Жар белого вереска

«Ревность – это ощущение одиночества среди смеющихся врагов». Э. Боуэн

- Всему виной гордыня, Карин-доно, - шептала женщина, наливая прозрачный, светло-золотистый отвар из женьшеня и живых цветов жасмина в белокаменную пиалу, и горький травяной аромат резко ударил в ноздри, отчего голова закружилась сильнее. Карин прикрыла глаза, скрываясь от болезненного света, бьющего даже сквозь задрапированные ставни окон, подавляя позыв к рвоте и со слабым, хриплым стоном перекатилась на левый бок, прижимая ледяные и трясущиеся ладони к груди, впиваясь острыми ногтями в кожу, в плоть, раздирая ладони в кровь. Она судорожно делала глубокие вздохи, вбирая воздух сквозь стиснутые зубы, пытаясь заглушить колотящееся сердце и нервную дрожь, пронзающие колени, отчего ноги тряслись без устали, и Карин не могла сомкнуть глаз. Только она закрывала глаза, пытаясь забыться, как перед мысленным взором вставала картина, сотканная обжигающего голубого льда, пронизывающего кости ног и рук, ей виделось, как осколки сапфира вонзались тонкими иглами в глаза, как губы оплетает неоново-серебристая вязь инея, как стекленеют ресницы. - Ничего, - шептала девушка, наблюдая за тем, как трясется ее собственная кисть, лежащая на белоснежных простынях, и как волна дрожи рассыпается вибрацией по конечностям, когда она пыталась приподняться на локтях. Тело не слушалось, не поддавалось воли, и лишнее движение причиняло тупую боль, отдающуюся жгучестью удара в висках, являя с агонией очередную волну слабости, и она не могла противиться искушению закрыть глаза и погрузиться в видение, наполненное горечью. Каждый раз, когда она открывала глаза, то чувствовала во рту неприятный кислый вкус желчи, а горло саднило так, словно внутрь затолкали горсть пепла. - Вы уверены, что готовы, Карин-доно? - с волнением в голосе спросила прислужница, отставляя декорированный кобальтом и алой краской глиняный чайник увадэ кюсу с бамбуковой высокой ручкой на деревянную столешницу, оплетенную золотым орнаментом нарциссов. На столе располагался небольшой лаковый черный сундук с золотыми шкатулками, наполненными лекарственными травами, а рядом с чайным сервисом широкое блюдо из темного агата, на котором пестрыми и яркими красками аккуратно разложены моти, наполненные сладкой ягодной начинкой и ёкан с фундуком и грецкими орехами, рисовые паровые хлебцы с начинкой из красной сладкой фасоли. - Вы плохо спали всю неделю, и симптомы изнеможения все еще не прошли, боюсь, что все накопившееся силы за прошедшее время будут потрачены впустую. Умерьте свою гордыню и пошлите за главой управления, а она сообщит обо всем хозяину дома, Вы и сами прекрасно понимаете, что Ваше здоровье сейчас куда важнее. Карин села на футоне, стискивая и сминая в кулак холодную ткань белой шелковой рубахи, что неприятно липла к телу, ей казалось, что ее окутали в сброшенную змеиную шкуру. - Вы словно пытаетесь развить в себе силу воли, которая способна будет разрушить любые препятствия жизни – всегда делаете то, что противно Вашей натуре. Дух Ваш силен, но тело смертно, и физической оболочке нужен сон и пища, иначе Вы не доживете и до тридцати, а Вашим детям нужна будет мать. Вы же готовы отринуть все то, что свойственной любой женщине – красоту, рассудок. Ради чего все это? - Ты и без меня прекрасно знаешь ответ на свой вопрос, Макико. Нет смысла начинать этот разговор каждый раз, когда меня охватывает болезненная лихорадка, – с хрипотцой в голосе выдавила из себя Карин, накрывая плечи хаори из белоснежной хлопковой материи, и проводя рукой по влажным спутанным волосам. Ощущения были неприятными, она не принимала ванну несколько дней, и от тела исходил отвратительный запах пота и болезни. - Болезненная лихорадка, которая приведет Вас к собственной гибели. Думаете я не видела платки и испорченное кимоно, увитое кровью, которое Вы отдали прислуге на сожжение? Вы все еще слишком молоды, Карин-доно, и не знаете, как скрывать подобные вещи. Знаете, сколько человек прикоснуться к Вашему одеянию, прежде чем его сожгут, и, если его все-таки сожгут, а не используют в качестве доказательства Вашей неспособности вынести дитя для белоснежного двора. Карин нахмурилась, устало растирая мокрые смольные брови, разглаживая их большим и средним пальцами, и делая осторожные глубокие вздохи, она пыталась успокоить себя. - Знаете, почему Вы все еще живы, какой бы ни была причина уничтожения рода Сиба – сообществу нужен Ваш ребенок, как наследник чистой божественной крови. Если у великого Совета появятся хоть малейшие сомнения, что Вы не способны выносить дитя, не уверена, что они будут так же снисходительны к Вам, как прежде. Вам было дозволено все это время жить в семье побочной ветви клана, хотя я более чем уверена, что они могли силой вывести Вас и запереть в этих белокаменных стенах, но дитя бы они вырезали из Вашего чрева. Для них Вы не более чем материал и после того, как Вы исполните свой долг, Вам следует молиться, чтобы какому-нибудь сановнику из прихвостней Совета не почудилась угроза, исходящая от Вас живой. Карин сама почувствовала, как побледнела, лицо ее оставалось таким же хладнокровным, но отчаяние и страх, которые она ощутила на себе, все же дали о себе знать, и губы ее дрогнули. Странное ощущение опустошенности находило на нее в такие дни из-за беспомощности и слабости, от которой хотелось выть, как раненому зверю. У нее не было человека, на которого бы она могла понадеяться, как и того, кто смог бы ее защитить. И вот она наконец-то за высокими белыми стенами, в самом эпицентре змеиного гнезда. Она не чувствовала на себе слизи, оставленной следами шкур ползучих тварей, но слышала в тени их шипение, чувствовала, как плотные кольца сдавливают в тисках тело. На нее всегда смотрели как на сосуд, и она боялась стать матерью уже потому, что сама мысль о ребенке становилась ей омерзительна и противна. Какой матерью она станет, если не будет любить собственное дитя? А были те, взгляд которых она не понимала. Темная длинная прядь волос опала лентой холода на лицо, прилипая к влажным и раскрасневшимся щекам, когда девушка опустила свои