***
Действительно, было время. Когда Нильфгаардская империя только делала свои первые шаги навстречу к власти над континентом, а Назаир был небольшим укрепленным фортом, и розами в нем и не пахло... Было время. Было...***
— Ветерок... Такой прохладный... — Да ладно! Еле чувствуется! — После стольких лет под несколькими слоями ткани, он кажется необычайно холодным. — А напомни-ка мне, какого лешего ты вообще нацепила на себя ту тряпку? — Сначала, чтоб досадить тебе, потом уже привыкла. — Миледи, вы действительно думали, что сможете сделать укол моей совести? — Ага, я была так наивна.***
— У тебя в дальнем коридоре стоят портреты, лицами к стенке, — спросила Ирика пока еще неуверенно. — И что с того? Стоят и пусть себе стоят. Или они тебе мешают? — холодно бросил в ответ Гюнтер и продолжил складывать в сумку какие-то вещи. — Да нет... — хмыкнула вампирша, присела на край дивана и обвела комнату взглядом. На тумбочке рядом горела одинокая свеча, свет которой не доходил ни до стола, ни до зеркала на стенке, ни до шкафа... Даже до дивана долетали лишь мелкие отблески алого пламени. Большая часть комнаты освещалась блеклым светом луны, смотревшей в огромное на полстены окно. Это было единственное большое окно в замке. В щели рамы задувал пронизывающий ветер, в стекло скреблись ветки, наводя страх, особенно в ветреную погоду. В дождь Ирике казалось, что следующая капля вот-вот и разобьет огромное окно. Но нет, дождь заканчивался, ветки продолжали проситься внутрь, а стекло все так же стояло в положенном ему месте. В дождливые дни Ирика особенно радовалась, что эта комната не ее. Постоянно видеть свое изуродованное отражение в мутной глади окна — выше ее сил. В другой ситуации она не беспокоилась бы особо, Ирика знала, ее регенеративные способности могут залечить любое увечье. Но сейчас все слишком странно и ново. И понимание того, что скорей всего ей придется прожить в таком виде вечность, ничуть не грело ей душу. Если у этого тела есть душа... — А чего тогда интересуешься? Хочешь, можешь взять парочку и повесить у себя. Там есть два портрета одной боклерской графинюшки. Так сказать, до и после встречи со мной. — Как я понимаю, красавицей она не осталась. — Верно. Ибо пороки души не спрячешь за красивой маской. Их должно быть видно. Я ей немного помог познакомиться с собой. Надо будет как-нибудь навестить... Мелкая дрожь пробежала по спине и рукам Ирики. Она все еще жива? Не жестоко ли обошелся с ней О’Дим? А потом вампирша повернула голову к окну, и ей в глаза снова бросилась синяя, почти черная в плохом освещении, повязка на ее глазах, а после вспомнились слова Гюнтера. «Ты сама ослепила себя. Своей злостью...» Сама. Все сама. Сама виновата. Что хочешь, то и получишь. Нет, не так — чего просишь, то и получишь. — Я там увидела один портрет... — в воцарившейся тишине голос Ирики зазвучал немного неправдоподобно, потусторонне. Женщина прокашлялась и продолжила: — Я увидела портрет. Женщины. Красивой. В одном экземпляре, — поспешила уточнить вампирша. — Кто она? Тоже твоя должница? — А-а-а! Понял, о ком ты. Такая черненькая миловидная с грустными глазами на фоне сиреневого сада? — оживился Гюнтер. Ирика согласно кивнула. — Это Ирис фон Эверек. Ее муж — Ольгерд, кажется — должник. Пришлось идти на такие хитрости, чтоб забрать то, что мне причиталось... Хорошо, хоть Геральт не пытался меня надуть и честно выполнил свою работу. Ругался потом, правда, страшно и просил, чтоб он меня больше не видел. Желание моих клиентов — для меня закон. Мне до него тоже, в общем-то, теперь дела нет. Ирис, Геральт, Ольгерд... Для него теперь это все просто имена. Имена — горстка букв. Но за ними таятся истории, рассказы, легенды. Для Гюнтера О’Дима это были всего лишь строки в рабочем журнале. Сделал дело — поставил галочку. Он рассказывал о своих клиентах, как он называл тех несчастных, решивших связать свою душу с его, с такой бесстрастностью, словно студент, рассказывающий наизусть учебник по нелюбимому предмету. Жил, был, подписал, умер, не умер, все еще жив... — Я заберу его себе. — Ты о чем? — Портрет Ирис. Я заберу его. Красивый очень. — Промямлила себе под нос Ирика. Когда же она научится держать себя гордо и не бояться этого... этого... его? — Хорошо, — небрежно отмахнулся рукой Гюнтер. — Она его, кстати, сама рисовала.***
