Жар белого вереска

«Любовь – одно из тех страданий, которое невозможно скрывать; одного слова, одного неосторожного взгляда и даже молчания достаточно, чтобы выдать его». П. Абеляр

- Моя светлая и благородная госпожа, позвольте Вашей слуге дать Вам совет, - говорила женщина, глубоко склоняя свою голову. В ее темных волосах уже проскальзывали серебряные нити седины, а руки увивала стянутая и тонкая кожа, словно прожилки на пожухлой осенней дубовой листве. И опаленная кожа ее была настолько прозрачная, что девушка могла разглядеть на хрупких кистях рук прислужницы, проступающие темно-голубые вены. Оглядываясь назад, Карин думала о том, что никогда не испытывала к этой женщине симпатии. Она была не молода, речь ее была слабой, и часто можно было услышать давящую хрипотцу в ее голосе, когда женщину охватывали ужасные приступы кашля с густыми кровяными выделениями. И Карин сама вытирала ее губы влажной тканью, протирала лицо и впавшие щеки, и пока все тело сотрясалось в судорогах, в спокойствии гладила по влажным прядям, в надежде утихомирить призрак боли, в молитве забрать всю боль себе. Ей всегда казалось, что сами стены сотрясались от ее тяжелых вздохов и натужного дыхания, когда она цеплялась слабеющими пальцами за шиворот своего льняного темного кимоно, словно пытаясь потушить бесконечный пожар в груди. И жар не покидал ее ни на мгновение. И то была ее вина. Карин помнила, как врачевательница укрыла ее своим телом, когда столпы черного пепла вздымались над темным небосводом, и чистый морозный воздух умирал в гари и золе. Ее учитель никогда не смачивала ключицы и кисти рук духами, но от нее всегда исходил тонкий аромат мира. И в ту роковую ночь, она пыталась уловить едва уловимый запах масла, что она так ненавидела, когда занималась в классных комнатах, изучая свитки с бесконечными и покрытыми тяжелой взвесью пыли целебными отварами. И именно мятный аромат мира отгонял прочь запах сожженной плоти и кипящей крови. Руки ее всегда были упоительно мягкими. И с ней же Карин могла чувствовать неразделимую связь с прошлым. Для нее она оставалась единственным человеком, с которым ее еще что-то связывало в этом пустом, одиноком и холодном мире. - Не следуйте власти Ваших гневных чувств, они могут стать гибелью и причиной страшного унижения, которого Вы не перенесете, - говорила она, осторожно снимая великолепное молочно-белоснежное кимоно с деревянной вешалки и укладывая чистейшую, незапятнанную материю на кровать рядом с темно-красными широкими хакама, и лилово-белесой лентой для волос. - На торжество соберутся все представители знати, величайшие воины белоснежной цитадели, и сам главнокомандующий вместе с главами всех Отрядов. И Ваш будущий супруг будет сидеть во главе этого великого празднества, восседая на высоком троне из черного агата. Совсем скоро он станет новым главой сильнейшего клана обители бессмертных воинов, - женщина нахмурилась, и с тяжелым вздохом отодвинула золотой засов из выкованного распустившегося лотоса на сундуке. Карин сидела перед высоким зеркалом, окаймленным золотой рамой, расчесывая белыми нефритовыми гребнями темные волосы, что были сгустком чистого мрака и дегтя, и, услышав речь своей прислужницы, ее тонкие и изящные пальцы замерли. Она не могла чувствовать собственных рук, ощутить внутри тела воздух от обуявшего ее внутреннего холода, и губы девушки задрожали, когда она медленно опустила гребень на опаловую столешницу, боясь сломать в ладонях украшенную цирконием и лазуритом шпильку для волос. - Он никогда не станет частью клана Сиба, пока я того не пожелаю, - шептала она, всматриваясь в собственное отражение твердым взглядом темно-серых глаз, в которых реял мрак надвигающейся бури. Она подобрала стеклянную кисть, обмакивая в жидкой пунцово-рубиновой помаде, и аккуратно наносила на губы богатый и спелый красный оттенок, осторожно вбивая подушечками пальцами тон; ее руки ловко сворачивали шелковый платок, когда она поднесла нежную ткань к губам, запечатлевая нежно-румяный цвет на устах. - Вы ненавидите этого мужчину, Карин-доно? – вопросила женщина, не поднимая опущенных глаз. Карин ничего не ответила, лишь неспешно поднялась. Движения ее были мягкими и плавными, но то, как она держала свою голову, и как взирала, больше походило на стан женщины, что собиралась окунуться в самое пекло войны. Она была высокой, с изящной фигурой и полной округлой грудью, и с кремовых плеч ее стекала белоснежная ткань, как выпавший снег на острых хребтах гор; как искрящийся иней на лавандовых лепестках вересковой пустоши. Но в глазах ее купалось огромное отчаяние, словно она ощущала себя загнанной жертвой. - Помогите мне, Такико-сан, - мягко произнесла девушка, подходя к женщине и разворачиваясь к ней спиной. Материя косодэ была холодной, но приятной. За долгие годы своего поклонения единственному мужчине она полюбила холод, ибо ветры для нее