Шкатулка

Это ощущение действительно пугало. Холодное, чужеродное, болезненное, как если бы кто-то наживую засунул пальцы в незащищенный мозг. Такое нереальное и одновременно настолько настоящее. Это не прекращалось часами, днями, это мерзотное чувство всегда было с ним. Загоняло в клетку собственного разума, насмехаясь над ним в ответ на жалкие попытки показать зубы. Больно, невероятно больно. Пугающее так, что ему показалось, будто раньше он вовсе не знал настоящего страха. Животного, пропускающего свои острые когти в самые потаенные уголки души, и выуживая оттуда ужасающие фантазии. Это было похоже на изощренную игру в кошки-мышки. Кошкой была она, которая с пугающей точностью зажимала его в угол, перекрывая все пути к спасению. И не убивала, играясь в несчастной жертвой. А Оцелот… он был мышкой, которая изо всех сил старалась забиться в щель, из которой никто не достанет. Только врал он сам себе — спрятаться от нее было невозможно. А она смеялась над ним. Смеялась над его беспомощностью, когда он каменел от безысходного отчаяния стоило ей оказаться рядом. Ее дыхание раздражало. Редкое и шумное, прямо над ухом, такое издевающееся спокойное. Оно не давало ему спать по ночам даже когда рядом не было этой адской твари. В тишине против воли слышались вдохи. Оказываясь рядом, она трепала его по волосам, задерживала иногда руку дольше положенного — внешне выглядело как дружелюбие. Только он ощущал, как она чуть не впивается ногтями в кожу. Словно пытаясь проникнуть внутрь не только ментально, но и физически. Мысли путались между собой, ее голос звучал в разуме. Когда они оставались наедине — господь, как ему стыдно за свой безумный страх перед ней, — она опускала ладонь с его макушки на щеку. Гладила пальцами нежно, как своего любовника, накрывала второй рукой другую щеку. Притягивала к себе, почти обнимала. Ногти оставляли едва видные красноватые следы. Он поклясться мог, что эта маленькая стерва улыбалась в эти моменты. Даже скалилась, возможно, отдаваясь своему собственному безумию. Забиралась в его разум неприлично глубоко, сжимала в своих тисках, игралась с воспоминаниями, ворошила прошлое. Боль, почти физическая, от десятков старых ран, будто снова раскрывшихся на его теле, сводила с ума, и он не кричал только по одной лишь причине — она не давала. Ее тяжелое, раздражающее дыхание вонзалось в воспаленный мозг мучительно тупо, словно бур, пробираясь до самого позвоночника. Кости болели от сотен нереальных переломов. Легкие сдавливало от недостатка воздуха. Сердце грозилось выскочить из горла, и она опускала ладони на его шею. С наслаждением, тварь, с видимым наслаждением она считала сбившийся пульс. При встрече с ней хваленная выдержка не помогала. Ей было всего восемнадцать, и она уже была чудовищно сильна.