Осенние каникулы мистера Куинна

Кобонка отчаянно лизала его пятку сквозь носок не первой свежести, привлекая к себе внимание, но не получала в ответ даже простого «отстань». Мюррей выпил чашку крепкого кофе, больше утром ничего не хотелось. Джемайма ушла на работу. Это было то еще зрелище — когда сестра во что бы то ни стало пыталась собраться быстрее пожарника и ускользнуть от матери, чтобы не нарываться на новую беседу о гипотетическом Патрике. Мюррей даже улыбнулся один раз, а потом снова погрузился в свои мысли. Последний раз они поговорили с Килианом, когда он набрал его вчерашним вечером. Это было похоже на что-то вроде: — Привет. Как у тебя дела? — Нормально. — У меня тоже неплохо. С тех пор, как мы встречались. Ну, за день мало что изменилось. — Ясно. — Ты не хочешь увидеться? — У меня много дел. Пока, Мюррей. Мюррей ощущал какой-то неприятный осадок после этого разговора. Как будто его послали прямым текстом, хотя ничего такого в словах Килиана не было. Обида за то, что друг, который так желал с ним общаться то время, что он тут пребывает, внезапно сдал назад и резко насытился им, не оставляла. Это же не он? Не он все испортил? Ведь он не намекал ни на что, просто спросил, осталось ли что-то от тех чувств… Или именно это задело Килиана так сильно? С вечера он не ответил ни на одно сообщение, ни на один звонок. Как выходило так, что он, испортив — хотя у того было иное мнение — жизнь своему лучшему другу, существовал вдали от него так долго, не подозревая своей вины. Он бы хотел ничего не помнить, но события прошлого, в Нью-Йорке спящие воспоминаниями на верхней полке разума, до отвращения четко помнились здесь. Набросив ветровку, Мюррей запер дом, подсунул ключ под водосточную трубу и пошел. Пока точно не зная, куда именно. … Надкусывая каштан, Килиан морщится и высовывает язык. Из тех, что они успели свистнуть у Мамс, всего один или два не до конца просушились, отчего сгнили в сердцевине. И это именно тот. Выпрямившись, он размахивается и зашвыривает его останки в реку. Почти все детали долетают до воды, как успевает заметить Мюррей, расправляясь с последним своим. На вкус он отличный, сухой и сладкий, как чуть недопеченная картошка. — Мне пришло письмо из эдинбургского медицинского колледжа, — медленно тянет он. — Я прошел собеседование. — Здорово, — хвалит его Килиан, хотя и не поворачивается к нему лицом, чтобы искренне поздравить. Мюррей полагает, что тот в отличие от него не прошел туда, куда хотел, но он не прав. — Я вот тоже думаю сдавать экзамены, — говорит друг, потирая свои локти, оголенные из-за закатанных рукавов рубашки. — Не хочу заниматься сельским хозяйством. Эта вся тишь да гладь — не мое. — И куда пойдешь? На какое-нибудь учетно-экономическое? Миссис Браун упоминала, что у него большие способности к математике. — Ну да. Отец говорит, умение считать деньги еще никому не помешало. — Ясно. Мюррей ковыряет пальцем траву, докапываясь до почвы, и останавливается, когда под ногтем оказывается слишком много земли. Он чувствует печаль, отчаяние, ностальгию по тому, что еще не потерял. В голове все детство мелькает картинками, и почти на каждой есть Килиан. Он не хочет верить в то, что они будут учиться в разных местах. — Это совсем не так далеко, — вслух говорит он, пытаясь успокоить себя. — Конечно нет, — соглашается Килиан. — Будем приезжать на каникулы друг к другу. Может быть, даже на выходные. Только не сюда. Здесь меня уже все достало. — Почему? — Да так. Тот снова встает и снова бросает камень в реку. Он размашисто пожимает плечами и комкает нижнюю губу рядом верхних зубов. — Родители, — цыкает Килиан. — Нигде тут не повеселишься. Один навоз. — Ну не один же навоз! — осаждает его Мюррей, стуча по ноге, и делает паузу задумавшись. — Хотя подожди… — Вот-вот! — Тот смеется и плюхается на место, почти на его руку. В тени их дерева уже достаточно прохладно, но сдвигаться ближе к солнцу — сдвигаться ближе к дороге. Быть обнаруженными и запряженными помогать по хозяйству