Жар белого вереска

«Мучимые страстями души пышут огнем. Такие испепелят любого на своему пути». Хун Цзычэн

Сила огня величественна и непостижима даже для созданий, у которых было все время мира. То, что для нее было вечным, обратилось в пепел, прах, и черный песок усеивал собою бесконечно далекие просторы густых дубрав и лесных лощин, бесконечно далекие долины, что некогда принадлежали ее семье. Все растаяло в извергающемся красном пламени, что поедало оголодавшим зверем плоть и камень. Карин наблюдала за тем, как распускаются красные лепестки цветов смерти, как белоснежный и холодный снег покрывается густой и растекающейся рекой крови. Злой ветер был полон непереносимого запаха гари, золы и сгоревшей плоти. Она помнила, как ноги ее больше не могли держать, и девушка рухнула на холодную, орошенную снегом землю, тогда как перед глазами ее раскрывалось багровое море огня. И она смотрела до самого рассвета, лишенная чувств и дыхания, как горело пламя, забирая все то, что она так отчаянно любила. Карин слышала топот черных коней, проскальзывающих в заволакивающем мраке с горящей янтарной вороновой гривой, и в сумерках сверкающие искры обожженных жарким солнцем, взметались в непроницаемое черное небо. Она чувствовала на себе чужие руки выживших из-под огненного обвала прислужников, но не могла сдвинуться с места, крича во все горло, выдыхая из себя остатки силы и духа. Люди бросали ее, оставляли, в попытке спасти свои семьи, своих родных. Но выживших людей в беспощадных цепях огня было так ничтожно мало. - Карин-доно, умоляю Вас, поднимайтесь! - рыдала перед ней на коленях женщина старшего возраста, силясь поднять ее, и кажется старческая рука, покрытая одряхлевшей, опаленной и тонкой кожей, осмелилась ударить девушку по оцепеневшему и мокрому от слез лицу. К дворянам запрещалось прикасаться простолюдинам, челяди поднимать взгляд и голову, это каралось смертной казнью, но эту женщину не приговорят к смерти, в тот момент девушка не чувствовала горящих ударов пощечин. Карин и сейчас помнила три тончайшие ленты седины в ее волосах, и густой темный оттенок длинных прядей, опадающих на плечи, когда ее стеклянный взгляд скользил по ставшим незнакомым от горя чертам лица, по разорванным рукавам кимоно, по обгоревшей коже. Ужасные, омерзительные рубцы останутся с ней до конца жизни. Огонь, что полыхал перед ее глазами, нельзя было потушить водой, горящее вещество продолжало прожигать землю несколько дней, до тех пор, пока сама почва не обуглилась, превратившись в глубокие залежи черного пепла. Это было невообразимо пугающее чувство, как будто душа проваливалась в пустоту и бездну, которой не было конца. Она не чувствовала саднящей боли в разодранных в кровь ладонях и коленях, лишь бескрайние просторы одиночества овевали со всех сторон, как мятежные волны. Женщина, что обнимала ее, была единственной, кто осталась с Карин в ту роковую ночь, когда огонь унес жизни более пяти тысяч человек, и вместе с ними погибла, сгорела в жестоком пламени и вся ее семья. В эту ночь Карин тоже должна была умереть. И со временем, она думала о том, что было бы прекрасно, если бы она смогла уйти из жизни вместе с близкими людьми, не видя своими глазами позора, унижения, не чувствуя отвращения к самой себе. Несколько гарнизонов с солдатами, прибывших из светлой столицы с помощью, были незамедлительно перемещены в карантинную зону. Черный песок, по которому они ступали среди обломков и темных каменных руин, прожег их сандалии, и страшный яд, сохранившийся в пепле, просочившийся через обожженную кожу, проник в кровь, и люди умирали долгие месяцы от уродливых язв, покрывавших их ноги. Липкие и омерзительные язвы струились по конечностям, и Карин видела брезгливость на лицах молодых врачевателей, глубокие морщины, пересекающие лоб и щеки, точно шрамы. Лучшие медики и целители не могли спасти одаренных и молодых воинов, что немногим ранее вступили в белую обитель, поклявшись защищать мир бессмертных. Но в ту ночь Карин поняла, что ничего вечного в мире нет. Смерть наступает для всех, даже для богов смерти, и старость одолевает слабых и немощных. Смерть похожа на затмение, когда в кромешном мраке озаряется золоченым окаймлением темно-янтарный свет скрывающегося звездного светила. Она узнала это, чувствуя слабеющий пульс через кожу, когда руки пожилой женщины обхватили ее дрожащие плечи, а сила, вырвавшаяся на волю из хрупкого тела, начала крушить все вокруг. Могущество ее горя было непреодолимо и непостижимо, и чернота силы заволокла небеса, воздух был горяч от власти, растекающейся на многие сотни миль. Земля вздыбилась, образуя целые кратеры, и высокие гряды песков и щебня накатывали волной на землю, забирая с собой остатки жизни и воздуха, и огромные каменистые осколки сталкивались друг с другом, как валы океана, круша вокруг все живое, отнимая жизнь тех, кто покинул ее в безумии, оставив одну. Темное небо обращалось в каскады, сходившихся торнадо, жестоких сизых обрушающихся ветров, рассекающих монолитные постройки. И когда она сжимала разорванную материю кимоно из тонкого атласа прислужницы, что обучала ее медицине и врачеванию долгие годы, Карин думала о том, что смогла выжить только из-за своей глубокой любви к мужчине, которого она не забывала ни на миг после далекой первой встречи. Ее пальцы впивались в истончившуюся черную ткань, будто истлевший саван, золотая вышивка фениксов на ее оби потускнела. Сиплый и хриплый голос женщины увядал, пока не стих, как затихает ветер перед бурей, наполняя воздух разгоряченным зноем. Руки, что держали ее за плечи, упали, обвисли, и губы Карин слабо подрагивали, когда она с трудом выговаривала слова скорби, моля о прощении. Она поклялась на черном песке, что оставил в себе прах сгоревших тел ее родных, что это были последние слезы в ее жизни. Больше она не позволит себе проронить ни одной. За несколько дней до трагедии, что потрясла все великое сообщество, девушка отправилась в столицу, чтобы встретиться со своим будущим мужем перед святым обрядом клятвы. Они должны были поклониться перед освященными рунами, и официально скрепить себя узами нареченных, как предначертанные звездами духовные супруги. И она представляла себе, какого будет стоять подле него под сводами светлого и горячего солнца, в тишине белокаменных фигур в храме из опалового камня, и испивать воду из хрустального источника, принимая его жизнь в свою судьбу. Их фигуры будет обтекать тишина, и они вместе смогут смотреть в глаза друг друга, как в тот вечер в садах ее дома. До торжественного празднества оставалось не больше месяца, и Карин считала дни до их встречи. Ее руки дрожали, и горели, и она не могла засыпать от сильных ударов сердца. Жар в ее груди распалялся все сильнее с каждым днем. Ей было трудно дышать, и она не могла позволить себе сосредоточиться ни на письме, ни на каллиграфии, ни на изучении истории. Даже беседа с придворными дамами, с которыми она вместе обучалась этикету и музыке, не могли заполнить ее мысли. Все ее время было о нем и для него. Когда она прикасалась к кружевному серебряному грифу цитры чжэн, а пальцы плавно скользили по тонким натянутым нитям, и она прикрывала глаза, вслушиваясь в звуки музыки, застывающие в вышине. Девушка думала, что когда-нибудь в поздний вечер, когда слуги оставят их наедине, и они останутся вдвоем, окруженные ночным мгновением. Мужчина будет сидеть за чайным столиком, испивая горячее сакэ или жасминовый чай, смотря и любуясь ею, как любуется человек цветением азалий или восходом белоснежно-кремового полумесяца, и вслушиваться в тихую музыку, что она будет играть для него одного. Так прекрасно любить этого мужчину, так волнительно думать о нем каждый день, просыпаться с мыслями о нем. Карин просыпалась, и с первым дыханием своим пыталась уловить в воздухе