были его дыханием, глубокие и прозрачные воды озер, скованные индигово-темными льдами, его глазами, а снега, венчающие широкие долины, его серебряными волосами. Его глаза были ее сном, его влекомый снежный и морозный аромат, ее дыханием. Прохладная материя речным потоком оставляла жаркие и колющие поцелуи на коже, оплетая жар, горящий внутри сердца. Она получила от него всего одно короткое письмо. Книги не уцелели при пожаре, но письмо она хранила, как свое величайшее сокровище. Она бы скорее позволила пронзить свое сердце отравленному кинжалу, нежели дать чернилам расплыться, а словам, что он писал своей рукой для нее исчезнуть. И пусть, если начертав иероглифы на карминовом шелке, он думал о другой женщине. Она могла утешать себя мыслями о том, что он писал эти строки для нее. Для нее каждый день был поклонением. Она раскрыла ладони перед собой, опуская взор на светлые ладони, на которые ниспадали чистые и бархатные лепестки жасмина. Карин помнила, как часто ей приходилось практиковаться в жреческом одеянии, и сколь часто вплетать в волосы простую белую ленту, что она пропускала сквозь пальцы, перевязывая струящиеся пряди в низкую прическу, и чернильные локоны каскадом спадали до самой поясницы, опадая до самых колен. И еще вспоминала о том, как руки были покрыты узловатыми ожогами, и расколотые ногти были увиты въевшейся землей и кровью. И единственной причиной, по которой она не желала его видеть все эти годы, была не глубокая обида, не то страшное оскорбление, которое смывается лишь кровью и смертью, а ее видимая слабость, что сквозила в каждой черте, в каждом вздохе. И страх, что вонзился в нее беспощадными когтями много лет назад, до сих пор не покинул телесную оболочку. Хитсугая Тоусиро любил женщину с сильным и красивым духом, ту, что была среди самых достойных солдат божественной столицы. Сколь много благородства и преданности было в ее изысканных чертах и тонком, изящном стане, и ее дух овевала аура разгоряченного пламени. И что бы увидел этот мужчина, если бы она предстала перед ним? Кем она была? Что у нее было? Уродливую оболочку, которая продолжала свое существование лишь под всевластием ненависти и гордыни. Даже герб ее семьи сгорел дотла. И у нее не было больше ни земель, ни тех, кто был бы предан ей. Она ничего не совершила, ничего не достигла. Только пустынные и черные долины, на которых не смогла бы прижиться ни одна зерновая культура; и некогда плодородная почва была усыпана черной солью – были ее бесконечными владениями, что носили в себе скорбь по тысячам погибшим. Все, что у нее оставалось – это титул; и кровь, что текла по ее венам. И белое сообщество хотело использовать ее в качестве плодоносного сосуда для взращивания нового поколения, ничего более. А что будет с ней, если она не сможет вынести этому мужчине дитя? Или сможет ли она перенести такую боль – разделить постель с мужчиной, который все еще продолжал жить в ее сердце, тогда как даже его взгляд не будет обращен в ее сторону? Сможет ли она любить ребенка, который был рожден против ее желания и воли? Сомнения обволакивали ее в густой и тугой кокон, не отпуская из своих цепких оков. Но сейчас она думала о том, что ничего не изменилось. Она испытывала тот же неуловимый трепет, то же горько-сладкое волнение, что будоражило каждый нерв, заставляя вскипать кровь, когда вдевала тончайший лоскут ткани между скользящими прядями. Она всегда представляла себе, что на свадебном торжестве перед обрядом посвящения будет танцевать для него одного, и сколько бы глаз не было обращено в ее сторону, ее танец будет предназначен лишь ему одному. Порой ее стремление доходило до того, что ее мышцы разрывались, и несколько дней ей приходилось проводить время в постели под тяжестью множества одеял и компрессов с кипятком. В особое отчаяние она впадала, когда ломала себе ноги и пальцы, и боль пронизывала с недюжинной силой. Кости не выдерживали, и она проклинала свое тело за слабость, всматриваясь в высокие белые потолки своих спален. Она все гадала, сможет ли передать точную копию каменных фресок на стене, если в ее руках окажется черный грифель карандаша, чернила и бумага. Но даже в то блаженное время, мира которого она не осознавала, Карин думала о том, какими точными и резкими будут ее движения в следующий раз, когда она сможет вновь встать на ноги и взять в руки боевой веер из тяжелого нефрита, и как мужчина, о котором она грезила изо дня в день, будет смотреть на одну нее. И взгляд его небесно-голубых глаз будет полон восхищения, обращен в ее сторону. Ее пальцы ног скользили по деревянным половицам, когда она раскрывала жесткие внутренние золотые шпицы рукояти веера тэссена, когда сменяла в плавности движений боевые стойки, что рождали собой танец. Ее босые ноги скользили по деревянным и начищенным половицам, и кожа на стопах всегда полыхала огнем. Карин ловко и аккуратно перевязала