глаза на бледные пальцы рук. Фаланги пальцев казались тонкими как стержень, кости обтягивала слабая натянутая кожа, готовая разорваться, и она сжимала и разжимала кулак, смотря за искривленными линиями судьбы на своей ладони, на которых чуть заметно проступала кровь, растекаясь едва видимыми рубиновыми волнами. Его взгляд, когда он смотрел на ее окровавленные ладони, что за чувства скрывались в талой изумрудной темноте его глаз? Усталость ли то была, надменность, или истинное сопереживание, волнение, отвращение и отторжение, она не могла сказать, как и не могла прочитать по чертам его красивого лица. Красота. Мужчину никогда нельзя называть красивым – красиво ночное ханами, любование цветением сакуры, японской сливы, когда искривленные ветви темных деревьев узких и длинных аллей осыпает мягкий покров нежно-алого и пунцово-розоватого оттенков, а белоснежные гвоздика, камея и ландыши укрывают зеленые поля точно девственное полотно снега, скрывая за собой насыщенный тон малахита; красива игра четырехструнной цитры цинь и сэ, увитой кружевными арабесками фаз луны из опалового камня; красиво сакэ, льющиеся из хрустального горлышка в алмазные чаши, что в свете дневной зари и ночного месяца чище слезы; красиво гоисо - искусство каллиграфии с плавными и закругленными линиями, когда раскрывается золоченый кофр и измельчается чернильный брусок, и мастер измачивает кисть в маслянистой консистенции туши, оставляя с наклоном пальцев иероглифы на белоснежном холсте. Карин всегда думалось, что этот мужчина красив, и белоснежный оттенок стал ее любимым в цветовом вираже красок. Сливовый оттенок кожи, длинные ресницы, облитые молоком и пахтой, волосы, что белее распустившегося ночного лотоса на застывшей речной глади, вбирающей в себя сияние серебристого серпа месяца. Но истинную красоту она увидела в его прямой осанке и гордом профиле лица, в неумолимости и решительности, покоящихся во взгляде сизо-лазурной глубины, в спокойной глади воды, отражающей его лицо, светлое как белый нефрит луны в стылой ночи. Она полюбила его в тот день, когда он склонился на церемонии, принимая свой духовный меч, и когда священнослужители благословляли его, смазывая чело освященной водой – в тот миг, когда он опустился на колени и драгоценное хаори опало на его широкие плечи, и золотая вышивка небесного дракона сверкала на черной материи. Что заставляет человека трепетать? Прикосновение – теплота его пальцев на хладном ночном воздухе, когда она ступила на мокрый камень темной лестницы в красной свадебной накидке из тонкого прозрачного шифона, прикрывая свое лицо. Ее пальцы мягко легли в его раскрытую широкую ладонь, в нежности сжимая кисть. Мимолетное прикосновение, воспоминания о котором растаяли, как предрассветная дымка в зените восхождения бело-янтарной зари, но в тот вечер, она не могла перестать думать о том, какого было бы ощущать его руки на своем нагом теле, дыхание, затерявшееся в ее волосах. Ощущение близости – осознание, что он был рядом будоражило, она могла слышать и чувствовать силу его шага, вглядываться в очертания могучих плеч, всматриваться в белизну шелкового хаори, вытканного серебристыми нитями, как расходящегося на сильном ветру. Ее сердце замирало каждый раз, когда она думала о нем, вспоминая, как проводила пальцами по его письменам. Его каллиграфию она узнала бы из тысяч, он писал в искусном стиле сосё. Его кандзи были легкими, с плавными изгибающимися линиями. Редко встретишь человека, который, почти не отрывая кисти от бумаги, писал в бегущем стиле – благородное и изысканное травяное писание. Каллиграфия тоже было его искусством, которое он отточил с годами, и она не слукавит, что зачаровалась образом человека во время писания. Это произошло знойным полуднем, когда ушли в закат часы дракона и змеи, в самые первые дни ее пребывания в его белоснежных дворцах, увитых ласковыми лианами багровых диких орхидей и деревьями бугенвеллии, богатых павильонах, усеянных аметистовыми росписями драгоценных гранатовых и рубиновых камней, когда холодный северный ветер смешивался с льющимся медовым потоком. Хитсугая Тоусиро сидел за тяжелым дубовым столом, внимательно изучая, разложенные перед ним свитки, в то время как его помощник зачитывал расписание встреч на предстоящий день, и после того, как Синдзо закончил, мужчина произнес: - Нам необходимо будет встретиться с мастерами, которые недавно привезли партию клинков. Сталь хорошая, а получившаяся линия узора хамона поистине совершенна, мечи имеют хорошую стойкость к ударам, а на поверхности стали можно различить структуру металла. Я впечатлен и особенно доволен выполненной работой. Было бы неплохо сделать заказ на партию танто и вакидзаси для пешего строевого отряда. Мужчина на мгновение замер, прервав свою речь, а затем медленно повернул голову в сторону раскрытых дверей своего кабинета. - Карин-доно, не предстало Вам находиться в казармах, - ровным голосом говорил человек, раскатывая черную мягкую циновку ситадзики на столе и накладывая на нее тонкую бумагу ханси, и Карин могла расслышать сквозь резкое биение собственного сердца скользящий звук его ладоней, разглаживающих полупрозрачную бумагу. - Это не место для благородных, но раз Вы осчастливили меня своим присутствием, нечего Вам скрываться от моего взора, проходите пожалуйста. Карин в недовольстве прикрыла глаза, прислоняясь к белокаменным стенам, чувствуя горящий холод камня затылком, и с ее губ сошел вздох разочарования, прежде чем она расправила плечи, неспешно проходя в светлую широкую комнату, оглядывая скромное убранство. Здесь немногое изменилось с того дня, когда она побывала впервые в белоснежном дворце в день своего отречения от наказа матери: в воздухе блуждал сладковато-пряный аромат корицы и зеленого чая с медом, дуновение ласкового фиама вишневых деревьев, строгий диван в китайском стиле из черной древесины, спинка которого была увита растительной резьбой, небольшой стол, украшенный орнаментом золотых фениксов, окна, декорированные частыми замысловатыми перегородками с тонкими деталями. Возле дальней стены стояли чайный столик с двумя железными