знакомый аромат зимы, солнца и стужи, что навевал воспоминания о его образе. Она больше не могла сдерживать свои чувства в узде. И долгое и томительное время, она представляла себе первое мгновение их новой встречи, спустя столько лет. Теперь, когда она уже не была ребенком, а превращалась во взрослую и красивую женщину. Карин чувствовала себя птицей, запертой в драгоценной клетке, тоскующей по теплоте золотых солнечных лучей, и светом был он. Он был для нее лунными объятиями в ночи, и звездной пестротой темно-лиловых небес и самим дыханием. Без него бы каждый глоток воздуха был другим, и она понимала, какое это невероятное счастье – жить ради кого-то, и любить так беззаветно. Поэтому, когда она взобралась верхом на самого быстрого жеребца в дворянском стойле их семьи, то почувствовала великое счастье, горячностью растекающейся по крови. Наслаждение и восторг вскружили голову, когда она ощутила под собой жесткость кожаного седла, и просунула темные кожаные сапоги в золотые стремена, погнав коня в дикий галоп с самых первых пламенеющих искр восхода на горизонте. Она засмеялась весело и беззаботно, как дитя, закрывая глаза и приветствуя волю, холодный, почти леденящий щеки и открытую шею воздух, когда конь рысью выехал из-за главных ворот. Карин осторожно натянула поводья, оглядываясь на далекие пагоды из темной древесины, чьи скаты украшались узорчатыми цветочными росписями и золотыми фигурами драконов и восточных тигров, и, всматриваясь в роскошные дворцы, она пыталась выровнять свое дыхание, учащенное сердцебиение, отчего грудь, больно сдавливало. Она замерла всего на мгновение, запечатлевая красивые туманные виражи, растекающиеся по стеклянным от морозов ветвям деревьев вишни и яблони, по застывшим прудам, скованных под толщей кристального голубого льда. Красивое видение, которое она никогда не забудет. Но даже в то мгновение, в ее мыслях было его лицо, и его сапфирово-лазурные глаза, что были синее просторов холодного неба и глубже водных пучин. Ее полные губы, подернутые румянцем красного пурпура мака, тронула легкая улыбка, когда она накрыла голову широким и плотным темным капюшоном, отороченным золотыми металлическими вставками, и резко ударила стременами, посылая коня вперед. Она великолепно держалась в седле в седле, и с легкостью взбиралась на самого резвого коня без упряжи, и несколько часов могла без устали скакать на лошади, обгоняя самых опытных наездников. Невообразимый талант, которым восхищались многие из всадников, что были в составе конницы гарнизона, преданно служивших древнему роду их семейства. Позднее, когда над заснеженными холмами, занесенными глубоким снегом, сгущались талые сумерки, девушка все же решилась сбавить скорость, и к вечеру, когда наступило время заката, и небеса окрашивались в богатый и рдяной рубин, жеребец перешел на тихую рысь. Тишина глубоких и диких лесов будоражила, казалось, что за ней следило безмолвие. Снег выпал совсем недавно, но толстые хлопья усеивали воздух последние дни, отчего не было видно с веранд высоких ярусов цитаделей темные пики вершин гор. И ей приходилось укутывать шею в тяжелую муфту из меха черного барса, а еще раскрывать неудобные алые зонты из дорогого шелка, расшитые золотыми, огненными фениксами. Но лучше носить зонты в своих руках, укрывая и тугой заплечный скарб, и старательно удерживать равновесие, проходя по льду, нежели чувствовать присутствие десятка прислужниц, ступающих за ней по пятам, словно за пленной, осужденной на смертную казнь. Она никогда не могла вдоволь насладиться тишью зимнего вечера в одиночестве, безмолвные лики слуг с идеально собранными волосами и темных оби, преследовали ее, и порой Карин мерещилось, что за ней ступает армия фарфоровых кукол, и в ночи ей снились кошмары. Однажды они с семьей выехали в дальние районы за пределы белых стен, и Карин с ужасом и дрожью помогала знахарям подготавливать целебные растворы и мази, расталкивая травы, и накладывая повязки, и трудилась вместе с остальными женщинами, вытирая грязными тряпицами холодные каменные полы, залитые густой кровью солдат и нищих. Руки жгло и саднило, колени болели от бесконечного ползания по ледяным плитам, но за всю свою сознательную жизнь за один день она смогла сделать гораздо больше, чем могла представить себе прежде. Она не чувствовала брезгливости, когда ее чистые одежды пачкались в рвотных спазмах, пока девушка помогала пить чистую воду больным детям отравленным лихорадкой. Нос забивал неприятный запах, и Карин долгие месяцы просыпалась от снов, полных детского и скорбного плача сирот, потерявшихся после великой войны. Детей, что в легких оборванных одеждах спали на холодном снегу. Тела их были такими исхудавшими, истощенными, глаза пустыми от голода и жажды тепла, тогда как женщины, выстроившиеся в три длинных ряда, бесшумно ступали за ней по аллеи, поднимая атласные юбки и подавая чай со склоненными головами. Она чувствовала к самой себе отвращение, но когда сложила самые дорогие украшения в темную шкатулку, чтобы люди из дальних районов могли купить риса и теплых одеял, починить одежду и построить не соломенные, а кирпичные крыши и утеплить стены, мать наказала ее. - Почему я не могу продать пару заколок, под хранение которых у нас выделено в особняке целые этажи, заполненные шкафами, тянущимися до самого потолка? – воскликнула девушка, и в темных глазах ее бушевала яростная ветряная буря, черный смог, рождающийся от беспощадного огнива. - Дети пухнут с голода, и счастливы от простого глотка чистой воды и небольшого внимания, - ее красивое лицо исказила гримаса боли, и она прикусила нижнюю губу зубами, пытаясь сдержать вырывающиеся гневные слова. - Я здесь купаюсь во всей этой роскоши, тогда как на одну только золотую тарелку несколько семей могут купить себе плодородные земли и обеспечить себе безбедное существование до конца своих дней или же выкупить себя из рабства богатых купеческих фамилий. В тот же миг ее лицо прожгло опаленной болью, и она пораженно уставилась раскрытыми глазами в пол, опустив голову и прикоснувшись к разгорающейся коже. Плечи Юзу невольно дрогнули, и младшая сестра сжалась, от звонкого и гулкого звука, раздавшегося эхом по длинным и пустым коридорам, резко втянув в себя воздух. Мать ударила Карин по щеке, и жар оплеухи обжигал собственную ладонь. - Следи за своим тоном и речью! – грозно произнесла мать, складывая перед собою локти, отчего орнаменты нежно-белоснежных лепестков жасмина на длинных рукавах великолепного лавандового кимоно сошлись в совершенной пестрой композиции. Карин помнила, как сверкали золотые украшения, вплетенные в ее невообразимо пышные и ухоженные рдяно-медные локоны, оттенок приобретал богатый пунцовый тон, когда солнечный свет стекался по роскошным лентам ее волос, и отчетливо вслушивалась в звук складывающихся звеньев малахитового веера, который женщины немедля опустила. Явственное выражение дурного духа и отношения по отношению к собеседнику – высшее проявление вражда со стороны дворянина. - Не забывай, что в тебе течет благородная кровь высшего звена, стоящего во главе всего сообщества. Не смей выражать свое недовольство или мятежное несогласие криком. В противном случае, чем ты отличаешься от безграмотного или нищего, у которого не было ничего, что имеешь ты! – строгим тоном произнесла она, и ее длинные ресницы окрасились в темный янтарь. - Ты должна быть примером для каждой женщины, каждой служанке, что находится под покровительством дома Сиба, и любого другого дома, даже если это дом удовольствий. Не смей позорить наш род своим дурным воспитанием. Поднимать голос на старшего человека, из какого бы слоя не происходил человек, и каким бы ничтожно обученным он не был, высшее проявление дурного нрава. Ты же осмелилась поднять голос на мать. Я подарила тебе жизнь