белый пояс на пояснице и опустилась перед темным ларцом. Ее пальцы прикоснулись к резным украшениям вдоль деревянных бортов сундука, задержавшись на сапфировых каплях на злате лотоса, и тяжело вздохнув, собираясь с мыслями, она думала, что готова будет принять наказание за свой страшный проступок. То проступок, что карается огнем и пустотой смерти. Преступление, что совершает благородный с черной душой, ибо она жаждала осквернить священный ритуал. На черном бархате возлежал острый клинок из темного металла, и холод, и тьма вздымались над его широким лезвием. Девушка прикоснулась к великолепному белоснежному эфесу, поднимая клинок над своей головой, и нефритовая изумрудная подвеска с белесой тесьмой скользнула к ее кисти, и Карин наблюдала, как лучи полуденного солнца скользят вдоль совершенных прямых граней. Она должна была сегодня на закате исполнить подношение великому владыке, что наблюдает со своего небесного престола за их судьбами. Но она нарушит традиции этой ночью, когда падет на горизонте закат, умирая в краснеющем пламени, ибо ее истинная жажда получить удовольствие. Если она возьмут в свои руки веер, то она станет вестником мира белой столице, но вознося над пламенеющим падением зари клинок, она будет нести с собою весть войны. Клинок был черным, как ее отчаяние, тяжелым, как боль в ее сердце. И она будет возносить хвалу богам войны и смерти. Ибо в сердце каждого из лидеров обители бессмертных царствовала тьма. Она ненавидела ложь и притворство, и если решится прикоснуться к тэссену, будет лгать. В ее сердце не было мира. - Моя госпожа, прошу Вас, одумайтесь. Не благой и скверный то знак не повиноваться традициям и очернять память предков Ваших, и жриц, что прежде приносили подношения. Ритуал не приводился в исполнение уже на протяжении многих столетий, но скрижали в храмах гласят, что если небесному Владыке не будет угодно благословить жертву жрицы, в чьих жилах течет благородная кровь, то он заставит небо пасть в наказании. Это не просто сказания или мифы. Небо обрушится, а вместе с нашим миром падет и человеческое бытие. Карин опустила клин угольно-темным острием вниз, оборачиваясь к женщине, и аметистовая ткань широких шелковых штанин заскользила по дорогим циновкам. - Ответь мне, Такико-сан, - шептала девушка, и черносмольные глаза сумрачных туманов обратились к престарелому лику. Тонкие и длинные пряди волос водопадом теней и ночного покрова пали на белоснежное косодэ ее праздничного одеяния, когда она горделиво приподняла подбородок. - Если я скажу, что делаю это намеренно, чтобы разгневать богов, что стоят над бессмертными воинами и что удерживают небесные столпы, даруя нам мгновение жизни, что ты сделаешь? Ты вольный человек, и у тебя есть право выбора – ты можешь спасти тысячи, сообщив о моих намерениях Совету Старейшин, о своих опасениях и страхах за жизни столь многих. Я подарила тебе свободу в тот день, когда были казнены темными силами мои родители, когда был уничтожен весь мой клан, и земля обратилась в чернь грязного пепла. Ты не моя рабыня и не обязана служить мне и сейчас. Что останавливает тебя? Девушка убрала меч в кремово-белые костяные ножны, в мгновении тишины вслушиваясь в звук скользящего по костяным бортикам металла. Она всматривалась в тяжелые и холодные ножны, словно могла ощутить на своих плечах тяжесть раскаяния, и ее пальцы осторожно прикасались к золотым грифонам, что острыми изразцами украшали камень, и тонкая россыпь бриллиантов застывала по граням крупных изумрудов. - Если ты пойдешь сейчас, я не буду останавливать тебя, - шептала она, и тихий голос ее походил на ветряную песнь, что блуждает вдоль ветвей кипариса. - И никогда не причиню вреда я, даже если сейчас ты будешь кричать или клясть меня, уничижая саму мою жизнь. Ты вольна поступать так, как считаешь нужным. И если страх овладевает тобой, ни к чему марать свои руки чужой кровью – то грех, что падет на мои плечи. Она повернулась к раскрытым деревянным ставням, откуда открылся вид на широкие чайные поля. Зелень окутывала крутые вершины холмов, и в воздухе витал сладкий и терпкий аромат, но небеса были отражением ее темных туманно-кобальтовых глаз. Совсем скоро тишина и зной накроют землю, и мир растворится в звуке леденящего дождя, обрушившегося с черных небес, что были темнее горящего дегтя. - Почему Вы выбрали вместо традиционного оружия меч? – тихо спросила прислужница, закрывая темный сундук, наполненный доверху кистями для подводки глаз и ресниц, губ и скул, и керамическими ларцами с душистыми кремами, шелковыми платками пестрых красных оттенков и светло-бежевых тонов. Она опустила глаза к округлому зеркалу в серебряной раме, с пушистой кисточкой с серебряными нитями, что отливами пахтой и белокипенной пеной морской. Карин медленно повернулась, и холодные сквозняки подхватили ленты волос оттенка крыльев черной иволги. Ее темные глаза на