совсем не хочется. — Заведу себе девушку, — говорит Мюррей. — Наверное, там хорошенькие девушки. Взрослые. — Эй, а что Финола думает по этому поводу? — А что Финола? — мямлит он. Он с ней даже ни разу еще не целовался, но это не то, в чем так легко признаться. Вместо этого он предпочитает отмалчиваться загадочно, будто они уже очень давно делают все по-настоящему. Килиан качает головой и подбирает к себе колени, упирая в них подбородок. Он смотрит в землю как-то задумчиво, пока не переводит взгляд на него. — Шотландки страшные. — Там же будут не только шотландки. — Может, ты все же поступишь в Дублин? — резко переводит тему тот, поглаживая себя по голой лодыжке, показавшейся из задравшейся штанины. — Чтобы не ездить далеко. Там есть медицинский вуз. — Я знаю. — Он закатывает глаза, как будто при нем вновь изобрели велосипед. — Отец говорит, лучше поступить куда-нибудь в Соединенное Королевство, больше возможностей. — А ты что думаешь? — Я ничего не думаю. И он действительно ничего не думает. Мюррей щурится, подставляя голову порыву легкого ветра. Тот колышет его отросшие волосы. Он лишь думает, что пострижется коротко, когда поступит в университет, чтобы его не сочли хиппи или еще каким-нибудь ненормальным. Странное чувство тоски, как боли с непонятным источником, трогает его. Уход в большую жизнь всегда переживаешь, когда читаешь про это книги или смотришь фильмы, что говорить о том, когда эта жизнь — твоя собственная. — Я буду скучать, веснушка, — бормочет Килиан, уткнувшись ртом в свою штанину. — Ага, я тоже. — Но мы будем часто видеться. — Наверное. Наверное, я даже отдохнуть от тебя не успею, прежде чем ты нагрянешь в мою общагу. — Эй! Килиан пихает его кулаком в грудь, и тот, не ожидая, отклоняется назад. Он быстро садится, опасаясь, как бы не испачкать травой рубашку сзади, и смотрит на друга недовольно. Тот не отводит глаза, но, подражая ему, супит брови. А они у Килиана уже чертовски густые, как у Моррисси. И они оба смеются. И смеются, пока друг не поворачивается к нему и не кладет руки на его плечи. — Ты чего? — Мюррей улыбается, прекращая смех. Килиан смотрит в его лицо, пытливо разглядывая каждый квадратный дюйм, как полотно, на котором ищет неправильный стежок. Его нос, веснушки, за которые раньше было так стыдно, лоб, пока не смотрит в глаза. Он сейчас по всем законам жанра должен ляпнуть что-нибудь с серьезной миной, после чего они кинутся хохотать. И Мюррей с нетерпением ждет остроту, но вместо этого Килиан наклоняется вперед, касаясь его губ своими. От перепада температур внутри и снаружи он не может сосредоточиться. Его. Целуют. Наконец. О. Господи. В груди взрывается петарда, пересыхают глаза и небо, а подмышки наоборот потеют. Мюррей боится, что начнет пахнуть странно, и думает об этом несколько секунд, пока мягкий язык Килиана не раздвигает его губы, дотрагиваясь до кончиков зубов. Это кажется самым счастливым и самым пугающим моментом в его жизни. Сердце колотится, будто полоумное, а организм реагирует, как последний предатель. От шока, волнения и перевозбуждения у него встает почти сразу же. Килиан отпускает его и вновь смотрит. И Мюррей вспоминает, что это он. И смех в его глазах, и эта улыбка. И он в панике от того, что тот может сейчас только поглумиться над ним, над тем, что он еще ни разу не целовался, над тем, что у него в штанах. Наверное, Килиан с самого начала все знал про него. И теперь издевается. Как это низко. — Ты че, — бормочет Мюррей единственное, что может как-то спасти, толкая его в грудь, — пидор, что ли? От собственных слов так больно, но что он мог еще сделать, чтобы друг не понял, в каком он сейчас состоянии. — Не прикасайся ко мне, — говорит едва слышно. Килиан отпускает его мгновенно, будто по команде. Он так и держит руки на весу, отсаживаясь назад. — Сам ты пидор, — цедит тот сквозь зубы, опуская голову и сжимая руки в кулаки. — Я просто пошутил. — Ничего себе шуточки. — Да, а ты уже размечтался. — Сам ты размечтался, — фыркает Мюррей. Он