Осенние каникулы мистера Куинна

Мюррей чувствовал себя насквозь заболевшим. За годы жизни в Нью-Йорке он болел всего раз или два, в остальное время накачивая себя витаминами разного сорта и прочей профилактикой для укрепления организма. Поэтому ощущение слабости показалось странным и чуждым. Джемайма тоже заметила изменения в нем, сказав, что он выглядит, как зад. У него не было настроения смеяться. Ощущение потерянности в себе и запутанности было хуже температуры. Скрывшись от Мамс с ее гиперзаботой, он остался один на один с окном и своими мыслями. И, что обескураживало, гораздо больше, чем собственное состояние, его волновало, что же в этот момент думает Килиан. Ведь ему приходилось еще тяжелее. Заложив руки за голову, Мюррей вновь обратился к Боно в надежде на ответ. Но стал бы Боно осчастливливать Мюррея ответом на его жизнь? Одно он знал точно — Килиан его определенно возненавидел после их последней беседы. Он бы и сам себя возненавидел. Столько раз убеждая себя в том, что это все идет не от физического желания, он столкнулся с неприятной реальностью. Он хотел не только душу Килиана. Он хотел все. А тому это не подходило. Мюррей знал, что это он должен идти на уступки, но упрямый мальчишка, просыпающийся в присутствии старого друга, мотал головой и упирался ногами. Он терпеть это не мог. Как и сейчас. Взрослый логичный человек хотел взять телефон, позвонить ему и попросить прощения за то, что наговорил и сделал. Ребенок бился головой в стену и утверждал, что лучше подождать, все разрешится само собой. Но вот только как? … Не выходить из дома было той еще задачей. Он догадывался — а точнее был уверен, что обязательно где-нибудь натолкнется на Килиана — или тот будет вести какую-нибудь свадьбу, или похороны, или еще что-нибудь в этом роде. Поэтому дом был лучшим вариантом. Хотя с какой стороны посмотреть… Мамс решила откормить его, оставив до своего ухода на сковороде омлет с сыром и грибами, а в хлебнице под салфеткой — новый яблочный пирог, на этот раз с карамелью. Затолкав в рот побольше еды, Мюррей залил все горячим чаем и вяло принялся пережевывать превращающуюся в однородную массу. Килиан. Он вообще перестал думать о ком-либо, да и о чем-либо другом. — Так меня еще не скручивало, — пожаловался он Кобонке, сидящей рядом. С огромными масляными глазами, она тяжело сглатывала, поглядывая на покачивающийся на зубцах его вилки кусочек омлета. Ввиду этих огромных глаз она и приобрела свои габариты. — Я знаю, что ты хочешь, но тебе нельзя, — строго сказал Мюррей и прикусил язык. Нельзя. Его всегда смешили эти церковные обеты. Как они могли быть связаны с самим Богом, если регулярно менялись и были завязаны на локальной конфессии? Где-то запрещалось обривать лицо, где-то — есть мясо по пятницам, где-то одобрялись только гетеросексуально женатые священники, а где-то — исключались любые их связи. Если они и нарушали какой-то закон, то человеческий, придуманный… он не знал, с какой целью. Раньше ему казалось, что католики очень хорошо устроились, обосновав свою тусовку с максимальным количеством привилегий и минимальным — запретов. Но это был тот закон, в который Килиан верил, и на который полагался. Имел ли Мюррей право на Килиана, если не уважал его? … — Ты сегодня выходная, что ли? — Его не очень обрадовало присутствие Джемаймы дома. Замершая в одной длинной футболке с полотенцем на голове сестра всем своим видом иллюстрировала фразу «понаехал тут». Мюррей планировал честно пострадать и пожалеть себя, а наличие дополнительных родственников не способствовало духовному просветлению. — Два через два, так это работает. — Она поставила чайник и залезла на стул, пододвигая к себе корзинку с пирогом. — Как-то выпустил это из виду, — развел руками он. Чай в его чашке уже остыл, он понадеялся, что