краткое мгновение замерли, поглощенные мглою ночи и мановеньем полночного полога небес. Она не ощущала в ауре женщины присутствия вражды и страха, ее стан окружали волны серебристо-темного дождя и белоснежного холода северных снегов, что знаменовали собой чистоту и верность. Воздух наполнялся ароматом поздней осени и красных яблок, и тонкие ветви деревьев делоникса и альбиции укрывали тысячи пурпурно-алых лепестков, что обращали влажную землю в кроваво-бурый ковер. Карин поднесла кончики пальцев к губам, словно могла ощутить на коже сладковатый и пряный привкус рябины и смородины, хлад дождей и сумрачных туманов, застывших на острие пламенного клина горизонта. На ее губах воссиял призрак улыбки, и в глазах заблестели тени белого огня, сжигающего острые лепестки распустившихся лилий и хризантем. - Я жажду правды в своей жизни больше, чем чего-либо еще, - ее ресницы вздрогнули, когда она прислонилась к дверному косяку, наблюдая, как сумрак поедает отблески зарева заката. Ее голова склонилась, и темные локоны скрыли мятежный взгляд, когда пальцы стиснули ткань на предплечьях, и темные локоны обожгло пламенным сиянием. Ее спина была настолько прямой, словно сияющая гарда секиры. - И иногда внутри себя я храню слабый отблеск надежды. Я думаю о том, что возможно причина, по которой я осталась в живых в ту ночь, была не случайностью. И я не могу ненавидеть его, потому что только благодаря нему я все еще жива. Мне хочется вонзить в свою грудь клинок, рассечь свои руки, наблюдать, как жизнь вытекает из моего тела вместе с кровью, но не могу. Я не могу запятнать свою гордыню, память погибших, - Карин раскрыла перед своими глазами ладонь, смотря на неровные линии судьбы, высеченные на коже. - Я должна найти тех, кто повинен в падении клана Сиба, в гибели и излиянии невинной крови. И для этого я создам в белоснежной обители хаос. Я помогу высвободить каждой безгрешной и светлой душе свои самые черные и мерзкие оттенки страстей, покажу их истинные лики, а затем своими руками заставлю их погрязнуть в смертном мраке. Они поплатятся за страдания тех, кто был мне дорог. Она видела перед собой светло-карие глаза своей сестры, что были ярче горящей охры и хны. И мираж не отпускающего прошлого, когда чистый горный воздух, опадающий с долин, сменялся едким запахом копоти и удушливого дыма, крови и сгораемой плоти. Дыхание наступающей гряды войны овевало алмазные сторожевые башни и бойницы, колыхало тернии розы, что оплетали кованные черные ограды, врезаясь шипами в металл; скользило вдоль горных отрогов и поднимало туманную сумрачную дымку. Женщина некоторое время наблюдала за гордым профилем молодой девушки. Золотая медь косых лучей солнечного света окрашивала ее великолепные темные волосы в богатый оттенок крови и смолы, застывающей янтарем на осиновой древесине, и темный обсидиан застывал в ее прекрасных глазах заволакивающих черных облаков. В это мгновение ее госпожа была истинным воплощением войны и сумрака, огня и всепоглощающей тьмы. Белоснежное одеяние ее наряда дочерна выжигалось солнце, и очертания ее фигуры размывались в темном золоте. Совсем скоро мрак покроет голубые небеса пологом пепла и смога. Сила потоками чистого золотого света и огня, что сжигала кровь и кости изнутри, сходила с ее плеч, спускаясь витиеватыми лентами пламени вдоль тонких нитей косодэ, раскрываясь ажурными обжигающими цветами вдоль пестрых циновок и светлых стен, ячменные виражи протянуться и вдоль дальних коридоров, где развешаны богатые тканые ковры ручной работы. Старшая женщина склонилась в умиротворении, сложив ладони вместе и медленно опустив чело к половицам. Ее спина гудела от боли, суставы трещали. В такой позе особенно трудно было дышать в ее возрасте, и когда она согнулась всем телом, то ощутила, как сдавливает грудь от недостатка кислорода. Старая мозолистая кость, выпирающая из ключиц, рана, которую она получила шесть лет назад, став свидетельницей восстания истинного всевластия. Когда самые высокие холмы и горы обратились в черный прах под давлением духовной силы, что воспевала ночь и шкуру черного аспида, когда ветра обратились в пронзительный вой сотней волков и рык златогривых львов, и земля растворялась в пыль. Ее госпожа вбирала в себя свет солнца и нежный хлад чистых рек, под глубиной которых били ключи, она являла собой храбрость ветряных вихрей и силу вечного голубого неба. Для нее в данный миг свершилось все, чего когда-либо могла желать ее душа, ибо она собиралась служить божеству. Когда она впервые увидела Карин Сиба маленьким ребенком, то ее потрясла сила и твердость ее темных глаз, чистых, как вода и воздух, темных, как гроза и буря. В чертах ее лица всегда присутствовала какая-то жесткость, уверенность и несломленность духа, а руки у девочки были такими нежными, ласковыми, как дыхание света. Только такие руки могли промывать окровавленные раны и врачевать, изготавливая