Жар белого вереска

«Ревность – сестра любви, подобно тому как дьявол – брат ангелов». Ж. де Буффле

Карин больно рухнула на холодный мраморный черный пол, скользя мокрыми ладонями по темным плитам, отражающим ее бледное лицо и сияние огненных факелов. Она тяжело дышала, поворачивая заплаканное лицо к своим окровавленным ногам. Стыда она лишилась еще в первые часы, когда подвернула лодыжку, не удержав равновесие при повороте на черной лаковой платформе жестких туфель. Туфли больно сдавливали пальцы, и на белых носках проступили багровые кровяные разводы. Тело обливал холодный пот, когда она стиснула пальцы, обвитые темно-аметистовыми спиралями синяков. Музыка цитры сэ затихла, и слуги-мужчины в темных одеяниях опустили инструменты, склоняя головы. - Поднимайся, - холодным и безжалостным голосом произнесла ее мать, отчего стоявшая подле нее младшая сестра слабо вздрогнула, с горечью отворачиваясь от старшей сестры, пытающейся приподняться на локтях, но каждая попытка приносила с собою только новую волну пронзающей боли. Ее волосы спускались черным водопадом на пол, золотые украшения, что удерживали изысканную прическу рассыпались по плитам, и никто не смел подойти к старшей наследнице, никто не смел прервать наказание главы дома Сиба, никто не смел перечить. Карин тяжело дышала, приподнимая подбородок настолько высоко, насколько ей позволяли это силы, и она посмотрела на силуэт своего старшего брата с сочувственным взглядом, наблюдавшим за ней с высоты второго этажа. Его пальцы с силой сжимали красное дерево парапета, увенчанного роскошной мелкой резьбой раскрывающихся бутонов алого ликориса, и лепестки были столь красны, что приобретали вишнево-черный оттенок крови. Его лицо было бледным, глаза переполнялись жалостью, но он ничего не говорил и не возражал против предпринимаемых действий матери, как и не отворачивал своего лица от своей сестры, наблюдая с отверженностью за ее наказанием. Но еще он слабо кивнул, чуть сдвигая медные, выжженные на солнце брови, будто умоляя подняться с колен и стерпеть боль. - Если ты считаешь, что женщины рода Сиба слабы только потому, что не могут владеть мечом и использовать духовную силу, то глубоко ошибаешься. Голос матери был жестоким и неприкаянным, звенел от злости, переполняясь воспаленной страстью и задетой гордостью. Она всегда помнила свою мать именно такой – обжигающая до боли красота, когда ее медно-карминовые волосы освещал свет заката солнечного диска, отчего ее полные светло-каштановые локоны обращались в златой багрянец, великолепное сочетание охровых сплетений драконов и облаков на черной материи кимоно с тугим и широким поясом оби. - Поднимайся! – приказала мать, поднимая подбородок, и Карин пошевелила пальцами, слабо вскрикнула – мизинцы на ногах были сломаны, и голова трещала, перед глазами мутнело пространство. - Ты не можешь удержать равновесие, пытаясь вспомнить фигуры танца, не можешь совмещать движение ног и рук, однако смеешь полагать, что сможешь успешно биться с противником на мечах. Но если бы твоя самоуверенность была твоим главном врагом. Нет! Более страшно твое бесстрашие! У тебя нет ни капли гордости. Посмотри, Карин! Посмотри вокруг себя, сколько людей наблюдают за твоим позором, сколько людей смотрит за твоими слезами, и за твоим унижением! Ты готова к этому? Ты готова, чтобы о тебе говорили за спиной о том, что ты не можешь ступать, как истинно благородная воспитанница. Ты – наследница дома Сиба. Ты не можешь позволить показывать другим слабость, свое несовершенство, свою боль и отчаяние. Ты должна представлять собой высокий статус сильнейшего благородного рода. Мы наследники чистой крови, мы не можем позволить себе походить на людей низкого происхождения. Ты должна следовать воле старших и их завету. Ее мать подступила к ней, склоняя голову, и черты ее лица пересекла тень разочарования и отвращения, когда она тихо сказала, сглатывая, словно не смела вынести позора родной дочери: - Но пока ты только попираешь все то, что наш древний род создавал тысячелетиями. И это только моя вина. Я не научила тебя уважению к истории и традициям. Меня ослепила материнская любовь к тебе. Молчание. Карин тяжело вздыхала в себя спертый воздух, и ее тошнило от цветочного аромата, развеивающегося по комнатам от жженых сухих трав. Запах пропитывал ее одеяние и волосы, кожу, и ей хотелось рвать на себе материю, лишь бы избавиться от резкого аромата, от которого так болела голова. Каждый вздох будто впивался раскаленными железными иглами в виски. - Даже если твои ноги будут сломаны, ты должна танцевать. Тебе же больно только потому, что они кровоточат, и ты не можешь подняться. Солдаты белой цитадели поднимаются с земли, лишенные конечностей, порой им достаточно зубов, чтобы рвать глотки своим врагам. Истинное забвение для преданных белому сообществу наступает лишь тогда, когда жизнь покидает их бессмертные тела, ибо нас тоже можно убить мечом. Хочешь быть одной из них, научись терпеть боль? Научись терпеть ее тогда, когда твое тело пронзило острие клинка, и когда горячая лихорадка окутала сознание. И лишь когда ты окажешься вдали от чужих глаз, позволь своему телу истекать кровью, плачь и стони, кричи и моли об успокоении, но никогда не позволяй себе опозориться и узреть себя в слабости другим. Женщина еще некоторое время наблюдала за ничтожными попытками дочери дотянуться до драгоценного веера и подняться с колен, за кровяными полосами, которые оставляли пальцы девушки, скользящие по камню, который впитал и ее слезы, прежде чем она щелкнула пальцами, и слуги распахнули стеклянные двери, вбегая стройным рядом в просторный зал, внося на деревянных подносах несколько стопок кожаных переплетов с древними манускриптами, которые с таким трудом привозил ее брат из дальних земель, когда отбывал на долгие миссии вместе с Отрядом отца. Карин бросила испуганный взор на старшего брата, который в спокойствии сложил руки на груди, наблюдая за действиями слуг-мужчин, которые снимали факелы с каменных стен, оставляя за собой темноту и кружевные тени, сходящиеся в уродливых призрачных гримасах на холодных плитах. Карин смотрела с отрешением и отчаянием на служителей, которые читая заклинания, поднося священные четки к