Львов проснулся с рассветом. Просто потому, что солнце беспощадно било в уставшие еще после вчерашнего глаза. Кто вообще бы подумал закрыть занавески на ночь?.. Уж точно не Настька, — куда ей?
— Ми-и-и-илый брат мо-о-ой, дай-ка я тебя поцелу-у-ую! — выла она с безумной улыбкой и еле, помнится, держась на ногах. Потом с изяществом сосны на лесоповале повалилась на кровать в порванных колготках и уснула. Ровно в том положении, как Даниил понял, переведя взгляд, она и осталась. По заляпанной тушью и вином подушке разметались золотые волосы, блестящие на утреннем солнце. Прикрытая пледом вздымалась грудь, и чуть дёргались во сне длинные ресницы.
Когда б он видел женщину более красивую? Из чьих волос выплавят золото. Из чьих пристальных и сверкающих в глубине глаз, он, Даниил, лицезрит собственное отражение. От кого так до сих пор несёт вином…
— Данька-а-а, закрой окно, — она перекатилась на другой бок. Патлами почерпнула пыль с пола и уткнулась носом в подушку. — Я-а-а люблю тебя.
Когда же пришлось, прикрыв кое-как наготу, встать и задёрнуть злосчастные занавески, проснулась у Львова и память: о том, как Настя в пример мужу (от одной ассоциации сжимались кулаки!) хлестала алкоголь, как в пьяном угаре, кажется, пыталась приставать сначала к Красному Змею, потом к Белышеву, а потом к новоявленному заместителю Волкову-Старикову с сыном в-обнимку и…
Он вздрогнул.
"- Вот у меня ж тоже трое детей… ик!"
"- И все они от Даниила?"
"- И сла-ава богу! Много, а то вы понимаете!.. У меня такая тут л-л-л-любовь! А… ик!"
Уж очень уместно ему уместно попалась на глаза известная утопия «Что делать?»
А что делать?
— Данька, что они докажут? — спросила Настя. — Ты считаешь Роберт, с его мозгом, если можно так выразиться, настоит на экспертизе? Не успеет, я тебя уверяю. — Её тон начальнику службы безопасности совсем не понравился. Так ведь обычно не говорят "Джон, я рад, что с тобой все о`кей" — так отравитель заверяет, что король не проснётся к утру.
Ну да… Что ж ещё могло быть в ликёре? Кто как ни Настька отбирал у Тихона в детстве книжки Агаты Кристи? Сестра ведь со своим женским умом, который в сравнение шёл только лишь с её красотой, не только Роберта сведёт с… с другой стороны, ему-то, Дане, что? Пускай бы сводила куда хочет, главное бы рядом была. Вот как сейчас.
От последнего сняло как рукой все вымученные мысли и о корпоративе с последующим выходным для всего центра, и о Роберте, которого Львов придушил бы собственными руками, и о том, что же было в вине.
А что же с вином?.. А с ликёрами, а вообще?..
— Надо меньше нажираться на халяву, Жестя-а-а-анка! — Глашка скатилась с разложенного дивана на ковёр и невероятным усилием воли дотянулась до стакана с водой, неизвестно откуда взявшегося на тумбочке. Живительная влага растеклась по полости рта, отдающей кошачьим туалетом.
— Спазмалити-и-и-ик! — провыла она в позе лодочки. Эхом отбило от стен черепной коробки, до ощущения того, что голова сейчас развалится на маленькие кусочки, как арбуз на дольки. Или на полоски? Кто вообще такой этот арбуз?!
С дивана сползла правая глашина нога. За нею же последовала левая и удар пяткой об угол.