бальзамы и травяные настойки. - Я последую за Вашим словом на самый край бездны, Карин-доно. Я обещаюсь, что я смогу сослужить Вам верную службу. Нет ничего превыше отданной клятвы. Ей выпала невероятная честь – служить божеству, что стояло на самой вышине духовного пантеона. *** Закат замирал на остром краю горизонта, и искры красных рек золотого диска блестели на темно-бургундных коньках крыш и тяжелых золотых статуях драконов, бриллиантовые флагштоки с гербами вздымались над стенами дворцов. Подступающая темнота окрашивалась призраком тишины, и опаляющей свет огней озарял утомленные лица людей. Ропот толпы на белоснежной площади поднимался и до самых верхних парапетов балконов, где восседали представители благородных семейств, Капитаны Отрядов и старейшины Совета Сорока Шести. Перед высокими господами стояли массивные мраморные столы с золотыми и алмазными блюдами, наполненные фруктами и яствами, драгоценные бокалы наполнялись холодным темным красным вином. Хитсугая Тоусиро еще не поднимался на верхние этажи, не желал занимать свое законное место во главе белоснежного широкого стола, как и не хотел смотреть на сооруженный алтарь, где полыхало высокое пламя, перед которым будет выступать эта девушка. Он остановился возле одного из прудов, прислонившись спиной к холодной каменной стене, и закрывая глаза, глубоко выдохнул, позволяя напряжению нежной волной спасть с одеревеневших мышц. Нижние коридоры были заполнены темнотой, и лишь редкие слабые завихрения факелов огня поднимались у стен, освещая сгущающийся сумрак. На водную темную гладь опускались нежные лепестки жасмина, что почти полностью скрывали за розовато-белым бархатом, зеркальный мрак неба. Своими действиями мужчина намеренно пытался отсрочить наступление торжественной церемонии. Внутри себя он боялся наступления этого дня. Для него это будет знаменовать окончание. Пройдет еще немного дней после того, как его супруга принесет жертву небесному блюстителю, и они будут обручены по священным канонам, и выпьют из рубиновых бокалов, соединяя свою плоть и души. Они станут одним существом навеки. Он провел в кромешном молчании и темноте некоторое время, пока не расслышал в отдалении приближение подступающих шагов. Мужчина в безмерной усталости приоткрыл глаза, направляя свой холодный и пронзительный лазоревый взор в сторону потревожившего его покой, и тихим и размеренным голосом произнес: - Меня всегда удивляла твоя способность с легкостью находить меня, где бы я ни находился, Матсумото. Порой, это по-настоящему пугает меня. Ее медно-карминовые волосы сходились огненным каскадом по спине и высокой груди, а крупные кудри отливали золотом и блеском самых заворожительных рассветов. Ее губы изогнулись в томной улыбке, когда женщина встала напротив своего Капитана, опустившись на низкий парапет из красной древесины, и оглянулась на спокойную водную поверхность источника. - Хоть прошло и немного времени, но я не понимаю, почему Вы так холодны к этой девушке. Я могу ее понять отчасти. Она смогла пережить то, что подчас не каждому из нас под силу. Такая страшная потеря. В один миг лишиться всей семьи и тех, кто был дорог ее сердцу. - Она пережила это, но не желает жить дальше, - жестким тоном отрезал ее Хитсугая, и его светлые брови нахмурились, отчего складка на его лбу, только углубилась. - Я знаю, что ей тяжело. Не думай, что я этого не понимаю. Хотя, - он осекся, и невольно передернул плечами, - скорее не понимаю. Ведь у меня никогда не было семьи. Улыбка женщины стала шире, когда она соблазнительным и сладким голосом, как терпкое вино, протянула: - Неправда. У Вас были я и Капитан. И он всегда хотел, чтобы у тебя была настоящая семья. Он мечтал сделать тебя частью своей семьи. Возможно, глубоко внутри себя он хотел, чтобы называл его отцом, но как бы твоя холодная натура тому не противилась, мне кажется, так оно и было. Хотя в обратном Вы мне никогда не признаетесь, Капитан. Однако же, его мечта претворяется в жизнь совершенно не так, как он того хотел, - с горечью в голосе прошептала женщина, когда ее янтарные ресницы поймали искры огней, что бушевали вдалеке на главных площадях святого города. - Молодая Госпожа невероятная красавица. Никогда прежде не видела сестер Сиба, но даже вообразить не могла, что у такого человека, как Иссин могли быть настолько прелестные дочери. Жаль, то второй девочки не стало. Поднялся стылый ветер, в котором сквозили ароматы вишни и костров, дыма и благоухающих масел, и лепестки с деревьев сакуры взметнулись вместе с танцем ветра, опускаясь на водную рябь пруда. Хитсугая Тоусиро опустил голову, сложив руки на груди, чувствуя, как его виски начинает терзать невыносимая боль, словно раскаленная лава разъедала кожу и плоть, вонзаясь острыми разгоряченными кинжалами в глазницы. - Она ненавидит меня, - едва слышно прошептал мужчина. - Это не так, и Вы это