лицам, сжигали в руках книги о военных походах знаменитых в истории сообщества полководцах, летописи и стихи, что писались в период бедствий кровавой войны. Она смотрела, как толстые тома оплетают языки ярко-златого огня, обращая страницы в пепел, бумага желтела, наполняясь оттенками черной синевы и агата, и в совершенной темноте таяли рукописные иероглифы, и запах горящей кожи затмил аромат цветущих ночных лотосов, распускающихся в час сумерек. Карин не чувствовала на себя взгляд слуг, их глаза были закрыты, головы низко опущены в присутствии членов дворянского рода, но они слышали. Никто из них никогда не осмелится произнести ни слова о ночи, свидетелями событий которой они стали, и они никогда не осмелятся об этом рассказать, перед страхом наказания. Казнь или вечное заточение в темнице с пустыми демонами, которые будут обгладывать их плоть на протяжении многих десятилетий, не позволяя вечному духу покинуть тело. И девушка со смирением наблюдала, как ее коллекция, которой она так дорожила исчезает в огне, обращаясь в пепел. Она не могла пошевелиться, тело было не способно к передвижению, локоть правой руки сломан, и она с трудом могла дышать, пытаясь подавить в себе болезненные всхлипы. И потом один из служителей-заклинателей поднял книгу в красном переплете с золотыми изразцами. - Нет, - вскричала она, пав ниц перед ногами матери, и хватаясь за ее драгоценные шелковые юбки, и лунно-опаловая материя тянулась рекою по темным плитам, когда та с неверием и ужасом пыталась отойти прочь от родной дочери, которая кровью укрывала широкие рукава кимоно и золотую парчу, смотрела на нее с раскаянием и отчаянием, граничащим с животным безумием. - Умоляю, Вас, матушка! – кричала она, поднимая на мать умоляющий взор. - Я больше не подведу Вас, я клянусь, что исполню любое Ваше желание! Только не сжигайте эту книгу! Это единственное, что у меня осталось от него! Я прошу Вас! Ее тонкие брови с недоверием сошлись на переносице, когда она держалась за плечи дочери, уткнувшейся лицом в ее колени, и из горла ее вырывались нечленораздельные звуки надрывного плача. Она кричала и стонала, и раздирающие сердце звуки впитывались в сами стены и воздух. Она никогда не могла представь себе, что ее дочь готова была пойти на такое унижение ради своей страсти к военному делу. И женщина с осознанием своего поражения в горькости закрыла глаза, пытаясь сохранить собственное достоинство. - Прошу… матушка… Умоляю…, - шептала Карин, прижимаясь щекой к орнаментной вышивке, и стискивая пальцами тяжелый пояс оби, впиваясь ногтями в золотые детали, увивающие ткань по всей длине. - Сожгите рукопись немедленно! – приказала женщина, обращая свой гневный воспаленный взор на служителя, который в подчинении прикрыл глаза, и начал читать заклятие, однако его речь была прервана, выпущенным из темноты обсидиановым клинком, разбившим четки в руках старца, и огненная стихия кружевной карминовой волной разошлась по воздуха, взметнувшись к расписным потолкам, мгновенно потухнув. Клинок же с гулким стуком вонзился в деревянную аметистовую колонну, поддерживающую здание, и лезвие в объятиях темно-голубого лунного света сверкало серебристыми иероглифами, выгравированной на черной стали. - Думаю на этом наказание моей дочери закончится, - решительно и твердо сказал мужчина, вышедший из-под покрова теней, расходящихся туманными веяниями вокруг его высокого стана. Черные призраки вонзали свои громадные и массивные когти в его широкие плечи, не желая отпускать из-под мягкого одеяния черноты, облизывали тень его шагов, когда мужчина ступал по широким плитам, разносились вихрями вдоль широких стен, смывая грозное пламя ледяным ветром, и в воздухе слышалось пением дымчатых кровожадных существ, следовавших за его смертельной поступью. Существа скрывались в углах просторных залов, просачивались с омерзением в светильники, горящие белым пламенем и пожирали свет, оставляя после себя тонкие седые полосы дыма угасшего огня, и в свободе развеивались в черном небосводе, наслаждаясь заревом лунного света. Карин несмело подняла взгляд на своего отца, который смотрел на нее с тенью легкой печали, и в глазах его не было недоверия, как и не было обвинения. Он опустился на колени перед дочерью, осторожно взяв в свои ладони ее красивое лицо. - Не стоит столь строго наказывать свою дочь, любимая, - мягко и тихо произнес мужчина, обращаясь к своей супруге, которая теперь с нежным трепетом сжимала плечи дочери, борясь с разрывающими ее чувствами. - Она еще ребенок, но уже с таким отчаянием борется за то, что ей дорого. Это похвально и достойно истинного война белого двора чистых душ. Карин стыдливо опустила свои глаза, чувствуя, как сила отца заполняет кислород, наполняя чернотой нефритово-фиалковые небеса, заволакивая и попирая свет всего мира. Безотрадная чернота вороновых крыльев окутывала пространство, и воздух наполнялся запахом гари и дыма. - Карин, то, что ты делаешь неправильно. Мы пытаемся оградить тебя от участи, что может ожидать, если ты решишься нарушить данной нашим родом клятву. Мы оберегаем людей, что живут под нашим покровительством. Мы являемся балансом, что поддерживает гармонию всего мироздания. Мы связующая нить между мирами призраков и живыми существами. В твоих жилах течет самая чистая кровь небесного блюстителя. Одной капли твоей крови будет достаточно, чтобы стереть с лица земли целый город. Карин смотрела отцу прямо в глаза, прежде чем со спокойствием прошептала: - Это всего лишь книги, старинные рассказы о походах, мемуары. Что запретного я могу узнать в этих историях? И против кого решусь я использовать ту страшную силу, о которой все только и говорят? Я даже не знаю, как позволить этой силе высвободиться, я не имею представления, как управлять этим могуществом. Для меня это не больше, чем домыслы и легенды. Руки матери на ее плечах задрожали, но Карин не обращала внимание, не отводя взгляд от своего отца. Мужчина посмотрел на черную горсть пепла, оставшуюся от сожженных книг, некоторые обрывки листов разлетались красными углями по зале, отчего в воздухе витал аромат гари. Глава дома нетерпеливо мотнул головой, безмолвно приказывая прислужнику подойти, и когда слуга передавал книгу в руки ее отца, она