Жар белого вереска

«В любви нет равенства… в любви одно лицо – раб, другое – властелин, и недаром толкуют поэты о цепях, налагаемых любовью». И.С. Тургенев

Она наблюдала за пожарищем, расходящимся огненно-красной волной по вымощенным светлым плитам, что в зареве заходящего заката обволакивались в темноту. Волны пламени возносились в темно-буром всплеске аметистовых искр к чернеющим небесам, и за лилово-рубиновым горизонтом она видела, как поднимается в прозрачно-сизых туманах полная серебристая луна, окруженная светло-лазоревым и изумрудным сиянием. Она подняла свой темный взгляд, что заволакивали летние грозы и полуночный мрак тиши влюбленных к восходящему светилу. Горячий воздух поднимал ее черную плащаницу в высоту, и золотая драконья подвеска, скрепляющая тяжелую ткань, тихо зазвенела под силой жарких потоков обрушивающегося ветра. Ее рука прикоснулась к золоченым арабескам на костяной маске, и, бросив взор на свое отражение, что всматривалось в ее темный образ, она сделала шаг в полымя, падая вниз, и позволяя теням и мраку поглотить свою фигуру, позволить душе утонуть в черноте бездонной ночи. И падая с высоты, раскрывая руки в сторону, словно крылья небесного сокола, она вспоминала свой собственный взгляд, устремленный на нее. Тени и ночь были ее властью, черным океаном, над которым восставала пламенная заря, сотканная из тысячи адамантовых слез. И поднимаясь по лестнице, ведущей к святилищу, руки ее трепетали в нетерпении, и с каждым шагом сердце ее наполнялось восторгом, отчего кровь бурлила в венах. Ради этого она стольким пожертвовала, ради этого мгновения готова была броситься в пламя, ради этого готова была встретиться с гневом его голубых глаз. При мысли о нем она оступилась, задерживаясь на одной из верхних темных ступеней, словно все еще могла повернуть назад. В отдалении она слышала рев огня, и то, как демонические волки вгрызались в людскую плоть, могла ощутить в воздухе запах крови, который проникал в самые легкие, и внутри нее все похолодело, пламенные иглы льда вонзались в кровь, замораживая воздух, струящийся по венам. Тени и сумерки, и плотный смог тумана глубоких вод озер, окружающих святилище, овевал ее в невидимых объятиях, когда она обернулась, устремляя взор на столпы огня, что поднимались до самого полога темно-лилового неба. Ее алые губы задрожали, когда едва дыша, она произнесла устами его имя, не смея произнести имя мужчины вслух, стискивая темный обсидиановый кинжал в руках. Она готова была закричать на этих ступенях, и колени ее охватила болезненная слабость, словно кости изнутри раскалывались на части, словно стопы прожигало кипящее железо. И она вглядывалась в туманы, что расстилались внизу, омывая фигуры каменных исполинов-львов и статуи драконов, и змей, обвивающих высокие белоснежные колонны, и проходили долгие минуты, а она все продолжала стоять, окруженная холодом и темнотой, безраздельным одиночеством, которому не было конца. Если она ступит дальше, если взойдет к престолу тьмы, то больше не увидит света, дорога к свету более не раскроется перед ее глазами. Пожалуйста, молилась она, взывала сквозь смерть и плач, сквозь крики и жажду битвы, смотря на сходящиеся туманные волны и заволакивающую темноту. Но он не приходил, не чувствовал ее, и пустота заполнялась монотонной тишиной. И в ничтожности своей она до сих пор его ждала, надеясь увидеть его силуэт, выступающий из темноты, его голубые глаза, его лицо, его сильные плечи, покрытые белой мантией, серебристую рукоять духовного меча. Но он не пришел, чтобы спасти ее. Она опустила свой опустошенный и темный взгляд, делая шаг вперед, и поднимаясь на еще одну ступень. Ее губы были сжаты в тонкую линию, и некоторое время она продолжала стоять, вслушиваясь в плавное течение воды, и шум ночного ветра. Женщина решительно подняла голову к малахитовым каменным воротам, украшенным рельефным росписями распускающегося в лунном ореоле лотоса, и кружевные лозы золота поднимались по краям темно-изумрудных врет Она поднималась по высоким и широким ступеням, отбрасывая чувства жалости и гнева, желания и обладания, не растворившейся в сознании мечты. И когда дрожащими пальцами она прикоснулась к холодному драгоценному камню священных врат, она думала о его руках, что сжали бы ее в объятиях – горячих и крепких, сильных; думала о его дыхание, и горячих губах, прикасающихся к шее, ниже, спускаясь по каждому позвонку; представляла звук его голоса. Но его не было рядом, когда она с силой толкнула тяжелые ворота, ладонями упираясь в ледяной камень, прожигающий плоть, и словно живой огонь проникал под кожу, растекаясь по венам, и даже дыхание опаляло жаром горло. Его не было рядом, когда она опустилась на колени перед черными кострами, столпы дыма и смога которого поднимались в черное небо, и еще долгое время густая пелена, сотканная из дегтя и теней, скрывала колыбель восходящего солнца за сумеречной седой завесой праха. Его не было рядом, когда хранители белой цитадели пришли на порог ее комнат в поместье Иккаку Сиба, чтобы забрать клинки отца и брата, что она сжимала в своих руках с того