скорость огромный валун.       — Я не к нему... Я от него, дело в том, что...       Женщина, словно предчувствуя неладное, схватилась рукой за косяк. Вторую руку она положила на сердце. Без фиксации один из ее платков сполз на пол. Габриэль перевел нервный взгляд на упавший отрез ткани, поднял его и бережно обтрусил.       — Что?.. — выдохнула женщина.       Габриэль набрал полные легкие воздуха, будто это могло помочь, и одним махом проговорил:       — Он умер. — Валун в груди на бешеной скорости свалился куда-то вниз, увлекая за собой все чувства и ощущения. Пустота, образовавшаяся на месте камня, отозвалась гортанным всхлипом. Окончательно не потерять над собой контроль не дало присутсвие матери. Первые несколько секунд женщина стояла, замерев, пытаясь понять, что только что ей сообщили. Потом еще пару минут назад улыбчивое добродушное лицо исказилось гримасой боли и ужаса, и женщина осела на пол. На ее нечеловеческий крик выскочили девочка лет десяти и два морщинистых мужчины.       — Он заболел в дороге... Там инфекция, вирус... Заразная очень. Ты либо переболел ей, либо... Я еще в детстве, вот доехал... А он... — парень не смог сказать правды, поэтому он говорил и говорил, нес какую-то чепуху, хотя четко понимал, что его уже давно никто не слушает. Просто надо было выговориться, сказать хоть что-нибудь, осознать наконец-то разумом смерть молодого каэдвенца.       Но осознать еще не значит принять. И уж тем более не значит — смириться.