с замиранием сердца наблюдала за своим единственным сокровищем. Аметистовый фолиант не пострадал, рукопись осталась цела, но корешки книги с золотой эмблемой дракона на обложке накрыла темная пыль, оставленная следами пламени. Мужчина взял в руки книгу, молчаливо перелистывая белоснежные страницы и просматривая текст, но по выражению его лица, она не могла сказать, о чем он думает. Наконец, он, отрывисто выдохнув, с силой захлопнул том, сжимая между пальцев бумагу с такой силой, и с такой страстью вспыхивала черно-алым пламенем тьма, спускающаяся с его плеч, что ей чудилось, что страницы воспламенятся от одного его прикосновения. И заглянув дочери прямо в глаза, что были едины с оттенком мятежной грозы его глаз, он сказал: - Карин, то, что я тебе сегодня расскажу одна из тайн, от которой я хотел отгородить тебя и твою младшую сестру. И от этих слов у нее пересохло горло, когда она с изумлением воззрилась на старшего главу дома – неведомы страх вонзил свои когти в ее предплечья, впиваясь толстыми заостренными смоляными костями в плоть, и призрачный шепот поведывал ей тайну. Слова, сплетались из черных жемчужин, и она понимала наречие теней, что обвивались вокруг ее силуэта, но не могла удержать воспоминания об этих словах, о значении этих слов. Она видела вздымающееся черное море, и восходящее золотом солнце, распаляющее в воздухе рубиновые искры огня, обращающиеся в прекрасных пламенных птиц. - Мы не только сильнейший клан всего сообщества. Мы величайшая угроза и самый грозный враг всего сообщества. Карин нахмурилась, и несколько темных прядей пали на ее совершенную светло-кремовую кожу. Отец любил называть ее луноликой, сравнивая белизну ее кожи со снегом и опалово-серебристым светом полумесяца, белой гарденией. Всходила на черном небосводе речной жемчужиной полная луна – единственный источник света во мраке хаоса. Звуки ветра и шелест листвы растворялись, когда залы медленно укрывал теплый и пугающий сумрак, несущий смерть на грозовых облаках, с ним приходили злые и коварные шепоты и угрожающий вой, принадлежащий другому мирозданию, и в отдалении она могла расслышать истерзанный вопль и поднимающийся надрывный человеческий крик, треск и хруст ломающихся костей и разрываемой плоти, всплеск крови, раскрывающейся алеющим веером и опадающих безжизненных тел. Жизнь угасала вместе с затухающими медно-аметистовыми углями, воспаряющими огненными крыльями в воздухе. Музыкальные инструменты с шумом опадали на каменные плиты, раскалываясь на части, и слабая мелодия, вырывающаяся из затронутых пальцами в панике струн, разносилась предсмертной симфонией. Массивные деревянные двери залов с шумом захлопнулись под давлением могучих ветров, и люди безутешно пытались вырваться из клетки, сотканной из мрака и теней, разрезая ладони об острые, вырезанные в дереве мельчайшие фигуры и образы драконов. Она словно могла видеть, как их ладони оплетают кровяные царапины, как тела пронзают невидимые угольные колья, сжигающие черным-алым огнем плоть, и чтобы свет дня более на пал на тени свидетелей ее позора. - Угрозой? – вопросила девушка, чувствуя, как под пальцами ее протекает чужая горячая кровь, столь горячая, что она обожгла ее ладони. И ей чудилось, что кровь эта живая, и проникает под ногти, впиваясь иглами в кожу. - Почему? – шептала Карин, наблюдая за своим отцом, с плеч которого опадала мантия, сотворенная из тысячи теней, крылья сумрачных призраков окрашены смогом и черным серебром, седыми туманами – существа раскрывали свои шипастые морды, вонзая когти в стены и колонны, оставляя глубокие искривленные борозды на каменных белоснежных фресках и изразцах. Глаза их были драгоценным агатом и рубином, и они всматривались в ее собственные глаза, и она могла увидеть свое отражение в черных озерах их бездонных очей. Сады. Их родовое поместье усеивали великолепные сады, и в период цветения, бутоны белесого пиона, лепестки кровавой розы и молочного жасмина овевали открытые балконы и залы. Ворвавшийся в комнаты вихрь ветра принес с собой плеяду оттенков винного багрянца и девственной белизны, усыпая окровавленные плиты чистым ароматом весны. Кровь растекалась рекою, тянущейся вдоль дальних коридоров, и кровяное рябиновое отражение вбирало в себя нефритовый лик полного диска белой луны. Кровь рдяной киноварью опадала на белоснежные лестницы, словно живой поток хотел окропить великолепные дворцы своим гневом. Кровь растворялась в чистых прудах, и небесно-голубой хрусталь воды обращался в мутный гранатовый поток. Кровь поднималась по стенам узорными орнаментами в форме алого аканта, окрашивая темным полотном каменные рельефы. - Почему? – продолжала шептать Карин, смотря остекленевшим и безжизненным взором в лицо своего отца, слишком потрясенная от кровавой расправы – жестокой как песчаная буря и безжалостной как ледяной поток водопада скалистых вершин, хладнокровной как когти ястреба и проклятой как шепот усопших. По его скулам протекала кровь, и она потянулась окровавленными руками к его лицу. Кровь застывала грязными червлеными лентами в ее длинных волосах, кровь очернила мареновыми пятнами обнаженные стопы ее младшей сестры, смотрящей с холодным равнодушием на испепеленные силой отца тела; кровь стекала со лба ее старшего брата, когда поднималось черное пламя духовной силы; кровь замарала золотые украшения в светло-шафрановых волосах ее матери. Кровь замирала на ее полных губах, когда она повалилась на каменный вол, купаясь в карминовых водах. - Почему? – кричала она, рыдая воплем растерзанного зверя. Девушка подняла свои глаза к безликой тьме, чувствуя, как крик поглощает сознание. - Они видели твою слабость, - шептал голос матери, и ее руки опустили плечи дочери, и Карин потрясенным и безумным взором наблюдала, как мантия хаори матери, спускающаяся с ее плеч омывается красными разводами, когда она проходила по кровавому полу, отчего раздирающий сознание звук влаги разносился эхом. - Если один из служителей белого сообщества узнает, что ты хранила эти записи, у нас заберут тебя, - говорил отец, наполненным горечью голосом, и пальцы его опустили белоснежные страницы книги, которая с хлюпающим звуком опала на мокрые плиты, впитывая в свои иероглифы чужую кровь и невинно