Под килем полмили до дна

Гранд-адмирал Траун знает: он непотопляем. Никому никогда не перехитрить его гений, никому не суметь видеть сердца и души равно врагов и союзников так, как ему. Он уже давно перестал даже пытаться объяснить. Он знает: капитана Пеллеона, как и многих других до него, эта недосказанность обижает. Но гранд-адмирал Траун слишком устал. Маленький Рау уверен в том, что все смотрят на мир его глазами. - Чувствуешь? Пахнет травой тс'аен! - говорит он матери, показывая на изображения ледяных скульптур с Ксиллы. Мать улыбается и кивает. Ребенку не вредно фантазировать. - Бледно-зеленый, синий, небесно-голубой, - уверенно заявляет Рау, показывая брату на три символа чеунха. - А если посмотреть на весь текст, получается красивый рисунок из повторяющихся цветов. Рас пожимает тонкими плечиками и только фыркает: он не хочет расстраивать младшего, но считает, что слишком уж буйное у него воображение. - Как будто огонь трещит, - констатирует Рау, указывая на голограмму редкой двухмерной картины, и его алые глаза возбужденно блестят, когда он окидывает взглядом ровесников и преподавателя. Он совсем недавно начал учиться, и ему не терпится обсуждать то, что он чувствует, с другими. - Как огонь неспешно пожирает дерево, - продолжает он, отчаянно пытаясь подобрать к своим ощущениям нужные слова. - И кора... да, точно, как кора лопается от огня! Но никто не реагирует на его слова - только преподаватель, пожилая чисс, улыбается и качает головой, и Рау становится обидно. Почему они все такие злые и не хотят с ним говорить? Это сейчас Траун знает, что судьба одарила его странной гениальностью, а тогда он не понимал. Сектора падают к его ногам один за другим, противники бегут, и каждого из них гранд-адмирал знает в лицо, хотя никогда не видел даже голографии. Видеть их не составляет труда в то время, как они беспомощны и слепы. В этом его главная сила. Мать гладит его по голове и объясняет, что рассказывать о своих мыслях так громко и много при посторонних чиссах не принято. Тогда Рау старается вести себя потише, но нет-нет, да и проскользнет в его словах очередная немыслимая параллель между образом и запахом, символом и цветом, звуком и красками... Над ним пытаются насмехаться, но он умеет давать отпор, и очень скоро пространство вокруг него пустеет, оставляя только семью, да горстку любопытствующих, что же еще придумает этот фантазер. Проходит несколько месяцев, прежде чем к Рау наконец приходит осознание, что остальные не обижают его, а просто не видят, не понимают мир так, как его видит и понимает он. Тогда Рау становится страшно. Он забивается в угол комнаты, сжимается в комочек и долго, долго плачет. Его находит брат, пытается выяснить, в чем дело и кто его обидел, и Рау, доверчиво глядя ему в глаза, долго и старательно объясняет, путаясь в словах и запинаясь. Но Рас смотрит удивленно и тихо, не по-детски серьезно произносит: - Ты не выдумываешь. Предложение Рау обрывается на середине. Брат тоже не понимает. Потом Рау выясняет, что не понимают ни отец, ни мать. Но в отличие от брата, они ему не верят. Рау закапывается в текстах, становится тише и молчаливей и всё время ищет кого-нибудь, кто бы был, как он. Но чиссы вокруг него не то, что не видят половины, - они и десятой части не видят. Рау растет, заканчивает академию с отличием и каждый день чувствует себя живущим в мире глухонемых слепцов, бьется постоянно о стену непонимания и откровенного удивления. К получению места во флоте он смиряется с мыслью, что среди чиссов ему никогда не найти такого же зрячего, как он. Его всегда интересовали другие расы, как они устроены, как мыслят, чувствуют, как создают что-то отличное от творений чиссов, но сейчас его подхлестывает новое желание. Возникают постыдные мысли о том, что он не чистокровный, ведь не может же он быть единственным таким? Но такое он никогда не сможет высказать вслух. На службе имя удлинняется; Рау'нуруодо изучает расу за расой. Анатомию, язык, жесты, архитектуру, тактику, стратегию, музыку, кулинарию, художество, церемонии - всё сплетается в ярчайшие образы из цветов, запахов, звуков и мыслей, преобразуется в единое целое, и, раз сложив всё вместе, Рауну ничего не стоит опознать расу даже по одной из черт. Он начинает использовать эти образы на войне и оказывается поражен тем, с какой легкостью может предугадать каждый ход не только противника, но и своих же собственных подчиненных. Он одерживает победу за победой, и потери его минимальны. Восьмая семья вызывает его к себе, но когда они спрашивают, в чем его секрет, он пожимает плечами и впервые говорит: "я не знаю". Восьмая семья невероятно впечатлена и говорит, что почитает за честь принять к себе и его, и его талантливого в дипломатии брата. Брат часто пытается поговорить с ним, но теперь уже Митт'рас'сафис всё еще не может увидеть, Трасс так же слеп, как и