стульями, под которым стояла кружевная печка-жаровня для отопления комнаты в холодные сезоны. Женщина сложила перед собой руки, глубоко склоняя перед мужчиной голову, и золотые подвески в ее волосах громко зазвенели, переливаясь в свете косых солнечных лучей, проникающих в комнату. Человек не отводил он нее пристального и задумчивого взгляда, и когда она медленно распрямилась, ей пришлось встретиться с ним глазами, и Карин мгновенно ощутила, как ее пробивает мелкая дрожь. Наступило забвенное молчание, когда ни один из них не начинал свое первое слово, и Синдзо в настороженности сначала осмотрел спокойное и беспристрастное лицо своего господина, а затем перевел взволнованный взор на будущую госпожу, в котором зияла столь явственная неприязнь, что порой Карин удивлялась смелости молодого человека, который не боялся высоких законов дворянства. Он смотрел прямо в глаза уверенно и неприкаянно, будто имел на то право. Хитсугая Тоусиро осматривал же ее облик от самых пят до острого кончика упрямо вздернутого подбородка, и на ее лице он задержал свой взгляд – она чувствовала, как взор его переходит от скул к губам, как поднимается к аккуратно уложенным толстым черным косам, скрепленных золотыми подвесками, шпильками и живыми красными цветами адониса. - Счастлив видеть Вас в добром здравии, Карин-доно, - наконец произнес человек, но если ее тело сковало железными и каменными прутьями, сжимающими легкие, отчего ей было трудно дышать, то мужчина продолжил свою работу, прижимая длинную металлическую палочку бунтин к листу бумаги. Юноша же, стоявший подле господина, наполнил кристальный сосуд мидзусами водой для разбавления чернил и открыл крышечку драгоценной шкатулки с растолканной тушью для письма суми. - Что Вас привело ко мне? Могу ли я чем-то оказаться полезен хозяйке своего сердца? В его голосе она не смогла различить насмешки, но от произнесенных слов ее неприятно передёрнуло, словно ей влепили горячую оплеуху, и теперь щека, получившая удар, болезненно горела. Она должна была перестать внимать чувствам обиды после всего, что произошло в ее жизни – смерть, предательство, одиночество – и все же она не могла устоять перед его словами, его взглядом, его чувствами. Человек не выражал никаких эмоций, полностью погрузившись в работу, и она молча наблюдала, как из деревянного стаканчика кистей, украшенного тонкой резьбой, мужчина выбирает самую тонкую, осторожно кладя фудэ на серебристую подставку для кистей и открывает склянку с красной тушью для печати. Карин болезненно сглотнула, бросая опасный взгляд на прислужника, который не сводил с нее гневных глаз, прежде чем тихо сказать: - Если я не отнимаю у Вас слишком много времени, мне бы хотелось поговорить с Вами лично, без посторонних лиц. - Хмм…, - только и произнес мужчина, разглядывая белоснежный лист, беря пальцами стеклянную ручку кисти и переворачивая ее между тонкими пальцами, и обмакивая белоснежные волоски фудэ в чернилах, он приступил к написанию иероглифов. Письмо его было стремительным, он почти не отрывал кисти от бумаги, и Карин с изумлением следила за точными и твердыми движения его руки, хотя кисть оставалась расслабленной, и широкий рукав его темного хаори холодным шелком опадал на черную древесину стола. Точно, она разглядывала его письмо в ночи, зажигая лампаду, и зарумянившейся щекой прижималась к холодной поверхности стола, нежно проводя кончиками пальцев вдоль чернильных начертаний, она подносила к губам красный шелк свитка, перевязанного аметистовой тесьмой и раскачивала нефритовую подвеску дракона, всматриваясь в мелкий орнамент вдоль извилистого тела и сверкающей лазуритом чешуи. И она мечтала в ночи, тяжело дыша и краснея, неотрывно наблюдая за молочно-фиолетовыми и индиговыми волнами теней на расписных потолках своей опочивальни, что когда-нибудь он снова появится в садах их родового поместья. И когда он увидит ее, она будет в самом прекрасном платье, сотканного из самой великолепной и нежной материи, аметистовый шелк, что рдянее расцветшей багровой розы, что краснее и спелее крови на белом снегу, и тонкие золотые нити будут усеивать звездопадом ее длинные черные волосы, и лицо его будет озарено улыбкой наслаждения и величайшей радости. У нее ломило пальцы, и она представляла, как несется со всех ног ему навстречу, глотая холодный зимний воздух, и клубы кремового пара буду окружать ее рдяные и мокрые щеки, когда она сможет наконец-то достигнуть его заветной фигуры. Она могла ощущать его теплоту и учащенное сердцебиение, вообразить крепость рук на своих плечах, твердость груди и свежий аромат черешни и дыма. И вот она стояла перед ним – холодным и отчужденным, отданный сердцем другой. Внутри себя, она не могла простить его предательство, хотя безутешно твердила себе, что такова сущность брака по расчету. Людям, попавшим в сети уз, скрепленных стоящими над ними, не дано ощутить плоды семейного счастья. Внезапное осознание его равнодушия в ее присутствии больно ранило, отчего она не ощущала собственных рук. Карин склонила голову, в очередной раз любуясь его красивым письмом, и горько улыбнувшись тихо произнесла, не стараясь скрывать внутреннего отчаяния: - Я всего лишь пришла поблагодарить Вас за то, что позволили остаться здесь моей прислужнице. Эта женщина стара и больна, но она единственная, кто остался у меня после событий шестилетней давности. Она пережила ту страшную ночь вместе со мной, и ближе этого человека, у меня нет более никого. Рука мужчины, писавшая скорый текст, замерла, и человек, сведя сизо-серебристые брови, поднял на нее свой изумрудный взгляд. - Я понимаю, что здесь не место больным и старым, как и осознаю я Ваше желание отослать ее подальше из святой обители, но я благодарна за эту малость, дарованную Вами. За то, что исполнили мое единственное желание и не противились моей воле, и за то, что не наказали меня за дерзость отринуть Вашей доброты. Мужчина смотрел на нее, но ничего не говорил, лишь в неутомимом безмолвии смотрел, исследуя черты лица, задерживая свой глубокий изучающий и пронизывающий взгляд на ее темных глазах. Его собственное лицо будто разгладилось