отобранную жизнь, наполняя бумагу чувствами скорби и ненависти. Звук походил на шепот смерти, и она смогла ощутить прикосновение холодных рук к своим щекам темных существ, скользких и ледяных, прожигающих как пламя. - Я бы хотел, чтобы все изменилось, Карин, - говорил он с горькой усмешкой на губах. - Я бы хотел, чтобы твоя судьба была другой, но пойми меня, мы не можем поступать иначе – наши тела помечены знаком смерти с самого нашего рождения. Наша смерть для белого сообщества станет величайшей отрады, ведь нет ничего сильнее страха перед нашей властью, дарованной небесным блюстителем. Он опустил свой взгляд на золотую сферу, украшающую книгу, омраченную кровавыми пятнами. - Я оставлю тебе эту книгу, за страницы которой ты со столь отчаянным рвением цепляешься. За те чувства, которые и сейчас наблюдая в твоих глазах. Но я хочу, чтобы ты знала, что люди, которые видели тебя этой ночью умерли за знание прочитанных тобой манускриптов. Они умерли и за то, что видели твою слабость и твое желание. И потому знай, что любая твоя неудача будет окропляться не твоей, а чужой кровью. Она не знала, сколько времени оставалась на своих коленях, ей казалось, что проходили бесчисленные дни и месяцы, а она все смотрела на свое уродливое отражение в кровавых реках, когда ее младшая сестра купала кончики пальцев ног в аметистовых волнах. Ее руки сами потянулись к книге, которую она прижила к груди, будто это было ее спасением. И где-то на краю своего сознания, она пыталась вспомнить его лицо и вишнево-дымчатый аромат, его образ, купающийся в озаренных светом солнца лучах. Она хотела прикоснуться к свету и проникнуться сладким и пестрым ароматом, в надежде заглушить черное видение крови и железа, которое покрывалось беспроглядной темнотой. *** Белоснежную площадь заливало сияние полной серебряной луны на чистом черном небе, и камень был усыпан белыми лепестками жасмина и пиона, укрывая за чистым покровом, выгравированный образ дракона – чешуя зверя, сотканная из тысячи сапфиров. Она ступала осторожно, и когда поднималась на очередную ступень искусно приоткрывала алую подкладку своего драгоценного наряда, скользящего рекою по перламутровым мраморным лестницам. Широкий пояс оби богатого малинового оттенка, расшитого золотыми и цветными нитями, стискивал талию, отчего каждый шаг напоминал боль, пронзенной кинжалом плоти, и каждым шагом она напоминала себе, что может статься с теми женщинами, стоящими на каждой ступени со склоненными головами. Простолюдины. Она никогда об этом не задумывалась, насколько бы проще была ее жизнь, родись она в обычной семье, где каждый твой неверный шаг мог означать приход скоротечной смерти для другого. Когда она поднялась на последнюю ступень, Карин ощутила облегчение и ошеломительный восторг, отдающийся громогласными ударами сердца, которое она ощущала всем своим телом, как если бы смогла сразить противника, с которым боролась долгие годы. Воздух был чище и нежнее, окутывая сладким холодом ее лицо, и она наслаждалась мелодией золотых бубенцов, раскачивающихся в подвесках, вплетенных в ее волосы. Она сжимала мокрыми и холодными пальцами раскрытый нефритовый веер, делая глубокие и частые вздохи, пытаясь сосредоточиться на монотонных голосах людей, на алых лепестках розы, что вскидывали ладони жриц, когда она проходила через каменные двери дворца из цельного светлого топаза – карминовые лепестки розы, как кумачовый оттенок помады на ее губах; как багрянец крови на снегу; как румянец, что покоился на скулах женщины, выкрикивающей его имя. Играла тихая мелодия поперечной флейты фуэ и синобуэ, и звук вонзался острием в виски. Боль была настолько пронзающей и резкой, что она не заметила, как замерла на месте, всматриваясь в расплывающиеся выражения лиц людей в благородных одеяниях черного и белоснежного. Кровь застыла, и со скул ее стекала ледяная капля пота, когда она приоткрыла дрожащие губы. Некто прикоснулся к ее руке, когда она со всей силой сжимала веер, и женщина отмерла. Туманные ведения растворились перед взором, и Карин несколько раз моргнула, словно приходя в себя от странного сна. Медленно ее взгляд опустился к руке. Пальцы впивались в каменную рукоять, увитую золотом, и ладонь была в липкой крови, и капли багровой крови опадали с побледневших костяшек пальцев на белесые плиты, и если бы она прислушалась к успокаивающему сумраку, то смогла бы расслышать звонкий плеск опадающих капель. Нежный аромат сандала овеял ее терпкой теплотой и нежностью, и она могла ощутить мягкий холод шелкового хаори на кончиках своих пальцев. - Большая честь встретиться с величайшим сокровищем белого сообщества, - произнес глубокий мужской голос, мягкий, пропитанный заботой, которой она не могла ощутить уже много лет. В тепло его прикосновения хотелось утонуть и забыться, в нежности кожи раствориться. Его ладони были сильными и крепкими, и когда она невольно вздрогнула, то ощутила, как подрагивают широкие мужские плечи, и с губ мужчины сорвался тихий смех. В его руках она походила на птицу, которую удерживает в клыках хищный и неукротимый зверь. И она повернулась, чтобы увидеть лицо, стоящего подле нее человека, осторожно, с трепетом. Она боялась, что, если сделает одно лишнее движение, его прикосновение исчезнет, а вместе с этим растворится туманной пеленой чувство покоя и удовлетворенности. Карин зачарованно смотрела на его лицо, слегка раскрыв полные губы, подмечая черты его мужественного лица – темно-каштановые волосы, ниспадающие на бледные заостренные скулы, и бледное золото растекалось по его темным кудрям; томный ореховый оттенок глаз, как янтарно-карамельный акациевый мед; светлая кожа, как парное молоко, сумрачно-угольные длинные ресницы, оставляющие филигранные тени на лице. От него исходил пряный аромат кедра и осеннего дождя, и на краткий миг, дрожь проскользнула вдоль позвонков от теплоты и жара, распространяющихся по коже, когда уголки его губ приподнялись. - Я много наслышан о Вас, но прежде никогда и помыслить не мог, что у меня появится возможность прикоснуться к Вам, - тихо произнес мужчина, и его шепот, и хладное дыхание касались ее щеки, прикосновение его пальцев прожигали до плоти и костей кисть руки, будто оставляя невидимое клеймо на