в боли и крови, задыхаясь в лихорадке на мокрых перинах. Дети, что не чтят родителей, какими бы жестокими и хладнокровными они ни были, худшее из грехов. Позднее небеса покарают тебя, - сказала женщина, бросая недовольный взгляд на темный сундук, в котором хранились рубиновые и нефритовые украшения. - Прокормишь ты несколько семейств, и что дальше? – задумчиво произнесла мать, усаживаясь на стул из белого опала, в гордыне поднимая в изумлении и насмешке свои идеально ухоженные брови чистого красного золота, попутно делая знак рукой прислужнице, что поклонившись, осторожно приступила к приготовлению чая. Проходили мгновения, а Карин так и не посмела поднять на женщину взгляд, трепетно вслушиваясь в тихое журчание горячего медового потока, наполняющего пиалу из красного фарфора, обводя взором туманные извилистые полосы, поднимающиеся над краями чаши. В своем молчании она скрывалась, выражая угрюмый протест. Женщина почувствовала ее едва различимое неудовольствие в воздухе, в слабом мановении и темном ветке, растекающимся по ее светлой ауре, и резко вздернув подбородок, жестко произнесла: - Немедленно подними голову и посмотри мне в глаза! Не будь созданием, в душе которого обитает трусость. Всегда смотри собеседнику в глаза, особенно тому, кому намереваешься противостоять. Эта нелепая поза, опущенные глаза, столь жалкий образ благородной. Моя дочь не будет склонять головы ни перед одной женщиной, только перед мужем, которого будет чтить всей душой. Карин встрепенулась, неспешно подняла свой взор, неглубоко вдохнула свежий воздух, пытаясь успокоиться. - А теперь отвечай на мой вопрос, Карин. Эти драгоценности попадут в дом нескольких семейств. Подумала ли ты о том, что будет дальше, что они будут делать с полученным даром. - Продадут и смогут купить достаточно пропитания на жизнь, лекарство, одежду, землю. Все, что им будет необходимо, - спокойным голосом говорила Карин, хотя боль и тяжесть в груди не покидали ее ни на мгновение. Старшая женщина сделала маленький глоток, бесшумно поставив чашу на золотое блюдо, и перевела взор своих проницательных карамельных глаз на дочь. - Красивая идея, и вполне осуществимая с нашими возможностями именно так подумала ты. Но сколь ни был бы беден человек, у каждого из существ есть чувство гордости. Твой отец, приезжая в другие районы покупает зерно и рис, материи и ткани по очень высокой цене, и делает это намеренно. И каждый об этом знает. Не подумала ли ты, что отдавая что-то безвозмездно, ты затронешь чье-то чувство гордости? Это будет выглядеть, как подаяние, и своим поступком ты покажешь явное неравенство между вами. Что почувствуют те, кто примет твои дары. Подумают ли они о судьбоносной несправедливости, что из-за того, что родились в отдаленных районах, где бедствует голод, войны и страшные болезни, а ты в шелковых простынях. - Многим людям действительно необходимо подаяние, матушка, - тихо вставила свое слово Юзу, пытаясь защитить старшую сестру, но завидев резкий брошенный взор матери, девушка мгновенно умолкла, отступая и тяжело вздыхая. В комнате нависла зловещая тишина, сдавливающая горло. - Но ты не можешь помочь всем, Карин. Избавься тогда от всего, от каждого золотого кольца. Это будет честнее и правильнее. Есть районы, что лежат гораздо дальше пределов города, который посетила наша семья. Даже со всем богатством нашего рода, мы не сможем помочь всем. Другие будут обделены. Новости очень быстро распространятся по всем землям, и в одном из таких городов придут беженцы из других селений. Ты понимаешь, к чему это приведет? Карин стиснула кулаки, но каждая черта ее лица сквозила неприкаянностью. - Что они будут делать с алмазными реликвиями и жемчужными бусами, какому торговцу они смогут их продать или обменять? А что будет, если одну из семей, которой ты пожертвовала свои украшения, истребят другие, желая получить богатства, которыми ты наградила. Что ты будешь чувствовать, осознавая, что по твоей вине погибли другие? Карин ничего не ответила, угрюмо опустив свои плечи, когда мать поднялась со своего места, и прислужницы поднимали драгоценные ткани ее кимоно. И когда раскрылись раздвижные темные двери, женщина в последний раз бросила недовольный взор на старшую дочь, прежде чем встретиться взглядом с сыном. Ичиго отступил в сторону, позволяя служанкам раскрыть красный зонт из аметистового бархата, и пропустить процессию. И только когда женщины скрылись за дальним коридором, брат зашел внутрь просторного холла, закрывая за собой двери. Он тяжело вздохнул, доставая из-за пазухи белый платок из холодного шелка, и передавая ткань Юзу. Когда младшая сестра осторожно приложила материю к ее лицу, Карин будто почувствовала прикосновение воды. Все из-за мороза, стоящего снаружи. - Ты не должна на нее злиться, Карин, - мягко сказал брат, припадая плечом к деревянному косяку. - Ты сделала за прошедшие дни для тех семей гораздо больше, чем смогут дать эти драгоценности. В какой-то степени мне придется разделить позицию матери. При этих словах Карин скривилась, молча присаживаясь на жесткую кушетку из красного дерева. Ичиго прочистил горло, словно одна мысль о произнесенных фразах саднила. - Ты ведь помнишь главу семейства Кучики. - Ох, да, тот благородный и красивый мужчина. Он сидел напротив нас в вечер церемониального восхождения воинов белой цитадели, - радостно всплеснув руками, прошептала Юзу, и лицо ее светилось восхищением. Карин же безмолвно кивнула. Конечно же, как можно забыть такие глубокие темно-агатовые глаза, идеальную кремовую кожу, прямые черные волосы, как густой сгусток ночного покрывала неба. - Его жена Хисана была рождена неблагородной, более того была выходцем одного из самых дальних районов. И в первый год своего брака с господином Бькуей, жертвовала большие деньги некоторым семьям и городам, - он глубоко вдохнул и провел пальцами вдоль темно-медных коротких волос. - Карин их семьи были сожжены другими людьми из-за зависти и алчности. Госпожа Хисана не находила себе места многие годы из-за этой страшной трагедии, некоторые лекари даже полагали, что ее роковая болезнь стала причиной этих необдуманных поступков. Но Карин чувствовала свободу в своих необдуманных поступках, как побег, совершенный этим утром. Алмазные крупицы ловили аметистовыми и изумрудными гранями свет, опадая на тонкие ветви, глубокие корни, вырывающиеся из-под стылой земли. В это время года уже расцветают ее любимые гардении и белоснежный цикламен, завораживающие тяжелые перламутровые и темно-лиловые, бордово-красные пятилепестковые бутоны сенполии. Цветы успокаивали ее, приносили отраду, и она мечтала о том, что сможет окрасить дом своего будущего мужа великолепными соцветиями всевозможного окраса. Он одаривал ее мир множеством чудесных оттенков, и даже в леденеющем холоде белесой зимы, существовала несметная пестрота гармонии тонов, удивительных и прекрасных, как его глаза. И в каждом своем будничном занятии, она находила отраду. Каждый свой шаг, каждое вздох дыхания она посвящала ему. Только ему. Карин узнала величайшую истину, о которой было позволено знать лишь немногим – любовь. Слово, над которым бы несколько лет назад она рассмеялась. Чувство, способное вознести к вершине искрящегося ветра в вышине небес среди широких молочных долин облаков, обнимающих золотой диск солнца и девственную жемчужную луну, но ее мягкий серебряный свет был несравним с речными жемчужинами, что она вплетала в свои косы или драгоценным бисером, который увивал темные рукава ее одеяний. Незабываемо ощущать, когда любят тебя, но какого же блаженство, проникающее в самые истоки создания, когда познаешь любовь к другому сам. Она бы все отдала лишь бы ощутить его объятия, его прикосновение, вздохнуть аромат, окружающий его, почувствовать тепло и биение сердца, но она окунулась