Чтоб ещё раз нажираться на халяву — хватит с неё! И с Глаши, и с халявы! И Арина, куда вот она делась, когда так нужна? Неужели, раз такое дело придётся самой (!) оторвать подобное переваренной венской сосиске тело от пола, чтобы дойти до коробочки с таблетками? Ктулху, нет! Если он всё же, есть и проснётся когда-нибудь, пусть бы не пришлось! Или она, Глаша, погибнет прямо здесь из-за головных болей и собственного ужаса. Да ещё и мужским одеколоном разит — мама не горюй.
— Ар-р-ина! Гни-и-ида, где ты?! — стоило немалых усилий, чтобы хотя бы разжать слипшиеся намертво веки: Она увидела потолок собственной (…как же, съёмной) их с Аринкой квартиры-студии, и те же самые пятна, когда соседи сверху затопили, люстру, висящие на ней трусы, тень разложенного дивана и тумбочки, стоящий рядом пустой уже стакан и собственную смятую до состояния половой тряпки одежду… Чтобы, глядя на эдакий натюрморт в перспективе, описать собственное состояние Глаше Жестянкиной потребовалось четыре с половиной развёрнутых матерных предложения.
Фиг теперь пойми эти корпоративы, это нажирательство на халяву и то, с кем, похоже, она, Глаша, умудрилась переспать. Кто бы дал на всё исчерпывающие ответы?
А дало бы самое страшное существо в этом бренном мире — отходняк. Перед внутренним взором, сменив единорогов в шароварах, явился папа: «Ничего хорошего, Глаша. Прибыль утекает, и на воскресенье выходной. Давно пора на Багратиона, царя батюшку, прокуратуру натравить».
— То есть как выходной? — ужаснулась Ульяна и замялась. Чего ей стоило выйти сегодня из дома не смог бы описать даже Достоевский с эдаким преступленно-наказанным психологизмом. Сколько в ней боролось тогда чувств и насколько неравны были силы совокупности природного инстинкта самосохранения и того… неизвестного, не бралась считать и, тем более, сама Уля. Знала она одно — что у неё аллергия на любой алкоголь, и что больше она ничего не знала. «Тебе, м-м, мужчина оказывает знак внимания. Тем более, не абы какой мужчина, вон. Красивый очень даже» — даже да… Уля, сколь не старалась, понять не могла, что такое происходит. Почему-то до конца всего вчерашнего вечера, да и ночи тоже, невзирая на все проблемы с памятью на лица, у нее из головы не выходил, пожалуй, что это называется, — образ, того самого молодого человека, утащившего её стакан и потом извинявшегося за собственный кризис четверти жизни. Чтоб ей понимать ещё, что это такое, но…
Наверное, у неё примерно то же самое — сколь она не думала, хоть бы про ту женщину по имени Элла, чёрт бы её подрал с напитками, хоть бы про папу, хоть бы про бокс, да хоть бы и просто про то, что она, Ульяна, хочет спать — всё так или иначе сводилось к… образу, да образу. Того парня. Как так — Уля понять этого не могла. Хотя бы потому, что за все восемнадцать лет своей жизни она ни разу не сталкивалась ни с чем подобным.
"- Ерунда какая-то" — вслух заключила некрасивая Уля, пытаясь в очередной раз заснуть. И во сне (зар-р-раза!) ровно то же самое. Снился ей этот человек — с улыбкой, и почему-то в образе рыцаря в сверкающих доспехах под золотым штандартом, вышедшего из баллад Жуковского. Вот кого тут не хватало!
— Да быть того не может! — Она так и не смогла заснуть, чтобы ровно минута в минуту ко времени открытия предстать у дверей центра «Семь королевств».
— Выходной, сказал же тебе, птица, — угрюмо отвесил мужчина в грязном свитере и со страшным от ожога лицом. — Чего глазеешь?! Вон, в небо смотри.
— Я не глазею… — поспешила заверить Уля, чтоб снова тут же опустить глаза и попятиться. Сама она страшная — почему не может быть других страшных людей? Да и, между прочим, мужчина этот был возможно даже красив. Если б не ожог на пол-лица. Но какое ей дело? «Тарковская, зачем ты вообще сюда пришла?!» — отчаянный крик здравого смысла отзывался гулким эхом в мозгу. Не в силах дать на это ответ, Уля почему-то вслух выдала одно слово:
— Гормоны.