теле. Она всматривалась в его точеные и благородные черты лица, в тени, опадающие на его щеки от возвышающихся огней, в изумрудную темноту возле самых зрачков глаз, когда красное пламя света вонзалось косыми лучами в его глаза - глубокие, как раскаленный солнечный диск. В глазах другого она тонула, чувствуя, как холодные перламутрово-синие воды укрывают черноту волосу и белизну кожи. Она чувствовала, как холодный поток, нежный, как прикосновение весеннего ветра забирает жизнь. Глаза этого мужчины выжигали саму душу, без остатка. Свет свечей в высоких ажурных золотых подсвечниках разносил по воздуху аромат боярышника и сухих благовоний, а его пальцы все еще сжимали ее кисть. Интимный и непривычный жест. Его пальцы скользнули по ее трясущимся фалангам пальцев, и он накрыл ладонью ее руку, и она видела, как темная кровь марает его собственные пальцы. Он тянулся к ее крови, растирая багряный окрас между пальцами. - Кто? – спросила она, поднимая взгляд на мужчину. Он не ответил, лишь скользнул взглядом по ее лицу, а она потеряла счет времени, забыв о тысячах, что окружали их. Но они были тенью, они были сумрачным морем, а он был солнцем. Когда же рука его отпустила ее пальцы – медленно, словно он не желал расставаться с ощущением прикосновения к ее коже, а взгляд не покидал ее лица – ладонь ее была чистой, и кровяные углубления, оставленные нефритовым веером, затянулись. - Кто Вы? – вопросила Карин, не в силах сдвинуться с места, не в силах оторвать взгляд от его лица, но тогда она увидела другого. Прислужники играли на многогранных ситарах, и по деревянным ладам тянулись белесые узоры бутонов и лепестков нарциссов, когда в воздухе осыпались карминовые лепестки розы, наполняя воздух сладким фиамом. Нежность лепестков, что так походила на поцелуй любовника; на прикосновение губ матери к челу ребенка; на серебристые кристаллы снега, застывающие на ресницах; на тонкий черный лед, оплетающий глубокие озера ранней зимой, когда иней увивает перламутром мир. И женщина почувствовала, как под ногами ее раскрывается бездна, утягивающая душу. Ей казалось, что ее одолевала истинная тоска, когда она не видела его. Ей казалось, что она знает, что такое боль, когда каждый шаг напоминает кипящее железо, прожигающее стопы. Она раскрыла губы, пытаясь сделать слабый вздох, и не понимала, как может устоять на ногах. Он здесь. Человек, к которому так тянулось ее сердце, и дух ее. Ее религия, ее единственная страсть, ее единственное стремление, ее единственный небосвод. Он был воздухом, которым она дышала. Он был ее кровью, что струилась по венам. Он был биением сердца. Кажется, что она проходила прежде через эту боль, но теперь кинжал вонзили глубже. И в груди появился второй клинок, что был острее прежнего. Рана не была исцелена, и никогда не остынет – будет кипеть и воспламенять, кровоточить вечным потоком. Он здесь. Только руку протяни… Его хаори было великолепного белоснежного оттенка, расшитого бирюзовыми растительными орнаментами, оплетающих небесных драконов, и накидка, что светлее пахты и молока укрывала его плечи, спускаясь к ногам, скользя длинным шлейфом по каменным ступеням. И женщина, что он нежно удерживал за руку, приподнимая ее кисть, будто желая, чтобы каждый мог лицезреть ее красоту и грацию движения, их единение. Они шли в ногу, как будто были единым целым, проходя под водопадом красным лепестков, дождем алой сухой краски, которая оставляла следы на их чистом одеянии. Они переступали порог лунного дворца, как обрученные. Ее кимоно было снежным шелком, увитое серебристыми нитями, создающими узор захода солнца и восхода луны, которое оплетали голубые драконы, а широкие рукава увивали фазы луны. В ее темных волосах не было золота – крупные камни темного сапфира и бутоны белого нарцисса – символы его силы, его сияния, его покровительства. На ее скулах был нежный румянец, как налившейся плод персика, а глаза ее сияли оттенком чистого шафрана и янтаря. И он смотрел только на нее одну. Карин не могла дышать, опуская взгляд на шелк своего облачения – пурпур и золото. - Мое имя Сосуке Айзен, капитан Пятого Отряда Двора чистых душ, - произнес мужчина, не сводя с нее своего темного взора, пока она молчаливо наблюдала за тем, как мужчина и женщина в кремовых одеяниях с улыбками встречают гостей, склоняясь перед старшими и принимая почести в знак победы, как жрицы подносят золотые подносы с горящими свечами, освещая их приход, и они принимали ладонями на свое лицо сладкое благоухание дыма. Человек, стоявший подле нее, изучающий ее лицо своим чувственным взором, обернулся с легкой усмешкой на губах. - Похоже, что они успешно справились, и вернулись, окаймленные славой победы. Мой лейтенант великолепно проявила себя на поле боя, именно благодаря ее находчивости смогли уничтожить пустых демонов, что погубили ни одну деревню, и измучили своими клыками ни одну душу. С таких, как она, многим воинам белой цитадели следует брать пример. Полагаю, что Вы знакомы, Карин-доно, с моей подопечной… Хинамори Момо. Карин некоторое время стояла под вуалью теней, скрытыя от взора своего суженого, пока прислужницы, взошедшие вместе с ней по опаловым лестницам в молчании ожидали распоряжения своей госпожи. Ее имя – Хинамори Момо. Имя женщины, которую он любил, и чей образ хранил в сердце. Серебряная дымка окутывала пространство и красивые лица людей, когда танцовщицы выбрасывали в воздух яркую красную краску, оседающую медно-алым песком на богатые одеяния, отчего сам воздух окрашивался в чистый оттенок сока ядовитых ягод волчьего лыка. Зажигались лампады, и поднимались в высоту золотые подсвечники, украшенные свисающими бриллиантовыми каплями, десятками свечей, отчего казалось, что прислужники поднимают миниатюрные деревья, свитые из огня. Женщины возносили руки к потолкам, по которым расходилась сапфировая мозаика Она посмотрела на нее – на нежность, источаемый свет ее улыбки, на теплоту орехового взгляда. Это был тот же оттенок жидкого янтаря, и те же глаза, что сокрылись туманом страсти. Лицо Карин озарилось улыбкой, когда она раскрыла веер и подняла выше подбородок, обращая взор на мужчину, который смотрел на нее. - Ваше имя, - прошептала она, одаривая человека своим дыханием, и всматриваясь