Осенние каникулы мистера Куинна

Hurts - Guilt

С громким чпокающим звуком Джемайма стащила резиновую крышку с банки варенья с крыжовником. Запустив внутрь ложку с длинной ручкой, она выловила несколько ягод из сиропа. С явным намерением отправить их в рот, она подняла глаза и заметила Мюррея, сидящего в углу кухни. Этично кашлянув, сестра сделала вид, что с самого начала собиралась положить варенье в маленькую розетку. Она закрыла банку и вернула ее на полку, садясь напротив брата. Над ее чашкой вился запах крепкого кофе со сливками, Мюррей же пил черный чай. — Ты странный сегодня, — заметила Джемайма, подкладывая согнутую ногу под себя. — В каком смысле странный? — нахмурился он. — Задумчивый. Я вообще ожидала, что ты будешь... другим. — Это еще что значит? Он посмотрел на сестру, шумно потягивающую свой кофе. Она пожала плечами. — Ты же гей. — Э. И? — Ну вы должны быть веселыми, чтобы можно было поболтать о сумочках, парнях, всяком таком. — Джем, у тебя температура? — А что такого? — искренне изумилась она. — Ты пытаешься навесить на меня киношный стереотип. — Да ладно тебе, ты мог бы хоть немного ему посоответствовать, — укорила его Джемайма. — Например, хорошо выглядеть. — А что с моим видом не так? — Какой-то деревенский. Хотя сейчас немного лучше, чем было, когда ты приехал. Мюррей взглянул на свои водолазку и наброшенную поверх нее клетчатую рубашку с короткими рукавами. Вроде бы ничего особенно не изменилось с первого дня. — Дело не в одежде, — засмеялась сестрица. — Это твое лицо. Менее усталое. Больше интереса. Климат, наверное, так влияет. — Да, наверное, климат. Он оперся щекой о кулак и посмотрел в окно. Наверное, климат. … Мюррей расхохотался, получив от Килиана смайлик-чертенка в ответ на его «Аминь», обозначающее конец беседы. Он ничего не стал слать ему на это, лишь удобнее устроился на своей кровати, запрокидывая голову и вновь рассматривая Боно. Мюррей подумывал снова купить вина, о чем спросил Килиана, но тот лишь сказал, что ничего приносить не надо и у него все есть. Поэтому, закончив со своими дневными делами, он помылся, надел чистую футболку, расценил, что еще слишком рано, и лег на постель. Плашка приложения социальной сети мелькала тремя непрочитанными. Не хотелось открывать. Вместо этого он представил, какую группу мог бы вести Килиан. Например, она называлась бы «Святая земля Друра». В ней были бы пособия для молодых священников, способы справляться с гневом, а также интерактивный опрос «кто уже согрешил с утра пораньше». Первым отписавшимся индульгенция со скидкой. Конечно, все это были глупости. Мюррей не припомнил, чтобы они говорили о Боге, пока были наедине. Больше… о прошлом. Друг о друге. Все такое обычное. На долю мгновения он посчитал, что Килиан и не священник вовсе. Подумаешь, увидел его однажды в сутане. Образы в голове не складывались. Все три. Мальчик с лохматой головой и подростковыми безумными мыслями. Преподобный с прохладным взглядом и белоснежным воротничком. Взрослый мужчина с этими его развитыми плечами, голенями... Прочим. Мальчик, которого он помнил. Преподобный, которого в душе боялся. Мужчина, которого хотел узнать. — Если я буду так навязчиво размышлять об этом, то не смогу больше с ним видеться, — серьезно сказал Мюррей Боно. — Нужно на что-то переключиться. Он открыл непрочитанные письма. Писала подруга из Нью-Йорка, спрашивая, как он проводит время в матушке-Ирландии. Писал тот свободолюбивый юноша, изумляясь, почему Мюррей избегает общения. Писал еще какой-то знакомый, рассказывая, что Джейсон-де страдал не особенно долго и уже подцепил какого-то хорошенького брокера. Мюррей только порадовался за них. Джейсон был милым парнем, с ним было просто и забавно. Он бы хотел, чтобы тот был счастлив. Мюррей вспомнил, как тот взял его в оборот прямо на приеме. Лизнув его палец, Джейсон робко сказал: — Простите, док. Обычно я не лезу так сразу с языком. Они улыбнулись друг другу, потому что оба понимали, что имеют в виду. Они встретились первый раз уже на выходных, потом