момента, как смогла дышать, передвигаться, страшась дня, когда последнее воспоминание о семье вырвут силой из ее ладоней. Ощущая скорую пульсацию, исходящую от мечей, переполненных духовной стихией, ее тело наполнялась остатками жизненной силы, сохранившейся в металле. Девушка смотрела на подступающих служителей Бога, чьи белоснежные одежды струились по деревянным полам, устланным расписными циновками, словно стекающий свет опаловой луны. Она помнила с застывшим на бледных и окровавлены от сухости устах дыханием, сколь холодными были их костлявые пальцы. Ухоженные руки с тонкими ободками золотых колец и черными, прожженными пламенем ногтями, были кандалами, болезненно стискивающими запястья, впивающимися в кости, и когда ее удерживали стражи, вырывая с силой темно-агатовые ножны с аметистовыми подвесками с символикой фамильного герба, она умоляла, вставая на колени перед ними. Она помнила, как расцепляли ей пальцы, ломая каждую фалангу поочередно, и комнаты наполнялись ее криками, плачем позора и сломленной гордости. Она ползала в их ногах, хватаясь за шелк длинных белых мантий, в слезах моля о снисхождении остановиться, не отнимать то, что принадлежало ей по праву – последнюю частичку ее собственной души. Она слышала, как пульсировали голубым пламенем клинки, как взывали к ней, когда ее руки сковали в серебряные наручники, чтобы сдержать в узде вырывающуюся на свободу силу, и тяжесть сдерживающих заклятий все еще отзывалась по ночам болью в ее руках, словно время не способно было излечить зажившие рубцы. Врата бесшумно отворились, выпуская наружу морозный воздух оттенка лепестков цикория, отчего по телу прошел озноб, пронзивший хладом каждый нерв. Непроницаемая темнота, в глубине которой теплилось сияние серебристых звезд и белого снега в объятиях ночного покрывала. На нее из глубочайшей бездны мрака, пропитанной вечностью, смотрели величайшие полководцы прошлого. Так она думала, проходя вдоль белоснежных холодных статуй воинов, стоящих над ее головой, и высокие клинки из белого камня, что они держали в своих руках, высились над ее плечами. Пустые глазницы были переполнены чудовищным гневом, что ощущался в воздухе, и каждым глотком воздуха она чувствовала, как ее поедает усталость. Их монументные фигуры изливали на окружающую тьму потоки безудержной силы, энергии, которую нелегко вынести обычному стражу обители бессмертных, и каждый шаг был преисполнен невероятной усталости. Она беспокоила их великий дух своим присутствием, своей ничтожностью. Сколь незначительной была ее жизнь в сравнении со свершениями и делами, что творили небесные цари, чья память овеяна пурпуром славы. Она ступила за порог самого святого места белого города богов, чьи святые клинки приносили погибель и жизнь, хаос и процветание, и эхо звука ее смелого шага отдавалось в ушах, совпадая с учащенным сердцебиением. Она стала смертницей, как только начала свой подъем по лестнице, как подняла чистый взор на каменные изразцы на малахитовых вратах. Ее казнят, не задумываясь о титуле или статусе, или о том, сколько наследников она сможет произвести на свет для защиты будущего белой цитадели. Наказание будет страшным, и только думая о судном дне и приговоре, ожидавшем ее, внизу живота мышцы скрутило в тугой болезненный узел. И она задумывалась, какой будет эта смерть – долгой и мучительной, или же ее убьют быстро, в отвращении от самого ее существования и от поступка, который она посмела совершить. Она испытывала страх, но не от представшей перед глазами участи, а от одиночества, которое обрушится на ее плечи. Свою смерть она встретит в одиночестве, холоде и тьме, вкус которых невозможно было перебороть. Ее шаг гулким звуком отскакивал от темных стен, и свет от пламени, и лунного света померк за спиной. И она не могла сказать, когда полностью пала в абсолютную черноту, в которой не могла разглядеть даже собственных рук, расслышать собственного дыхания, которое расходилось в темноте лунно-жемчужными вихрями, дымкой воздуха, сходящего с уст на безбрежном морозе, сворачивающейся курчавыми кольцами. И в какой-то момент она осознала, что ступает не по агатовым широким плитам, а по снежным сугробам, и ее лодыжки утопали в холодных белесых одеялах, что освещали тени, опадающие на ее плечи, сумрачную тьму, что укрывала от света. И свет, струящийся под стопами, будто стыдил за свершенное деяние. Она подняла свои глаза к серому свинцовому небу, к нагим деревьям, овеянным снежной насыпью, черные сучья и ветви которых обтекали туманы. Женщина стояла посреди пустынной и темной дубравы, и только шум ветра беспокоил старые кроны высоких дубов, аромат мокрой сосны наполнял легкие пронзительным запахом, от которого мышцы стягивались в упоительной дрожи. Посреди леса всегда ощущалось странное присутствие невидимых сил, словно за тобой наблюдали со всех сторон, следуя каждому шагу, а ты оставался незрим за своим последователем. Звенящий мороз опалял ее щеки, и она почувствовала, как по скуле скатывается горячая полоса, обжигающая кожу. Карин в неуверенности прикоснулась к своему лицу, растирая покрасневшими от