в его потемневшие глаза, в которых покоилась буря – ее взгляд очертил его губы, скулы, ресницы, задерживая взор на глазах – желание. - Я запомню Ваше имя, - не громче вздоха прошептала она, поднимая на него свой счастливый взор, - но я не могу позволить другому мужчине занимать свое время. Тот, ради кого я дышу, наконец-то вернулся. Он здесь. Мужчина молчал, слегка раскрыв губы, со спокойствием наблюдая, как она обернулась к одной из женщин, забирая из ее рук золотой поднос с сухой краской и зажженными свечами. - Тогда я запомню Ваше прикосновение, - нежнее ветра прошептал человек, когда она проходила мимо него, смотря на фигуру только одного мужчины. Он улыбался другой, и прикосновение его рук тоже было даровано другой. Но она не позволит никому освятить его победу. Драгоценные украшения в ее волосах звенели от каждого шага, и каждый шаг причинял новый виток боли. Но агония не имела над ней своей власти. Ее единственной жаждой была его близость, по которой она так тосковала. Если бы он только знал, что за его тенью она хотела укрыться, если бы знал, как сгорает ее кожа, от его прикосновений – его улыбка бы исчезла с лица. Если бы он знал о власти, которую имел над ней. И его улыбка исчезла, когда он поднял на нее свои небесно-голубые глаза, они были чище воды, протекающей под хрустальным слоем льда. Мир застыл, звук растворился в биении ее сердца, когда она обмакнула указательный и средний пальцы правой руки в сухой красной краске, подойдя к мужчине, и он смотрел на нее глазами цвета зимнего неба, при восходе солнца. - Со святой победою, - прошептала она, поднимая пальцы и проводя аметистовую линию на его лбу. Лицо мужчины было бледным и изможденным, под глазами зияли темные круги, как если бы он не спал несколько ночей. Глубокий и уродливый порез рассекал правую скулу, и она задержался свой взгляд на запекшейся крови, черной коркой окружающий рваную рану, все еще мокрую и не обработанную; на мелких ссадинах на подбородке. Кончики светлых волос укрывала черная пыль пепла, и когда она прикоснулась к нему, кожа его была влажной, словно его лихорадило. Она нахмурилась, позволяя себе посмотреть ему в глаза, в которых усталость смешивалась с удивлением. Мужчина недолгое время смотрел на нее, не слыша усиливающейся музыки барабанов и не замечая яркого хоровода жриц в аметистовых одеяниях, чьи широкие и многослойные бархатные юбки с золотистой парчой колыхались от каждого скорого и ритмичного движения, как молочно-серая дымка благовоний сменяется красным порошком, окрашивающим воздух; как прислужники в черных мантиях зажигают свечи на подсвечниках в образе терний роз, расползающихся золотыми венами вдоль белых стен. Он приложил правую руку к сердцу, склоняясь перед ней, принимая ее благословение, и она поднесла к его лицу горящие благовония, чтобы он смог омыть свое лицо сладким дымом. Она сделала к нему один шаг – он не шелохнулся, не изменился в лице. Он наблюдал, и она сделала еще один шаг, поднимая руку, и ее пальцы коснулись его кожи на подбородке, и Карин почувствовала, как напряглись его лицевые мышцы, и кончики заскользили вверх, отчего она почти перестала дышать, и его кремовые ресницы затрепетали, словно ему было больно на нее смотреть. Ей чудилось, что она касается живого пламени, чувствуя, как в теле возрождается боль – каждый шрам, и каждый болезненный спазм, неприятное жжение, нытье в мышцах, натягивающаяся кожа вокруг порезов. - Благодарим Вас за благословение, госпожа, - произнесла женщина, одаривая Карин теплой улыбкой, когда ее рука, украшенная перстнями из белого золота, скользила по шелковому хаори мужчины, и Карин проследила краем глаз за этим жестом, за тем, как пальцы другой стискивают лунную материю. Ее же пальцы охватила дрожь, и она пыталась пошевелиться, отстраняясь от его лица, в тягостном и опустошенном молчании опуская глаза. Она не возвратила улыбку женщине, ощущая внутри переливающуюся за край черноту – ее окутывал ночной морской шторм. - Вы ранены, - выдохнув, прошептала она, растирая пальцами, объятые судорогой ладони и рассматривая соприкосновение их рук. - Всего лишь царапины, - мягко ответил человек, и Карин, вздрогнув, скривилась. Этот мягкий голос она уже слышала прежде – голос юноши, что нес ее на своих рук, что бережно снимал туфли с ее ног, омывая горячим дыханием стопы. Рука другой женщины, ощущение времени, усталости – все исчезло. Внутри, в то же мгновение разорвалась цепь, что сдерживала ее, и она вскинула голову, резко хватая его за руку, смыкая пальцы на запястье, увитое мелкими белыми шрамами. Шрамами, которые она хотела бы стереть и отмыть с его рук. Она держала его крепко, со всей силой предательства и скорби, тоски и отчаяния, одиночества и страха, поедающих изнутри. Мужчина в недоумении обратил на нее свой взгляд, застыв в удивлении, словно он не ожидал такой силы в ее хрупком теле. И она видела сквозь пурпурно-аметистовую дымку блеск его изумрудно-аквамариновых глаз, как раскрываются его губы, как раскачиваются золотые подвески дракона и феникса на широком поясе, слышала свое свистящее дыхание сквозь хор голосов и бой барабанов, чтение молитв жрецами, поднимающих цветные факелы огня перед каменными ликами небесного владыки, когда она отвернулась от него, уводя за собой через неровный и мутный красный свет пространства, через кружащиеся фигуры женщин, что двигались в едином ритме танца, вздымая золотые подсвечники на своих ладонях. Залы увивали красные туманы, и паутина самоцветов обрушивалась со сводчатых потолков, когда в руках женщин раскачивались кадила с медными огнями. Белоснежные стены овевала изгибающаяся коралловая дымка с белесыми изразцами, и музыка, и хор голосов становился все громче, все настойчивее, и Карин приходилось протискиваться вперед сквозь сплетенные фигуры мужчин и женщин, развевающихся в бесконечно сложном лабиринте фигур танца. Безымянные лица тысячи прислужников, сокрытых за каменными звериными масками, и столбы пламени вырывались из рук, растекались шафрановыми реками по половицам. Взлетали из вишневого пламени медные птицы, сотканные из белого света, раскрывающие крылья и возносясь к ночному небу. Она ощутила прикосновение его рук на своих плечах, когда мужчина прижал