бы в смерть, если бы он вновь посмотрел на нее с той же нежностью и заботой, как в тот вечер. Столь великой была бы услада, что она не побоялась бы отринуть свою жизнь. Она гадала, помнил ли он о ней так же, как она вспоминала о нем все эти годы. Карин не так давно исполнилось семнадцать лет, и черные лоснящиеся волосы свисали до самой поясницы, даже когда она закалывала их в высокий хвост, и закрепляла косы мелкими заколками, ленты густого черного потока стекались на плечи. Она гордилась своими волосами, получая внутреннее удовлетворение от прикосновения к струящимся, как темный водопад локонам. Было трудно ухаживать за такой длиной, но она думала о том, что когда-нибудь мужчина будет прикасаться к ней, к ее волосам. У нее были упругие бедра и тонкая талия, и все же ей не нравилось свое лицо. Она находила свои черты резкими – острые скулы, подбородок, темные брови на светлой, почти бледно-мраморной коже. Карин проезжала вдоль аллеи хвойных деревьев тсуга и толстых стволов чинара, завидев вдалеке одно из селений. Если она выедет рано утром, то уже к полудню сможет прибыть в столицу. От одной мысли, сердце начинало свой неровный стук, а внутреннее желание согревало окоченевшие от долгой дорого и тяжелого пути конечности. Она спустилась с седла, подбирая кожаные поводья, ласково поглаживая коня. И всего на мгновение остановилась, заметив яркие оттенки под покровом снега, и позволил себе насладиться красотой живого красного цвета крохотных лепестков. - Вереск…, - тихо прошептала она, и ее голос потопал в тиши ветров, опадающего снега и ее уверенных шагов по глубокому и хрустящему снегу. Она надрезала несколько стеблей, осторожно перевязав их красной тесьмой, удерживающей ее волосы. Ей показалось это значимым. Пусть он никогда не узнает, что перевязанная лента на цветках была в волосах, которые она растила для его рук и его дыхания, и пусть не знает значения пламенных бутонов, что цвели даже глубокой зимой. Она будет знать, и хранить это знание в своей памяти. И с этой мыслью, она прикоснулась губами к алой ленте. Когда она пришла в один из постоялых дворов, ее уже ожидали у самого входа. Хозяйка одного из богатых поместий встречала ее с горячим саке и платиновым сундуком с кимоно из самой дорогой ткани шелка. На нежно-лиловых рукавах расцветали орхидеи, а на передней части полные и чувственные бутоны магнолии, золоченый широкий пояс. - Мы ожидали Вас, Карин-доно. Ваша достопочтимая сестра сообщила нам о Вашем счастливом и скорейшем приезде. Мы невероятно рады Вас приветствовать в нашем скромном доме. Прошу Вас, проходите. Вы устали с долгой дороги, - теплым голосом говорила молодая женщина, когда главная прислужница, стоящая за ее спиной волнительно и поспешно раздавала указания подчиненным. - Юзу написала Вам? – осторожно спросила Карин, нехотя отдавая узды мужчине, который с опаской уводил огромного черного скакуна. Если конюх будет небрежен и не аккуратен, то может получить несколько серьезных увечий от ее лучшего коня, он мало кому позволял оседлать себя, даже брат проходил мимо его стойла с волнением, что говорить о неопытном юноше, что так резко брал за уздечку и насильно тянул жеребца в сторону стойла. - Да, молодая госпожа, - в почтении произнесла женщина, глубоко склоняясь перед ней и прикрывая глаза, не решаясь поднимать головы, пока девушка не отдаст должного приказа. - Пожалуйста, поднимитесь, - неловко прошептала Карин, пытаясь скрыть хрипотцу и дрожь в голосе, в легкой тревоге потирая ладони и сжимая пальцы. Добрая и милая Юзу никогда не оставляла ее одну, никогда не бросала ее в час беды и волнения, и словно чувствовала и подозревала о каждом ее последующем шаге. Сестра. Самая младшая из отпрысков семейства Иссин обладала не столько могущественной духовной силой, сколько даром видеть и прозревать истинные чувства окружающих людей, их эмоции, видеть сокрытое. И возможно, что она с самого начала знала в тот далекий день, какой выбор изберет Карин, наблюдая за старшей сестрой с тем тайным воодушевлением и любовью. И возможно именно так и поняла, куда собиралась уехать горячо любимая сестра. Но если Юзу знала, куда отправилась Карин, то и глава всего семейства мог давно послать за ней. Воинам, служащим в личной армии отца ничего не стоило нагнать ее еще ранним утром, и Карин всю дорогу гнала своего коня, боясь в любой момент оказаться схваченной запечатывающим заклятием или быть в окружении доброй сотни теневых солдат, и мысленно готовила себя к наказанию. Ее могли заставить склониться на главной площади в архитектурном комплексе дворцов, и она бы стояла на коленях в белоснежной сорочке и в холод, и в дождь, и в снегопад, ожидая, когда день обратиться в ночь, в надежде услышать заветные слова прощения от отца и матери. - Я искренне благодарна Вам за такой бесценный дар, но, к большому сожалению, я не смогу принять одеяние. Оно слишком дорогое и чересчур броское. Я не собираюсь оставаться в столице слишком долго, я приехала, чтобы встретиться с одним важным человеком. Для меня большая честь, что Вы принимаете меня этим вечером в своем доме. Если Вы мне сможете одолжить простую униформу, то я буду обязана Вас и обязательно отплачу в дальнейшем за Ваше понимание и доброту. Женщина изучала ее некоторое время, с сомнением осматривая раскрытый ларец, который поддерживали слуги, и ее губы побелели, глаза расширились, черты лица выражали явный страх, когда она в неумолимом ужасе вопросила: - Вам не по нраву наряд, моя госпожа? - Ни в коем случае, ваша щедрость излишняя. Я знаю, что Ваше родовое имение изготавливает самые лучшие боевые костюмы для специальных подразделений, теневых солдат и всех воинов белого сообщества. Я бы хотела посетить один из Отрядов, не привлекая излишнего внимания остальных к своей персоне. И только одной Вам известно, что я собираюсь прибыть в столицу. Если Вы окажите мне помощь и заботу, и не раскроете никому о том, что я прибывала в святой город, я буду признательна, и этого будет достаточно. Женщина с таинственным сожалением посмотрела на шелковый наряд, обернутый в атласные пурпурные ткани, самые редкие и дорогие, и кивком головы отдала слугам молчаливый приказ. Мужчины, поддерживающие на плечах тяжелый сундук, вновь склонились перед гостьей, и тихо прошествовали в один из холлов, незаметно, безропотно, словно были ее тенью, унося вместе с собой и драгоценный саквояж. Богатый лилово-красный оттенок материи, что не выгорал на солнце, не линял при стирке, сокрылся за тяжелыми кедровыми дверьми. Пурпурные краски такого качества изготавливали из особых раковин на морском дне, и чтобы создать одно такое полотно, понадобилось бы много месяцев тяжелой и неустанной работы ткачей. - Я все же отправлю это кимоно Вам в качестве подарка и благодарности, что Вы посетили мой дом, Карин-доно, - глубокой склоняясь, говорила женщина. - Одна из наследниц великого дома посетила мой дом и приняла тепло очага, моя семья будет восхвалять, помнить этот день, пока будет править неоскверненное белое сообщество. Возможно, когда Вы подарите жизнь своим наследникам, что в будущем займут посты в верховном правительстве, моя семья будет гордиться тем, что смогла помочь в час нужды. Прошу, проходите, - произнесла она, отходя в сторону и пропуская Карин к лестнице, ведущей на верхние этажи, которыми, как ей показалось, не так часто пользовались. Соседние комнаты, что сходились с ее апартаментами, были пустыми и темными, но ее спальни успели хорошо проветрить и постелить чистые простыни. В воздухе пахло ароматными маслами. Тело ломило от усталости, и ей невыносимо хотелось спать, но она не могла больше ждать. Она была так близко, их разделяло несколько десятков миль. Карин опустила широкий капюшон, чувствуя, насколько продрогла за долгий и длинный путь, дрожь изнеможенности