в чайнике будет достаточно воды на еще одну порцию. — Ты все еще похож на зад. — Отвали, — вяло отозвался Мюррей. — Эй, ну расскажи, в чем дело. — Джемайма вытянула ногу, пихая его в коленку голой ступней. — У меня кончился сериал, мне недостает в жизни драмы. — А как же Пат? Я думал, у вас с ним все достаточно захватывающе. — Да пошел он, — рявкнула она и вгрызлась в пирог. Песочные крошки просыпались ей на одежду, но ее это не волновало. Она была явно недовольна. Не то чтобы у Мюррея было настроение слушать о чужих проблемах, когда собственные лизали его затылок, но он все равно вздохнул и сдался: — Рассказывай. Лицо Джемаймы должно было быть отображено на картинах. Как будто у нее было четыре тысячи слов, чтобы быть сказанными, но она не знала, какое из них выбрать. — Ты не хочешь ничего говорить сама, а требуешь что-то от меня, — констатировал он, отворачиваясь от нее. Это всегда работало. — Мне кажется, мы расстались, — протараторила она, боясь упустить момент откровений, когда ему интересно. — Я опечалена. — Что ты натворила? — Почему сразу я? Она возмущенно поднялась над стулом, расправляя плечи, как петух — перья. — Потому что я знаю тебя, Джем. И себя. И нашу породу. Сестра долго ничего не отвечала. Она сделала вид, что не может отвлекаться от чайника, которым надо непременно греметь очень громко, заливая кипятком заварку и наполняя свою розовую кружку с кошечками. Джемайма покопалась в холодильнике в поисках сиропа, но ничего не нашла, поэтому, тяжело вздохнув, вернулась ко столу. — Может быть, я немного и виновата, — сконфуженно пробормотала она, обнимая кружку белыми пальцами. Мюррей заварил себе еще чаю и подготовился слушать. — В общем, суть в чем. — Она нахмурилась, как троечник над примером по высшей математике. — Вышло так, что его отпуск на работе совпадает с моим. — Здорово. — Он сделал мысленную заметку — неизвестный Пат работает, уже неплохо. — Да, но с этого-то все и началось. Мы решили куда-нибудь поехать вместе. Знаешь, романтика, все дела. У вас, геев, же тоже что-то подобное есть? Последний вопрос Джемайма задала в шутку, потому что очень уж длинную паузу держала, ожидая его возмущений. Их не было, и она продолжила. — Вся проблема в том, что я хочу, чтобы мы поехали в Дублин. Сходили на концерт, в кино, погуляли бы по каким-нибудь достопримечательностям, попробовали бы наконец круглые шоколадки на подушках в отеле. — Да, это повод. — Вот и я о чем! — Она наставила на него указательный палец в жесте «в точку». — Было бы отлично. Но нет. Он, видите ли, хочет, чтобы мы поехали на ферму его тетки в самый зад Клеггана. Воздух там чистый! Речка! Да этого добра и тут завались. Сменить один сарай на другой, тоже мне удовольствие. Я хочу цивилизацию! Клевые места. — Круглые шоколадки. — Безусловно. — Разгоряченная сестра выступала с жаром, увидев в нем поддержку. — Ну вот объясни мне, какой прикол в этом Клеггане? — Может, ему нравится. — Но мне-то нет! — Но ты не одна в этих отношениях. — Пф-ф. Джемайма недовольно скрестила руки на груди. Странно, но от разговора с ней ему самому стало немного легче. Ведь разве не в принятии точки зрения другого заключалась суть компромисса, на котором строились связи? Гораздо проще было советовать, чем внимать советам. — Короче, мы поругались, теперь он вообще не хочет брать отпуск, — скомканно завершила она. — И ты винишь в этом его? — как знакомо. — А кого же еще? — Не себя за то, что не решилась пойти на уступки? — Я не могу понять, ты тоже за Клегган, что ли? — Сестра громко фыркнула. — Ну, конечно, живет там себе в Нью-Йорке припеваючи, ходит по пятницам в диско-клубы, а по субботам в салон по отбеливанию ануса. Ты и понятия не имеешь, что это такое — жить тут всю-ю-ю жизнь. Мюррей со шлепком уперся щекой о раскрытую ладонь. Идея