ее к своей груди, укрывая от неровного взлета огня, вырывающегося из рук одного из жрецов, что неожиданно поднялся до невероятной высоты, возвышаясь до потолка, усыпанного серебряными лентами орнаментов. Ее пальцы вцепились в материю его шелкового холодного кимоно, его дыхание обдало кожу лица жаром, когда он сильнее стиснул ее плечи, уводя из толпы, укрывая ее лицо от огня своей свободной рукой. Никто не замечал их, никто не видел их расплывающиеся фигуры под сводами красно-бурой краски, которую вскидывали руки женщин и мужчин, распыляющейся в воздухе. Карин закрыла глаза от яркого палящего света огня, проходящего между ними хоровода женщин, чей шаг отдавался нежной мелодией золотых бубенцов, свисающих с красных подолов широких юбок. На их запястьях сверкало золото десятков браслетов, их волосы увивали мелкие жемчуга и бриллианты, а она все сильнее сжимала одеяния мужчины, который бережно уводил ее от натиска петлящих групп людей, от боя барабанов и громкой музыки ситры. Он шел быстро, уверенно, продвигаясь через полный зал мимо вспыхивающих огней, пока они не очутились по другую сторону зала перед темной нишей с тяжелой деревянной дверью. Интуитивно он отодвинул железный засов, ударяя плечом по двери, заставляя двери поддаться и раскрыться, и удерживая ее за руку, он повел ее за собой, спускаясь по каменной лестнице в темноту звенящей тишиной ночи и холодного воздуха. И она последовала за ним, чувствуя тепло его кожи, силу пальцев, силу его аромата. От него исходил нежный аромат сандала, свежести, что накрывает ласковым дурманом после дождя, обостряя жизнь каждого цветущего бутона. По белоснежным стенам, на которые опадали тени, тянулись голубые сапфировые прожилки, освещаемые серебром полной луны, сияющих в отсветах угасающего огня на настенных факелах. Мужчина вел ее по узким пустым коридорам, погружаясь в темноту и мглу, и звук музыки утих среди цветущих деревьев сакуры и кустарников жасмина. Они вышли на небольшую площадку с низкими каменными скамьями, усыпанными свежими опавшими листьями яблони. Здесь не была огня, каменные плиты обтягивали густые трещины, а единственным источником света была луна, а единственным звуком ночной ветер, сходящий по кружевным и искривленным кронам деревьев. Наконец он обернулся к ней, и поглядел ей в лицо, наклоняясь вперед, прикосновением заставляя приблизиться к нему, и его осунувшееся лицо согрела неожиданная улыбка, грусть тронула его глаза, когда он тихо произнес дрогнувшим голосом, поднимая руку, но не прикасаясь к ее лицу, будто боясь спугнуть своим прикосновением: - Ты здесь… И от этих слов она слегка отстранилась, словно ей было больно, но он не позволил отодвинуться дальше шага, все еще удерживая ее на близком от себя расстоянии, все еще сжимая ее кисть, так же крепко, как некоторое время назад она сжимала его собственную руку. И она затрясла головой, словно желала стряхнуть с себя его слова, когда его лицо укрыла тень. Она хотела бы позволить себе отпустить чувства обиды и забыть, но не могла. Она не могла отпустить – змея ревности уже давно свела гнездо в ее сердце, и я растекался по венам, убивая медленно, и порой черный аспид вонзал острые резцы в сердце, что оплетали его жирные кольца. - Почему Вы взяли меня за руку, Карин-доно? – терпеливо спросил он, и дуновение ветра, обрушившееся на их темные фигуры, колыхало его молочные пряди волос. Карин моргнула, наблюдая за расплывающейся темнотой в его глазах, и ее губы тронула горькая улыбка. Они вернулись к самому началу. Они оба с такой легкостью переставляли свои позиции, как на шахматной доске, порой сминая рамки приличий, позволяя обращаться друг к другу в неформальной форме, а затем все возвращалось вновь - непривычная холодность и жестокая, снедающая отчужденность. Но он продолжал удерживать ее за руку, и ей была приятна эта крупица прикосновения, поэтому она ответила честно на его вопрос. - На твоем лице шрам, - прошептала она, не глядя ему в глаза. Он содрогнулся, и глубоко втянул в себя воздух, пока она наблюдала, как поднимается и опадает его сильная грудь. - Царапина заживет, - безучастно ответил он, опуская свою руку, которой… Что он хотел сделать с ее лицом? Прикоснуться? Карин посмотрела на него, и будто только теперь смогла осознать, что они находились столь близко друг к другу. Его дыхание касалось ее щек и губ, когда мужчина разглядывал ее лицо со странным интересом. Карин силилась отыскать нужные слова, однако, когда бы они не начинали разговор, каждый из них причинял другому боль. Когда она схватила его за руку, она не мыслила о своих поступках, она жаждала к нему прикоснуться, повинуясь собственническим чувствам. Мой. Он принадлежит мне. Его голубые глаза, и его голос. Она усмехнулась, глубоко внутри себя надеясь, что он не заметил ее изогнувшихся губ. Голос у него был низкий и глубокий, с легкой хрипотцой. Голос, от которого подгибались колени. Мой. Он мой. И она чувствовала, как закипает внутри злость, врожденная темнотой, растекающейся по ее венам, когда она вспомнила, как они держались за руки, и как другая женщина положила свою руку на его локоть, словно он принадлежал ей одной, и при всех –Хинамори Момо заявляла свои права на него. Она показывала ей, что Хитсугая Тоусиро принадлежит ей, что величайший воин белой цитадели ее мужчина. Их окружала ласковая темнота, нежный шепот ветра служил им музыкой, и когда она потянулась к нему руками, он издал невнятный звук, похожий на стон. Рана была плохой, и в глубине начинала загнаиваться, потому его кожа и была такой влажной и горячей. Ее ладони обняли его лицо, и она готова была поклясться, что расслышала его учащенное сердцебиение, напряжение в стальных мускулах тела, как стиснулись его челюсти. Странное ощущение – любить другого человека. Человек начинает забывать об окружающем мире, мысля только об одном существе. И ей было все равно, что он испытывал к ней – их овевал полог сумрака, и их губы находились в опасной близости друг от друга. Сегодняшняя ночь ознаменовала девятый день девятой луны – сегодня на зеркальных темных озерах зацветут полные бутоны ночных белых хризантем, а гости будут распивать саке из драгоценных чарок, вознося молитвы небесному блюстителю. Прислужницы будут