поднимается, отворачиваясь от него, лишь бы тот не увидел, что с ним происходит. — Я пойду, — запинаясь, буркает он. — Пока ты тут меня за хер не схватил, прикалываясь. — В твоих мечтах. Мюррей уходит быстрым шагом, пытаясь избавиться от ложного трепета бабочек в груди. Почему. Почему первый в его жизни поцелуй стал издевательством? От кого-кого, а от Килиана он этого не ожидал. — Ну пока, — робко бросает ему в спину Килиан. Мюррей не отвечает. Он расстроен, рассержен и ненавидит весь мир. В конце того лета он уехал в Америку, и они так друг с другом больше и не поговорили. … Ноги вели Мюррея по мягким дорогам прошлого и настоящего, устланным мягкими шуршащими листьями. Он специально пошаркал там, где было заасфальтировано, чтобы не испачкать обувь землей, но набрал вслед за собой горку влажной красной листвы. Вдохнув глубоко, он закашлялся от тяжести воздуха и более не решился на такой риск. Впившегося в ноздри запаха сладкой мокрой осени хватило с лихвой для одного впечатления. Мюррей вспомнил, как повизгивала Кобонка в дверь, когда он уходил, и мысли в голове вращались примерно с этими же жалобными звуками. У него никогда раньше не было проблем с тем, чтобы подавить свой интерес к человеку. Ему неоднократно нравились натуралы, в особенности женатые и не экспериментирующие. Мысленно он наклеивал на них нашлепку «нельзя» и расслаблялся, понимая, что с этим ничего не поделать. Пара сеансов мастурбации, сопряженной с самыми изощренными фантазиями, заставляли думать, что не так уж и привлекателен этот человек. Но с Килианом было все иначе. Даже если оставить — что было чертовски сложно, — их нежное и уютное детство, связавшее теплой и почти — почти — невинной дружбой, поводов для размышления был целый вагон. Он размышлял о физическом, и хотя это не казалось самым главным, оно… черт, оно было. Килиан был в его вкусе. Мюррей любил красивых. А уж сочетание широкие плечи — узкие бедра просто с ума его сводило. Если бы Килиан умел смотреть с поволокой, то точно бы сошел за одного из этих парней из реклам шампуня. И он был геем, в любом другом случае этого Мюррею было бы достаточно. Он знал, что вполне себе ничего, чтобы заинтересовать практически любого свободного парня, предпочитающего компанию других парней, поэтому думал в таких случаях только о том, чтобы случайно что-нибудь не ляпнуть и не спугнуть кавалера. Но что говорить о других мужчинах — он определенно нравился Килиану. Сердце просто так не колотится от чужой близости. Мюррей подумал, как бы вел себя, если бы Килиан был кем-нибудь другим. Например, фермером. Или… или тоже работал в супермаркете с Джемаймой. Какой бы была их встреча? Завязли бы они в воспоминаниях солнечного детства на более долгий срок или сразу осознали прошедшее время и увидели друг в друге взрослых новых личностей? Может быть, ели бы пирог Мамс у них дома и ржали, как кони, не будучи столь шокированными произошедшими метаморфозами. Может быть, обменялись бы некоторыми подробностями о течении своих жизней, и… и он бы оттрахал Килиана на заднем дворе, прижимая его лицом к сырой стене. А потом бы в каких-нибудь кустах, морщась от впивающихся в кожу веток остролистного падуба. А потом… Ему нравилось об этом думать. Он представлял все не слишком подробно, чтобы не переволноваться, но и те расплывчатые приятные мысли его грели. Или нет. А если представить себе другой исход — противоположный? Что если бы Килиан был просто милым сексуальным священником, которого он только что узнал? Что если бы… если бы он сам попросил Мюррея… Нет. Не стал бы он о таком даже и думать. Это оно. То, что у них было. Оно значило слишком много. Мюррей остановился у прежнего места, ограды, за которой уже стелился луг с овцами, пытаясь копнуть глубже. Не копалось. Он позволил себе идти, ведя все тот же внутренний диалог с собой. Пытался убедить себя в том, что это все плохая затея. Если эмоции не давали ему шагнуть назад, то это должны были сделать логика и здравый смысл. Он — священник. И, как Мюррей