вместе с тонкой, едва видимой сетью морщинок, собравшихся в уголках глаз, но она не знала, что таилось за этим молчанием, за светло-голубой пеленой его взора, и когда ощущение скованности стало невыносимым до дрожи в стопах, она почтительно склонилась и удалилась из комнаты. Но спину ее пронзал острый и невидимый кинжал. Мужчина не противился ее уходу. Однако, когда она подходила неспешным шагом к лестничному пролету, то смогла расслышать в отдалении грохот разбивающегося на куски стекла, отчего позвонки пробило ледяной волной страха. И спускаясь по лестнице с мертвенно-бледным лицом, она надеялась, что не являла собой причину его гнева. Он никогда не перечит ее воли, и когда она покидает его, Карин знает, что он никогда не последует за ней, никогда не остановит, не возразит действиям, словно его охватило абсолютное безразличие к самому ее существованию. Он таил в себе гнев и скрытую обиду, враждебность и несогласие. И Карин гадала, придется ли теперь ему нести тяжкую ношу томления одного ее присутствия до конца их долгой жизни, или же когда-нибудь цепи сдержанности порвутся. И сколь не печально, но ее беспокоило не то, что ее будущий супруг не испытывал к ней даже ненависти, сколько то, что она принесла ему столько несчастья. Она никогда не задумывалась об этом прежде, думая лишь о собственных чувствах. Он не мог возразить воли ее отца – он не был отпрыском благородной крови, у него не было родовой фамилии, он не знал своих родителей и вырос в самых низах первого района, в нищете. Отказаться от щедрого жеста одного из тринадцати воплощений богов смерти, было равносильно отречению их религии и попранию всех заветов. Своим отказом он нанес бы оскорбление всему белому сообществу. Их брак не восприняли радушно некоторые дома высокого сословия. Одной из причин было то, что на сватовство одной из дочерей семейства Сиба и расположение доброй воли рассчитывала семья Шихоин, наследник которого был всего на два года старше Карин. Был и еще один кандидат на руку старшей дочери, и тоже являлся выходцем из древнего и почитаемого рода – Кучики Бьякуя. Мужчина был уже в браке, но после скорого ухода из жизни супруги, Совет Старейшин неоднократно изъявлял свое веление в совершении нового бракосочетания. Это укрепило бы силу и связь между благородными домами. Другой же причиной, было низкое происхождение юноши. Но их узы не просто были скреплены желанием ее отца, а волей посмертного завета, которое было оглашено в присутствии десяти тысяч воинов чистой обители. Посмертному желанию главы самого чистокровного рода нельзя было противиться в силу закона, но что более важно, он просто не мог отказать человеку, которого считал своим отцом и к которому испытывал уважение. Как он мог попрать его память, оскорбив его дух отказом в столь щедрой воли? Брак с чистокровной наследницей дома Сиба делал его пожизненным дворянином, он стал бы благородным, равным каждому выходцу пяти высоких семейств. Что он чувствовал, стоя под сводами белого света, в присутствии сотни воинов, с которыми он не раз встречался лицом к лицу со смертью, принимая решенную же за него судьбу из рук служителя небесного отца, когда позолоченный свиток завещания вкладывали в его раскрытые ладони? Какой был его взгляд, когда он смотрел в сторону женщины, к которой не смел прикоснуться? И разве мог он возразить в тот день, когда она стояла напротив него, в тот самый миг, когда ее отец в теплом и родственном жесте приобнял его за плечи, смотря на юношу с нескрываемой гордостью, словно это был его родной сын? Ее брат смотрел на него как на брата, и с такой радостью приветствовал его, будто не мог дождаться того дня, когда она вступит в их семью полноправным членом и будет вместе со всей семьей пить чай из лотоса. Прошла неделя после их последнего разговора, их последней встречи, и в тот день ее колотило, как после лихорадочного сердечного приступа, и руки и плечи были холодными, охваченные мелкой и болезненной судорогой, и она не замечала слез, скользящих разгоряченными лентами по щекам, оставляющих на белоснежной коже раскрасневшиеся малиново-пунцовые борозды. Приказом главнокомандующего Капитана Десятого Отряда направили на миссию в один из удаленных районов, где буйствовала засуха, а от представителей сообщества, находившихся в районе, уже долгие месяцы не поступало сообщений. Она понимала, что он просто не имел возможности спросить о ее самочувствии и здоровье, но внутренний голос в агонии кричал, что ему просто не было до нее дела. Прислужницы сменяли постельное белье и проветривали комнаты, приносили болеутоляющие снадобья, еду и воду, и целитель навещал ее каждый вечер, констатируя перед своим уходом, что ей необходим исключительно постельный режим и свежий воздух. Но все свои дни она проводила в агонии и смятении, мятежном страхе. Когда ей протирали лицо холодной тряпицей, она представляла себе, что это его руки, и когда ей с осторожностью сменяли одеяние, она думала, что он находится рядом, и в молчаливой угрюмости и безутешности, в намерении провести с ней ночь, храня ее покой и спокойный сон. Но его не было рядом с ней. Сегодня ночью они должны были предстать перед высшим сословием и принять поздравления в честь их помолвки. Поздравления и почести, которые они должны были принять в день ее совершеннолетия вместе с благословением старших. Теперь это благословение принесут главы великих домов и собравшиеся Капитаны белой обители. Карин попыталась стиснуть пальцы в кулак, но мышцы были скованными, кости болезненно ломило, и она с трудом могла перевернуться на другой бок, дыхание оставалось надрывистым и шатким. Сидеть в неподвижности стоило ей огромных физических усилий, и она могла представить себе, что с ней случится, когда ей придется стоять на банкете в течение многих часов. Карин устало прикрыла ладонью глаза, растирая ноющие виски большими пальцами. Пальцы охватывала ледяная судорога, и она могла наблюдать, как сизо-лазурные Макико была права во всем, и будь на то ее воля, она бы провела в своих спальнях еще месяц, позволяя телу восстановиться постепенно, а нежному спокойствию сна умиротворить