остальные, и периодически это рвет Митт'рау'нуруодо сердце - они никогда не смогут по-настоящему понять, чем живет другой. Но у Трасса есть его народ, такой же, как и он. У Трауна нет никого. Постепенно они отдаляются всё больше и больше, хотя в глазах Трасса Траун продолжает видеть прежнее желание защитить его. Экспансионный флот оказывается лучшим местом для такого, как Траун. Он чувствует себя ответственным: как единственный зрячий он обязан защищать остальных, слабых и неполноценных, даже если для этого приходится нарушать правила и мыслить дальше, чем осмеливаются мыслить другие чиссы. Теперь он всё чаще молчит, просто приказывает вместо того, чтобы посвящать хоть кого-то в свои планы. Устает видеть каждый раз ошеломленные лица, потому что то, что он говорит, кажется ему очевидным. Потом появляются некто, кто зовут себя людьми, и надежда на то, что они наконец поймут его, угасает, стоит оказаться в сокровищнице вагаари. Как объяснить пораженным людям, что здесь не только обычная резьба по камню, но и запах листвы на рассвете, когда солнце только-только наполовину взошло над горизонтом, и звук неясного музыкального инструмента, тонкого и трельчато-переливчатого, и ощущение материала под пальцами - не своими, совсем другими, более жесткими и крепкими, и их, кажется, меньше по количеству, чем у чиссов. Камень поет об одиночестве и плачет о лучшей судьбе. Митт'рау'нуруодо не нужно стараться - сферы чувств сами сплетаются вокруг вазы, раскрывают её со всех сторон, почти физически рисуют образ создателя. Люди только хлопают глазами - люди такие же, как и все. Люди не понимают. Гранд-адмиралу Трауну уже всё равно. Он привык, а после того, как его народ изгнал его, ничего ни от кого не ждет. Изгнание повлияло, оставило свой след, который не вытравить - чисс больше не верит и не доверяет никому, каждого сначала тщательно анализирует и только потом подпускает к себе на пару шагов ближе, чем остальных, если существо заслуживает доверия. Траун не хочет признаваться себе в том, что отчаялся, но за столько времени, проведенного сначала в мучительном одиночестве, затем среди людей и других рас, так и не нашел тех, кого всю жизнь искал. Ему сорок четыре - восемьдесят восемь для людей - а он чувствует себя так, как будто ему за триста. - ...не что иное, как классический маневр Марг Сабль. Они не купятся на это, - убеждает капитан Пеллеон. Траун смотрит в панельный иллюминатор, чувствует, как в нем поднимается привычная усталость, но всё равно отвечает: - Напротив. Они не только купятся, но и будут полностью уничтожены. Как объяснить, что в том единственном выстреле сразу четко вырисовался портрет командира вражеских сил? Эломин выбрал первой не самую ближнюю, но самую логичную цель, произвел удар из наиболее логичной баковой батареи, и весь ход его небольшого флота по космическому пространству имел структуру, Порядок, отдавал кислым вкусом металла и грохотом сотен АТ-АТ, шагающих в идеальный унисон. Сейчас, когда эломин судорожно разворачивает корабли, его возможность логически мыслить тает, как тает песочный замок под напором восходящего прилива. Дар давно обернулся против него. Вокруг пусто, хотя недостатка в любящих его людях не было никогда, и это не изменится. Гранд-адмирал Траун внимательно разглядывает очередной шедевр и в который раз задается вопросом, в чем смысл его дара, если он никому не может передать всё то, что понимает. Искусство вдыхает в него жизнь, дает насладиться прекрасным, помогает забыть о том, что больше у Трауна ничего нет. Очередная скульптура купается в пронзительных нотах, стоит свету заставить вспыхнуть её цвета, голубые голографические контуры коллекции мозаик из Храма джедаев шепчут запахами, вдыхая в нос квинтэссенцию древности и могущества, Альдераанские башенные шпили болезненно-сладко пронзают пространство уверенностью в своей несгибаемости, Кореллианские огоньки шумят суматохой городов, отсвечивают фарами спидеров и аэролетов - раса за расой, общество за обществом, менталитет за менталитетом - правильно сложенная картина всегда приносит катарсис, доставляет удовольствие куда сильнее низменных физиологических, и, познав новое, гранд-адмирал Траун счастлив. Вот только после познания всегда приходит старое, детское, так и не добитое до конца желание... поделиться. Раскрыть всю увиденную красоту, чтобы кто-то тоже пораженно вдохнул воздух и шепнул: "как невероятно". Но в его жизни все отворачивались, едва удостоив взглядом, и пожимали плечами со всеобщим неискренним: "о, интересно". Чисс был бы рад замкнуться только на себе, в своей уверенности собственного превосходства, но душу - или что там осталось после этих лет - периодически тянет болью. И реже - слабой надеждой на то, что ему удастся помочь прозреть хоть кому-то. За всем своим гением гранд-адмирал Траун бесконечно, отчаянно одинок. Но мир остается слеп.