оцепенела каждый член. Девушка знала, что если сейчас упадет без сил на расстеленный футон, то мгновенно сомкнет глаза, и сознание утонет во снах без видений. Она опустилась на низкое кресло из темного эбенового дерева, вдыхая чистый аромат белой орхидеи, с острыми лепестками, стоящей на женском столике, и посмотрела в свое отражение в высоком золотом зеркале, по раме которого тянулись диковинные розы и драконьи оскалы, извилистые тела небесных змеев. Распущенные черные волосы пали на разгоряченное от холода лицо, щеки зарумянились от студеного ветра, а глаза слезились и покраснели, губы были бледны. Ее пальцы колебались, когда она неловко расстегивали золотые пуговицы на мокрой плащанице, растирая ладонями ноющую шеи и плечи, когда растаявшие капли снега скатывались на ключицы и грудь. Она осталась почти обнаженной, и, накрывая нагие плечи темным косодэ воина смерти, оглянулась на своего зеркального двойника. И губы ее дрогнули в легкой, скрытой улыбке. Такое выражение появляется у женщины, что в тайне ожидает возлюбленного под покровом ночи, и лишь ирисовый полумесяц знал о тайном свидании влюбленных, созерцая лица, взгляды, губы, дыхание, что туманами овевало сплетенные тела в сумраке. Ее пальцы коснулись изумрудного гребня, и она осторожно расчесывала спутанные волосы, пока сквозь пальцы не заструился игристый темный поток, расходившийся, как вода сквозь ладони. Она не заплетала кос, а завязала локоны в высокий тугой хвост, позволяя волосам свободно спадать до самой поясницы. Она никогда прежде не носила форму белого двора смерти. Материя была легкой, приятной к телу, и она с такой легкостью могла передвигаться в простой рубахе и широких штанинах, ничто не могло сравниться с этим чувством свободы движения. Ей нравилась простая черная ткань без сложной рунической вышивки и ярких оттенков, но она знала, что на поясе у нее никогда не будет меча. Она представляла себе катану с длинным лезвием в половину своего роста, изящное и тонкое острие, сверкающее белизной в гранях лунного света. Клинок, который бы впитал ее силу, и наполнял в ответ ее своей безграничной властью. Карин отправилась в путь глубокой ночью, когда еще заря не занималась в лилово-сумрачном небосводе, проезжая мимо высоких каменных построек и чистых улочек. И все же когда вдалеке показались белоснежные башни, сияющие чистой белизной, дворцовые комплексы, расстилающиеся, как бело-мраморное море, она замедлила резвый бег рыси своего коня, чувствуя как к горлу подступает кисло-горький привкус сомнения и страха. Но она не хотела отступать, не сейчас, когда желание, томящее душу столько лет, почти блуждало взвесью перед ее взором. Казалось, что если только она протянет руку, то сможет очутиться в лабиринтах белых стен и алмазных сторожевых башен, в чудесных садах и лесных аллеях. Она прекрасно знала каждый поворот в пределах огромной столицы, сколько бессонных ночей под светом свечи она провела, детально и подробно изучая каждый из проходов Тринадцати Отрядов. Она старалась спокойно проходить между улицами, пытаясь изо всех сил идти неспешной поступью, не привлекая к себе излишнего внимания. И все же некоторые из мужчин прекращали свои тихие беседы, сидя на простых деревянных или каменных скамьях под высокими пламенными факелами, внимательно исследуя ее облик, молча провожая подозрительным и проникновенным взорами. Она ни чем не отличалась от них, ее собственная духовная сила вряд ли могла пошатнуть здоровое состояние хотя бы кого-нибудь в пределах светлой цитадели. И все же она решилась не играть с судьбой и скрывать присутствие своей духовной силы настолько, насколько это было возможным. Она нервничала, и каждый шаг давался с невероятным трудом. На какое невероятное безумие она пошла, чтобы оказаться здесь? Отвергнуть волю родителей, быть может, оскорбив их своим жестоким и не благодушным поступком, продолжая сознательно совершать каждый свой последующий шаг в направлении своей мечты. Внутри нее кипела уверенность, и сердце соглашалось с ее решением. Это было правильно, она поступала так, как велит ей разум. Оставалось совсем немного. Она никогда не была в Отряде собственного отца, но слышала, что он много тратил сил на создание красивых садов и заказывал редкие цветы и растения из самых отдаленных окраин, находя изумительные сорта растений. Карин безмолвно сняла сандалии, мягко ступая белыми плотными носками по начищенным до блеска деревянным половицам. Ей чудилось, что она попала в одно из далеких и несбыточных видений своих снов, ожидая увидеть его за поворотом. Она думала о том, насколько сильно он мог измениться, насколько отличался от ее воображаемого образа, который она хранила все эти годы. - А ну-ка остановись там, - в приказном тоне обратился к ней женский голос, и Карин мгновенно застыла, со спокойным и тихим выражением оборачиваясь в сторону незаметно появившегося человека за ее спиной. Возбуждение, что одолевало ее, настолько захватило разум, что она не смогла распознать столь близкое приближение постороннего к себе. Какая невероятна глупость, будь Юзу рядом, она бы в голос громко рассмеялась над ней. Перед ее глазами стояла женщина удивительной красоты, ее волосы восхитительного оттенка злато-красного пшена в отблесках восходящего солнца, что на концах волнистых прядей становились рдяными, как кровь, опускались крупными волнами на плечи и грудь. - Я тебя здесь раньше не видела, ты из другого Отряда? – с подозрением оглядывая девушку и сложив руки на груди, поинтересовалась она. Взгляд ее глубоких темно-карамельных глаз, скорее выражал враждебность и затаенную неприязнь. Карин осмотрела ее форму, заметив перевязь Лейтенанта на левом предплечье, и ее губы изогнулись в лживой, но мягкой улыбке. Она сложила руки перед собой и глубоко поклонилась. - Нет, Рангику-сан, - ровным голосом произнесла девушка. - Я совсем недавно окончила Академию. Меня несколько дней назад приняли в Десятый Отряд. Разве Вы не помнит меня? Вы подписывались под моим именем, назначая меня на должность младшего офицера? Янтарные брови в сомнении изогнулись на переносице, когда женщина подступила к ней вплотную, оглядывая со всех сторон, стараясь подметить каждую ее черту, отчего девушка почувствовала себя так, словно ее сгоняют к краю обрыва. Ее могли раскрыть, ее невероятно глупая и назойливая, самоуверенная выходка могла провалиться, и она внутренне скрежетала от предчувствия накатившей тошноты. - Невозможно, - ошеломленно произнесла женщина, отступая на несколько шагов назад. И Карин зажмурилась, каждый нерв внутри сжался. Сейчас все закончится. Теперь, когда она была так близко к нему, к человеку, которого она… - Я бы обязательно запомнила женщину, которая могла сравниться красотой со мной! Ты! – она решительно выставила свой указательный палец Карин в лицо. – Не смей никогда стоять со мной рядом! Мой титул вечной красоты не должен быть омрачен твоей идеальной кожей, ты меня поняла? Карин только и оставалось, что оторопело кивнуть, глядя на женщину во все глаза, когда та тяжело и устало вздохнула, вытягивая перед собой руки. - Конечно же, я тебя узнала, милая, как я могу не знать в лицо своих собственных подчиненных, - сладким голосом ворковала она, осматривая туманные восходы, расстилающиеся над садами. Карин повезло, что она встретила именно Рангику Матсумото. После всех тех историй и легенд, что расходились ироническими притчами о ее личности в пределах семьи, она просто не могла не воспользоваться одной из истин, о которой столь часто упоминал ее отец. Беспредельное ханжество и беспамятность, но солдатом она была потрясающим. Карин во многом хотела походить на эту женщину – независимая ни от чьего мнения, справедливая воительница, которая одной силой воли могла склонить мужчину на колени; та, что прошла через бесчисленные бои и