А про себя, с неуместной мыслью о том, как же всё-таки, чёрт его возьми, имя того злосчастного парня, а?.. — она решила: «Завтра приду».
И пришла. И также не понимая, что же ей делать. Явилась с самым открытием, за что была опять одарена недобродушным взглядом сторожа. Встала посреди прохода, перегородив дверь и, оглядываясь вокруг себя, тщетно пыталась понять, куда идти теперь, и идти ли вообще и теперь ли? когда вокруг роем разбуженных шмелей загудели покупатели. Им вторило тихое завывание музыки, и скрип мыслей в Ульяниной голове. Такими темпами — как пытался шептать здравый смысл, и до шизофрении не далеко. Можно подумать, Уля представляла, что это такое. Хотя… Наверное, да. То, что с ней происходило называется шизофрения, а конкретно, опять тот парень, опять злосчастный стакан, опять эта женщина в оранжевом, имя которой Уля опять забыла, и снова он. Волосы тёмные как смоль, глаза яркие, сине-зелёные, на неё, Ульяну, смотрят…
— Че встал на проходе?
— Простите, разрешите, пожалуйста…
— Можно я пройду?
Надо было уже собраться с силами и удовлетворить потребность собственного шизанутого организма. Уля отошла от двери и двинулась к первой попавшейся ей на глаза вывеске — «Жёлтый Кракен. Всё для рыбалки».
— М-м-молодой человек, извините… — заговорила она. Консультант с принтом кракена на футболке, обернулся, хлопнув естественно длинными ресницами.
— Извиняю. Я женщина, — ответствовали с улыбкой грубоватым голосом. — Что вы хотели?
Что это женщина Уля догадалась не сразу, но пусть будет так. В конце концов чья б коза мычала — точно не её.
— Я… — протянула она, подбирая слова. — А не у вас в центре работает такой… — как можно объяснить ей, как выглядел тот парень, если и сама толком не помнишь? Она-то точно, наверное, не помнит. Стоит, вон, смотрит — помочь, может, рвётся. Или работа просто такая. Вроде тоже не женственно выглядит, да и красавицей, если брать за основу общепринятые глянцевые идеалы, можно назвать с большой натяжкой. Стрижена под мальчика, косметики ноль без палочки, ещё и татуировка. Хотя, это Уля сравнила, ага…
Пошли ва банк:
— В общем, я по поводу вакансии. — Даже голос вдруг уверенней прозвучал.
— Вакансии? — Консультантка прикусила тонкие губы и задумалась, окинув Ульяну изучающим взглядом. — Вакансии, это да-а… от природы нам дана жадность, и похоже, в данном случае, больше, видимо, не фига не дано… Это вам тогда в администрацию проще будет, — она кашльнула, — а то сюда можно максимум — на полставки, кладовщиком взять, и… — договорить, а на деле — вынести окончательный вердикт, ей не дали, крикнув из другого конца: «Глаш, тя к телефону!».
Извинившись, она протараторила о местонахождении лифта и на резиновых кедах умотала.
— Да, вакансии…
Пётр Евгеньевич сегодня спал плохо. Кошки разбили балконную дверь, не в силах лицезреть летающих мимо окна голубей. Ладно бы просто летали — один имел громадную наглость усесться прямо на подоконник, спровоцировав атаку. Для него самого, может, и безуспешную, зато причинившую ущерб (как совокупность материального и морального) несчастному главбуху. Из-за проклятой четырежды птицы Маша пробила головой стекло, которое до того склеивалось скотчем раз двенадцать точно, а прибежавшие на звон Маркс с Энгельсом подняли вой. Слышно было на весь дом.