Портрет Ирис вампирше понравился. Интересный стиль, похожий на реданских экспрессионистов прошлого века, только с абсолютно оригинальной манерой наложения краски на холст. Небрежные мазки вблизи казались почти хаотичными, картина превращалась в мозаику, которую внимательному зрителю необходимо было собрать. Издалека мазки сливались воедино, открывая смотрящему новый угол для оценки полотна. Ирика долго искала, куда повесить портрет. Куда ни повесь — не откуда смотреть. Вампирша перевешивала полотно со стены на стену, пока наконец не нашла идеальное для него место. — Ты серьезно? — рассмеялся Гюнтер, зайдя следующим утром к Ирике в комнату и показывая рукой на занавешенное черной тканью зеркало, поверх которого висел портрет Ирис фон Эверек. — Прямо целый алтарь светлой памяти госпожи Ирис! Ирика обиженно оскалилась и втиснулась между Гюнтером и трюмо. — Снять не дам. — Да будто кто-то тебя заставляет! Но все равно забавно... — прыснул Гюнтер и вышел из комнаты. Ирике было интересно, что такого попросил и чем расплатился этот Ольгерд. В библиотеке замка было мало упоминаний о фон Эвереках и уж тем более никаких о контракте одного из них с О’Димом. Оставалось всего два варианта, отправить к поместью Эвереков ворона либо допрашивать самого Гюнтера. Первое было проще, да и, кроме воронья, похоже, в лесу вокруг замка никакая другая живность не водилась. Но сколько Ирика не посылала птицу, столько птица возвращалась ни с чем, жалуясь на то, что не может найти выход с территории. Будто неведомая сила разворачивала мир под летящим вороном, и, куда бы птица ни летела, она прилетала обратно в воронятню на крыше. — Замкнутая сеть? Самоподпитывающаяся иллюзия? Умно... — Ирика погладила уставшую птицу по клюву и выпустила ее в окно. — А ты чего хотела? Границу со Скеллиге и Зерриканией одновременно? Было бы неплохо, но возможно только если Нильфгаард завоюет весь континент и плюнет на островитян и варваров, — послышался за плечом насмешливый голос. Ирика впилась ногтями в деревянный подоконник, ногти оставили десять глубоких порезов в дереве. Он всегда будет входить без стука? Следить за ней? Размечталась дурочка... Всегда. Она же сама пообещала ему всю жизнь. Придется привыкать. Если это худшее, что могло с ней произойти за ее просьбу, то... с этим можно свыкнуться. За десяток лет, может за сотенку. — Мы завтра выходим в люди, оденься поприличнее. — Расскажи мне о ней. — В отражении в окне Ирика увидела, как Гюнтер удивленно кивнул головой на портрет Ирис. — Да, о ней. Чего попросил ее муж? — Так о муже или о ней? Ирика резко на каблуках развернулась и гневно уставилась на О'Дима. — Об обоих, — требовательный тон вампирши немного ошарашил мужчину, впрочем, и приятно удивил, он почесал лысый затылок и сел в кресло, рукой предложив сесть Ирике. — Ты садись, история длинная. Ирика не думала, что Гюнтер выдаст все вот так легко. Но он рассказал. О бессмертии, о каменном сердце, о нарисованном мире и черных коте и псе. О картинах и розе. О душе, забранной по контракту. О ведьмаке, выполнившем три желания. Обо всем. Обо всех. Ирике показалось несправедливым, что за контракт мужа пришлось отвечать и художнице. Гюнтер на это отреагировал пожатием плеч и разведенными руками, мол, ничего не могу поделать... Судьба Ирис напомнила вампирше ее саму. Вечность. Вечность между жизнью и смертью в собственном придуманном мире. Зачем Ирика тогда ушла? Это нельзя было назвать жизнью. Существование. Вечное ожидание и цепкая хватка за единственное, что связывает в миром действительно живых, — за маленький цветок. «Мой цветочек...» К утреннему чаю Ирика вышла в длинном черном платье и вуали. Под ней оказалось чертовски удобно прятать дрожащие от избытка чувств губы.