«Не действуй против божества влюбленных: Какое бы ты средство ни привлек, Ты проиграешь битву, будь уверен». А. Данте
Карин всегда говорили, что ее глаза имели необычайно красивый оттенок воды после дождя. И она думала о прозрачной капле, застывающей на лепестке темно-лилового ириса и черной астре; флере тумана на стекле, и она представляла себе предрассветную дымку, окаймляющие кустарники ирги; стальной покров небес при расхождении густых облаков гроз и бурь, и она вдыхала зной и хлад раскалывающий свод серебристой молнии. И порой она получала настоящее наслаждение от того, что могла разглядеть в глазах любимого мужчины свое отражение, и свои глаза, видя в зеркально-изумрудной глади свое спокойствие, тогда как внутри нее все вскипало и бурлило, что было невыносимо сделать лишний вздох. В тот вечер небо было иссиня-темным с пепельно-серыми облачными перекатами, и сумерки медленно опускались на холодную землю. Девочка думала о том, что волосы стоящего перед ней мужчины были светлее опадающего сверкающего снега, что холодил щеки, и кончики пальцев больно покалывало от гложущего желания прикоснуться к нежным прядям его волос оттенка морской пены и кипени. Какое-то время они в кромешном молчании смотрели друг на друга, словно оба не решались произнести заветных слов, которые смогли бы разбить стену страшного безмолвия, воцарившегося вокруг них. Она смотрела на него с сомнением и толикой просыпающего любопытства, губы ее были приоткрыты, а темные, как ночь ресницы, трепетали под стылым ветром. Он же наблюдал за девочкой испытующе и пристально, всматриваясь с особой настороженностью в каждую отдельную черту, и кремово-белые брови его едва заметно изогнулись, хотя ни один мускул его красивого лица не дрогнул. Глаза его были глубокими и пронзительными, как лазурь синевы реки в чащобе в весенний период, когда талые ручьи стекаются по влажной черной земле, и в чистой темноте его взгляда она увидела заволакивающую пустоту. - Почему бы вам двоим не познакомиться немного поближе и поговорить друг с другом, а позднее присоединитесь к столу, - с небывалой уверенностью произнес ее отец, с торжественностью и каким-то внутренним огнем хлопая своего будущего сына по плечам, будто пытаясь приободрить. Любовь ее отца к этому необычному и незнакомому человеку, привязанность, которую он столь редко выражал по отношению к родным детям, обескураживала и потрясала. Он выглядел не намного моложе Ичиго, а ледяная уверенность и сталь характера, скрывающиеся в глазах, придавали ему большего сходства уже со зрелым мужчиной. Но лицо человека было каменным и бледным, словно он не понимал, что происходило в действительности. Он должен был ощущать счастье, гордость от того, что на его плечи только что возлегло капитанское хаори, которое и сейчас в ночных сумерках сияло жемчугом и искрящимся серебром, но в душе его царил хаос. Величайшее достояние, которого мог бы достичь воин белой цитадели, что был выходцем из низших слоев касты. Карин ощущала его сомнения и страх по колебаниям ветра в вышине, по искривленным и резким холодным волнам разбушевавшейся вдали вьюги. С рождения у нее был дар определять духовную силу с той легкостью, которая не давалась даже опытным воинам белоснежного города. Мужчина был спокоен, но внутренне напряжен, казалось, что небывалых усилий ему стоило сдерживать яростный голубой огонь мороза в своих жилах, и Карин заметила, как затрещали бургундно-черные ягоды брусники, как заледенели в зеркальном отблеске темно-зеленые листья можжевельника, и как вонзались ледяные стебли красной розы в кованные серебряные решетки ограды, выстраивающейся вокруг центральных садов главного поместья. Она хорошо знала это сковывающее чувство, когда внутри тебя мышцы и органы сдавливают невидимые замки, и хочется исторгнуть криком боль вместе с кровью, но с губ срывается только судорожный вздох. Лунный опаловый свет проистекал на темную ткань с золотою вышивкой ее кимоно, прикасаясь к приоткрытым полным и влажным губам и горящим от холода щекам, темным, словно покрашенных в ночь ресницам. Он не знал. Он ничего не знал и не понимал до этого момента, и сейчас пытался с должным спокойствием и стойкостью для своего достоинства и чести принять происходящее. Но если со стороны они выглядели, как пара людей с интересом, разглядывающих друг друга, как происходило часто в первую встречу будущих жениха и невесты, то Карин отчетливо могла различить и увидеть его потрясение, ошеломленность и толику потери. Кончики его пальцев дрожали, но не от холода, а от вскипающего в жилах гнева и негодования. Проходили долгие минуты, а они оба продолжали стоять на открытом балконе, вслушиваясь в отдаленную плавную музыку двухструнной скрипки эрху и дутара, отголоски разговоров и смеха, доносящихся из просторных обеденных залов вместе с ярым ветром, опадающего сильнейшими воздушными валами на высокие пики гор, поблескивающие вдали темного горизонта. Хрупко-голубой снег мерно опадал на восстающий в темноте лес, и Карин могла почувствовать в воздухе смолистый запах старых елей, вьюг, стискивающих в синеве инея землю. Наконец-то мужчина произнес первые слова, но та отдаленность, что засверкала