думал, достаточно одухотворенный. По крайней мере, он верил в то, что говорил. Верил в то, что так, а не иначе, ему будет лучше. Если он с такими же глазами вел мессы, его прихожане должны были толпами за ним идти. И Килиан не был похож на других грешников, считающих, что секс это что-то столь же необходимое, сколь пища, поэтому господь не может наказать свое дитя за удовлетворение первичной нужды. Вновь мысли возвращались к этому. — Ты омерзителен, — подвел итог Мюррей, идя вдоль каменной луговой ограды. — Ты уедешь, а ему с этим жить. Но он ничего не мог поделать. Как и все дороги, эта вновь привела его к церкви. Мюррей даже не решил, будет ли заходить внутрь, а ком волнения и ожидания уже свернулся у него в желудке. Что он сейчас мог сказать Килиану, не решив ничего с самим собой? Ох, это вряд ли было важно. Ему просто хотелось его увидеть. Церковь, как и прежде, встретила его многозначительным молчанием изнутри, укоряющим ликом святой девы и звеняще головокружительной высотой потолков. Мюррей вдохнул полной грудью и, поправив волосы, двинулся по проходу к центру. На одной из лавок сидел мужчина, уперев лоб в сложенные на спинку переднего сидения ладони. У алтаря виднелось несколько человек, среди которых он узнал лишь миссис Талбот. Не особенно многолюдно, впрочем, для рабочего полдня достаточно. Вытянув шею, Мюррей рассмотрел кабинку для исповеданий. Обе дверцы были притворены. Возможно, Килиан был внутри, слушал чье-то очередное признание. Он прикинул, чем бы это могло быть. Отец, я превышаю скорость на своем двухместном велосипедике. Отец, в гостях я мажу слишком много масла на тост. Ему чудилось, более серьезные проступки тут неуместны. Друр был той деревушкой, где люди с трепетом относились даже к самым небольшим провинностям. Он хотел сесть на одну из лавок и подождать, но миссис Талбот заметила его первой. — Мюррей! С усилием приподняв уголки губ, он встретил ее напряженной улыбкой. Ему казалось странным, что так его приветствуют каждый раз. Подлетев к нему, она, как и прежде, схватила его за руки, потрясая ими в воздухе. — Очень хорошо, что ты заходишь сюда. Я уж думала в первый день, ты так заглянул, просто посмотреть, как на достопримечательность. — Да, я тут зашел… — он не придумал, как бы поточнее сформировать причину, а собеседница уже бросилась перечислять. — Свечку поставить, просто помолиться? Женщина смотрела на него так, будто один из вариантов ответа был неправильным. — На самом деле… хотел увидеться с отцом Килианом. — Мюррей бросил взгляд на исповедальню. — О, так ты не вовремя пришел. — Миссис Талбот зацыкала, так качая головой, что невольно гипнотизировала этими движениями. — Он сегодня не принимает. Она обернулась и ткнула пальцем куда-то в небытие — или, возможно, дальнюю стену, на которой висело объявление. — Вторник и суббота, — четко сказала она, будто видела с такого расстояния текст. — В воскресенье после мессы только в экстренных случаях. Но если у тебя экстренный случай в любой другой день, он может принять тебя и дома. Помню, как-то… Открутиться от миссис Талбот оказалось делом сложным, но интересным. Пока она углублялась в сюжет своего небольшого грешка, связанного с тем, что она думала плохо о торговке цветами, якобы неправильно отсчитавшей ей сдачу, а на деле оказавшейся честнейшей женщиной, Мюррей мелкими шажками отходил все дальше и дальше, пока, прижавшись к стеночке, не отполз к выходу. Кажется, она этого и не заметила. В принципе, ее идея была не так плоха. Если телефонные сообщения еще можно было игнорировать, то не станет же Килиан держать его на пороге своего дома, притворяясь, что его там нет. Без велосипеда путь до приходского дома занял чуть больше времени, чем он рассчитывал. И это вопреки тому, что можно было предположить, на руку не шло. Вместо дополнительных мгновений, потраченных на размышления о том, что следует сказать, в голове крутились совсем другие мысли. Не очень хорошие, в основном. Деревянная веранда не блестела сыростью, подсохнув