холода пальцами кровь. Ее лицо, что прежде скрывала черная маска из костей, теперь было открыто. Темные доспехи из черного золота и кожи исчезли, и, опустив взгляд, женщина заметила на широких чернильных рукавах шелкового кимоно золотую вышивку драконов, овеянных роскошной и утонченной вышивкой цветов нарцисса. Ее брови в недоумении сошлись на переносице, когда она огляделась вокруг. Пустота и одиночество. Разгоряченное дыхание столпами седого пара клубилось над ее головой, когда она подняла тяжелые юбки, шагая вдоль заснеженной поляны, босая. Шаг был тяжелым и утомленным, и с губ опадали аметистовые капли свежей крови, горячность которой растапливала снег, окрашивая чистейшую девственную белизну в яркие рубиновые пятна. Дуновения ветров, сходящихся над замороженными в голубом кристалле льда ветвях, что ловили гранями дневной свет, пробивающийся из-за плотной толщи облаков, наполнялись оттенками темного индиго и черных лепестков фиалки. Видение. Святилище послало ей испытание, чтобы убедиться, достойна ли она небесного дара. Все то, что она видела и чувствовала, было ложью, сокрушительным миражом, которого нет. И она это знала, продолжая двигаться вперед сквозь толщу снега под ногами, и колени слабели. Перед глазами восставала серебряная дымка, словно сокрытая под стеклянным куполом, и взгляд туманился с каждым предпринятым и натужным усилием, с каждым новым глотком воздуха, и кислород стекал жидким огнем по гортани. Она должна была идти вперед, вдоль бесконечной долины снега, чтобы доказать свою силу, даже когда колени и бедра ее сочились кровью, и ветры проскальзывали в плоть, в рану, что пронизывала грудь и ребра, левое плечо. Аметистовая река смачивала темные одежды, и багрянец проглядывался даже на темном одеянии. Ее дыхание было горячим, когда в изнеможении она повалилась на снег, все еще пытаясь подняться на локтях, чувствуя во рту ледяную влагу тающего снега, металлический кровяной привкус. Она протягивала руку вперед, утопая в снегах, глотая кровь, когда под ледяными хрустальными крупицами, смогла разглядеть рубиновый цвет лепестков, припорошенных инеем. Знакомые формы трехгранных лепестков. Она втянула в себя морозный воздух, от холодности которого хотелось выть, с отвращением и ненавистью смотря на бутоны алого вереска. Растение, которое живет в лютую зиму, оставаясь непреклонным к удушливым ветрам и жестоким вьюгам, безжалостным ураганам, сохраняя совершенство яркого тона и цельности полных бутонов. С кончиков бледно-кремовых пальцев опадала кровь на красные лепестки, сжигая снег под горячим гранатовым потоком. У нее не было оружия, чтобы вонзить кинжал себе в сердце, и прекратить страдания, поэтому она смотрела, как под руками тают снега, окрашивая заснеженную долину в окровавленный холм, полный цветущего вереска. Она слабо дышала, и клубы пара расходились волнистыми волнами вокруг ее лица, покрытого предсмертной влагой и холодом, и все еще держась рукой за разрезанное плечо, она стиснула зубы, чтобы не закричать от ломящей боли. Рана проникала глубоко вплоть, удар неизвестного противника сломал кости, и они медленно дробились изнутри. Женщина почувствовала, как внутри нее нарастает удушливая хрипота, и в исступлении закашляла, сплевывая с губ сгустки черной крови, смешанной с плотными камками, что напоминали гниющую змеиную шкуру, опадая лицом на холодный снег, прижимаясь разбитой щекой о льдистую поверхность, что под слабеющими пальцами походила на жемчужный кварц. Перед ее глазами были заостренные стебли и алые бутоны вереска, и она потянулась рукой к его лепесткам. Едва прикасаясь к тонким бархатным полосам, смоченным ее кровью. Она понимала, что хотели ей показать. Если она продолжит свой путь, то таков будет ее конец. Ее брови в отторжении нахмурились, когда она стиснула между пальцев лепестки, комкая в окровавленных пальцах, выдирая стебли из земли с корнями, сдирая кожу на руках от усилия. «Ты умрешь» - ревели северные ветры, звенящие в серебристо-белой вышине, в тиши небесной. «Ты умрешь» - шептали тысячи лун, отражающихся в хрустальных весенних ручьях, протекающих по каменистым ущельям в заснеженных скалах. «Ты умрешь» - стонали темно-кобальтовые туманы в низовьях стеклянных озер у зарослей скалистых крупных берегов, укрытых куманикой. - Ты замерзнешь, если останешься здесь, - произносили губы вблизи ее лица, и она ощутила прикосновение горячих уст к своей влажной от жгучих слез коже, нежность шелковистых волос у самой кромки черных ресниц, на которых еще оставались осколки льда и хлопья кристаллов снега. И обжигающий огнем иней оставил след на ее бледных и обескровленных губах, когда она вобрала грудью полный вдох чистого морозного воздуха, проникающий в самую глубь. И вместе со свежестью она смогла различить знакомый аромат, преследующий во снах, в ночных сновидениях, миражах. Прикосновение губ было едва ощутимым, легким, словно перо или лепесток белого олеандра, веяние летнего ветра, солнечный свет, падающий на лицо. Поцелуи были влажными и теплыми на ее холодной коже, горячее дыхание скользило вдоль тонкого изгиба шеи, застывало на