в его глазах, Карин запомнила отчаяние в пестро-лазурной грани на долгие годы, и ночами ей снился этот взгляд. - Вам должно быть холодно стоять здесь снаружи, - его голос был хриплым и слабым, тон, в котором сквозила неуверенность молодого юноши, стоящего на пороге больших свершений и неумолимым желанием воплотить истинные мечты в жизнь. Тогда она еще не осознавала, насколько серьезным может быть выбор пути на возлежащем впереди человека перепутье, насколько может измениться вся жизнь и надежды. Но в тот вечер, Карин ничего не знала об этом, об истинной причине его скованности, темно-кобальтовых лент, что являлись воплощением ужаса, появившихся в его светлой ауре. Он протянул ей свою руку, и она любовалась серебряной вышивкой нарциссов и фениксов на широких шелковых рукавах его великолепного кимоно, сильное запястье, по которому стекалась черная, как окружающие их тени и чернь, материя. - Почему бы Вам не зайти внутрь, Карин-доно? Я не хотел бы стать причиной Вашего плохого самочувствия, - его улыбка была нежной, настолько нежной, что сердце ее будто обволакивала пена прозрачно-белых воздушных облаков, но искренность увядала, как лепестки орхидеи под пламенным солнцем в дикой белой пустыне, в земле, что позабыла о ласке дождей и свежести воздуха. - Все хорошо, - Карин оглянулась на восседающих за столом родителей, встречаясь с заинтересованным взглядом младшей сестры, что напрасно пыталась скрыть улыбку, покусывая зубами нижнюю припухлую губу, края ее алеющих уст предательски приподнимались, а глаза сияли бронзовой карамелью, и девочка в тот вечер подумала, что именно Юзу была воплощением истинной женской красоты. Она назвала бы ее красоту взволнованной. Пройдет еще совсем немного лет, и мужчины будут мучиться бессонницей, вспоминая о персиковом румянце, растекающемся на ее скулах и щеках, медном потоке света, застывающем на длинных охристо-золотых ресницах, яшме солнечных бликов, проникающих в темно-карие глаза. Ее манеры всегда оставались галантными и учтивыми вне зависимости от того, в какой ситуации оказывалась младшая из сестер. Она была прирожденной воспитанницей одного из благороднейшего семейства белого и неопороченного сообщества, что поддерживало баланс между смертными и призраками бессмертных войск. Именно ей следовало родиться старшей сестрой, она смогла бы выполнить свой долг перед семейством куда лучше нее. Старший брат старался занять себя беседой с лейтенантом из Шестого Отряда, с которым они были хорошими друзьями, но даже в разговоре, его пытливый взор обращался в сторону сестры, и Карин могла заметить, как крепко его пальцы сжимают края золотой чаши, наполненной до краев красным вином, чувствовала охватившее его волнение, которое прежде он так хорошо скрывал. Она заметила, как едва видимая капля пота скатилась с темно-рдяной брови. Она ощущала на себе пристальный взгляд матери, когда та поднимала вышитые драгоценными рубинами рукава, чтобы испить чай из белой хризантемы, и Карин была уверена, что отец тоже наблюдает за ними. В зале собрались самые высшие и представительные чины, выходцы чистой дворянской крови всего благого сообщества, и фактически они были официально представлены друг другу перед глазами у всей знати. Подобный шаг был сделан намеренно, чтобы слухи о скорой и возможной помолвке распространились по всем высоким домам. Это было некое знамение того, что старшая дочь Сиба отныне будет неприкосновенна. Именно родители представляли своих детей, и редко позволяли выходить в свет наследницам, только если уже подбирали подходящую партию. Союз же между двумя людьми, особенно если один из них был кровным потомком дворянской фамилии, детально обсуждался в верхних кругах правления белого сообщества. Для всего представительства верхнего правительства это была редкая и исключительная возможность, чтобы от союза двух молодых людей с необычайно сильной духовной энергией, появились достойные наследники. Возможно, что даже их помолвку могли обсуждать на великом Совете Сорока Шести судей, премудрых и ученых мужей, что подчинялись самому властителю. Но Хитсугая Тоусиро хоть и был одаренным молодым человеком, происходил из низшего слоя населения, который упорным трудом и природным дарованием смог лишь достичь высот в искусстве овладения клинком, он должен был обладать чрезвычайными способностями, раз благой Совет позволил отцу принять столь скоропостижное решение о брачных узах. - Все хорошо, - вновь спокойно произнесла Карин, стараясь не замечать скованности в мышцах. Девочка обернулась в сторону дальнего темного коридора, где горело слабое пламя факела. Струя красно-алого пламени колебалась под сильным воем ветра, но в лентах света, она заметила, как приоткрыты створчатые двери, ведущие в сад главного поместья. - Мы могли бы немного пройтись, и поговорить в спокойствии, если я не отнимаю Вашего времени, - предложила девочка, осторожно складывая руки и глубоко склоняясь перед мужчиной. Золотые украшения, вплетенные в причудливо уложенные косы, засияли в серебристо-нефритовом свете чаши восстающей луны, тонкие цепочки с узорчатыми ромбами, спадающие с длинных выпущенных прядей, словно поцелованных самой ночью, обожгли