на сегодняшнем солнце, и скрип от того, что на нее ступили, показался громче. Звонка у двери не было, Мюррей постучал. Ему не хотелось выдавать себя на случай, если Килиан все же не захочет его видеть, поэтому он молчал, прислушиваясь к тому, что происходило по ту сторону. Ему поздно пришло в голову, что его можно было увидеть в окно. Внутри раздался тихий скрип. Должно быть, Килиан остановился в дверях, увидел его и не решился идти дальше. Мюррей прищурился, но за тюлем, прикрывающим окна, ничего не было видно. — Я знаю, что ты там, — на всякий случай сказал он. — Я пришел поговорить и все. Ничего такого. Килиан не выходил. — Ты же пустишь меня, да? — с надеждой спросил Мюррей, но не услышав в ответ ничего, вздохнул. — Я бы пустил. Мне не очень удобно говорить через дверь. Новый скрип. — Знаешь, это похоже на то, будто я тебя преследую, — поделился он. — Я был в церкви, но там тебя не оказалось, теперь здесь. Мне казалось, ты тоже не против общаться. Не был против. До того, как я узнал, что ты… ну, сам знаешь. Молчание внутри становилось раздражающим, но его хотя бы слушали. — Потому что это ничего не меняет по сути, верно же? — Он отвернулся от двери, прислоняясь к ней лопатками. — Ну или почти ничего. Мюррей тихо усмехнулся, подумав, что разговор через такую преграду очень похож на беседу в исповедальне, но делиться этим не стал. — Я знаю, я еще не окончательно выбросил наше прошлое из головы, и я… все еще чувствую вину. Хотя ты и сказал, что все прошло. Но вдруг не все? Я же… Он вздохнул. — Я же видел, как ты на меня смотрел. Ты считаешь это правильным? Убегать от себя, скрываясь под рясой? У тебя же должны быть чувства там… все такое. Я не силен в таких вещах. Если бы ты пустил меня и дал сказать, что я думаю, тебе в глаза. Почему ты все еще не открыл эту чертову дверь? Постучав подошвой, Мюррей развернулся. Ничего. — Меня это уже бесит. Знаешь что? Ты можешь отрезать себе яйца, но сердце ты никуда не денешь. Оно у тебя не атрофировалось, когда ты дал обет. Мюррей зло пнул дверь последний раз. Похоже, у Килиана терпение было железным. Или он все обдумал, и ему в отличие от Мюррея удалось убедить себя в том, что это все не более, чем блажь. Но этого не могло быть. — Да пошел ты. Впервые с университета появилось желание вновь начать курить. И пить. И все, что угодно. Размашистыми шагами Мюррей удалялся от дверей, хотя, к своему стыду, у дороги он чуть сбавил шаг. В голове картинка наконец распахивающейся двери и Килиана, смущенно бормочущего, что поговорить все же стоит, была очень красивой. Но вот в реальности ее не было вовсе. Мюррей укорил себя позднее. Не надо было давить. О каких таких чувствах он начал плести? Он же пришел просто. Поговорить. Просто убедиться в том, что между ними все будет нормально и что в прошлом, тянущимся за ними, как ядро, прикованное цепью к ноге, не осталось недомолвок. Он ведь даже не собирался намекать на что-то и… Кажется, он предложил что-то? Нет? Сказанные слова в голове не всплывали. Только осознание того, что сболтнул лишнего. Дома по-прежнему никого не было, только Кобонка встретила его уже привычным тявканьем. Крутя хвостом так фанатично, что остальное жирное тельце вращалось вслед за задницей, она преследовала его по пятам от входной двери до кухонных ящиков, где он бросил якорь. То ли память его подводила, то ли Мамс стала выставлять свои богатства в каком-то ином порядке, но кофе оказалось найти задачей не такой простой. В одном шкафчике были сплошь стаканы — и он не знал, зачем именно столько стаканов. В этом доме разом больше пяти человек, наверное, никогда и не было. Другой был заполнен различными баночками со специями. Мамс была знатной любительницей всяческих кулинарных выставок и ярмарок, на которых продавалось все: от комбайнов до черной соли. Зачем ей это все — никто не знал, с рецептами она не экспериментировала, предпочитая только планировать. В третьем нашелся тряпичный белый мешочек, повязанный лентой. На ощупь внутри были