знаете, - со спокойной уверенностью говорила женщина. - Вы оба красивые молодые люди, у Вас просто было слишком мало времени для того, чтобы узнать друг друга. Молодой человек усмехнулся, прислоняясь затылком к стене, пытаясь заглушить давящую боль в висках, от которой у него звенело в ушах. - Я помню, когда впервые увидел ее. То был первый день, когда за целый год выпал снег, и мне показалось это особенно значимым. Наступали уже сумерки, и я просто не мог находиться вблизи всех тех людей, я чувствовал себя чужим среди бесчисленного множества благородных, собравшихся в одном месте. Я практически никого не знал на церемонии вступления в должностной ранг. Всех воинов, что служили в моем Отряде, распределили по разным частям дворца Сиба. Никогда прежде не думал, что одна семья может жить в таком огромном здании. Даже сейчас былой размах главного особняка Сиба не сравнится с размерами целого Отряда. Это был словно город, не считая прилежащих территорий селений. Хитсугая невольно потянулся ладонью к горящему лбу, и легкое мановение холода остудило жар, пылающий под его кожей. - Я тогда несказанно удивился, что маленький ребенок могла спокойно находиться в моем присутствии. Я старался в то время вообще не находиться подле детей, в моей деревне полегло немало отпрысков влиятельных купцов и знатных ремесленников. И про меня начинали складывать настоящие легенды, как о белом демоне смерти, что одним взглядом забирал чужие жизни, что посмели бросить на меня свой взор. Он на мгновение замер, вспоминая, когда к нему обратились темные глаза, и он проник в глубину твердого и решительного взгляда. - А она дышала в моем присутствии, разговаривала со мной, как ни в чем не бывало. Мне может, и тогда следовало догадаться, кто был передо мной в тот день. Но я не знал, и это делало ее образ еще более завлекательным. Мужчина посмотрел на своего Лейтенанта, что внимательно вслушивалась в его рассказ и, осторожно спросил, словно боясь и по прошествии стольких лет, раскрыть секрет маленькой девочки, что он встретил у тихой заводи прудов: - Ты ведь знаешь, что женщинам в семействе Сиба запрещено познавать тайны ремесла войны и искусства владения мечом? - Да, но только главной ветви. Кекаку Сиба была одной из самых грозных воительниц своего времени. Ее тактике боя до сих пор обучают юные поколения, хотя ее учение дается с таким трудом юным умам. В крови главной ветви протекает сила небесного владыки, как гласят легенды. Хитсугая коротко кивнул: - Да. Говорят, что жизненная сила покидает женщин дома Сиба, когда они используют свою духовную силу. - Они теряют свое бессмертие, - шепотом заключает Матсумото. - Когда я увидел эту девочку, то рассмотрел раскрытый манускрипт на ее коленях, посвященный стратегии и тактике. Я хорошо узнал эту книгу, мне не раз приходилось перечитывать ее, чтобы полностью проникнуться в описываемые военные походы величайших полководцев прошлого. Но она была еще совсем ребенком. Не знаю, что следовало читать девушкам ее возраста, но точно не такие книги. Но я видел по резкости в ее глазах, что я потревожил ее покой своим неожиданным приходом. Позднее уже после проведения церемонии, Капитан пригласил меня на семейную веранду, где собирались только самые близкие родственники и друзья семейства. И там же он представил мне свою дочь. Хитсугая вздохнул прежде, чем продолжить: - Для меня это известие было потрясением. Мне предлагали руку и сердце благородной, союз с самой чистой и священной кровной линией во всем Сообществе. И меня посчитали достойным быть для нее парой, несмотря на то, что у клана Шихоин тоже был наследник, уже вступивший в свои права. - Йоширо одного с Вами возраста, но, насколько мне известно, то их союз даже не обсуждался при Совете. Избрали Вас, мой Капитан. И именно глава дома Сиба выдвинул Вашу кандидатуру. Мужчина нахмурился, закрывая глаза, вслушиваясь в далекий отзвук кимвалов и цитры сэ и цинь, в стройный хоровой глас священных песен. - В ту ночь что-то произошло. Карин Сиба была единственной выжившей. И для меня все еще остается тайной, как смогла молодая девушка семнадцати весен от роду избежать гибели от рук убийц, что за несколько часов уничтожили целый клан, огромную боеспособную армию. Она единственная выжившая. Больше не оставалось никого из уцелевших, что могли бы подтвердить ее слова. Матсумото смерила долгим взглядом мужчина, и ее голос был холоден, как морозный иней и горек, как полынь. - Неужели Вы подозреваете девушку в совершении такого страшного преступления? Капитан, как Вы могла даже помыслить о таком? - Огонь стер все доказательства, пламя выжгло в воздухе все духовные линии присутствия иных сил. И девочка оставалась единственной, что стала свидетельницей всех разрушений и убийств. По ее словам, когда она вернулась, то часть дворцов еще не рухнули. Люди сгорели заживо в воздухе, что был наполнен живым огнем, температура