холодом гладкую белую шею. Мужчина некоторое время разглядывал стоящего перед ним ребенка, всматриваясь в черты и движения, прежде чем с легкой полуулыбкой коротко кивнуть и неспешно последовать за ее нерасторопными и маленькими шажками. Она ступала необычайно хорошо для своих лет в туфлях на высокой платформе. Он знал некоторых женщин из высшего света, которым помогали и придерживали длинные подолы нарядов бесчисленная плеяда прислужниц, и многие старшие офицеры останавливались и ожидали своей очереди, лишь бы позволить пройти одной из благородных по холлу. Ее красивое лицо ни разу не склонилось вниз, спина оставалась прямой на всем протяжении их пути, а поступь была равномерной и неслышной, не слишком быстрой и не слишком медлительной. Он мог позволить себе следовать за ней без лишнего ожидания, и порой его взгляд скользил к стелющемуся под ее ногами кимоно, расшитым великолепными иссиня-сапфировыми нарциссами. Но совсем еще юная девочка, представшая перед ним, теперь полностью отличалась от того дитя, которого он встретил днем в окружении цветущих бутонов кремовой азалии, золотисто-розоватого гибискуса и темно-карминовой розы, на которые расстилался туманный сумрак прудов в старинных павильонах. Дворянская гордыня отчетливо проявлялась в самом ее дыхании, осязала на остро-очерченных скулах и полных алых губах, и будь она хотя бы немного старше, возможно бы его сердце немного успокоилось. Но она была еще совсем ребенком, и он понимал, какой чести был удостоен. Его Капитан пригласил его в свой дом и позволил ему первому увидеть свою старшую дочь. И эта маленькая девочка наверняка тоже понимала значение их официального представления друг другу, но он все не мог осознать, что его будущее определяли за него. У него не было выбора, не было права выбирать. Он сын белоснежной цитадели, который подчиниться воле стоящего во главе над ним, подчиниться власти старейшин, но сердце его пронзало такой страшной болью. Словно горящие когти зверя вонзились черными, как смоль, лезвиями в сосуды, пропускающие кровяной поток, крепко стискивая в стальной хватке. Карин прикоснулась к серебряным выступам на деревянной двери, отодвигая проскальзывающую створку в сторону, и проходя внутрь ночного сада, немного отошла, чтобы пропустить мужчину, и также тихо задвинула за собой засов. - Ступайте за мной, пожалуйста, Хитсугая-сан, - мягким голосом сказала девочка, спускаясь по лестнице на нижние ярусы, и когда они оба вышли на уложенные камнем тропы, сокрытые тенями и талым сумраком, освещенным лишь слабым светом высоких мраморных газовых ламп в вышине, часть скованности и напряжения, окружающие фигуры людей, спала с их плеч, и мужчина смог расслышать рядом с собой шаткое дыхание. Девочка с усилием выдохнула, приседая на каменные выступы бьющего фонтана, украшенные ажурной резьбой и молитвенными строфами, богинями, удерживающими мраморные сосуды с водой. Звук воды и мерное течение стекающих хрустальных лент в озерную гладь, успокаивал. Источник всегда был символом смерти и возрождения, нового начала, и в тот вечер его особенно поразил контраст ее светлой чистой кожи и темными волосами, сливающимися с чернотой вороньего крыла и грядущих грозовых туч, в зимний ночной час, укрывающих собой небесный пейзаж звезд. Словно она сама была явственным противопоставлением жизни и смерти, ослепляющей черноты и совершенной белизны. - Вы удивлены, - через непродолжительное время произнесла девочка, и ее мягкий голос показался ему в тиши настолько четким, как возглас сокола, взлетающего и устремляющегося за жертвой на охоту. Она не смотрела в его глаза, опустив голову и разглядывая детальную и изысканную вышивку на подоле своих широких юбок из светлой полупрозрачной органди. И его удивило спокойствие ее голоса, серьезность, с которой она произносила свои слова, столь разительно отличающиеся от речи ребенка ее возраста. Хотя возможно он еще не понимал, что уже в то время она была уже далеко не ребенком, и от ее проницательного взгляда с первого мгновения их встречи, не ускользало ни одно из его тревожных чувств, которое он с тщательностью скрывал от большинства окружающих его людей. Мужчина склонил голову, словно обдумывая, что следовало бы сказать в такой ситуации. Он понимал, что ее специально подготавливали именно к этому дню для встречи с ним, но та легкость, которую он должен был ощущать после торжественной церемонии и священного обряда помазания, растворилась в то же мгновение, когда он увидел ее образ перед своим взором вновь. Девочка, что была для него одной из детей вельмож, обратилась в нареченную, которой он не смел отказать. В противном случае, он бы выразил неуважение по отношению к ее отцу, всему благородному семейству и собравшемуся высшему сообществу, воле самого властителя. Его мнение, или же ее собственное решение не учитывались при исходе, ожидающего их в будущем. И это гнетущие чувство предопределенности раскалывало внутри него остатки самообладания. Вой ветра в ночной тиши усиливался, и невероятный хлад опускался на золоченые и изогнутые коньки крыш, на лепестки багряных роз и темное бархатное зеркало озер, и румяные бутоны опавшей азалии медленно