второй. А потом все как-то закрутилось. Совместный быт, друзья, встречи, прогулки. Все, как бывает у парочек. Было интересное время. Мюррей посмотрел на часы и понял, что неплохо было бы уже начать собираться. … Килиан торопился увидеть его, иначе успел бы запахнуть рубашку, прежде чем открыть. Он не выглядел особенно смущенным, скорее застанным врасплох. — Полагаю, я рано. Серебряный крест раскачивался над грудью, покрытой черными волосами, гипнотизируя его. Только полоска света, попавшая в него и сверкнувшая в металле, заставила Мюррея моргнуть. Белые пальцы быстро расправились с оставшимися пуговицами. — Нет, это я задержался, — неловко сказал Килиан, заправляя края рубашки в джинсы. — Немного… мыл голову и все такое. — Прихорашивался, — подвел итог Мюррей, проходя в коридор. — Выглядит так, будто у нас свидание. По потерянному лицу Килиана он понял, что шутка не зашла, и больше ничего не стал говорить, идя дальше к двери, которая вела в зал. Пытаясь сосредоточиться на деталях интерьера, Мюррей оставил свои мысли у входа. Старые плинтусы и панели на стенах из темного крашеного дуба выглядели монолитно. От них веяло не возрастом, но историей. Не то что от красно-зеленых ковров, устлавших почти весь пол. Тут не было принято разуваться, слишком много людей захаживали в приходской дом, но экономка работала хорошо — ворс был словно только-только очищен. Хотя древность все равно ощущалась. — Ты же пьешь пиво? — осведомился Килиан из другой комнаты. — Ну да. — Мюррей повернулся к двери, чтобы лучше слышать, если он скажет что-нибудь еще, но больше фраз оттуда не поступало. Вернулся Килиан минут через пять после своей последней реплики. За это время Мюррей успел заново осмотреть все, начиная с небольшого телевизора, под которым на кофейном столике лежало несколько дисков, и заканчивая темными занавесками на большом окне. Приходские дома всегда немного напоминали дома престарелых. Тут мало что менялось, а самим священникам, по легенде, не было особого дела до мирских благ, чтобы пытаться все кардинально менять. Он бы, наверное, не смог тут жить. Ему нужны были всякие штуки вроде плазмы, айфонов, пола с подогревом и прочего. Все эти приятные плюшки человеческого прогресса, к которым так привыкаешь. Хотя… Ради покоя и чистого воздуха приходится чем-то жертвовать. — Я думал о том, что мы можем посмотреть, — задумчиво произнес Килиан, поглаживая затылок. — Не скажу, что у меня есть что-то новое, но… старая добрая классика всегда же лучше? — Если это не режиссерская версия возведения Папы или какая-нибудь четырехчасовая месса первого кардинала. — Можем посмотреть «Зубную Фею». Или «Дантиста», — тот прищурился. — А еще есть «Дантист на Диком Западе». — Подкол засчитан. — Ты же знаешь, что я не все свое время занимаюсь проповедями и отпущением грехов, да? — Килиан сел на край дивана спиной к нему, просматривая корешки коробок из-под дисков. — Звучит как флирт. Мы вернулись к теме со свиданиями? — Ты стал очень странным. — Я? Или ты? Тот не ответил. Мюррей откинулся назад и сложил руки на животе. На экране замелькал «Ужин с убийством», что-то из того старого, что даже их родители не смотрели в свое время, но вместе с тем все так же забавное, как и в год премьеры. — Тебе нужен стакан? — запоздало спросил Килиан, когда тот взял длинную коричневую банку Гиннесса со стола. — Нет, и так подойдет. Глотая пиво, он вспомнил один из фильмов, что они смотрели. Вспоминать стало невероятно обычно в Друре. Кажется, это был «Тело как улика». Килиан притащил кассету от отца, убеждая Мюррея в том, что там будут показывать голых. Голых там показывали, но слишком уж непонятно. Героиня поливала героя воском из свечки, прыгала на нем, как ненормальная. Оставшись с кассетой наедине, Мюррей два раза перематывал на это место и пытался понять, зачем она это делала. Все это несколько озадачивало, однако запретность, с другой стороны, придавала просмотру непривычно пряный вкус. — Ты смотрел «Горбатую гору», — вдруг вспомнил он, поворачиваясь к Килиану. — Ты