губах и скулах, и руки, что заботливо обнимали ее, поднимая с деревянного пола, были нежными и сильными. В крепких объятиях он баюкал ее словно заблудившееся и одинокое, слепое и утопающее дитя, и она устало прильнула к его плечу, чувствуя щекой, как бьется пульс, вьющийся по венам в кромке его шее. Усталость и боль, накопившееся в теле, хлынули мощным потоком, отчего мутнело сознание и ясность мысли. И она позволила себе на краткое мгновение эту слабость, дозволяя другому человеку проявить заботу Тепло. От него исходило тепло, от которого хотелось выть и затеряться в сладком забытье. От него пахло хрустальной зимой и пламенным восходом, маслом герани и жасмина. И жар, что проникал в ее кровь, отзывался эхом в сердце. Казалось, что она вернулась домой. В его руках был дом, и вся любовь мира, и все ее существо устремилось к его рукам и широким ладоням. Былая боль растворилась, исчезая вместе с его губами, что касались ее волос, вместе с пальцами, что нежно поглаживали предплечье, пока он с осторожностью нес ее в своих руках. Человек сел вместе с ней на кушетку из черной древесины, с которой сваливались шелковые подушки и одеяла, но не выпустил ее из своих крепких объятий, позволяя ее телу обрушиться на его, и она могла ощущать спиной и каждым позвонком, как поднималась и опускалась его грудь, словно взметнувшееся полымя; как его дыхание колыхало ее распущенные темные волосы, что он рассматривал на свету, поднимая темные волны локонов, позволяя тончайшим лентам проскальзывать сквозь пальцы. Он прижимался щекой к ее шее, упиваясь ароматом, словно тонущий, что не мог надышаться кислородом, а она боялась раскрыть глаза. Не желала видеть кошмарного сна, от которого позднее будет убегать, пытаясь стереть остатки наслаждения из воспоминаний, что будут возвращаться к ней каждую ночь. - Я говорил тебе уже прежде, что ненавижу, когда ты уходишь и оставляешь меня одного, - шептал мужчина возле лица, и горячи губы прихватили мочку уха, отчего по спине пронеслась волна наслаждения, и она задрожала всем телом, чувствуя, как его губы накрывает усмешка. - Ты всего лишь сон, - произнесла Карин, открывая глаза, осматривая светлую просторную комнату, в которой она никогда не бывала раньше. И места были незнакомыми. Темно-зеленые мшистые леса, простилающиеся далеко за горизонт, укрывающие горы, и пустошь, усеянная вереском багровых и белоснежных оттенков. И абсолютная тишина, накрывающая пологом. Она могла расслышать в отдалении взмах крыльев ястреба, рассекающего в воздухе над обширной долиной, и поступь диких волков, чьи золотые глаза проглядывали сквозь темноту чащобы в глубине лесов, и бег ручьев, устремляющихся меж льдинистых протоков и сосновых верхушек деревьев. Здание было старым и ветхим, но опрятным, словно стены были отреставрированы совсем недавно, и запах свежих красок, дерева и лака еще реял в зимнем воздухе. В комнате стояли высокие стеллажи до самого потолка, на которых стояли старинные вазы и книги, небольшой комод для одежды возле широкой кровати с чистейшими льняными простынями, на поверхности которого еще сияли огни недогоревшей лампады, и длинный письменный стол у самого окна с серебристым нераскрытым ларцом, в котором хранились белые листы бумаги и грифели из белого золота и платины. Хрустальные баночки чернил оставались запечатанными, словно хозяин дома вернулся совсем недавно в свое покинутое имение. Перед кушеткой располагался деревянный столик с львиными ножками, на котором стоял чайный сервиз и горячий хлеб с рисом на нефритовых пиалах. И глубоко вздыхая, она почувствовала на кончике языка аромат свежей выпечки. Руки так и тянулись к темному изюму и крупным алым ягодам виноградных гроздьев, по которым стекались холодные капли. Но мужчина только сказал: - Пусть будет так. И она расслышала теплый смех в его голосе, переполненный теплом, как тот свет солнца, что обнимал их сплетенные фигуры. Его руки обнимали ее, прижимая к сильному телу, его губы скользили вдоль кожи ее шеи, его пальцы опускали ткань белого кимоно, оголяя фарфоровую кожу плеч, открывая путь его ненасытным мокрым губам. И Карин всхлипнула от страха, от боли, от незнакомого чувства стыда, поднимающегося из самых глубин тела, когда он прикусывал ее плоть, в месте, где сходились шея и плечо, чтобы затем медленно зализать, в упоении ощущая вкус ее кожи. Он будто просил прощение за то, что не смог совладать с самим собой и с вырывающимися голодными чувствами жажды и нужды. - Хватит, - прошипела она сквозь стиснутые зубы, когда его ладони, покрытые бледными шрамами в форме полумесяцев, скользнули под тонкую ткань светлого кимоно, расшитого серебристыми нитями белых барсов и журавлей, и фаз лун. Он соединял жар их тел, и его пальцы блуждали между ложбинкой ее полной груди, останавливаясь там, где учащенно билось сердце, накрывая ладонью разгоряченную плоть, а вторая рука опускалась ниже. Его пальцы оставляли ленивые окружности на животе, когда мужчина стал прикусывать ее подбородок и щеки, словно желая пожрать, как зверь. - Не надо, - молила она, ее горло пылало, и слеза, упавшая с кончиков