опускались на поверхность прудов, образуя овальную рябь. Девочка подняла на него свои темные глаза, в которых можно было бы утонуть, окунаясь в черном меду ее нежного и поистине светлого взора. - Да, - тихо прошептал он, и в ветре можно было с большим трудом расслышать его откровенный и прямой ответ. Они смотрели друг другу в глаза, и Карин знала, что он не обманывал ее, что в мерном раскате опаленных лунным заревом небесно-лазурных глаз, обитало отвращение к самому себе. - Я знал, что у Иссина Сибы две дочери и старший сын, - он нервно сглотнул, сцепляя сильные руки за спину, и в глазах его поселился отголосок северной вьюги и морского шторма, - но никогда не думал, что одну из них он когда-нибудь представит мне лично. Вы, воспитанная в одном из благородных кланов должны хорошо понимать, что означает подобное представление мужчине. Карин коротко кивнула, опуская взгляд на темные туфли на высокой платформе, покрытые тонким слоем блестящего лака и расписанные травяными узорами вдоль широкой поверхности, и девочка наблюдала, как на плотные белые носки опускаются кристальные искры снега. Идеальные кружевные узоры замирали и на подоле темной ткани и золотых журавлях, поднимающихся в ночную вышину в объятиях лепестков нарцисса. Это платье и широкое оби из золотых тяжелых нитей ткали десятки вышивальщиц, и трудоемкая работа продолжалась и в глубокой ночи под светом сотен золотистых лампад, и Карин в тайне не разделяла стремления матери, ей совсем не хотелось чувствовать на своих плечах груз плотной ткани. И она с грустью и томлением смотрела, как натягиваются струящиеся сверкающие нити на ткацких станках, как проскальзывают чернильные ленты в тонких и изящных пальцах, и как день переходил в ночь для женщин, что неустанно трудились в своих мастерских. И девочка каждую ночь распоряжалась, чтобы прислужницы приносили в павильоны, находящиеся на верхних ярусах главного поместья, самые лучшие и съестные блюда, и сама же разливала белый чай для молодых девушек, и прежде чем передавать пиалу в их изувеченные и усталые руки, склонялась перед ними, благодаря за сотканную материю, к которой она испытывала омерзение. Все эти труды были осуществлены лишь для того, чтобы сшить для нее наряд для встречи с каким-то мальчишкой. И она с каждым днем ненавидела его все больше. Она хотела свободы, тогда как ей твердили, что вся ее жизнь будет принадлежать только одному человеку, и на свадебной церемонии она склонится перед представителем великого совета, перед своими родителями и мужем, что примет ее в свой дом, выказывая уважение и благодарность своему будущему супругу. И Карин долгими ночами размышляла над тем, что ей придется солгать перед алтарем самого небесного владыки, потому что в душе ее обитало двуличие. Она презирала мысль о том, что станет чьей-то собственностью, и тогда как Юзу мечтала когда-нибудь стать для кого-то опорой и поддержкой, с волнением и теплым возбуждением размышляя об образе своей родственной души, Карин мечтала содрать с себя невидимые цепи. Она никогда не сможет читать книг, к которым так жаждала прикоснуться, никогда не сможет ощутить в руках сталь клинка и никогда не позволит себе остриженные волосы. Порой ей хотелось обкорнать свои роскошные лоснящиеся шелковистые пряди, которыми так восхищались ее служанка, расчесывающая локоны перед сном каждый вечер и постельничие, что сменяли свежие простыни каждое утро. - Я не знала, кто Вы и как выглядите. Мне было ведомо лишь Ваше имя, - в задумчивости призналась она, и ее чистый и бархатный голос поглощал живой мрак, разгоняемый блеском полночных звезд. Она думала о его имени, неоднократно в ночной мгле произнося его вслух, и шепот уносило черное дуновение ветра, блуждающее между нежно-лиловыми лепестками сирени, по распускающимся на водном потоке молочным лотосам, по застывшим каплям дождя на вьющихся листьях глицинии, и по камням лазурита, украшающих фонтаны и мостовые. И порой она выписывала иероглифы его имени на бумаге, не осознавая, с какой тщательностью и аккуратностью удерживает кисть в пальцах, как задерживает дыхание, обмакивая мягкие белесые волоски в чернила. И завершая написание его имени, она долгими часами всматривалась в выписанные символы, пытаясь разгадать значение, скрывающееся за темными линиями. И в душе ее наступал блаженный покой, и, поднимаясь из-за стола и высушивая стеклянные кисти, складывая письменные принадлежности в выдвижные шкафы и оставляя исписанные листы на широком и массивном столе, она думала о зимнем солнце. В его имени были запечатлены символы чистоты девственных снегов и солнца, восстающего на востоке. Красивое имя. Странное чувство восходило в ее душе. Человек, о котором она столько долго мечтала и грезила в своих снах, стоял перед ней. Ночь всегда приносила сны о снежных долинах, окаймленных сиянием восходящего солнца. Она отчего-то представляла его гораздо старше, и никогда не думала, что мужчина способен держаться столь изящно и гордо. Его капитанское хаори отсвечивало жемчужными нитями, словно все серебро полной луны стеклось в драгоценные нити, выплетающие узоры на богато расшитой материи, а округлый диск, сияющий в ночной вышине, было