сражения и вышла победительницей. - Что ты делаешь здесь в такой час? Даже прислужницы еще не поднялись, а новобранец уже готовится к тяжелому дню, - тихо шептала она с легкой хрипотцой в голосе и сарказмом, играя пальцами с курчавыми лентами своих волос. - Я с волнением жду нового тренировочного дня, Рангику-сан. Для меня огромная честь быть с Вами в одном гарнизоне, и моя мечта наконец-то исполнилась, - Карин глубоко вдохнула в себя свежий воздух, пытаясь изо всех сил выглядеть как можно более естественно и правдиво, тогда как она знала, что пленительные медовые глаза наблюдают за ней, оценивают с недоверием. Но она не пыталась скрывать своей радости, каждое ее слово было пропитано не подложной истиной. Она с самого детства с завораживающим и блестящим взором наблюдала за старшими бойцами личной армии их семьи, тренирующихся на полях. И порой она сбегала от учителей, что преподавали высокую информатику, чтобы только посмотреть, как атакуют и натягивают луки, и как сверкающие стрелы попадают точно в цель; какими отточенными и ловкими могут быть движения человеческого тела. Для нее это было красиво, и в каждом повороте локтей и каждом взмахе острых клинков, рассекающих холодный воздух, она видела настоящее искусство. - Вот как, - равнодушно сказала она, чему-то тихо про себя улыбаясь, и губы ее раскрылись, будто лепестки ликориса смерти. Она сложила руки за спиной, сцепляя мягкие руки и подставляя лицо с закрытыми глазами теплым лучам света. - Раз ты уже поднялась, и горишь желанием трудолюбия и работы, может, соизволишь выполнить для меня небольшое поручение. Капитан поднимается в ранние часы, а порой и вообще не ложится спать, сидя до глубокой ночи за отчетами и письменными документами. Увы, волокиту в нашем мире еще не отменили, и иногда он сидит за тяжелыми математическими расчетами несколько дней, не впуская к себе никого. Отнеси в его кабинет, приготовленный моими слугами чай. Обычно я этим занимаюсь, но я думаю, что это сгладит резкость нашей встречи. Не каждому новобранцу разрешается посещать личные апартаменты Капитана в одиночестве, ты ведь понимаешь, верно? – с игривой насмешкой вопросила она, и Карин коротко кивнула. Когда ей в руки вложили нефритовый поднос, она приблизила лицо к закрытым чашам и белому чайнику в форме извивающегося дракона, улавливая в воздухе знакомый тонкий аромат. Это был белый чай, который привозили с дальних восточных окраин, и самый ценный сорт собирали строго с середины марта и до начала апреля лишь в ранние часы. Листья высушивали естественным образом на солнце и попеременно перемещались на циновках в тень, но за правильным и последовательным порядком следили целители, что после лично сортировали лучшие листья. Такой сорт чая был известен немногим, если приготовить настойку правильно, то сохранившиеся листья, который добывали с большой осторожностью, придают заварке изысканный вкус. Ее отцу часто подавали похожие целебные настойки, которые поддерживали остроту ума, прояснили разум и опускали внутренний жар. В чашах определенно был один из высших сортов, скорее белый пион самого раннего и первого сбора. - Тебе нужно выйти на центральную площадь. Там сейчас тихо, и никого нет, так что можешь смело проходить через главные врата. Нужно подняться по лестнице на самый верхний ярус здания. Капитан предпочитает уединение, хотя обычно располагается в своем личном кабинете в одном из гарнизонов Десятого Отряда. Ну что, - ободряющим и веселым тоном произнесла женщина, взирая на Карин с высоты своего роста, - сможешь справиться с такой ответственной задачей? - Конечно же, Рангику-сан, - спокойно ответила Карин, когда ее пальцы с силой стискивали края тонкого подноса из благородного зеленого камня, и грани, омывающиеся чистым светом зари, становились светло-изумрудными, как морские волны. Оставалось совсем немного, всего несколько непродолжительных мгновений, и она увидит его. - Тогда ступай, девочка, я надеюсь на тебя, - уверенным тоном сказала женщина, упираясь ладонями в бока, и одаряя девушку теплой улыбкой. Было так странно разговаривать с кем-то на равных, даже с собственными родителями приходилось держаться на расстоянии, следуя строгим правилам этикета и воспитания, лишь когда наследники семьи оставались в одиночестве, они могли позволить себе уединение, не соблюдая формальности. И больше всего им нравились эти вечерние часы, когда слуги оставляли их, не вслушиваясь в ночные беседы и тихий, но искренний смех, разносящийся по дальним коридорам и пустым покоям. Она ступала с невероятной легкостью, хотя и чувствовала на себе случайные брошенные взгляды мужчин, что возвращались с ночных патрулей. Она видела безмерную усталость в резких чертах осунувшихся лиц, но и не могла не заметить странного блеска, воцаряющегося в темных глазах, когда они поднимали голову, замирая на месте, следя за каждым ее движением. Может она выглядела как-то неправильно? Потоки ее духовной силы растекались, как бы она не старалась их удерживать в узде, словно прорываясь из-за всех выстроенных внутренних ограничений. Все из-за хлыщущей бури эмоций в ее мыслях. Но когда Карин подошла к раскрытым массивным дубовым воротам, она ощутила тот болезненный жар, что привносил сотни болезней в телесную оболочку, извергая дух из плоти. Она думала о том, что когда-нибудь эти места станут ее домом. Дворец из чистого белого камня, орнаментные фрески, струящиеся по сводам богато-расписанных нефов, широкие колонны, по которым поднимались лозы роз из белого нефрита. Ступая по зеркальному образу огромного небесного дракона с бриллиантовой чешуей, она сравнивала себя с тем мужчиной, которого увидела много лет назад, когда тот восходил на пьедестал, преклоняясь перед жрецами, что накрывали его плечи мантией. Для нее прошла целая вечность с тех пор, совсем скоро пытке настанет конец. Она предчувствовала это каждым своим шагом. Молочные лепестки жасмина овевали воздух, развеваясь вместе с алмазными крупицами снега. Здесь действительно цвело даже в такую промерзлую погоду, как и рассказывал отец. Для нее это были сокровенные воспоминания, когда он делился с ней тем, что знал о самом юном Капитане белого сообщества. Его сила велика, что сами небеса сойдутся под его железный глас, под его бессмертную волю и приказ. Ее сандалии скользили по чистым каменным ступеням, но она шла все так же ровно и прямо, неспешно, как и полагалось при ее высоком статусе, глядя на белоснежные веранды, раскрывающиеся перед ее темно-сумеречными глазами. Она училась ходить по самому плотному и скользкому льду на высоких туфлях, сдирая ноги в кровь от долгих занятий танцами с веерами, ей не позволялось снимать узкие и тяжелые туфли. Ей думалось, что камни впиваются в ногти и кости, и девушка порой не могла спать долгими ночами от жженой боли из-за кровавых подтеков на стопах. Она чувствовала лазурно-сапфировые волны, ленты его безмерной силы, взвивающейся в стылый воздух, и с ее губ сорвался протяжный вздох. Она наконец-то была здесь, в его садах, в его дворцах. Проходя между длинными и запутанными коридорами, она следовала своему подсознанию, видела, как расходятся красивые кружевные узоры льдинисто-голубых потоков его духовной силы, как в тот день, обращая полные и красные бутоны роз в стекло и хрусталь снега и льдин. И она увидела его. Раздвижные двери седзи из белой древесины в комнаты были приоткрыты, совсем немного. Небольшая щель, через которую она смогла разглядеть скромное убранство просторного рабочего кабинета: широкий стол из эбеновой древесины, ониксовая столешница с подносами восточных сладостей и золотой чайный сервиз с терпким ароматом чая. И еще она видела его силуэт, и красивый профиль лица. Юноша, что стал мужчиной. Он стал еще выше, и она видела, как обтягивает шелковистая темная ткань его сильные