была настолько высокой, что сама земля плавилась. И она смогла выжить, наблюдая за тем, как растворяется в пыль все, что она когда-либо любила. - Капитан…, - тихо вымолвила женщина. Ее кожа была светлым топленым молоком, но в мгновение, ее лик побледнел, как у мертвеца. - Вы сами разговаривали с ней об этом? - Нет. Я навещал ее несколько раз в поместье побочной ветви, что принадлежало Кекаку Сиба, но за все эти годы мне так и не удалось поговорить с ней лично. Впервые за шесть лет, я смог увидеть ее, когда девочка, превратившаяся в женщину, ступила за врата белоснежного града. Мужчина с легкой усмешкой на устах отошел от стены, и когда он сделал глубокий вздох, под силой его дыхание вода утонула под плотным слоем холодных льдин. Небесно-голубые вихри вознеслись к угасающему закату, взметнув аметистовые лепестки и бутоны раскрывшихся цветов, что во тьме его силы, обращались в пестрый алый оттенок. Белоснежное хаори стекало чистой снежной мантией с его плеч, когда он направился в сторону прилегающей деревянной лестницы. Тоусиро помнил, когда на следующий день после трагедии, он незамедлительно направился в дом Кекаку Сиба, где уже находились представители других благородных домов. Внутри все кричало, и с того дня в нем живет страшное чудовище, которое он пытается удержать в невидимой клетке. Он помнил ее аромат, который услышал, ступив лишь за порог древнего поместья, или он смог расслышать ее крик, что принес ему ветер, когда она в отчаянии и гневе опала на землю, не в силах сдерживать чувства и боль духовную. Маленькая девочка, что смотрела в ту зимнюю ночь в тихом саду на него чистыми глазами гордой и прекрасной лани, в которых он мог разглядеть свой образ, исчезла, словно была миражом, теплым дыханием, оставившем след на щеке после горячего поцелуя. Он слышал страшный рев раненого зверя, когда медленно ступал по деревянным половицам, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, как странная тяжесть сковывает внутренности. В нечленораздельных звуках, он слышал ноты женского голоса, ощущал веяние потоков духовной силы, что обнимали его, взывали к его сердцу. Он видел, как слуги сбегались со всего дома, поднося тяжелые ведра с ледяной водой, пытаясь остудить ее воспаленную кожу, пока девушка в изнеможении кричала, задыхаясь от внутреннего жара. Лучшие лекари в тот день пытались спасти ей жизнь, сохранить остатки жизненной силы, которая тлела на глазах, и несколько людей были ранены внезапными всплесками разъярившейся духовной силы, что поднималась изнутри ее естества. Он сжал кулаки, пытаясь сдержать нарастающие гнев и ярость. Он пытался сдержаться ради нее, тогда как все внутри него клокотало, разрывалось на части. Ему чудилось, что его плоть раздирается вместе с ломающимися костями. Он жаждал крови, словно убийство было его основным инстинктом, и желание поднималось из самых темных глубин его души. Тоусиро видел лишь тени прислуги и склоняющихся целителей над телом девушки. Она извивалась так, как будто из ее тела извлекали сотни опаленных лезвий, и пытка не прекращалась, пока он вслушивался в звук ее охрипшего от долгих криков голоса. Благородные не могли показывать своих слез другим, даже членам своей семьи, не могли позволить посторонним узреть свою слабость. Среди отпрысков высоких господ существовала древняя и мерзкая традиция - каждый дворянин, посчитавший себя униженным, мог свести счеты со своей жизнью. И с каждым новым криком, что разбивало стены и его сознание, он представлял себе, как голыми руками отрывает головы тем, кто заставил ее страдать. Но когда он решился войти в ее покои, присоединиться к тем, кто был подле нее, чтобы прикоснуться к ней и остудить тот кипящий жар, что сжигал ее волю, его путь преградила сильная мужская рука, схватившая его за плечо. Кучики Бьякуя. - Ты не войдешь в ее покои, - твердым голосом сказал человек. Его лицо было осунувшимся и безмерно усталым, словно он постарел на несколько лет, глаза опухли, и мужчина неровно дышал. Ему не хватало воздуха не то от обуявшего гнева и горечи, не то от долгой попытки удерживать в узде скопившиеся духовные силы в одном месте, чтобы целители смогли продолжить свою работу, не потеряв собственные жизни, находясь подле источника безмерной мощи. - Мы были помолвлены ее отцом на твоих глазах четыре года назад, - опасно тихим голосом произнес Хитсугая. - Отпусти меня, иначе тебе придется столкнуться с последствиями, с которыми придется расплачиваться до самого конца своей долгой бессмертной сущности. И меня не волнует наказание, что последует от Совета, если я сотру тебя с лица этой грешной земли. Но мужчина не изменился в лице, ни один его мускул не дрогнул, и сам человек не сдвинулся с места, как и не последовал грозному приказанию. - Я исполняю личное желание Карин Сиба. Глаза Тоусиро опасно сузились, когда он схватился за ворот белоснежного кимоно стоявшего