чернильных ресниц, обожгла скулу, румянец щек, тогда как он медленно слизывал соленую влагу, облизывая собственные губы. Он опрокинул ее на шелковые простыни цветов слоновой кости и летних облаков и крупные подушки, нависая над ней, не спуская с ее лица пронизывающего взгляда. И в его изумрудно-голубых глазах, о которых она столько мечтала, Карин увидела глубокое синее море, по пенистым волнам которого растекались лучи восходящего солнца; прозрачное стекло на дне мелководных рек, под глубиной которых бились чистые ключи; небесное отражение пушистых пористых облаков; свинцовую грань темно-серебряных туч, и дождь, опадающий на стебли кипарисового дерева. Они оба молчали, и лишь их шаткое горячее дыхание наполняло зловещую тишину, от которой трещал кислород. И она все продолжала смотреть в его глаза, когда его тело так правильно легло между ее раскрытых ног, а его локти упирались в белесую ткань у ее лица. Тяжесть и горячность его тела - Я хочу, чтобы ты смотрела на меня, когда будешь стонать мое имя. Карин сморгнула подступающие слезы, чувствуя, как поднимается жар внизу живота, и ее дрожащая рука потянулась к его красивому лицу, что она столь часто писала на страницах книг черным грифелем и углем, представляла в своих снах. Кончиком указательного пальца провела вдоль белоснежной брови, и ощущение горячего шелка под кожей вызвали у нее такую жажду, что она думала, что сердце разорвется. Ее мышцы ныли, а плоть горела, и в сознании билась единственная мысль – чувствовать его, вкушать его. Она хотела дышать им, жить им, ее ладони обвили его лицо, и она представляла, что наконец-то удерживает в руках цельный кубок. - Обними меня, - прошептала она, улыбаясь своему демону, что накрыл ее телом своим, и она смогла в блаженстве закрыть глаза, растворяясь в ощущении цельности и полного удовлетворения. Ее грудь соприкасалась с его грудью, и его щека соприкасалась с ее щекою, и их сердца бились в одном ритме. Она глубоко вдохнула его аромат, запуская пальцы в короткие пряди его кремовых волос, что были светлее лунного обелиска. - Я хочу остаться здесь навсегда, - прошептала она, прикрывая глаза, и позволяя его теплу проникнуть в ее кровь. Она хотела, чтобы это тепло оставалось с ней до конца ее дней. - Останься со мной, - произнес он, поворачивая к ней свое лицо так, что их губы едва соприкасались. - Что это за место? – поинтересовалась она, проводя пальцем вдоль его прямого носа, поражаясь чистоте и нежности кожи, что была мягкой, как у новорожденного. В его глазах блуждало пламя огненных цветов и тьма, и она пленилась это темнотой, что взывала к ней, неустанно плетя золотую цепь в ее душе. - Дом, где я провел свое детство, - ответил мужчина, прижимая свое лицо к ее груди, и тесно прижимая женщину к себе, будто хотел, чтобы они слились в одну плоть, в один дух. Они были настолько близко друг к другу, что ей чудилось, что его руки стали ее руками, что это его дыхание продляло ей жизнь с каждой проведенной в тишине секундой и едином биением сердец. - Здесь так тихо, совсем никого нет, - вымолвила она, массируя его затылок, пропуская светлые пряди волос, когда мужчина в наслаждении глубоко выдохнул, поглаживая ее поясницу кругообразными движениями. - Только ты и я, - ответил он, и кончики его губ скривились в ленивой усмешке. Она вздрогнула, и ей захотелось убежать подальше от него, но тело не слушалось ее, не подчинялось. Карин тихо улыбнулась, скользя руками вдоль его широкой спины, и тихо прошептала: - Когда-нибудь мой дух вернется сюда. Его светлые брови нахмурились при этих словах, но он не пошевелился, словно не желая отпускать мгновения. Карин глубоко втянула морозный воздух и шепотом начала произносить строки стихов, чувствуя, как сквозь материю струится небывалая сила: - В зеркальных снах полуденного солнца, где аметистовый восход сменяет блеск таинством кровавых грез, карминовое стекло вонзается во врагов моих, оставляя стеклянные осколки разбитых венцов. Призрак, что обнимал ее, в спокойствии закрыл глаза, когда ощутил, как с ее рук сходится хрустальная грань, обращая его тело в темно-голубой лед. Он не пытался причинить ей боли, принимая от нее покой, и будто все еще наслаждался теплом и жизнью, что поднимались с каждым ее вздохом. - Ты могла бы остаться здесь навсегда, - тихо произнес он. – Они бы позволили, и все твои грезы сбылись бы в этом мире. Карин ничего не ответила, когда ее руки упали с его плеч. Он приподнялся на локтях, взирая на нее с теплом, и осветляя ее лицо своей улыбкой, преисполненной нежности. И в глаза призрака она смогла различить свое отражение, непроницаемую маску, сотканную из холода и камня, равнодушное и безучастное, и будто каждое прикосновение, что он подарил ей, было пустотой. - Ты принадлежала бы мне одному, а я принадлежал бы только тебе. Ее глаза недобро сузились, и в одно мгновенье его тело раскололось мириадами хрустальных осколков – аметистовых и изумрудных, сапфировых и адамантовых, и видение растворилось в густом тумане. Она снова могла дышать, оказавшись в темном проходе между светлыми статуями воинов. Ее лицо укрывала маска