возбужденный рассудок. Но правда была в том, что она не могла перенести дату события, которое и так было отложено на несколько лет. По всем традициям благословить будущих супругов на бракосочетание должны были их родители, но они оба были сиротами, и старших им заменили официальные представители белого сообщества. На торжество съедутся все представители знати, и их руки будут скреплены атласной белой нитью служители небесного родителя, чтобы потом в течение месяца читать молитвы в честь их союза. События столь значимой величины не было уже на протяжении многих столетий – чистокровный потомок Сиба и сильнейший сын белой обители скрепят себя нерушимым союзом. Представители высшего эшелона власти приезжали в столицу на протяжении уже всей недели, и Карин, поверив в собственные силы, необдуманно понадеялась, что сможет справится с болезнью, охватившей ее слабое тело. Она подняла трясущуюся перед глазами ладонь, медленно сжимая и разжимая пальцы, и лицо женщины, исказило отчаянием. Проклятье крови рода Сиба, что медленно убивает женщин, использующих могущество данной небесами власти. Изнеможение такой страшной силы, что она с трудом могла передвигаться, не используя и трети своей духовной энергии, что все еще с жаждою бурлила в венах, соблазняя и искушая поддаться свободе вновь обрушиться на врага, который не вкусил истинного величия пустоты, и не видел, как небеса окрашиваются первородным черным оттенком ночи. Его голубые глаза не овеяла красота смерти, и сила, что таилась внутри нее жаждала отмщения. Карин осторожно положила ладонь к колотящемуся сердцу, ощущая гулких неровный ритм, что с агонией отзывался во всем теле, вонзался в кости. Плоть смертна, и бессмертие могут потонуть в болезни и ранении. Пустота и мрак были ее силой, кромешной чернотой, убивающий и изничтожающий звук и само дыхание жизни. Когда-нибудь эта власть раздробит ее кости и заберет дыхание, останавливая горячий поток крови. Сколько времени у нее есть от отведенного бессмертия – дни, месяцы, год? Она всегда считала себя сильной, и была слишком самоуверенной, считая, что сможет одолеть нависшую над ней угрозу смерти. Внутри нее все еще жила вера в миф о проклятии крови. И все же благородные, обладающие даром бессмертной жизни и молодости, уже умирали от болезней, которые невозможно было исцелить, поговаривали, что то послания нашего почитаемого отца и небесная кара за попрание небесного закона. Наследник Бьякуя, ослепленной любовью к женщине низкого происхождения нарушил древний закон, за что небеса забрали его жену. Болезнь, что медленно разъедала суставы, излечения от которой не было. Сначала она перестала ходить, после ей невыносимо тяжело было присутствовать на свежем воздухе, она говорила, что ветер жжет ее кожу огнем, а потом она слегла, и в один из многих дней ее страданий она просто не смогла больше открыть своих глаз, чтобы посмотреть в лицо любимого человека. - Я бы хотела, чтобы Вы в спокойствии выбирали ткани для свадебного одеяния. Осталось не так много времени, прежде Вы предстанете перед своим избранником и поднесете рубиновую чашу к губам. Лучше бы все наши дни были посвящены прогулкам вдоль нефритовой реки в поисках лучших драгоценностей от самых искусных мастеров, а под вечер созывали в Вашу опочивальню прислужниц, что приносили бы к Вашим ногам сундуки с тонкими ароматами и нежными кремами, - Макико говорила неодобрительным и хриплым голосом, плечи ее слегка подрагивали от страха наказания. Она говорила то, что думала, и знала, что за произнесенные слова хозяйка могла приказать лишить ее головы или привести приговор в исполнении самолично. У нее все еще не исчез неумолимый ужас перед благородными, и строгими правилами этикета, хотя Карин всегда позволяла ей говорить правду. Макико не заменила ей семью и мать, но была тем человеком, которому могла она доверять. Тот, кто ступает на путь лжи и предательства должен иметь хотя бы одного человека, которому можно рассказать истину, чтобы не сойти с ума. И потому Карин никогда не попрекала ее в словах правдивых и жестоких. И Карин это нравилось, она хотела слышать о себе правду. - Господин Сиба был бы счастлив, если бы Вы смогли поладить с молодым господином, - продолжала старшая женщина, аккуратно складывая темное хлопковое кимоно, разглаживая старческими руками мягкую шелковую материю. И Карин почувствовала, как боль и грусть внезапной тяжестью сдавили ей горло, а к глазам подступают слезы. Когда-нибудь Макико исчезнет. Сможет ли Карин прожить еще немного, чтобы Макико смогла уложить ее мертвое тело в белое полотно и сжечь вдали от белого города, прогнившего смрадом власти и предательства и не позволить отдать тело на растерзание чудовищам в пустоте, которые будут раздирать когтями и зубами ее плоть, прогрызая бледные кости, смоченные черной кровью? Или Карин будет суждено увидеть и ее смерть, почувствовать, как жизнь увядает в глазах, обращаясь в серебристо-белое стекло, как последний хриплый вздох вырывается из побледневших губ, угасая в воздухе, утопая в шуме звуков мира? Что она будет делать, когда такие теплые руки, которыми Макико растирали ее ступни, когда она набивала узкими и высокими туфлями пальцы, порой в кровь, сдирая кожу, окончательно охладеют в ее ладонях? Когда воспоминания о ее голосе, которым она рассказывала о целебных растениях и ядовитых травах, исчезнут, и когда она позабудет мягкий шум переворачивающихся пожелтевших страниц древнего манускрипта и запах кожи на книжных переплетах. Карин содрогалась от мысли потерять эту женщину, потерять человека, который с нежностью расчесывал опаловым гребнем длинные и густые черные пряди, когда Карин в зеркале наблюдала за едва заметными седыми локонами в ее волосах, звёздными реками проходившими вдоль изящно убранной прически. - Он выбрал этого человека не только за его достижения и доброе расположение. Что бы Вы не думали, а я Вашего отца знала дольше Вас, Карин-доно, и я знаю, как хорошо он разбирается в людях. Он бы не выбрал для своей дочери недостойного человека. Отец полюбил Вас вместе с первым вздохом, когда Вы только появились на свет и открыли свои