цивилизации, выражающейся в диско-клубах и салонах по отбеливанию ануса, его несколько развеселила. — Я не за Клегган, — сквозь улыбку сказал он. — Но все равно за Пата. — Нет. — Тогда за меня? — Джем, ну ты как маленькая. Она насупилась. Ну точно как маленькая. — Ты же его любишь? — уточнил он. Получив неуверенный, но кивок, Мюррей продолжил. — Почему бы не уступить? — Потому что Клегган — дрянь. — Разве… — он закусил губу, смотря в окно, — разве важно, где и как вы будете, если будете вместе? Джемайма с недовольством слушала его, но не перебивала, делая для себя выводы. — Но Клегган… — Да, то же захолустье. Но вы будете одни. Без Мамс, которая попытается выяснить, что вы делаете за закрытой дверью. Даже если это не секс. Последнюю фразу он добавил скорее касательно себя, но сестра подхватила. — Да сейчас не секс! Зачем Пат мне тогда вообще нужен! — воскликнула она и наконец улыбнулась. — Ну ладно, с ним еще много вещей можно здорово делать. Готовить фрикадельки из бараньего фарша, болтать, смотреть детективы. Он никогда не угадывает, кто убийца. А я угадываю. — Видишь, сколько всего. Наверное, это все можно сделать и в Клеггане. — Наверное. Но это же то же самое, что менять шило на мыло! Разве он не понимает? — Всегда можно поговорить. — Он положил голову на сложенные руки на стол и вздохнул. — Знаешь, почему мы с Джейсоном расстались? — Потому что ты много работал. Так ты сказал. — Ага. Так я сказал. Сейчас я вспоминаю тот период в моей жизни и понимаю, что мог бы что-то изменить. Сбавить темпы своих кружений по лестницам карьер, чтобы больше времени проводить с человеком, который мне не безразличен. Но я этого не сделал. Я даже не говорил с ним об этом. Просто дал ему уйти. — Ты об этом жалеешь? — Это уже не важно. Важно, что тебе лучше. Клегган или потерять Пата. Сестра поболтала оставшийся чай в кружке. — Придется попросить у него прощения. — Да, и мне тоже. — А тебе еще зачем? — Да нет. — Он отмахнулся. — Просто мысли вслух. Но все равно придется. Мюррей давно не испытывал такого облегчения от бесед с Джемаймой. Теперь он примерно догадывался, что делать. … Покой церкви освящал. Темный далекий купол навевал мысль о хоре из низких мужских голосов, и Мюррей почти представил, как они стройно поют какой-нибудь гимн. Но внутри было тихо. Он никогда до этого момента не сидел на задних рядах, Мамс все время вытаскивала его на передний план, чтобы отец ОʼРурк видел, какой он хороший и примерный мальчик. Интересно, рассказала ли она ему, что он не такой уж и хороший… Мысли о старом священнике вызывали теперь отторжение и боль в груди. Вот так, человек, имеющий авторитет, способен вытянуть из чьей-то жизни весь смысл и забить его собой. Не без твоей помощи, Мюррей. Внутри все сжалось, когда мимо прошел Килиан, не заметив его. В исповедальне уже кто-то был, кого тот должен был выслушать. «Может, я до конца и не переубедил себя», — со вздохом решил Мюррей, понимая, что ему все еще очень интересно, тугая ли пуговица на брюках Килиана и, ох, прости меня, святая дева, как же он выглядит под одеждой. Все печенье мира этого стоило. Или нет. Потому что лицо Килиана занимало куда больше. Как он улыбается и смеется. Как хмурится в шутку, а его брови смешливо изгибаются. Мюррей бы хотел надеяться, что ему представится возможность увидеть хоть что-нибудь. Он не помнил, когда путался в себе так сильно. Женщина в исповедальной кабинке провела ужасно много времени, но наружу она буквально выпорхнула. Наверняка поведала о том, как пытается насолить будущей невестке, которая не достойна ее сына, и получила подтверждение в том, что грех не так велик, и геенна огненная ей не грозит. Или что-нибудь в этом роде. Пока народу в церкви было немного, поэтому туда больше никто не шел. Сглотнув, Мюррей на желейных