тигра и волка, и огненного феникса. Она не поднимала своего взгляда на гранитные статуи, и произнесла, продолжая свой путь через святилище: - В следующий раз я расколю ваши павильоны, чтобы никто из послушников больше не смог возложить цветов к вашим могилам и зажечь огни у алтарей, на которых высечены ваши имена. И о вас забудут, - шептала она, ступая по черным плитам, и звук ее каблуков отскакивал эхом от агатовых стен, и звенели золотые подвески драконов на темном плаще из теней и сумрака. - Ваши святыни и дома канут в лету, и ваши имена будут погребены под осколками моего гнева и моей мести. «Ты умрешь» - кричали голоса призраков со всех сторон, отчего из ее ушей покатилась горячая кровь. «Ты умрешь» - дребезжали камни стен, и чернильная горячая вода водопадами спадала со стен. «Ты умрешь» - сказал мужчина, стоящий возле колонн, куда падал столбами лунный свет с глазами беспокойного моря. И она сказала, поднимаясь к алтарю, вставая перед тысячами сундуками из белого мрамора и золота, рубина и черного агата, в которых хранились клинки величайших воинов истории: - Пусть будет так. Карин Сиба потянулась руками к лицу, снимая костяную маску с лица и развязывая черную тесьму на плащанице, опуская капюшон на плечи. - Я ждала пять долгих лет этого дня. Смерть не то, чего я страшусь. И моя жизнь лишена других желаний. И лишь жажда крови тех, кто лишил жизни моих родных, кто лишил их чести и достойной смерти, наполняет мое сердце жизнью. Я отомщу за смерть каждого солдата, что служил в армии гарнизона моего отца, отомщу за сорванные флаги и черную землю, за каждый клочок земли, что некогда наполнялся жизнью. Смерть не то, чего я страшусь, - повторила она, словно уверяя саму себя. - Путь, что ты выбираешь, будет тяжелым и тернистым, - в глазах призрака появилось сожаление и горечь, когда мужчина ступал параллельно ее шагу, сопровождая и пытаясь остановить. - Отступись, пока стало не слишком поздно. Ты не знаешь, что за дорога тебя ждет, а я вижу, что лежит впереди твоего шага. Я слышу, что шепчет мне море и ветры, и как сотрясается земля под той враждебностью, что скрывает твоя душа. Ты будешь ступать по крови и трупам, и каждый шаг будет отзываться болью в стопах твоих, пронзающих тысячами осколками льда. И тот, чей образ в твоем сердце с того мига, как ты открыла глаза и сделала вздох свой в этом мире, не простит тебя. Она остановилась, оборачивая свой жестокий взор к призраку. - Что могут видеть и знать те, кто перешел грань этого мира? Вы не более чем сон для меня. Но я живу, и я создана из плоти и крови, я чувствую, как струится кровь по венам, как воздух сходит по крови, наполняя грудь, я чувствую боль, когда кинжал пронзает мою плоть, и я чувствую жар, когда мужчина касается меня, - она подняла на мужчину с лицом ее будущего мужа, игриво склоняя голову, отчего темные локоны ее волос упали на плечо. - Не зависть ли это усопших для тех, кто все еще ходит по земле, до которой вы не можете дотянуться через непроницаемую грань? Вы всего лишь пыль под моими ногами, что пытается управлять моим сознанием, и изменить исход, что свершится этой ночью вам не дано. Белоснежные ресницы мужчины не дрогнули, когда она читала строфы древнего заклятия своими огненными устами, и он не сдвинулся с места, когда Карин вытянула руку вперед, и красный огонь вырвался из ее ладоней, поглощая темноту и белизну. Краснеющие угли и огненные искры карминовыми листьями вздымались над ее головой, и черные реки под ее ногами охватывало дикость безудержного пламени. Она принюхалась, обращая взор на черные воды, от которых исходил аромат одиночества и горечи, что были ей по щиколотку, сощуривая глаза. - Масло, - тихо вымолвила она, оборачиваясь к каменным статуям, и взгляд ее был полон гнева, наполненного кипящим льдом. И когда она проходила вдоль каменных выступов, на которых были выгравированы священные символы клинков, она с чувством произнесла, проходя мимо человека, чьи слезы горели на лице: - Горите в своем храме, бессмертные цари ушедших времен. Призрак растворялся в тенях и пламени, и, растворяясь в черных туманах, напоследок сказал: - Когда возьмешь клинок, что изберет тебя, и когда сможешь выйти из неистовых черных вод, выходя из дворцов призраков, повсюду тебя будут преследовать сумерки и страх, и когда ты будешь обмывать свои раны, твое дыхание будет застывать на алых губах. Когда ты будешь прислушиваться к шагам и шорохом слуг. Ты будешь прислушиваться к разговорам в пустынных коридорах, к шепоту, что проносится по стенам, и с замиранием сердца будешь дожидаться ночей, в которых тебе не придется укрывать свое лицо двойной маской. Убегая, ты будешь прятаться в подземных лабиринтах, и в жестокий холод прятаться в узких проходах между зарослей чащоб и скал, и тебя будут преследовать по пересохшим руслам на дне оврагов, и по дорогам, сотканных из тонкого голубого льда. И ты будешь бесконечно убегать от единственного человека, которого никогда не сможешь убить, пока смерть от его клинка не настигнет тебя. И ты будешь счастлива принять смерть от его рук и его меча. Грезою твоей будет