лишь слабым мерцанием. Удивительные изумрудно-сапфировые глаза, в которых переливалась морская пена, и яркость исчерна-фиолетового фианита. Он него исходила сила бессмертного холода, разрушающего металл и камень, и саму жизнь, сковывая в вечных темницах кристаллического льда. По полным бутонам роз плелись извилистые струи воды, паутиной обтекая стебли и темно-малахитовые листья, что мгновенно превращалась в хрустальные алмазные осколки. И сейчас, находясь с ним в такой близости, она чувствовала, как стискивает болью горло, и подносила дрожащие руки к шее, пытаясь согреться внутренним теплом, но дышать с каждой секундой становилось невозможно. С губ сорвался натужный хрип, и облако горячего воздуха кружевным седым сплетением поднималось в вихрях зимнего ветра. Его шаги были медленными и нерасторопными, словно своим присутствием он боялся причинить ей новую крупицу боли, и Карин не знала, чувствовал ли этот мужчина, что ее дыхание замирает на губах от той силы, что сходит мощными потоками и сапфировыми валами с его сильных плеч. Она видела, как темный аконит обволакивает его тело, и как призрачный голубой эфир утопает в удивительном небесном взгляде его глаз. Человек снял мантию со своих плеч, оставаясь в темном одеянии, и плотная сияющая ткань накрыла ее плечи, и девочка смогла ощутить теплоту его тела, запечатленной в материи, близость его губ и жаркого дыхания, когда струя сизого пара окутала ее побледневшие уста. Он присел на колени перед ней, чтобы их лица и глаза смогли встретиться. И чернота грозовых облаков соединилась с небесным аквамарином и прозрачным халцедоном. Прикосновение его нежных и теплых пальцев к ее холодной щеке напоминало солнечное тепло лучей, горячий поток распространялся по ее телу, и она невольно прикрывала глаза, и льнула к этим ласковым рукам, обнимающим ее лицо. Она ощущала холод металла золотых перстов на его мягких пальцев, и Карин глубоко вдыхала аромат хризантемы и леденящего ветра, зимнего красного восхода, наполняющего ее легкие. Его аромат, который одаривал теплом, укутывая от безжизненного хлада, опавшего на сад и превративший шумящую воду в стекло и слезы. - Вам холодно, Карин-доно, - промолвил он, и его руки устремились обследовать ее лицо. Нежная пытка, лишившая ее дыхания и ровного сердцебиения, в груди все замерло, а время вокруг них умирало, прекращая свой жизненный ритм. Кончики его длинных пальцев едва прикасались к скулам и подбородку, проводили трепетную линию на челе и носе, а дыхание мужчины оставляло невидимый след на ее пепельных ресницах. Когда же он остановился, ей на краткий показалось, что он тоже застыл, не понимая свих действий, и повинуясь какому-то внутреннему чувству, человек прочертил полосы вдоль ее шелковых темных бровей, наслаждаясь спокойным течением времени, нежностью, что проникало под кожу. - Совсем не холодно, - шепотом произнесла Карин, закрывая глаза, отдаваясь ощущению, кружащему голову, что приносило прикосновение его рук, хотя все тело ее содрогалось от властвующей стужи. Его кожа была такой теплой, едва ощутимое прикосновение пальцев, но она думала, что могла бы умереть. То было блаженство и невообразимая боль, стискивающая грудь. Она хотела дышать, глотая воздух, но не могла вздохнуть. - Я виноват перед Вами, мне следовало догадаться, кто Вы, обращаться с Вами должным образом. Надеюсь, что Вы сможете простить мне мою грубость, - он легко улыбнулся, захватывая своими ладонями ее оледеневшие руки. Карин чувствовала, как жар поднимается от ключиц до скул и ушей, все тело охватывала дрожь предвкушения и странного и незнакомого возбуждения. Но это было невероятно приятное чувство, которое она не могла описать. Ей казалось, что нет ничего прекраснее и совершеннее этого чувства, прикосновение кожи другого человека. Нет, не так. Нет ничего более значимого, чем прикосновение этого мужчины. Она множество раз касалась сестры, когда они вместе укладывались в кровать в ночи, когда снаружи гремела гроза, и ослепительные золотые молнии прожигали черные лоскуты неба. И Юзу сжималась под атласными простынями, прижимаясь к ее груди, и успокаиваясь под звук мерных ударов сердца, а Карин мягко поглаживала ее по светлым волосам и спине, стараясь нежным прикосновением снять напряжение и страх, овладевавшей младшей сестрой. Старшему же брату она часто сменяла повязки на руках и смазывала лечебными настойками и мазями рубцы и шрамы на спине и предплечьях, полученных на тренировках и боях. Но легкое касание рук этого мужчины одаривало необычайным счастьем. Ее мысли были чисты, лишенные содержания, как белоснежный лист бумаги, на котором не существует начертанного имени. И тогда его дыхание окутало ее пальцы, его воздух опалял и согревал покрасневшие костяшки пальцев. И горячие губы были так близки к коже. - Нам действительно было бы лучше вернуться к гостям. Я не хотел бы, чтобы по моей вине Вы слегли с тяжелой лихорадкой, - сказал мужчина странным и глубоким голосом, растирая большими пальцами кисти ее рук, и она упивалась ощущением его горячей кожи на своих запястьях. И она бы с удовольствие замерзла ради него. - Мой отец ничего не рассказывал Вам обо мне, - сказала