к чему? — А что насчет «Священника»? — Это хороший фильм? Или ты снова пытаешься не заглядывать в меня глубже рясы? Мюррей наклонился вперед, кладя локти на колени, и хмыкнул. — Ты бы знал, насколько сильно я пытаюсь рассмотреть тебя. — Что ты имеешь в виду? Пожав плечами, он вновь откинулся на спинку дивана, на сей раз отклоняясь влево. Под поясницей весьма кстати оказалась жесткая квадратная подушка. — Я, — он облизнул губы, — я все пытаюсь придумать тебе оправдание. — Мне? — Ничего такого. Причину, по которой ты стал тем, кем ты стал. — А ты? — Я таким родился. — Я говорил о стоматологии. — Ну, — Мюррей отставил банку пива в сторону, похлопывая себя по животу, — стоматологами не становятся, пытаясь от чего-то убежать. Пальцы Килиана плотнее обхватили его Гиннесс. Мюррей не хотел так уж сильно напрягать его. Более того, он все еще надеялся обернуть разговор в шутку, не замечая, что струны интонаций натягиваются все сильнее и сильнее. Большого труда ему стоило запрокинуть голову, покачивая ей с изрядной долей легкомысленности. — Говорят, куча педофилов уходят в священники. — Что ты несешь? — Может, для того, чтобы обезопасить себя от мира. А может, полапать юных министрантов. Мюррей засмеялся от глупости слов, на которые его толкало пиво. Килиан с облегчением засмеялся вместе с ним, осознав, что все это шутка. — Есть и другой вариант, — продолжил Мюррей. — Ну давай. — Килиан развернулся к нему всем корпусом, кладя локоть на спинку дивана и упирая указательный палец в щеку. — Иногда к служению приходят... по слухам, конечно же, после того, как знатно нагрешили, — Он кивнул, подтверждая сказанное. — Небось, когда я уехал, ты успел перетрахать всех местных женщин. И овец. А потом решил отмолить себе прощение. Да? Да? Угадал? Килиан сложил губы трубочкой, пытаясь не улыбаться, и моргал, ожидая, что еще за ересь он предложит. — Этот вариант мне нравится. — Мюррей приподнялся, усаживаясь на свою ступню. — Тебе подходит. Я хотя бы могу понять переход от сорвиголовы к примерному святому отцу. Надеюсь, Мамс не участвовала в оргиях, которые ты устраивал? — Какой же ты дурак. — Тот криво улыбнулся и положил голову на плечо. — Как я мог пропустить такую видную женщину? Мюррей захохотал, а потом, почесав нос, поднял палец, показывая, что не все сказал. — Но у меня есть еще версия. — Он доверительно наклонился вперед. — Хотя… сейчас же не семнадцатый век… С другой стороны… ты еще мог оказаться геем. Что ты там говорил? Я не очень сведущ в новостях в мире религий. Сейчас это в радикальном католичестве уже не такой тяжкий грех, как раньше? Рот Килиана, все еще приоткрытый в ожидании, сомкнулся. Он молчал чуть дольше, чем в прошлый раз, прежде чем моргнуть и отвести глаза в сторону. Его брови были недвижимы, пока он выпрямлялся и садился на старое место — лицом к телевизору. — А ты не знаешь? — тихо спросил он. — Ты не за этим заходил в исповедальню? — Я не… — Мюррей покраснел, осознав, что его позорный побег из тайной комнатки в первый день был раскрыт, — это уж точно не то, за что я собрался каяться. Мюррей был немного раздражен. Раздражен и озадачен. Это было не очень крепкое пиво, и оно, как всегда, больше не опьяняло, но делало мысли тяжелее и медленнее. Сложно было собрать их и выдать что-то имеющее смысл. Но кое-что тайное, кое-что скрываемое, кое-что, что в другой момент он бы пропустил, приходило к нему. Они оба сидели, повернувшись к экрану, и Питер Фальк играл очень смешно и забавно, но ни один из них не смеялся. — Значит, — Мюррей облизнул губы, глядя на расплывающуюся картинку за эфиром, — ты тоже гей. В блеске отражений комнаты он увидел, как расширились ноздри Килиана, будто он пытался втянуть весь воздух. Пульс на его шее тревожно забился. — Нет, — проговорил он. Теперь он смотрел в стену. — Это все не имеет значения, — добавил Килиан очень тихо. — Отношения не для меня. Давно Мюррей не чувствовал себя настолько ошарашенным, смущенным и обеспокоенным. Это состояние ему не нравилось. Он почти не контролировал