мускулистые плечи, широкую грудь. Не боевая униформа, а великолепно скроенное одеяние с детально вышитыми золотыми узорами и фигурами драконов, чудесными райскими птицами. Кожа его была светлой, как пахта, и полные чувственные губы растянулись в горькой улыбке, когда он обернулся в ее сторону, и на краткий миг, дыхание покинуло тело. Она была уверена, что он заметил ее, их разделяло всего несколько шагов и полупрозрачная бумага в деревянной раме дверей. Однако мужчина смотрел не на нее, а на человека, что находился в его комнатах. Похоже, что двое вели уже некоторое время непродолжительную беседу. И по выражению его лица, по глубокой серьезности, таящейся в его острых чертах, смольных тенях в дымчато-изумрудных глазах, она поняла, о чем бы ни шла речь в их диалоге, для мужчины этот разговор был наравне с жизнью и смертью. Его грудь тяжело поднималась и опадала, словно каждый вздох давался с огромным трудом, словно нечто поедало изнутри, когда его глаза опасно сузились, и он смотрел в лицо человека с отчаянием, болью, нестерпимой агонией, что поедала душу. Карин чувствовала скорбь в воздухе, могла ощутить вкус вскипающей страсти на кончике языка, вожделение и горький соблазн, сковывающий мышцы, вонзающийся в чресла опаленными шипами. Чувства и страсти, о которых она прежде не ведала, пропитывали воздух. Его глаза были полны голода и тьмы, беспроглядный мрак поглощал душу. И она застыла от страха, вцепившись холодным пальцами в драгоценный поднос, боясь быть обнаруженной, пошевелиться или произнеси слабый звук. Ее мир застыл, рассыпаясь на куски хрусталя, тающие в воздухе. Карин смотрела, как к мужчине, что был в ее сердце все эти долгие годы, подходила женщина удивительной красоты. Губы Карин побелели, и горло пронзила сухая и острая боль, которая накапливалась с каждым вздохом, и она не могла вдохнуть спасительного кислорода. - Ты не можешь оставить меня, - говорил он хриплым голосом, и Карин показалось, что мужчина готов был пасть на колени, умоляя и прося о снисхождении женщины, что прикоснулась к его щеке. И от прикосновения нежных пальцев к его коже, внутри нее все встрепенулось, словно она смогла ощутить на себе чужое касание, но не ласкою оно было, а ударом раскаленного кинжала, что заостренными зубцами врезалось в плоть. Его голос был глубоким, как раскат грома, пленительным, когда он перешел на тихий шепот, обнимая ладонями ее нежное лицо, припадая лбом к женскому любимому челу, словно ища в заветном прикосновении спасение. В затаенном блаженстве он прикрыл свои глаза, будто не желая расставаться с мгновением их духовного единения. Она видела, как сливаются их ауры – пламенный огонь, и лазурная синева льда. Чувственный и интимный жест, который могли бы разделить только влюбленные, любовники, прячущие свою страсть под тысячами масками. Женщина являла собой ее полною противоположность. У нее было хрупкое телосложение, необычайно утонченные черты, Карин сравнивала бы ее с цветущей фиалкой. Яркие и острые бутоны всех оттенков могли произрастать и в северных горах, и в регионах с умеренным климатом, словно сочетаясь с любою непогодою. Ее иссиня-черные волосы едва спадали до плеч, но были мягкими, как перья белого ибиса, а глаза были оттенка расплавленной меди и темной махагони. Карин опустила взгляд, и что-то внутри нее сжалось, натянулось, как тетива лука, а позже разорвалось, раскололось, и она понимала, что разбитые грани больше никогда нельзя будет соединить вновь. Нити, что были разорваны, нельзя скрепить вновь. У женщины на поясе свисал клинок в темных изысканных лаковых ножнах – вдоль чернильной поверхности плелись лозы расцветающих золотых нарциссов и роз. Редкая возможность для женщины стать одной из стражей смерти в белой цитадели, лишь сильные духом, обладающие высокими качествами души, могли посвятить себя такому чистому служению, и женщины были истинным сокровищем среди мужчин. Но женщина, ставшая Лейтенантом или Капитаном в таком молодом возрасте, могло говорить лишь об огромной силе. У Карин подкашивались ноги, и она не могла остановить раскрывающуюся пустоту в сердце, что-то в ней умирало, медленно и безвозвратно, оставляя глубокую черноту. Но она не могла отвернуться от них, не могла заставить себя отступить, отвернуться, потому что их пленение друг другом было красивым. - Мы не можем, ты понимаешь это. Теперь все иначе, - с сомнением и иной болью шептала девушка, поднимая свое лицо, чтобы посмотреть в его сине-лазоревые глаза, в которых отражался океанский свет. Глаза, о которых Карин вспоминала, гладя на гортензии, на которые она смотрела, падая на лед и раздирая ладони и колени в кровь, когда прислужницы учили ее удерживать баланс, когда срывала вереск, обрезая кожу на собственных пальцах, когда заплетала свои длинные волосы, и стирала кровь холодную водою со своих пальцев. - Ты… моя, - тяжело дышал он ей в губы, прихватывая зубами полную нижнюю губу, и от заходящегося темного вожделения в его голосе, у Карин скрутило мышцы живота, ей стало горячо и трудно дышать. Ее руки охватила лихорадочная дрожь. - Ты принадлежишь только мне. Ты меня слышишь, - волнительно говорил он, задыхаясь и тяжело сглатывая, поднимая ее разгоряченное и красивое лицо. И с черных длинных и опушенных ресниц женщины опадали слезы, что так походили на алмазные грани, а он собирал ее слезы губами медленно, мягко и легко. И в свете жемчужно-охристых потоков чистого света восхода, Карин чудилось, что его губы походили на прикосновение перьев лебедя на коже, что была светлее перламутра, и ласку летнего дождя, спасающего от гневного восточного зноя. Она могла ощутить эту заботу, чувства, что окрашивали их ауры, сливающиеся и переплетающиеся друг с другом. И это руки чужой женщины прикасались к его груди, ощущали ответное биение его сердца, стучащего в ладонь, согревающего кровь, губы. Руки же Карин были ледяными, как осколки вечного льда, но она продолжала стоять, не смея двинуться с места, всматриваясь в знакомое и любимое лицо человека, что был для нее светом и тьмой, рассветом и днем. И ее сердце разрывалось в боли и невероятном счастье, от того, что она могла снова видеть его, проникаясь каждой заветной чертой. Прямые, ухоженные брови, острые скулы, ресницы тона светлой платины и белого золота, глаза волнующегося моря. Ее полные алые губы раскрылись, взгляд потускнел, обращаясь в пустоту – он был так близко, только руку протянуть, и девушка могла ощутить в воздухе даже аромат белых хризантем, дождя и спелой вишни, который будоражил ее в начале каждого нового дня на протяжении всех этих лет. Когда выпадал первый снег, и землю, и аккуратные кустарники в садах укрывал иней, и приходили холодные дни, что заволакивали в темный свинец голубое небо, она широко распахивала ставни в свои комнаты, впуская прохладу ветра. Она ловила губами, ресницами, ладонями снег, что таял на ее щеках, и думала о нем; о том, что шелковистые пряди его светло-кремовых волос светлее кристального льда, а светло-кобальтовые глаза прозрачнее дождя. Они были призраками, чьи силуэты растворялись в ослепительных потоках золотого и медного рассветов. - Что бы ни случилось, наши души сплетутся вместе. Мы всегда будем вместе. Пусть твердь земли разверзнется, пусть небо падет, но я хочу быть с тобой! И ты тоже этого жаждешь! Не обманывайся, наши души были скрепленными вечными узами с начала времен, - шептал мужчина, теряя над собой контроль, стискивая ткань темной шикахушо женщины. Девушка же смотрела на него широко-раскрытыми глазами, когда она отступила в нерешительности на шаг, но ее руки не могли противиться соблазну, тянулись к нему, желая прикоснуться, почувствовать нежность и горячность его кожи на своем теле, жар плоти и сильные мышцы, губы, влагу самозабвенных поцелуев. - Ты моя! – вскричал мужчина, яростно и дико, как