ногах поднялся со своего места, бредя по проходу между рядами. Он волновался. Ох, как он волновался. Он даже пожалел, что не сходил еще раз в туалет, потому что слабость была уже какой-то неестественной. И вот снова эта кабинка, маленький тесный лифт, который возносит грешников к стопам господа, говорящего через детей своих. Так утверждала религия. Мюррей вздохнул. Он верил в Бога, а не людей, но если Килиан верил в людей, это было его правом, которого он не смел его лишать. Привычное сидение под задом уже не казалось таким неудобным, а кабинка вокруг — тесной. Внутри все сжималось куда сильнее и было намного тревожнее. Заслонка отворилась раньше, чем он успел собраться с мыслями. — Я слушаю тебя, дитя. От ровного прохладного голоса Хьюза — отца Хьюза — на лбу выступила испарина. — Простите меня, отец, ибо я согрешил. С той стороны послышался тяжелый вздох. Он узнал его. — С моей последней исповеди прошло… я не уверен, лет девять, наверное. — Это долгий срок, — приглушенно отозвались с той стороны. — Почему ты не исповедовался так долго? — А я и не грешил, — в попытке закрыться, Мюррей отшутился, но даже самому от этого смешно не стало. — Нет, конечно, я грешил, но не настолько. Никаких смертных грехов, жизнь по евангелию, все такое. И в вере своей я не сомневался. До этого момента… Теперь я даже не знаю, с чего начать. — С того, что тебя более всего тревожит. Все. — Я влюбился в священника, — выдавил он из себя. Горло сжималось. — Ему я тоже, хотелось бы верить, не безразличен. — Это так. — Мюррей не был уверен, услышал ли в действительности такой ответ, или же его нарисовало его воображение. — Я влюбился в священника и, кажется, этим усложнил его жизнь. Я имею в виду, я не хотел этого, если ему это принесет неприятности. Не хотел, но… я уже натворил достаточно. Наговорил достаточно. Я требовал от него невозможного, думая только о своих желаниях и… мне стыдно за это. Потому что на самом деле я бы хотел только лучшего. — И что же, по-твоему, лучшее? Мюррей откинул голову назад, ощущая твердое дерево затылком. — Я не знаю. Но сейчас я хочу, чтобы это было не только… «по-моему»… Это то, что зависит от двоих… и… мне уже все равно, что это будет. Я просто хочу видеть его и… говорить с ним. Возможно… возможно, делать с ним фрикадельки из баранины или же смотреть детективы. То, с чем ему будет комфортно жить. — Ты этого хочешь? — Да, думаю, да. Я уже столько… столько сделал. Столько… до этого. Я уже не знаю, чего смею просить. Килиан долго молчал по ту сторону, слышался только звук четок, которые он перебирал, размышляя. Невольно Мюррей не оставил ему времени на мысли. — Ты не позвонил мне. — Что? — Ты мог бы позвонить мне после. — Я, — Мюррей сглотнул, — я думал, ты не захочешь со мной разговаривать. — И поэтому явился сюда? — Ну. Ну да. — Я захочу разговаривать. Всегда захочу. И хотя ты на самом деле причинил мне… неудобства… я рад, что это был ты. — Может быть, мы… поговорим после? С глазу на глаз, — с надеждой спросил он. — Если… если тебе это подходит. — После, — подтвердили с другой стороны. — Сегодня я читаю мессу. Ты можешь послушать ее, а потом мы встретимся. Мне есть что тебе сказать. — Будет замечательно. Мюррей широко улыбнулся, глядя в противоположную стену. Он не знал, что там будет дальше, но ему не терпелось узнать. — Я отпущу тебе грех. Но ты не сможешь пообещать не грешить так после. Мюррей поднял глаза к потолку кабинки, качая головой. — Нет, не смогу. Килиан вздохнул тихо. — Это неправильная исповедь. Но Бог милосерден. Он благословит и будет беречь тебя. Мюррей вздрогнул от тепла, растекающегося от его слов. Каким бы ни был этот разговор, он принес в его душу спокойствие. — Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь. Иди с миром и служи Господу. И он пошел.