язык, выпаливая вердикт: — Но тебе нравятся мужчины. — Хватит. Рывком встав, Килиан выпрямился и взъерошил свои волосы. Отойдя на несколько шагов от дивана, он отвернулся от него и упер одну руку в бок, второй потирая лицо. — Я думаю, тебе лучше уйти, — сказал он; голос его взволнованно дрожал. У Мюррея взмокли ладони и немного шея. Зачесался затылок и под одеждой. Раздражение ушло, осталась лишь растерянность. Он не знал, что ему давало это новое знание. Потому что оно давало все, но все и забирало. В голове кружилась целая жизнь, весь калейдоскоп из горьких и сладких памятных моментов, сцены и реплики, что он помнил. И все перечеркивалось в попытках довершить картины, как стирались линии на готовых полотнах, потому что в скетчах было что-то не то. Он задумался, то же ли испытал Килиан, когда он ему сказал. Потому что он совершенно не знал, как прореагировать. Одна часть трескалась от вопросов. Когда ты окончательно понял? Не чувствовал ли ты этого во мне, когда я еще сам не был уверен? У тебя был кто-то до того, как ты дал обет? И, о, господи, мысль о том, что да, это тот самый Килиан все это время был с ним рядом, был его другом, проводил с ним все свое время, на мгновения оглушила его. Интересно, он когда-нибудь думал о нем так же, как… — Тебе пора, — повторил тот, развернувшись к нему боком. — Мы даже фильм не досмотрели. — Ты его и не смотрел. Он встревожился, услышав недовольство в его голосе. — Килиан. Килиан вздохнул, упираясь лбом в стену. — Уходи. — Нет. Мюррей поднялся и подошел к нему со спины. Коснулся локтя, но тот отвел руку, не давая дотрагиваться до себя. — Мне нужно готовиться к завтрашнему дню, — глухо проговорил он в стену, не разворачиваясь. — Правда. Извини. Я совсем забыл об этом. — Я не уйду. — Мюррей тяжело сглотнул. — Я не могу оставить тебя сейчас. Потому что я твой друг. Килиан насмешливо фыркнул и наконец повернулся к нему лицом. Прижавшись лопатками к обоям, вздернул подбородок и прищурился. — Был им. Когда-то. Сердце Мюррея неприятно закололо. — Пока не сбежал. И не оставил меня. Он прекрасно осознавал, что все служители церкви в первую очередь люди, которым не чуждо ничто земное. И то невесомое и воздушное, что было в Килиане с самого начала, спокойно улыбающееся и топящее в своей размеренности, кончилось. Конечно, он знал, что тот был зол глубоко внутри. Даже если бы простил его. Он бы был. — Я не хотел делать тебе больно, — неловко пробормотал Мюррей. Объяснения всегда давались ему с трудом. — Но сделал. Килиан не смог долго смотреть ему в глаза и отвел их к картине с Иисусом рядом. Он глубоко вдохнул, успокаиваясь. — Если бы я знал, — он сглотнул, — если бы я знал, что я не один такой. Что рядом есть кто-то такой же… все было бы иначе. Мокрый блеск его белков неприятно встревожил. Протянув руку, чтобы погладить его по плечу, Мюррей натолкнулся на стену. Вытаскивая сигареты, Килиан обошел его и встал у окна. Деревянная створка тяжело заскрипела и поддалась. В комнату влетел холод осеннего вечера и запах какой-то… безнадежности, что ли. Мюррей и не знал, что у нее есть запах. Пришло осознание слов, сказанных ранее. Во рту остался только привкус вины. — Я так хотел… — Килиан затянулся, отбрасывая сожженную спичку на подоконник, — всего тогда. — Когда? — Тогда. В прошлой жизни, — он с грустью улыбнулся, обнимая себя второй рукой, — когда были... ты и я. — Но это было не в прошлой жизни, — мягко осадил его Мюррей. — Это было в этой. Это есть сейчас. — Нет. Он подошел, становясь рядом. Сквозняк шевелил темные волосы, а в глазах Килиана отражалась часть неба. Серая и унылая. — Ты не представляешь, сколько я думал о тебе, — вздохнул он. — Хотел трогать тебя. Целовать. — И я, — прошептал Мюррей, но тот не услышал. — Фантазировал о тебе. Столько раз. И когда ты уехал. Особенно, когда ты уехал. Мечтал, что ты вернешься. Что все будет, — он сглотнул. — Простые глупости. Став священником, я их оставил. И вот он ты. Приехал. Килиан повернулся лицом к комнате и оперся задом о подоконник. Он поежился от