спускаться в своих пурпурных нарядах в реки, омывая и очищая тела, а любовники придаваться страсти под покровом луны после буйных танцев, украшенных аметистовыми огнями. Он не двигался, и его глаза светлой лазури потемнели, когда она приблизила к нему свое лицо, вставая на цыпочки, поднимаясь на тяжелых темных туфлях, скользя носками по лаковой жесткой поверхности. Он мой. Он только мой… Ее губы коснулись его подбородка, оставляя за собой матовый карминовый отпечаток губной помады, и она чувствовала его неровное дыхание на свое лице, когда ее губы проводили влажную линию вдоль его скулы, пока ее дыхание не коснулось его израненной щеки. И когда она испивала с его скулы кровь, забирая боль, исцеляя его рану своим дыханием, Карин думала, что более не позволит другой женщине забрать его у нее. Больше никогда. Даже если ей придется окропить себя кровью тысячи – он принадлежит только ей. И если она намеривалась поставить на колени всю обитель богов, она хотела, чтобы этот мужчина принадлежал ей. Она нежно подула на его порез, соединяя свою духовную силу с его, и поток сапфировых кружевных лент принимал ее темноту, сливаясь в единение света и тьмы. Она не осознала, что его руки сжимали ее плечи с неистовством, и она не могла понять, вызвана ли ощутимая боль страстью или ненавистью. Когда от шрама не осталась и следа, ее пальцы коснулись его скулы, разглаживая мягкую и чистую кожу. Когда она встретилась с его взглядом, то не увидела ничего кроме жестокой темноты и холода. Он ничего не говорил. Молчание оставалось его сильнейшим союзником, величайшей силою, но кончики его пальцев медленно скользили вдоль ее шеи, в том месте, где билась вена, отражающая сердечный пульс, и он задумчивостью смотрел на свои пальцы на ее коже. И его ладонь полностью накрыла обнаженную кожу, пальцы больно впились в горло, когда его большой палец, заставил ее приподнять подбородок. Она не осознавала, что происходит – это было лишь мгновение, когда его горячее дыхание накрыло ее губы, завладевая ее ртом, и его язык проскользнул внутрь, как если бы он смог воспользоваться ее внезапным замешательством. Карин втянула через нос воздух, когда его пальцы опустились на ее подбородок, заставляя наклонить голову, отчего он углубил свой поцелуй. Ей было нечем дышать, и казалось, что этот человек, стоящий перед ней дышал за них обоих, когда его дыхание проскальзывало горячностью по ее губам. Его язык изучал ее медленно, скользя вдоль зубов, чтобы проникнуть вглубь вновь, пробуя ее на вкус – глубоко. Слишком глубоко. Она ухватилась за его предплечья, потому что ее носки скользили на лаковых туфлях, пока его зубы сильно укусили ее за нижнюю губу, втягивая в свой горячий рот. И ее колени задрожали, когда он освободил ее губы, но то была лишь секунда, прежде чем его язык вновь погрузился в нее, терзая губы, будто он желал оставить болезненный отпечаток на ее устах. Он был высоким, и Карин почти повисала на его руках, когда одна из ее туфель опрокинулась, отчего она не могла удерживать равновесие, и их носы больно столкнулись, и он с силой прокусил ее губу, до крови. Слабый стон сорвался с ее губ, прежде чем его руки с легкостью подхватили ее, и она болтала белоснежными носками по холодному воздуху, пока ее обвивали крепкие кольца его сильных рук. - Стой…, - лишь успела прошептать она, когда его влажный язык проводил линию по нижней губе, но больше она не смогла произнести ни слова, когда он прижал ее к своей груди, склоняясь к ней. Ее кожа горела – его же кожа оставалась холодной, когда он дышал в нее, а его пальцы с силой вонзались в шелковую материю, сминая, желая разорвать. В ее разуме билась только одно – еще, еще, еще. Ее ресницы слабо затрепетали, когда она приоткрыла свои глаза, застыв. Он следил за ней своими голубыми глазами, в которых покоилась холодная изумрудная глубина, когда он посасывал ее губу, втягивая в себя капли крови, застывшие на его собственных губах. Мужчина отстранился, всматриваясь в ее лицо, тогда как ее пальцы дрожали, с судорогой цепляясь за его прекрасное хаори, холодное, как и иней, что рассыпался огнем индиго под его ногами. Ее щеки горели, и она глубоко втягивала в себя кислород, страшась, что он чувствует – чувствует, как бьется ее сердце, отзываясь эхом в его грудь, как затвердели соски под богатой расписной тканью. В отдалении она слышала музыку и песни – торжество скоро накроет весь город красными красками и огнем. - Страшно, Карин-доно? - шепотом спросил он в ее губы. Она моргнула, упираясь в его плечи. - Нет. И его распухшие губы приподнялись, прежде чем его лицо осветила улыбка. Он улыбался, показывая свои совершенные белоснежные зубы, прежде чем опустил ее на землю, и сквозь ткань она почувствовала пронизывающий холод. Но глаза его оставались темными, почти черными, когда луна скрывалась за густыми облаками. - Карин- доно…, - сказал мужчина, опуская руки с ее плеч, напоследок дотрагиваясь указательным пальцев до золотых небесных драконов, что украшали мочки ее ушей, когда она, не отрываясь, смотрела на него. - Я принадлежу только одной женщине, Карин-доно. Видел ли он сковавший ее сердце страх, когда с усмешкой отворачивался от нее, уверенным шагом уходя прочь? Заметил ли зияющую черную пустоту в глазах, когда пальцы его опустились? Видел ли он, как плечи ее накрыли тени, что когда-то укрывали плечи ее отца, желая пожрать одиночество, что бездной раскрывалось в груди? Чувствовал ли, что только что вытащил из ее груди клинки, который сам же и вонзил? И она словно могла видеть, как густой поток крови спускается с груди, обливая ее великолепное кимоно кровью, и как кровь расходится по белоснежным плитам, и нежные лепестки сакуры утопали в черной крови. Музыка уносилась в черное небо, возвещая о начале праздника девятой луны. От автора: Ну, в общем, да. Я думаю, что пришло время в обоих своих фикрайтерских работах мне поменять рейтинг, возможно... Не знаю... Меня очень вдохновила музыка к фильму "Баджирао и Мастани" - "Gajanana" - Bajirao Mastani. Индийские фильмы вообще атмосферные. Не могу сказать, что посмотрела хотя бы пять фильмов индийского производства, но режиссер просто в последние годы создал несколько шедевров, от которых по-настоящему захватывает дух.