глаза в новом мире, и я все еще думаю, что именно Вы были его любимицей. Однажды он говорил, что в Вас бушует столько воинской страсти, он нескончаемо жалел, что не мог позволить Вам обучаться вместе со своими солдатами, но он всегда знал, что Вы находитесь поблизости и наблюдаете за каждым движением солдат, и за каждым словом, сорвавшемся с его губ. И он позволял Вам присутствовать, как и позволял Вам думать, что он находится в неведении. Думаю, что он видел схожую страсть к обучению и в этом мальчике, который слишком рано ступил на пост Капитана. - Отец решил меня отдать человеку низкого происхождения лишь из-за схожей страсти к военному делу? - Нет. Я так не думаю. Но Вы не знаете этого, Карин-доно, но между Вами и молодым господином много общего. Вас притягивает друг к другу, а страх не дает Вам переступить черту, что отделяет Вас. Ему бы хотелось узнать о Вас как можно больше, сблизиться, иначе бы он не приезжал в поместье Вашей тетушки каждый месяц и не испрашивал о Вашем здоровье лично. Карин замерла, чувствуя, как холодная испарина покрывает ее лицо. - Он приезжал в резиденцию к Куукаку Сиба? – слабым голос вопросила Карин. - Да, множество раз. Но по распоряжению главы Кучики Вам было запрещено об этом сообщать, дабы Ваше здоровье и рассудок не были омрачены горькими воспоминаниями прошлого. Господин Бьякуя боялся, что присутствие молодого человека, а также скорая подготовка к помолвке не позволят Вам обрести должное здоровье. Карин молчала. - Удивительно, но кажется, что между этими двумя происходит безмолвная вражда. Один не доверяет другому. Молодому господину воспрещалось видеть Вас, даже после долгих бесед с Вашей тетушкой. Порой мне кажется, что продолжительные беседы затягивались до глубокого вечера исключительно с надеждой, чтобы увидеть Вас. Он всегда приезжал один, без сопровождения солдат своего Отряда, и похоже намеренно никому не сообщал о целях и месте своего отъезда, а столь частые выезды за пределы столицы для Капитана могут строго наказываться. А какие подарки он привозил, любая девушка бы порадовалась – ожерелья из крупного речного жемчуга, нефритовые заколки, расписные ткани с утонченной росписью и вышивкой, драгоценные шкатулки с румянами и белилами, - Макико затягивала шелковым покрывалом кимоно, перекладывая его в деревянную шкатулку. - Но в действительности, мне кажется, что подарки его были другими. Мне как-то довелось разбирать с остальными прислужницами его подношения. На самом дне сундука, можно было найти летописи о военных походах или рукописи, посвященные стратегии, стихи знатных полководцев, все осторожно спрятано от глаз человека, который бы не смог отворить двойное дно сундука. Но все сжигалось по приказанию господина Кучики. Карин ничего не ответила, лишь продолжала с грустью смотреть на белизну своих рук, увитых отблеском солнца, проникающего через створки зашторенных окон. - Эти комнаты, которые Вы занимаете на самом деле для прислуги, Карин-доно. Для вас выделен весь верхний этаж лунного дворца, если не все сооружение целиком – на нижнем этаже располагаются чайная и комната музыки. На верхнем этаже только комнаты, заставленные стеллажами чудеснейших тканей. Одна из старших прислужниц, которая в услужении у молодого господина уже не первый год рассказала, что Капитан много лет готовился к Вашему приезду и лучше любой женщины разбирается в качестве материи и гамме оттенков. Сказала, что каждую неделю уезжает к лучшим портным, выкупая только лучшие и дорогие ткани. Карин подняла свой ничего не выражающий взгляд к пятну свету, вонзающегося в ставни окон, словно могла ощутить слабое дуновение ветра. - Драгоценности, ткани, музыкальные инструменты и дорогая мебель – все это материально, Макико. Вещи, которыми можно было бы заработать любовь и восхищение, купить доброе расположение человека, с которым собираешься провести всю свою жизнь. Он словно покупает меня. А любовь…любовь другая… Видение страсти застило ее глаза, когда в поддернутом свете солнца, она видела лицо женщины, выкрикивающей его имя, ее затуманенные карамельные глаза и раскрасневшиеся щеки, когда мягкий алый оттенок расходился по скулам и шее, спускаясь к острым и красивым ключицам, полной груди с набухшими и затвердевшими сосками, которые мужчина вбирал в свой рот, а женщина откидывала голову, упираясь затылком к стене, и стон срывался с ее аметистовых и полных уст, влажных от его поцелуев. Ее ногти, скользящие по его сильной и обвитой крепкими мускулами спине, оставляющие тончайшие рдяные порезы на золотистой от солнца коже. Коже, с которой она слизывала капли пота и слез удовольствия. И она смотрела ей прямо в глаза, не смея произнести от страсти и вожделения ничего другого кроме его имени. Карин сама содрогалась каждый раз, вспоминая эту картину, которая врезалась в память раскаленным клеймом, и колени наливались тяжелым свинцом. Страсть, что сжигала две души опаляла сам воздух. - А Вы многое знаете о любви между мужчиной и женщиной, Карин-доно? И чем эта любовь вызвана? - Не хочу говорить об этом сейчас, - устало прошептала женщина, сводя брови и закрывая глаза, попутно расплетая тугую косу, хотя пальцы плохо слушались ее. И она боялась представить, что случится если она потеряет сознание, когда прислужницы будут помогать ей облачиться в нарядное одеяние, стягивая материю широким поясом оби. - Когда-нибудь все равно придется об этом говорить. Я не знаю, что Вы думаете об этом мужчине, но попробуйте быть к нему более снисходительной. С первого своего дня Вы похожи на ощетинившегося волка, загнанного в угол, к хищнику всегда страшно приблизиться, а Вы еще и обладаете этой ни с чем несравнимой красотой. Вы думаете, что он слепец? Да весь двор чистых душ говорит о красоте Вашего лица, солдаты Десятого Отряда готовы разорвать друг другу глотки, чтобы охранять сады, окружающие лунный дворец, чтобы увидеть Вас одним лишь скорым взглядом, - последние слова Макико произнесла с гордостью, громко захлопывая крышку черного лакового ящика. - Этот человек ведь тоже еще ребенок, в некотором роде, а Вам досталась красота матери и острый ум отца, сложно