умирающий зверь, обнимая ее за плечи и прижимая к себе, стискивая в своих крепких объятиях. И Карин отшатнулась, ее плечи невольно пробила клокочущая и болезненная дрожь. Они не видели ничего вокруг себя, мир для них существовал в другой реальности, они не могли даже почувствовать присутствие потустороннего духа, человека, наблюдающего за ними в столь опасной близости, слишком поглощенные друг другом. Мужчина наклонился к ней, припадая в дикой жадности к раскрывающимся карминовым устам, словно желая через поцелуй поглотить женщину в его руках без остатка. Он рвал, сдирал трепещущими и сильными пальцами ткань ее кимоно, оголяя плечи, ключицу и полную грудь. Она же задыхалась в нетерпении, сжигающем желании, и в ее карамельных глазах отражался ужас их любовного греха, сомнение, искушение, доводящие до безумия, сплетающиеся в радость освобождения. Мужчина поднял ее на руки, прижимая нагой спиной к стене, и его горячие губы спускались к кончикам трепетных и желанных губ, зубы обкусывали подбородок, оставляя влажную дорожку по шее, когда она откидывала голову, в страсти закрывая глаза. Его же руки блуждали по ее спине, и Карин казалось, что его пальцы исследовали с потаенным восхищением тонкие позвонки, словно идеальное скульптурное творение каменщика, создавшего вечную красоту. Он вдыхал ее аромат, припадая губами к затвердившим соскам, и она вскричала от пылкого жара, тогда как губы ее дрожали, а туманные глаза слезились от удовольствия, блаженного чувства. Ее вдохи обжигали слух, и Карин ощутила прилив рдяного румянца к своим щекам. Она знала, что Юзу хранила книгу, пряча за тяжелой рамой гардины в их совместной гостиной комнате, и порой тайком ее открывала, думая, что старшая сестра не догадывается о запретном и постыдном секрете. Но когда пальцы Карин переворачивали страницы, она лишь сводила темные брови, не понимая и не осознавая содержания, хотя в ней кипело желание узнать, что происходило между мужчиной и женщиной, о чем с таким волнением обсуждали прислужницы в их доме. Это была книга наслаждений, но если тогда для нее это не обретало смысла, теперь она понимала, видя, когда одно прикосновение желанного мужчины, любимого существа, которому поклоняешься во снах, в затаенных и глубоких мечтах, приводило в восторг и оцепенение, сводило к краю безрассудства и помешательства. Но смотря на лицо женщины, Карин думала о том, что смогла разглядеть в коварной и животной от испытываемого удовольствия улыбке, неподдельную эйфорию счастья. Карин никогда не думала об этом. Не думала, что человек, которого она любила до беспамятства, уже хранил в своем сердце другую душу, произнося ее имя, словно клятву и небесное обещание. Она не чувствовала себя преданной, лишь обманутой грезами и видениями, в которые верила. И наблюдала, как он вошел в нее, как их тела покрываются потом, его спина казалась настолько напряженной и разгоряченной, будто была мокрым камнем, когда руки женщины скользили по его влажным плечам. Мужчина же прятал свое лицо в ее темных коротких смоченных прядях волоса, приникая губами к голубой бьющейся жиле на белоснежной фарфоровой шее, а ее вздохи и крики удовольствия отдавались в ушах, разносясь по коридорам. Они не пытались скрывать своего вожделения или обуявший телесную сущность похоти, а Карин не могла заставить себя двинуться, хотя разум продолжал кричать, а сердце разрываться, вскипая кровью. Она смотрела, завороженная любовью, которую питали друг к другу два разных человека, чувствуя, что является свидетелем тайного и сокровенного единства соития. И тогда глаза женщины посмотрели прямо на нее, и сердце Карин больно ударилось в груди, когда они встретились взглядами. Один взгляд - испуганный и темный, другой - блаженный и неясный. Но девушка не могла осознавать происходящего, окутанная блаженством, что окутывало тело, и, прикрывая глаза, лишь продолжала улыбаться. Карин смогла ожить, и в сомнении качая головой, отступала назад, не желая верить, принимать, и бросилась бежать прочь, не ведая, куда ступает, куда желает спрятаться и от кого. Она выбежала на белоснежную площадь, и долго не могла отдышаться, словно пробежала много миль без единого глотка воды, и посмотрела на все еще удерживаемый в руках поднос. Ей казалось, что это тело не принадлежит ей, а она лишь смотрит со стороны, невидимый и незримый наблюдатель. Нежеланный сон, что не исчезал. Она и не осознавала, что ее пробивает дрожь, болезненная и непрекращающаяся дрожь. Карин бросила взгляд на драгоценные пиалы, ощутив знакомый аромат чая, вспоминая запах страсти, когда двое стали единой плотью. И на золотых блюдах, она увидела вереск, скрепленный шелковой красной тесьмой, символ ее слабости, и поднос выпал из рук, разбившись вдребезги. Горячая жидкость стекалась по широкой и длинной лестнице вместе с осколками. Карин не оглядывалась назад, шла медленно и неуверенно, словно каждый шаг впивался кольями в стопы. Было так больно, и она растирала ладонями грудь, пытаясь найти ранение, ей чудилось, что грудь прострелили из огнестрельного оружия. Одним из серебряных револьверов, которые хранились в семейной оружейной, с прекрасным колесцовым замком, украшенным красивыми резными рельефами. Ее волосы растрепались, а лицо сталось бледным, как у мертвеца. Карин прислонилась лицом к дубовым вратам, пытаясь утихомирить боль, разрывающую вески, пронзающую чело, впивающуюся резцами в грудь, но холод не помогал, прикосновение не уничтожало агонии. Она хотела бы заплакать, закричать, раздирая плоть, кожу собственными пальцами, но слезы застыли где-то в глубине души, крик умирал внутри сознания. И вместе с криком умирало что-то другое, то, чего она еще не понимала. Однажды, ее мать, одна из великих благородных дам белого сообщества и чистой святой обители богов сказала, что Карин будет наказана. Карин усмехнулась, поднимая лицо к небу, когда солнце заволакивало темнотою сизо-черных туч. И ледяные капли дождя пали на ее лицо. Она закрыла глаза, подставляя лицо серебряному дождю, что обращался в беспроглядный ливень, представляя, что капли могли быть его губами, пламенными поцелуями, которые он оставлял бы на ее теле. Девушка раскрыла ладони, как жрица, что представала перед божеством, и Карин не знала, были ли слезами те горячие струи, что скатывались с ресниц, застывая на губах и подбородке. Любовь всегда была духовной слабостью страждущих созданий. Но странно, немыслимо, она все еще любила его, ненавидела, но проклинать не могла. Почему возникли эти чувства? Почему в тот день, когда он перевязывал ее раны, он смотрел на нее своими голубыми глазами, и она настолько поглотилась его образом, существом, что заменило для нее религию, уважение к родителям, и затмило рассудок? Он был ее божеством. И ступая вниз, блуждая по чистым и пустынным улицам, Карин наслаждалась холодом дождя, пропитывающий сыростью одежду, что неприятно приставала к телу, и душа ее была пустой и черной, как тьма и тени. Ее одинокая фигура медленно исчезала, растворялась в заволакивающих туманах и диком, неумолимом ветре. Он был ее божеством, но теперь храм опустел. От автора: спасибо огромное за то, что читаете эту историю. Я знаю, что меня можно ругать, но я именно так представляла начальные события истории, которые должны были стать неким прологом. И я знаю, что будет жестоко говорить, но я не знаю, когда смогу выставить продолжение, потому что у меня будет очень много работы, курсы, учеба, и написание магистерской диссертации тоже отнимает приличное количество времени. Но я люблю эту историю, и буду стараться написать новую главу, как можно быстрее. Огромное-огромное-огромное спасибо за то, что оставляете такие чудесные комментарии, хотя я думаю, что последняя глава была тяжелой, мне невероятно нравится эта необычная и гордая в своем изяществе Карин.