орехи. Каштаны. Эх, опять они. Оставив попытки поиска кофе, он вытянул мешок на свет в надежде на то, что у Мамс не было на него больших планов. Завязан он был крепко, а судя по дате на пришитой бирке, содержались тут каштаны очень давно, чтобы оказаться крайне необходимым ингредиентом к чему-то в настоящем. Развязав ленту, Мюррей достал ножик, нашедшийся подозрительно быстро, и очистил парочку. Пожалуй, они не были такими вкусными, как жареные, и чистились не так легко, но все же пряная сладость была очень приятной на языке. Этот вкус напоминал тот старый. Когда они проверяли каштаны на предмет высушенности, разгрызая прямо на крышах. Это было не описать. Мягкий, терпкий, чуть вяжущий на кончике языка — всего лишь мгновение, оно не успевало надоесть. И дивный запах, наполняющий ноздри цветом сентября, а голову — картинками из детства. Содранные колени, выбившаяся из велосипеда спица, яркие-яркие листья, Килиан, Килиан, Килиан. Его было так много. Как он раньше не замечал? Раздражение к себе за то, что все эти годы не пытался связаться с ним, отчасти из страха вновь оказаться мыслями здесь, в неловком осознании себя, отчасти из страха за то, что он разочаруется в нем, как Мюррей разочаровался в себе сам. Он знал, что нельзя жалеть о прошлом, о том, что история не терпит сослагательного наклонения, но как было бы здорово оказаться там, в детстве, и изменить что-нибудь. Если бы он понял, что значил тот поцелуй, если бы не оттолкнул Килиана от себя, а остался с ним… Может быть, они бы и ездили друг к другу на каникулах. Или он бы сам поступил в Дублин. Интересно, они бы встречались, или же из этого ничего хорошего бы не вышло? Ну, по крайней мере, Килиан бы не чувствовал свою вину за то, что он такой, какой есть. Не стал бы искать помощи у высших сил, обрекая свое тело на заточение. Нож быстро надоел, и Мюррей решил погрузить себя еще глубже в воспоминания. Когда ему не нужны были различные приспособления, чтобы щелкать каштаны. Достаточно было провести языком, собирая ореховую пыль, а потом надкусить посередине. Редко удавалось не задеть ядро, но это все равно было вкусно. Было и есть. Он отложил кожурку в сторону. Завтра обязательно стоит пойти в церковь. Ему плевать, что там подумает Килиан о нем, но он скажет все, что думает. Он не имеет права отказать в исповеди, ведь так? Вот только было ли ему что сказать, кроме того, что он уже выложил? Со следующим каштаном изо рта выпала не только скорлупка. Мюррей несколько секунд смотрел на осколок на столе, пытаясь понять, что же это, пока, ощупав себя внутри языком, не напоролся на острый край обломившегося зуба. — Старая развалина. — Мюррей огляделся в поисках отражающей поверхности. По ощущениям повреждена была верхняя левая пятерка. Он не знал, что его больше расстроило. То, что у него оказался дефектный зуб, подлежащий лечению. Или то, что он уже не может, как в детстве, баловаться различными вещами. Как разгрызание каштанов, например. В коридорном зеркале Мюррей придирчиво осмотрел свой рот. Отколотый кусок был небольшим, но залепить его чем-нибудь следовало. Его немного передернуло от мысли, что мистер Суинни — единственный стоматолог в Друре, к которому можно было обратиться. Нет, как мастер он был довольно неплох (и это Мюррей понял, когда изучил специальность и сравнил полученные знания с предыдущим опытом), но его нервно-скачущий стиль работы немного пугал. Он посмотрел на Кобонку, надеясь, что она поможет ему с принятием решения — терпеть еще полторы недели осколок во рту, периодически изрезая о него язык, или же пережить час работы эксцентричного старикашки. Собака пыталась ему помочь принять какое-то решение, перевернувшись с бока на спину, но это было не тем языком тела, который он понял. Вздохнув, Мюррей набрал номер клиники, аккуратно выведенный Мамс в блокноте рядом с домашним телефоном, убеждаясь в том, что есть свободные места, завернул кусочек зуба в салфетку и пошел за ветровкой. Пора было встретиться с еще одним старым знакомым.