Из положенных семи часов сна три Пётр потратил на то, чтобы достать Машу с исцарапанной мордой, морду вытереть с антибактериальными средствами, убрать осколки от стекла, завесить дырку в двери зимним пальто, сбить с антресоли коробку кошачьих консервов, и возненавидеть весь мир. В половину десятого он, злой и сонный, пришёл на работу с мыслями утопить всех в собственных слёзках. На вопросы «А это от кого это засосы, а-а? И кто ж тебе руки-то так, а-а?» ответ был предельно прост и ясен: «В доме восемь кошек».
— Эдуард Романыч, — он с трудом преодолел зевоту.
Волков-Стариков вопросительно оглянулся.
— Валерьев на больничном, вам стоило бы помнить. — Не удержался и зевнул.
— Значит, это прямые обязанности Ильи, — с невозмутимым видом сказал новоявленный заместитель, — мне интересно, он тоже с каких-то пор на больничном?
— Когда это он приходил раньше половины двенадцатого?.. — мимолетно, казалось бы, заметила секретарша.
Валерьев на больничном, Илья не пришёл, Роберт второй день похмеляется, судя по всему, и на весь офис стухшим кофе разит.
— Какой же, бардак, — раздраженно сжал кулак Эдуард Романович, затем глубоко вздохнул. — О Гос-с-споди, идёмте со мной, девушка. Если тут такое творится… — Широкими шагами прошествовав в кабинет, он чуть не сбил с ног подскакавшую Глашу, а вместе с ней Белышева с исцарапанными руками. Пусть страдают, раз уж развели здесь подобие не то публичного дома, не то малины. Иной раз Волков-Стариков задавался вопросом, и на полном серьёзе, на кой он вообще здесь? Понятно, например, что Настя Львова — за деньгами, Илья — за нечего делать, Роба Степаныч — за давно устаревшими убеждениями, Белышев, чёрт его пойми, но тоже с конкретной целью, а вот он?.. Аки хозяйка борделя на уровне «чего вам угодно, месье?» просто существовал, с пятью часами сна и дай, господи, сил.
"- Ну это бизнес же, папа, сам мне все время говорил, — Родион, как казалось, пытался понять, но всё же не мог. Куда ему? Такой ведь доли, отметая все предрассудки и первые впечатления — врагу не пожелаешь.
— Че это он? — Глаша почесала нос. — Опять молнии мечет?
Системный администратор Лёнечка отъехал на стуле с колесиками на добрый метр. Жестянкину он боялся как огня.
— Ну, вот, а ты чем же порадуешь меня сегодня, компьтерщик-убийца? — она внушительно пододвинула стул и залпом осушила его, Лёни, стакан с морсом. — Гадость какая… Та-ак. Винда окончила уже свои дни под твоей твёрдой рукой?
Лёне Львову пришлось встать и спрятаться за спину кстати подошедшего начальника охраны.
— Как же ты неинтересн, бежишь сразу, без боя, — она положила татуированную руку на монитор, и что-то пощелкала на синем экране. — Дела… Ты тут ещё, зая? — Несчастный Лёня на подогнувшихся коленках попытался слиться со стеной. Если молчать — она, вроде как, не тронет. По крайней мере, сегодня Глафира Белогоровна прибывала в хорошем настроении, и по определению ни на кого не бросалась, главное — не провоцировать. Не смотреть в глаза, не делать резких движений.
— Значит так, — она крутанулась на стуле и поправила чёлку. — Быстренько марш на второй этаж, возьмёшь у Маркеловой Арины мою розовую флешку. Не красную, — розовую! — она заакцентировала это слово и подняла палец кверху. — Давай. С левой ноги. Р-раз! Р-раз!.. — Лёня пулей сорвался с места и, с заноса направо, сбив кофеварку, пылающей колесницей Гелиоса пронесся прочь.