ветра, похолодившего поясницу, но положение менять не торопился. Мюррей был благодарен за то, что он смотрел в другую сторону. Стыд, вина и ненависть к себе ползали по нему большими насекомыми, забираясь внутрь и ероша все, вздыбливая кожу, к которой он так привык. — Я помню тот последний раз у реки, — вдруг отчетливо сказал Килиан, перечеркивая предыдущие показания. — Тогда я понял, насколько все это было не так. Это — неправильно, и я — неправильный. — Килиан… — Я тогда впервые, наверное, по своей воле пошел на исповедь. Не с родителями, а сам. Предчувствие неприятного повисло внутри, сжимая внутренности. Мюррей не мог смотреть на него. — Я рассказал отцу О'Рурку все, что было у меня на душе. Что никому не говорил. И мне впервые стало так легко и хорошо. Он помог мне. — Тем, что выслушал? — Отчасти это привело меня к важному решению. Стать священником. Помогать. Помогать людям. Таким же, как я. — Но не только же это? — засомневался он. — Не только. Отец… он сказал, что так я спасу и себя. От греха. И я поверил, что это грех. — Вот ублюдок. — Он не знал. Не знал, что это нормально. И я не знал... тогда. Мюррей не удержался и впечатал кулак в подоконник рядом с черной спичкой. Он же знал, что просто так эти идеи из воздуха не берутся, и кто-то надоумил Килиана на то, чтобы отмолить свою вину — которая и не была его виной — служением. Ему хотелось рвать и метать. Если бы он тогда… если бы он сказал тогда что-то другое, нежели сказал, все могло бы обернуться иначе. И Килиан бы не стал обстругивать свою жизнь под статую девы Марии. Гадкое ощущение собственной причастности к такому повороту его судьбы заволокло собой горло, как неприятный налет. Имел ли он право винить священника, проповедующего свои догмы, в которых «быть геем» было внесено в список тяжелейших грехов, когда сам потоптался на чувствах своего лучшего друга. — Мне так жаль, мне так чертовски жаль, — только и смог выдавить он. — Не стоит. Я не виню тебя. Никогда не винил. И ты не считай, что это все из-за тебя. Мне нравится моя жизнь. Хотя я пришел к ней и не так чисто, но… Я уже, кажется, говорил это. — И ты не думал, какой бы она была… — Не нужно жалеть о прошлом. — Докурив, Килиан бросил бычок в пепельницу рядом с рамой. — Все, что прошло, то прошло. По-другому ничего не могло быть. Мюррей тяжело дышал и смотрел в телевизор в углу комнаты. Фильм окончился, диск показывал только панель меню. По кругу играла одна и та же ненавязчивая мелодия. Все, что у них было… все, что могло быть. Всему этому пришел конец. И сделал это он сам. Те Мюррей и Килиан остались всего лишь детьми в далеком прошлом. Которые совершали разные поступки, приведшие к этому настоящему. Но совсем другому времени. — И то, что было… уже не вернуть? — Позади ничего нет. — Килиан прислонился лицом к оконному стеклу. — Все, что нам предстоит, перед нами. Мюррей чувствовал, как портит все каждым новым словом, каждой новой мыслью, но он так хотел его поцеловать. Безобразно хотел. До скрежета зубов и звона в ушах. Чтобы попросить прощения, чтобы узнать, осталось ли что-то внутри, что было — ох, не только у него, а у них. Слова были столь двусмысленны, давая увидеть то, что он хотел. Но он такого себе позволить уже не мог. Вместо поцелуя он крепко обнял Килиана, кладя лоб ему на плечо. Тот стоял, разведя руки и не совсем понимая, что нужно делать. Будто и не обнимался никогда. Но потом он сдался и обхватил его в ответ. Мюррей не знал, о чем ему стоило думать теперь, потому что в голове только быстро-быстро билось чужое сердце. Все еще быстро. Все еще. И, уже отпуская его, все так же держа это клокотание в ушах и душе, он решился, потому что это было лучше, чем ничего. Губы мазнули по щеке, ответного жеста не было, и Килиан откинул голову назад, избегая контакта. Он нахмурился и мягко оттолкнул его от себя. — Не смей пользоваться моей слабостью, — тихо сказал он, отворачиваясь. — Прошлого уже нет. И возвращать нечего. Но Мюррей не собирался возвращать прошлое. В голове было слишком много настоящего.