Карин, нарочито отводя сумеречные глаза от его прямого взора, но он и не спешил поднимать на нее свой взгляд, все с тем же задумчивым выражением растирая ее ладони. - Нет, - промолвил он. И голос его казался пустым и безжизненным. И после непродолжительного времени, Карин осмелилась произнести слова, что обжигали горло и язык с самой их встречи на балконе. - Вы не рады подобной новости. Карин не задавала вопроса. То было утверждение. И мужчина словно смог очнуться от ее слов, очутиться вновь в реальности, и наконец-то поднял на нее свои зеркально-изумрудные глаза. В них обитало удивление и жизнь, а еще несравненная ни с чем власть над стихией и самим небом. Такую силу она редко могла ощущать, находясь с источником в такой близости. Подобное она чувствовала, когда ко двору в главное поместье семейства Сиба прибывали Капитаны других Отрядов. Порой у нее кружилась голова, и охватывал приступ тошноты от присутствия такого большого скопления духовной силы, и сейчас ей думалось, что сила, заключавшаяся в теле этого юноши, превозмогала единую мощь всего великого Сообщества в десятки раз. - Почему Вы так считаете? – поинтересовался он, не отводя от ее глаз своего пристального взгляда, и тень любопытства проскользнула в изысканных чертах его лица. Если бы он не был ее нареченным, она бы посчитала себя оскорбленной за такую дерзость, простолюдин не смеет поднимать головы в присутствии высокой особы дворянского происхождения, а он смотрел на нее открыто и беспрепятственно. - Я всегда полагала, что мужчина будет счастлив, если узнает, что его партия удачна, разве не так? – прошептала она, отворачиваясь и намеренно всматриваясь, как застывает вода на золотых статуях драконов на темных крышах дальних особняков. Мужчина тихо рассмеялся, поднимаясь с колен и предлагая свою руку. И Карин не раздумывая, вложила свою ладонь в его широкую и сильную руку, и его пальцы сомкнулись на костяшках ее пальцев. И тогда она подумала, насколько большой был его рука в сравнении с ее крохотной ладошкой. Он был гораздо выше ее и все же старше, сколько бы не утверждал брат обратное. Это явственно читалось в его поведении и серьезном выражении красивого лица, в манере держаться среди людей, занимающих столь важные посты в правительстве. И когда они поднимались по лестнице, все так же продолжая держаться за руки. Карин вдруг остановилась, и мужчина обернулся к девочке, приподнимая белесые брови. Девочка посмотрела на человека другими глазами, понимая, что теперь перед ней стоял не просто человек из рядовых солдат или один из сотен тысяч выходцев первого района, простирающего за пределами городских стен благого и святого града. Теперь перед ней стоял один из Капитанов белого Сообщества, один из тринадцати всемогущественных богов смерти. Мужчина обернулся к ней, и ей приходилось высоко поднимать голову, чтобы увидеть его глаза, сияющие переливанием голубого и темно-бирюзового, с затаенным дыханием наблюдая, как за его спиной восходит адамантовая луна, осветляющая его кремовые волосы в чистое серебро. Но его руки потянулись к ее лицу, и кончики пальцев, обжегшие словно льдом, приподняли ее подбородок. - Вы ошибаетесь, Карин-доно, - произнес он, наклоняясь к ее лицу и почти шепча свои слова ей в раскрытые губы, и снег таял на ее щеках, застывал на его ресницах цвета пахты и жасмина. - Я бы все отдал, - процедил он сквозь зубы в необычайной вражде и страсти, - ради того, чтобы избрать женщину, которую люблю всем сердцем, чей образ прожигает мой сон и мысли. Даже если в сравнении с Вашим статусом, она происходит из не благого и темного рода, как и я. Я не дворянской крови, и Вы тоже это прекрасно понимаете, - он опустил свои руки, и глаза его сияли в темноте точно драгоценные камни, точно нефритовые камни, что украшали золотые кольца ее матери, только были куда прекраснее. Она могла видеть сквозь морскую глубину весенние небеса, и росу стелющуюся на белых бутонах лилий, что отражала голубоокой покров, и ветры, что несли молочные облака. Если долго всматриваться в иссиня-лазурную даль, то можно утонуть в столпах хлынувших ветров, могущественные каскады и циклоны сталкивались, обрушивая один вал, и нагоняя неодолимую сходящую волну в леденящей вышине. Но выражение его взгляда, те чувства, что бурлили за гранью сапфирового зазеркалья, прожигали ее, испепеляли кожный покров и саму ее душу. - Вы не испытываете толики омерзения к тому, что старшие хотят обручить Вас с человеком, которого Вы едва знаете, и чья кровь осквернена? Я не очень хорошо помню своего детства, - признался он спустя мгновение, когда облака пара, его дыхание змеиными сизыми лентами обвевали ее лик, но Карин думала о нежном запахе цветов и туманов, что наполнял легкие, о том, что невидимые цепи сковывают навеки ее свободу. И она слабо дышала лишь от того, что с горестью расставалась с вольностью. - Мне кажется, что оно разительно отличается от Вашего, да и любого другого человека, находящегося здесь, в пределах этих грандиозных сооружений и дворцов Вашей семьи. Сверстники меня избегали из-за той холодной ауры силы, что выплескивалась наружу. В то время я с трудом мог совладать с потоком духовных частиц, что окружали