смерть, и глаза его будут последним, что ты увидишь. Они будут наполнены тем же гневом, которым ты живешь, но ярость его будет обращена к одной тебе. И твоя прежняя жизнь угаснет на заре, когда восход окрасит высокие вершины северных гор, и не отыщешь ты покоя, пока не примешь режущий удар ты на грудь свою, ибо ты избрала путь, что проложили тебе звезды. И дороги обратно более нет. Его голос растворился в гуще огней, воздымающихся по стенам и потолкам могучими факелами. Воздух рывками выходил из надтреснутых стеклянных потолков, пока не раскололся полностью, выпуская наружу огонь. - Ты смогла убить меня в своих снах, зная, что я не более чем мираж, которым тебя хотели соблазнить. Ты знала это, - продолжал говорить мужчина, и образ его растворялся в туманах и черных снегах, и алом пламене, взвивающемся над его белоснежными волосами, что в свете уничтожающего воздух огня приобретали золотой оттенок. - Но что ты будешь делать, когда он настоящий будет стоять на твоем пути? Сможешь ли ты поднять свой клинок, сможешь ли скрести с ним меч, что изберет тебя этой ночью, сможешь ли биться с ним на равных, зная, что его клинок жаждет крови твоей, тогда, как ты жаждешь жизни для владельца святого меча? Карин не слушала мужчину, проходя вперед между каменных ларцов, теперь черная кипящая вода, сжигающая ее ноги, была ей по колено. Призрак смотрел ей вслед, исчезая во всполохах белого огня, смотря за ее удаляющейся фигурой с жаждой и горечью. Она остановилась возле черных каменных пьедесталов, и ее губы окрасила одержимая улыбка. Женщина прикоснулась к иероглифам ее дома, ожидая, когда распахнутся ларцы, влекомые ее зовом. Она жаждала владеть этими мечами, но алмазно-белые руны лишь единственного клинка отзывались на ее духовный призыв. - Мне нужна сила, чтобы одолеть всех своих врагов. Я готова окунуться в то, что мне предначертано, и не убоюсь я тьмы, лежащей передо мной, не побоюсь я смерти, - шептала она, опускаясь на колени, позволяя горячим волнам поглотить ее. Женщина подняла свой взгляд на черные небеса, окрашенные всполохами пламени, когда начала судорожно говорить, прижимая ладони к горящим сапфировым огнем изразцам: - Я обещаюсь, что стану всем добром и справедливостью этого мира, если мне будет дозволено совершить возмездие над очернившими мой род существами. Я не пожалею костей и крови своей, и последнего вздоха своего, и сожгу я в пламени гнева своего врагов бессмертной обители, если будет дозволено мне воплотить свое деяние в жизнь. Мне нужна сила, - выдохнула она, склоняя голову. И через миг услышала вой ветра, и как ниспадает тьма на белый город, отчего кристально-алмазные стены, сияющие, словно солнце и звездный свет померкли, когда чернота укрыла полный лик луны. Клинки отца и брата отвергли ее, символы потухли, и она прикасалась к резным орнаментам, запоминая холод черного мрамора на своих пальцах, когда реки мрака поднимались к ее груди. Ее бледные и сухие губы дрожали, и она ощутила мгновенную и пронизывающую боль во всем теле, и когда темные воды, льющиеся со стен, поглотили ее, в глубочайшей тьме, она увидела золотое сияние, яркое, горячее, как рассвет. Золото, растекающееся над черным океаном хаоса. Карин потянулась к свету, и руки ее окрасились живым огнем, струящимся цветами по запястьям и предплечьям. Она не могла дышать во тьме, но когда попыталась потянуться всем своим существом к спасительному воздуху, ощутила, как пальцы сжимают рукояти двух клинков и смогла вдохнуть кислород в истерзанные легкие в тот же миг, как вытащила из белого света темные ножны. Тьма рассеивалась вместе с ожогами, что сходили с ее чистой кожи, и Карин в сомнении опустила широкий рукав черной плащаницы, наблюдая завороженным взглядом, как исчезают искривленные и окровавленные ожоги от кипящей жидкости, в которой она утопала, лишенная дыхания. Темные воды растворялись под темными плитами, а алмазные стены вновь засияли серебристым светом, но пламя, что она выпустила из своих рук, блуждало по сверкающим стенам, и она прикрыла лицо рукавом, пытаясь укрыться от ядовитых испарений и дыма. И потом она наконец-то опустила взор на мечи, украденные из святилища. Карин некоторое время стояла в тишине, слыша лишь треск огня, и шум ветра, сходящего с расколотых потолков, и, не поклонившись перед белоснежными статуями, что смотрели со своих вечных престолов на ее уверенный шаг, она направилась к выходу из древнего храма. Среди этих бесчисленных ликов когда-нибудь будет стоять лик ее отца. Брата среди величайших воинов не будет. Никогда. Она вложила клинки в кожаную перевязь за спиной, отчего рукояти крестообразно выступали из-за ее хрупких плеч, и ей казалось, что на своих плечах она несла невероятный груз, готовый разорвать на части сущее. Она слышала сквозь эхо ветра и треск огня, полыхающую силу ревущих клинков, проснувшихся от долгого забвения. Клинки были продолжением духа их владельца, и с каждым шагом, ее поглощала стихия безразмерной силы, от которой она захлебывалась в пучине сталкивающихся друг с другом потоков, как если бы циклоны взвивались в смертельную вражду. И