противостоять такому сопернику, вобравшего в себя гордыню благородного вместе с молоком матери. И думаю, что мальчик просто не знает, как добиться Вашего внимания и доброго слова. Но полагаю, если бы Вы попросили он бы с огромным удовольствием лично показал Вам свою коллекцию мечей и оружия, возможно, у Вас появилась бы общая тема для беседы. А Вы сидите напротив своего будущего мужа, который станет отцом Ваших детей с такой холодной бесстрастностью, ему ничего более не остается, чем принять тактику отступления и сохранять молчание, которое медленно убивает Вас обоих. - Он никогда не станет отцом моих детей, Макико, - ровно произнесла Карин, оглядываясь на женщину, поднявшую на нее печальный взгляд, и она заметила, как дрогнули руки женщины от жестокости ее слов. - Я не позволю этому человеку прикоснуться к себе. *** Карин старалась держать спину ровно, делая осторожные и неспешные шаги вдоль длинного коридора, когда молодая девушка, остановилась возле одной из многочисленных дверей, и отступив, склонившись перед двумя стражниками, пропустила их вперед, чтобы они открыли тяжелые и массивные деревянные двери. - Откройте все ставни, и пропустите госпожу, - приказала старшая прислужница, давая знак рукой солдатам, чтобы они немедленно покинули просторные комнаты. Карин ничего вокруг себя не замечала до поры до времени, пока наконец-то не оказалась внутри. При виде представшего перед ней великолепия красок сложно оставаться равнодушным и сохранять спокойствие. Потолки были такими высокими, что рядом со стеллажами стояли увитые детальной и пестрой резьбой лестницы, чтобы можно было достать с верхних полок шкатулки с материей. Комната была широкой и длинной, ее разделяло несколько расписных дверей, множество комодов и шкафов, бесчисленные тонкие шкафы с секциями, в каждой из которой хранились пояса оби или яркие юбки, легкой, почти воздушной ткани. Карин не обращала внимание на женщин, которые раскладывали на столиках пудру и белила, румяна и тени, расставляя с серебристых подносов керамические сосуды с губной помадой, и несмело подошла к одеянию, которое для нее подготовили по распоряжению хозяина дворца. Ткань была увита золотыми облаками, сквозь которые проступал тончайший орнамент из вышитых пурпурным шелком вручную цветов глицинии и нарцисса, лотоса. Нижнее платье было черным атласом, отороченным однотонным шелком-хатидзё, пояса, расшитые пионами и драконами. Широкая накидка-сикакэ, сшитая из аметистово-красного крепа, увитого золотой вышивкой райских птиц. Золото и губительная чернота. Он сам описал ее духовную силу, восстающим из-под черных гряд сиянием злата. - Красиво…, - едва слышно выдохнула она. Она никогда не видела ничего подобного, даже в мастерской матери, в которой трудились лучшие портные белого сообщества. - Над платьем трудились три года тринадцать лучших портных, - сказала старшая прислужница, склоняя перед ней голову. - Капитан лично следил за пошивом и процессом создания Вашего наряда, подбирая цвета и мотивы. - Лично? - Да, Капитан выделил в свое время целое здание в Отряде для мастеров и их помощников, и каждый вечер приходил осмотреть проделанную работу. Такому одеянию могла бы позавидовать сама высокая госпожа Шихоин. Карин потянулась к золотой парче, струящейся по деревянному полу, что в свете пламени свечей обращалась в окрас огненного багрянца, прикоснулась к черному узорчатому атласу, а затем посмотрела на длинный коридор тянущихся деревянных шкафов, позволяя одной из прислужниц прикоснуться к своим волосам, чтобы расчесать гребнем их по всей длине душистым маслом. И Карин тихо спросила, сохраняя холодное выражение лица, обращаясь к старшей прислужнице: - Капитан уже приехал? - Его нет в настоящее время в резиденции, но господин Синдзо передал мне, что Капитан прибудет на торжество. - Этот человек многое знает о Вашем Капитане, кто он? – спросила Карин, усаживаясь на низкий табурет перед высоким зеркалом, позволяя женщинам приступить к своей работе. - Господин Синдзо выходит из одной побочной ветви низшего знатного клана Идзуру. Он уже на протяжении шести лет служит Капитану, один из самых почитаемых людей в Десятом Отряде. Он занимает административными и хозяйственными делами Отряда, а также обеспечивает распорядок дворцов, принадлежащих Капитану. Самые срочные донесения и доклады приносит Капитану только господин Синдзо, а также доставляет частную переписку между главами всех отрядов великого Сообщества. Карин не изменилась в лице, осторожно растирая жасминовым кремом кисти рук, разминая фаланги пальцев, и тем самым, пытаясь скрыть дрожь рук. - Почему он занимается делами Лейтенанта Отряда и старшей прислужницы по дому? - Наш Отряд один из самых крупных по численности солдат, и занимает достаточно большую площадь владений. Поддерживать состояние шести дворцов, находящихся в личном распоряжении Капитана достаточно проблематично. Капитан распорядился, чтобы всеми делами занимался лично господин Синдзо. Мы не жалуемся, во дворцах проживает свыше трех тысяч прислужников, и всех устраивает жалованье, пропитание и спальные комнаты. Господин Синдзо хорошо знает свое дело, если Вам понадобится какая-то помощь или пожелание, Вы всегда смело можете обращаться к нему. Карин вспомнила злой и недоверчивый взгляд молодого человека и стиснула зубы, и обратила свой темный взор на женщину, что аккуратно заплетала ее волосы в плотные и густые черные косы, украшая крохотными каплями жемчуга пряди. Она ничего не рассказала Карин о том, откуда этот юноша появился, и как получил должность двух важнейших лиц целого Отряда, а самое главное, мальчишке доверяли личную переписку Капитана и его… Деревянные седзи комнаты тихо раскрылись, и молодая девушка, низко склонив голову, произнесла: - Моя госпожа, около комнат ожидает молодой человек из личной стражи Капитана. Желает с Вами говорить. Карин нахмурилась и тяжело вздохнув, сказала: - Впусти его. Девушка вздрогнула от недоверчиво подняла на нее удивленный взор. Руки женщины, вплетающей украшения в ее волосы, замерли, и комната, что была наполнена мгновение назад звуками, обратилась в глухую тишину. - Моя