меня, - он опустил взгляд на свою и раскрытую руку, и по тончайшим линиям судьбы, выписанным на его ладони, растекались холодные стеклянные струи воды, застывающие столь быстро, что ее сердце не успевало пропускать удара. - Вы ведь и сейчас можете ощущать эту сковывающую боль моего присутствия. Вы с таким трудом дышите, каждый вздох пронзает горло, словно ошпаренные кипятком и горящим маслом железные иглы. Такое мне столь часто рассказывали те, кто совсем недолго находился в моем обществе, - он помедлил, встречаясь с ней взглядом, и его глаза стали острее, пронизывая до самых костей. - И те, кто сжигал тела мертвых, слыша их предсмертные вздохи и шепот, полный отчаяния и гнева. Я не знал этих людей, но я видел, как они задыхаются, как стекленеют их глаза, и в отражении их суживающихся зрачков, я видел страх и ненависть, проклятия, что они не могли вымолвить вслух, ибо кровь их обратилась в красный лед. Дети умирали на моих глазах, а я стоял и ничего не мог сделать, но я принимал речи, осыпанные чернью, надеясь, что так смогу искупить свою вину перед теми, у кого отнял самое дорогое. Его тонкие пальцы провели едва ощутимую линию от подбородка до самых ключиц, еще ниже, и Карин чувствовала на своей коже шелк его светлого кимоно, тогда как губы мужчины тронула странная улыбка. - Вы задыхаетесь. Я чувствую, как пульсирует в Ваших венах кровь, - ледяным и завораживающим шепотом промолвил он, и его пальцы остановились в углублении на шеи, что перетекало в ключицы. Голубое сияние луны оплетало его светлые локоны, обращая девственно-кремовые пряди в чистейший опал, проникало в ее широко-раскрытые глаза. - Если я захочу, то Вы умрете, Карин-доно. Она смотрела в его глаза без крупицы страха и сомнения, погружаясь в ауру его силы, что обвевало ее мягким и ласковым потоком, и ей грезилось, что она дрейфует на морских светло-кобальтовых волнах. Он хотел причинить боль, но его сила одаривала ее невероятной нежностью, и жестокие слова, так разнились с действиями. - Вы напрасно считаете, что я убоюсь Вас, когда Вы позволяете себе стирать различия между нашими положениями. Вы несли меня на своих руках и дыханием исцелили кровавые раны на ногах, Вы улыбались мне. Вы пытаетесь показать мне, какой Вы злой человек, но у Вас невероятно плохо получается. Вы были свидетелем моего недостойного положения, и я прощаю Вас сейчас за те откровения, которыми Вы поделились со мной, - ее маленькие пальцы коснулись его руки, кончики были холодными, но в ладони кипела жизнь. - Но Вы правы, - твердым и решительным голосом произнесла она, и в тоне ее проскальзывали стальные, приказные нотки. И теперь ее сила отвечала его духовной волне, ее темные глаза ночного агата всматривались в его чистые черты. - Я благородных кровей, и я выполню небесную волю белого сообщества, каково бы оно ни было, ибо это мой долг. И это Ваш долг с того момента, как Вы поклонились перед святыми пьедесталами, и на Ваши плечи накинули белое хаори. Быть может это Вам стоит страшиться меня. Это Вы ничего не знаете обо мне. Между ними воцарилось сумрачное молчание, и с его губ сошел удовлетворенный вздох, когда их руки рассоединились. Опасная улыбка накрыла полные губы, когда Хитсугая Тоусиро тихо прошептал: - Я приложу все усилия для того, чтобы снискать Ваше прощение за свое недолжное поведение, Карин-доно. Мужчина обнял девочку за плечи, окутывая теплом своего тела, и они медленно поднимались по лестничным ступеням, вслушивались в слитое дыхание друг друга. Боль, что вонзалась в запястья и кости ослабла, и по телу растекалось тепло и жар. Когда они в безмолвии вышли на темные балконы, Карин намеревалась спустить со своих плеч его хаори, но человек жестом руки остановил ее. - Будет правильно, если Вы отдадите мне его позже. Я бы хотел, чтобы Вы в тепле смогли вернуться в свои покои. Ваши постельничие позднее передадут мне мантию. - Вы сердитесь на меня, Хитсугая-сан? – спросила она слабым голосом, сжимая края его шелковой белой накидки, на которой еще присутствовал его аромат, и через нежнейшую материю, она будто могла прикасаться к нему. Его глаза потеплели, когда он поднял руку, чтобы дотронуться до ее щеки, но когда его пальцы почти соприкоснулись с ее кожей, его рука дрогнула, и опустилась вниз. Он не решился сделать того, что намеревался и желал, не признаваясь в жажде самому себе. - Вовсе нет, - спокойно ответил он. Они постояли еще некоторое время, смотря друг на друга, и их взгляды были столь различны. Она смотрела на него с каким-то таинством, принимая его образ в своем сознании и сердце, он же будто перестал видеть, или его дух покинул тело, и теперь перед ней была лишь его пустая оболочка. - Желаю вам приятного вечера, Карин-доно, - тихо сказал мужчина на прощение, покидая ее, оставляя одну в тающей блекло-лавандовой темноте, что освещалась серебряным сиянием зимнего полнолуния. И когда призрак его духа растворился в воздухе, Карин все еще продолжала стоять на том месте, где они расстались. Облака туманного пара соскальзывали с ее раскрытых губ, пока она вслушивалась в звуки ночи и опадающего снега. Ей хотелось, чтобы время остановилось и застыло, чтобы только сумрак был свидетелем