вместе с ее слабеющим дыханием злато поднималось над океаном хаоса. Но не свет огня встречал ее у выхода из священного дома. Под ногами ее горело голубое стекло льда, в котором она увидеть свое отражение – отблеск совершенной черноты. И когда она подняла голову, то в зияющей черноте ощутила морозный хлад, что пронзил кожу. Знакомое ощущение, что она уже прежде ощущала в ниспосланных призраками видениях. Она выбрала снег, и окровавленные лепестки, и одиночество, что сжимало сердце в аметистовых объятиях. Крупицы снега таяли на раскрасневшихся опаленных щеках, и она стиснула зубы в порыве, чтобы удержать внутри себя раскалывающийся от ярости крик, когда услышала в воздухе песнь льда и воды. Его шаг был полон силы и смерти. Она слышала эхо криков и жажды крови сквозь свое дыхание, сквозь камень, застывшей подо льдом, сквозь темную материю своих одежд, сквозь кожу и слабое биение сердца. Она выдохнула, застыв на месте, не смея сдвинуться и пошевелиться, разрываясь между желанием сделать новый глоток воздуха и закричать. Карин смотрела на ровную, почти ленивую поступь своего мужа, преграждающего ей путь к свободе, к блаженному спокойствию ночи. Его фигура постепенно очерчивалась в темных туманах и веяниях лазоревых льдинистых волн. И она не могла оторвать взгляда от его белоснежно-молочного хаори, ткань была чистой, не запятнанной в чужой крови и пепле, кружащемся в вышине воздуха и ветра. Хаори, что некогда носил ее отец. Хаори, которым были укрыты плечи самого молодого Капитана за всю историю белого сообщества. Мужчина остановился на почтительном расстоянии, и в ушах ее разнесся гулким ударом звук его темных сапог, когда он встал в боевую позицию, и вихрь ветра вознесся в черное небо в образе серебряного дракона, устремившегося к свинцовым облакам. И Карин выставила перед лицом локти, пытаясь удержаться на месте от разрывающей волны, что разбила стены, рассекая гранит и мрамор в пыль. Но она все еще стояла, не сводя взгляда с мужчины, чувствуя в воздухе его аромат, вспоминая кошмарный сон, в котором его губы блуждали по ее коже, а пальцы запутывались в волосах, где его голос был теплым, как рассветное зимнее солнце, обнимающее их сплетенные тела. Эти пальцы в этом мире будут смочены ее горячей кровью, и кровавым обещанием, что купалось в его изумрудно-светлых очах. Его руки оставались безоружны, когда он поднял свой малахитовый взор на своего врага. В его глазах тысячи океанов и расходящихся ветров вдоль раскатов облаков оттенков кипени, она видела свою смерть. Она могла видеть его холодное лицо, равнодушные глаза, в которых таилось желание смерти. Но она не могла отвернуться от красоты хрустального дракона, что раскалывался в осколках льда, осыпающегося на них острым дождем. И в гранях стекла, она могла увидеть образы их обоих, стоящих друг напротив друга. Она являла тьму, а он свет; она была жаром, а он холодом. Возможно, такова была их судьба с самого начала. Ведь тогда, в тот день, когда солнце полыхало глубоким кораллом, а кристаллы снега алмазным покровом ложились на белоснежные мраморные ступени, по которым она поднималась к его апартаментам, шепча его имя, заменяя его именами богов в своих сокровенных молитвах, он говорил, с другой женщиной. И Карин хорошо помнила сияние, что облекало их тела, свет, от которого исходила сама жизнь. Она помнила, как его губы произносили слова, предназначенные только для одного единственного человека. И более никого не было в его глазах кроме той женщины, что смотрела на него с горечью, словно дыхание покидало ее. Но она сама умерла в тот день, когда он сказал, что с самого начала времен его душа переплетена с душою другой женщины. В его преданном сердце не было места для нее. Ветры утихомирили свой вой, но давление, спадающее на ее плечи, с каждой секундой только усиливалось. Ледяной жар гнева, намеривающийся обратить ее в прах. Мужчина устремил свой взгляд на клинки за ее спиной, и глаза его обратились полной чернотой, словно небеса заволокло океаном праха, яда и миазм. Черты его лица исказила такая ярость, что земля под ее ногами задребезжала. Ветры обрушились на разбитые врата храмового комплекса, и нефритовые осколки камня медленно опали на землю от режущей стихии, раскалывая белый мрамор площади, пока она стояла и смотрела на обращенные к ней глаза, в которых витал один лишь сумрак. - Живым ты отсюда не уйдешь, - тихо сказал он, и ветры, и зимняя стужа взвились над его плечами, вздымая подол белоснежной мантии, укрывавшей его плечи в воздух. И Карин втянула в себя остатки чистого воздуха, прежде чем сила невероятной мощи обрушилась на нее. От автора: Может быть кто-то будет разочарован, но мне нравилось писать эту главу, и мне сложно удержать себя от продолжения - я даже пропустила книжную ярмарку в своем городе, а уж для такого книжного транжиры, как я, это равносильно самоубийству. И я очень надеюсь, что вам понравится эта Карин. Если вы такой же фанат "Звездных войн", как я, то послушайте "Your Father Would Be Proud - Rogue One: A Star Wars Story", я писала часть главы именно под это музыкальное сопровождение.