госпожа, но Вы еще не одеты. - Ты спросила, можно ли этому человеку пройти внутрь, и я дала свое согласие. К чему спрашивать вновь? Девушка медленно в почтении поклонилась и безмолвно скрылась за дверьми, и через непродолжительно время в комнату, запыхавшись вбежал молодой человек. Его волосы были мокрыми, а под глазами зияли темные круги под глазами от недосыпания, он тяжело дышал, и болезненно стискивал грудь, громко ударяя кулаком по сердцу, словно это помогло бы ему восстановить нарушенный ритм. - Мироку, прости, что не посылала за тобой и не испрашивала о твоем здоровье. После событий той ночи ты, должно быть, так и не оправился. Ноздри его раздулись, когда юноша, тяжело сглотнув, прислонился спиной к одному из деревянных косяков, медленно сползая вниз, задыхаясь. Карин наблюдала за ним с сочувствием, он задыхался и надрывно кашлял, словно его легкие распадались на части, и он сплевывал кровь с губ. Их связь, благодаря которой он выжил в ту ночь, передала ее болезненное состояние ему. Карин тоже хотела кашлять – громко и со всей отдышкой и тяжестью в груди, позволяя легким извергнуть накопившуюся кровь, но она сдерживалась, сосредотачиваясь и сжимая фаланги пальцев. Нельзя позволить слабости взять над ней вверх. - Капитана нет в Отряде. Кто будет сопровождать Вас на церемонию? – с усилием спросил он хриплым голосом, тяжело сглатывая, прислоняясь разгоряченным лицом к деревянным дверцам шкафов. - За госпожой прибудет паланкин, и она в сопровождении нескольких десятков солдат поднимется в лазурный дворец, - бесстрастно ответила старшая прислужница, обвивая косы короной вокруг ее головы и закалывая прическу золотыми шпильками. Юноша смотрел некоторое время в пространство с расширенными от ужаса глазами. - Лазурный дворец…, - бормотал в беспамятстве он, прежде чем резко вскочил на ноги. Нельзя, Карин-доно! Там свыше шестисот ступеней, Вы не сможете подняться самостоятельно, в Вашем состоянии это равносильно самоубийству. Отмените церемонию! Карин бросила на него злой взгляд, едва сдерживая внутри себя нарастающий гнев. Глупый мальчишка, в присутствии стольких людей. Мог бы еще закричать во всеуслышание об их духовной связи. Она посмотрела на его растрепанные волосы и бледное лицо. Он испытывал те же страдания, что и она, выглядит, как восставший из мертвых, и она ничуть не лучше. Карин обвела строгим и укоризненным взором свое исхудавшее лицо, потерявшее здоровый румянец. И во всем своем блеске она предстанет не только перед ликами знати, но и перед этим мужчиной. Она глубоко вздохнула. - Мироку, я искренне благодарна за твое внимание. В новом месте мне особенно сложно, такая поддержка со стороны человека, спасшего мою жизнь, делает меня особенно счастливой. Думаю, что Капитан вознаградит тебя за заслуги. - Карин-доно… - Ты не здоров, Мироку, - мягко и с ласковой полуулыбкой на губах прошептала женщина. - Я распоряжусь, чтобы тебя лучше кормили и на некоторое время освободили от выполняемых тобою обязанностей. Мне важно твое здоровье, поэтому возвращайся в свои комнаты. Не беспокойся за меня, как ты можешь видеть, я уже оправилась. - Никуда я не пойду! На белую обитель напали чуть больше недели назад. Для убийц не будет лучшего способа уничтожить наследницу великого клана, чем эта ночь. В ту ночь в Вашем распоряжении были одни из лучших воинов Десятого Отряда, и где они теперь? Капитана нет даже сейчас в Отряде, и он не видел, в каком состоянии Вы прибывали все это время, зато знал и видел я! - Еще одно слово, Мироку, и я велю снять с тебя полномочия и звание, как представитель одного из пяти благородных кланов, я имею на это полное право. Я благодарна за твое беспокойство, и за спасение своей жизни, но это не лишает меня здравого рассудка – я ждала и готовилась к этой церемонии всю свою жизнь. Меня с рождения готовили к этому дню. Я не отменю столь важное событие из-за твоего ребячества и наивности. - Капитан знает о Вашем самочувствии? Глаза Карин потемнели, когда она велела женщинам помочь ей с одеянием. Мироку молча наблюдал, как женщины, укрывают плечи девушки нижним черным платьем, следил за переливами серебра и золота в опаленном свете, скользящей медно-багровой материи накидки-сикакэ, стекающейся на половицы. Черные волосы стекались к ее ногам мягким, сияющим потоком, и пальцы начинало жечь от желания прикоснуться. Губы ее были спелы как рябиновое вино, а кожа светлая, как снежный покров, как лепестки пиона. Мироку чувствовал себя так, словно ему кинжалом полоснули по горлу. Он никогда прежде не видел женщину такой ослепительной красоты. Но он знал, с каким трудом ей стоило передвигаться, видел по тонкой линии сведенных бровей, по легкой испарине, усеивающей кристальной влагой чело. Такая молодая, но сильная женщина. Две прислужницы встали перед ней на колени, открывая шкатулку с нефритовым широким веером, и Карин без промедления его распахнула легким и искусным движением в своих руках. Шпицы, созданные из камня, были тяжелыми, но в ее ловких пальцах казались легче лебединых перьев. Мироку сильнее стиснул ткань, когда грудную клетку обожгла дикая агония. Ему представлялось, что из него вырывают внутренности, и он повалился на пол, корчась от боли, и прикрыв затуманенный взор, он задавался вопросом, как можно достичь такого совершенства стойкости. Испытывая невероятную боль, она распрямила плечи и с гордостью ступала на высокой платформе, и широкая длинная ткань драгоценного и роскошного кимоно растекалось золотым потоком за ее уверенным шагом. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, когда лунный свет опалил ее красивые и нежные черты лица, а его сознание ускользнуло в бездну пустоты. От автора: я не выдержала и решила немного сократить главу, оставив силы на последующую сцену, невероятно важную для всей истории. Спасибо, что читаете эту работу и ждете, когда я такой нерасторопный и медленный автор! Честно, меня всегда поддерживают ваши слова и мне стыдно, что я так задерживаю выход новых глав, хотя самая крутая задержка, конечно, с "Пурпурной обителью", поэтому я в ближайшее время постараюсь и там добавить новых глав!