ее зародившегося тайного желания. Она плотнее укуталась в согревающую ткань его светло-молочного хаори, прижимая ворота шелковой материи к лицу и глубоко вдыхая в себя его запах. Карин хотела, чтобы это мгновение не заканчивалось, и с грустью думала о том, что ночью ей придется аккуратно сложить в темный сундук его накидку, расставаясь уже на долгое время с остатками его присутствия. Ей думалось, что мать и отец, а в особенности Юзу будут яростно интересоваться содержанием разговора, беседы, что два человека вели в отдалении от шума празднества. Но к ее удивлению, они молчали, и дни протекали медленнее и проходили незаметно часы. И она позволила себе углубиться в свои собственные раздумья в часы трапезы, когда все семейство разделяло горячий рис со сладкими специями или же когда они собирались в вечернее время, декларируя стихи классиков и ученых. Это было частью их высокого образования. Каждую минуту своей жизни она думала о том, чтобы стать совершенной, идеальной, забывая о своих прежних желаниях. Со временем она научилась самостоятельно закалывать свои волосы, создавая узоры, сплетая сложные косы, стыдясь своих внутренних помыслов. Ей хотелось бы предстать перед своим мужем теперь в другом свете. Она думала, как могла бы пройти их первая брачная ночь, и на утро она бы укладывала заплетенные волосы в сложные прически, ловя отражение любимого мужчины в зеркале, встречаясь с его небесно-голубым взглядом. Теплым взглядом, в который проникали бы отблески солнечного света, проскальзывающие в их спальные комнаты. И теперь же сама выбирала масла для своих локонов, как и духи, и ткани. Она заказывала самую лучшую ткань и самую дорогую, часами рассматривая орнаменты и пробуя на ощупь качество материи, чему беспредельно были счастливы старшие по дому и ее воспитательницы. И теперь же девочка пробовала на вкус новое и ранее неизведанное чувство боли, тоску. По прошествии месяца после торжественной церемонии, в их дом прибыл гонец прямо из столицы. Это был один из солдат ночного гарнизона, и когда прислужники внесли в ее апартаменты тяжелый сундук с золотым окаймлением, она с волнением проводила пальцами вдоль золотых узоров нарцисса. Внутри оказалось огромное количество книжных переплетов и манускриптов, свитков в нефритовом обрамлении на красном шелке, невероятно дорогие и изысканные издания с серебряным теснением и вкраплением красных рубинов. Она не знала названия многих этих книг, но они были посвящены тактике и стратегии, мемуары полководцев, прославивших белый город, имена, что обессмертили славу великого сообщества. Но когда она развязала черный шелк на фолианте, и увидела заглавие книги, что было высечено золотой краской, на ее глазах проступили слезы. Это было «Искусство войны», издание которое она потеряла в холодных заводях прудов в садах ее дворцов, когда в страхе быть замеченной, пойманной за недостойным для женщины чтением, выпустила книгу из своих рук. Даже в семейной библиотеке, у них было всего одно издание, которое старший брат тайком смог пронести для нее. Она помнила, какими старыми и пожелтевшими были страницы рукописи, помнила каждый загнутый и обрезанный уголок на бумаге, рассыпающий переплет. Издание же которое она держала в руках, было совершенно новым, и по золотой отпечатке на корешке книги, Карин поняла, что книга была сделана по специальном заказу. Бумага была плотной и атласистой, белой, как бутоны распустившегося лотоса. И она даже не могла себе представить, сколь дорогой могла быть выполненная работа. Такие издания были рукописными, и чернила для таких книг специально освещались. Текст могли читать только привилегированные слои населения и знатные вельможи белой цитадели. С кончиков ее глаз скатилась хрустальная слеза, когда она прижалась губами к темному кожаному переплету, к золотому орнаменту небесного дракона, обивающего своим телом и сильными кольцеобразными когтями сферу мира. Внутри было короткое послание, вложенное в обычный белый конверт с красной сургучной печатью.«Я надеюсь на Ваше милостивейшее прощение за свои резкие слова. И глубоко желаю, что Вы сможете ощутить хотя бы каплю радости от моего скромного дара».
Ей нужно было сжечь все книги именно в тот день, ей нужно было настаивать на том, чтобы разорвать этот брак, опозорить себя перед всеми благородными в тот вечер, но не позволить состояться этому фальшивому браку, обречь себя на ложные и вечные узы с человеком, что не испытывал к ней абсолютно ничего. Но она не знала об этом, и не хотела слушать доводов рассудка, она полностью подчинялась счастливой мелодии своего колотящегося сердца. От автора: глава должна была получиться немного больше, но я поняла, что будет правильней, если я ее разделю и оставлю все представленные действия в следующих главах. Мне кажется, что эта история так разительно отличается от того, что я писала прежде, и есть у меня очень опасное предчувствие, что со следующей главы, мне придется поднять рейтинг этой книги. К сожалению у меня действительно не часто находится время, чтобы писать свои истории, но огромное-огромное-огромное спасибо всем тем, кто читает эти истории. У меня внутри все начинает кипеть от счастья.