***
Тихо-равномерный стук по клавишам не нарушал тишины. Скорее и правильнее было бы назвать его какой-то её частью. Точно такой же частью, как стук крови в ушах, жужжание каких-то приборов в розетках и приглушённые щелчки мышкой с интервалом по среднему арифметическому в двадцать четыре секунды. Про мышку Диана знала всё — длина шнура — сто сорок пять сантиметров, но Григорий для большего удобства, канцелярской резинкой укоротил до тридцати шести. На левой кнопке асимметрично протёртое в красной краске пятно. На правой кнопке — тремя параллельными прямыми царапины, и еще много-много всего. Действительно ведь про мышку Диана при большому желании (вот только откуда бы взять его?) могла рассказывать бы с целый день. Разве что — кому захочется её слушать?
Захочется. А если даже и не так, то виду не подадут. И что синяки все видят — тоже виду не подадут, не их оно собачье дело.
"- А то ж конечно! Их дело тебе жопу облизывать, чтоб ты жила на Кахалловские шиши припеваючи, и спиногрызов ему нарожала — чего те ещё надо-то? Совсем уже зажралась, милая моя!" — кто это говорил — не её собачье дело, да Диана и не помнила.
"- Васил-джан, хозяин запрэтил трогать его ж-жену. Отойди" — ещё какие-то женские голоса были, кажется, но она и их тоже помнила только отчасти. Зато стук клавиш помнила.
— Сидит вон в гостиной целыми днями напролёт — заняться ей совсем уже нечем?
— Она у себя дома, всё-таки, пусть делает, что захочет. Даже если, как вы говорите, и нечего.
Вася Травкин закатил глаза, покосившись на сестру, съёжившуюся в кресле. Хорошую жену себе этот недо-гастарбайтер выбрал. Худая и бледная как моровая дева (ага, щас она дева!), сидела, обвив тонкими руками колени и положив подбородок. Лицо — гляди уж пигментные пятна появятся — совсем уже страшное стало. Мажь её этими тоннами косметики — не мажь, без толку. Даже шлюхой нормальной не стала, сестрёнка любимая, провались она вместе со своей хваленой девственной задницей. Уж в заднице-то Васька-то находил самую, похоже, пригодную для полезных действий часть.
В отличие от Молотова:
— Очень красивая девушка, — однотонным голосом выдал он, не отрываясь от экрана ноутбука. Ну и пусть с ним.
Вася во всё это дело не лез, поскольку по информатике и по обществоведению в аттестате имел тройки, но зато знал точно: Если Григорий навязался на работу со знание о Васином отце и «Королевствах», то, наверное, станет полезен. А нет — ему же хуже. Он-то, Травкин, центр так и так получит в свои законные изящные руки, а уж как — дело десятое. Пусть бы с Кахалловскими разборками, с Дианкиной задницей или с Молотовскими шпионско-компьютерными прибамбасами.
— В разведке... работал, — говорил он. Уж действительно военный и мужра. Роста высокого, плечи и ручищи, которыми он ещё и по клавиатуре попадал, как у медведя. Ровно как ноги сорок пятого размера и трехдневная щетина. Про брови Вася вообще старался не думать — испортит еще аппетит перед обедом. Уж чего — чег***о, а жрать давали вполне прилично.
***
-…Да нет, Тут какой гниды кусок через трояна данные перекачивает. А вместе с Касперским стёр половину системных файлов. Ага, уже второй час тут мучаюсь, Карлуше с факультета звонила. Какая-то така-а-ая фигня, просто, блин.! — Слушать дальше Арине не хотелось, в частности, что Жестянкина упорно игнорировала все её просьбы не орать при ней матом. Хотела уже повесить трубку, когда визгливо раздалось:
— Арин-арина-рина-рина-рин-арина-а-а! — она выждала паузу, убедившись, что её слушают, затем продолжила: — Если опять прибежит эта хламидия, скажи, что розовую флешка унесла мелкая. Подожжи! Какая именно мелкая, не конкретизируй! Всё. Адьос.