перед ним мужчины. - Посмей повторить мне эти слова в лицо, - угрожающим шепотом молвил он. - Чего ты добиваешься? Думаешь, что я поверю твоим грязным и лживым словам? - Девочка установила мощный барьер вокруг всего здания, - спокойным и рассудительным тоном отвечал человек, и сияние рассветных лучей, скользило вдоль платиновых украшений в темных волосах. - Ты смог проникнуть внутрь лишь потому, что ее сила ослабла. Однако же, попробуй ты приблизиться к ее комнатам, и ты затвердишь хороший урок. Позднее ты будешь сожалеть о своем невежестве, грубых речах, которые не смеют разделять с дворянами простолюдины. Его голос был полон нескрываемого яда и отвращения, когда темно-серые глаза, в которых купались холодные полосы серебра, воззрились на молодого мужчину. И ледяные потоки ветра обрушились на него, заставляя пасть на колени и склониться. - Не смей приближаться к этой девушке. Не последуешь моему слову, и тебе придется столкнуться с гневом одного из пяти благородных семейств. И каждый солдат моей личной армией станет твоим клятвенным врагом. - Не смей, Кучики, угрожать мне в этом доме! - То не угроза, - говорил мужчина, и лепестки с ветвей сакуры заскользили по ветру, и звенели украшения тяжелого платиновой подвески на его груди. – То обещание, которое я непременно исполню. Хитсугая резко оттолкнул от себя мужчину, сжимая кулак с тем отвращением, словно он только что сдирал шкуру со змеи и его пальцы пропитались грязной кровью. - Ты обратил свой гнев не на того человека, Кучики. - Отнюдь, - мягко возразил человек. – Я был первым, кто нашел девочку в долине, что теперь покрыта черной сажей и золой. И именно твое имя это дитя произносила, как проклятье. Он застыл, не смея пошевелиться, до кровавой боли сжимая кулаки, и когда уже решился сделать шаг к ее комнатам, невидимый барьер не позволил ему ступить, распахнуть седзи и остановить крик, что лился бесконечным потоком из ее бледных уст. Ее сила не позволила ему стать свидетелем ее страданий, как и не позволила ладонями стереть влагу с ее нежного лица. Пламенная боль растекалась огнем по его ладони, когда он в потрясении поднял свою руку, на которой раскрывалась тонкая багровая полоса. Ее сила чистейшего золота и глубокого мрака огибала кисть его руки толстыми змеиными кольцами. Он мог ощутить ее дух в воздухе, которым дышал; в быстром потоке чистых рек и высоте небес; в жаре солнца, что тенью следило за его поступью, за сердцебиением. - Дай всему время. Дай ей оправится от боли и воспоминаний. Дай прошлому потонуть, и тогда эта девушка откроется тебе, а до того времени научись терпению, - говорил дворянин спокойным и мягким голосом, как течение холодных весенних протоков по влажной черной земле. Кучики Бьякуя возвышался над ним, когда он в изнеможении опал на колени, не отрывая широко раскрытых глаз от зияющей раны, что оставила ее сила на его ладони. - Почему? – прошептал он, поднимая взгляд на закрытые перед ним двери, но пока он стоял на коленях у ее покоев, ответом ему оставался ее безутешный и преисполненный невыносимой боли крик. В последующие годы его ответом было глубокое молчание. И он стоял на коленях перед ее покоями, боясь сомкнуть свои глаза, чтобы увидеть ее, встретиться с ней взглядом. Время. У него всегда было время. Так он думал, когда взял ее за руку прошлой ночью, и поднял свадебную кружевную накидку с золотыми подвесками, что укрывала ее волосы и лицо. И он не мог отвести взгляда от накрашенных золотой хной глаз, от полных губ, и от взгляда, который прожигал его до самых костей. И когда он смотрел в эти темные глубины глаз, то понимал, что мог умереть. Ее кожа была такой холодной и нежной, словно его пальцев коснулись ледяные и пресные воды. И он хотел в тот же миг пасть перед ногами, моля о прощении, что не мог быть с ней в тот день. Не смог обнимать ее, когда ее тело сотрясалось от рыданий и жгучих слез. Он мог умереть от желания обладать этой красотой. Так он думал, когда занимал место за широким мраморным столом, когда поднимал золотой кубок, наполненный вином, что обжигало горло, как жидкий огонь, растекающийся за горизонтом. Так он думал, когда каждый за богатым столом поднялся, склоняя голову перед ним и жрицей, что поднимала узорчатую ткань со своего лица. И когда заиграли первые звуки цитры, женщина отбросила широкую темно-красную мантию с плеч и вытащила из ножен агатовый меч. Ее глаза были темнее сумрака, темнее растворившегося в затмении дня, прекраснее самых далеких и хладных облаков. Женщина направила меч на него. От автора: я надеялась написать эту главу гораздо раньше и возможно сделать ее немного больше, но мое здоровье мне попросту этого не позволяет. Хотя я все еще думаю, что неустанное терпение моей мамы и мое желание писать, заставили меня встать на ноги после тяжелой болезни. Поэтому я желаю всем крепкого здоровья в этот все еще холодный период времени:)