Арина Маркелова удержалась, чтобы не закатить глаза, поскольку Глашкины пресловутые издевательства над людьми, всецело достойные передач Петросяна, переходили все границы. Конечно, весь центр знал о злой судьбе Лёнечки Львова, но ведь грешно же смеяться над больными людьми.
Хотя действительно и послушно, после первого его забега с вопросом: «Где Глашина красная флешка, не розовая, — красная?» Арина действительно послушно ответила, что яблоко раздора отдала Мире Лягушенко. А Мира, как сообщила «гениальный стратег», уже заранее предупреждённая обо всём, стрелки должна перевести на Руслана Сергеевича или на Лёлика, чтобы тот в свою очередь, — кажется, на Климова, который давно ушел с работы. Дальше Арина не вникала за отсутствием в ситуации гуманизма и здравого смысла.
— Да, Лёня, только что… мелкая, тут бегала, — привычно скрестив руки под выступающей из-под расстегнутых пуговиц грудью, сказала она. Ни к селу ни к городу ещё заметила, что несмотря на весь её, казалось бы вызывающий вид, несчастный сисадмин глядит прямо в глаза.
— К…какая мелкая? — заикаясь спросил Лёнечка Львов.
— Лёнь, — вздохнула Арина, собрав в кулак все артистические таланты, — какая тут может быть мелкая?
Человеком Лёня действительно был маленьким и слабым по своей сути, да ещё и с набором комплексов. Таких, конечно, да, согласно всем законам морали, должно быть жалко, но с точки зрения социального строя и практической психологии… по таким же сразу видно, что сами не обидят мухи, зато муха — наоборот. Доведёт не до истерики, до слёз точно. Скажи властным тоном: надо идти и топиться, обязательно пойдёт и утопится. О таких «Лёнечках Льовых» ещё Фрейд писал.
Да и работу эту, сисадминскую, ему обеспечила Львова. А если верить сарафанному радио, то через постель и жертвы Шайтану. Пожалуй, действительно в этом была доля правды. Потому, что как иначе эта, как выразилась бы Глаша «зализанная хламидия» сделалась системным администратором, если даже информатику в школе не учила? Российские игры с Престолами. А с другой стороны, когда в этом бренном мире происходило по-другому? Ему что? Ему ничего. Всё равно Багратиону, с его темпераментом и предрассудками, на подобные вопросы начхать, тем более, что все компьютеры, и сервера сайта «Королевств» за личный счет Мизинца чинила Глаша. Всем, по большому счёту, хорошо.
— Чтоб я ещё раз… да никогда в жизни! — запыхавшись, бормотал Лёня, очередной раз прогоняя в светловолосой голове, вопрос местонахождения «мелкой». Наверное, Рита Трилечкина. Ростом-то она маленькая.
— Или нет… — мысль опять сменилась ненавистью к работе, которую ему по своей благости и искренней доброте обеспечила самая красивая женщина, которую ему приходилось видеть — кузина. Настя.
Нет, для неё готов. И ещё раз, и когда угодно в жизни, что бы там не говорилось. А природу слова «любовь» он понял ещё лет десять назад. Ровно когда от Насти и узнал, что такое «династический брак», и почему в былые времена и на сестрах женились, и тем более, на кузинах. Так вот повелось.
И с тех самых пор, как повелось, женщин, девушек, красивее Насти он не встречал, да и справедливо на свой взгляд решил, что и не встретит. Раз так, то что терять? Самая его красивая и так уже замужем, да и не абы за кем. Гляди, пока будешь топиться в заветном вине с корпоратива с лошадиными дозами просроченного демидрола, — толку-то всё равно ноль.
«В следующий раз, — решил Лёнечка, забыв о мелкой Рите и её росте, — инсулина Багратиону в кофе намешаю!»
В школе у Лёнечки была пятерка по биологии.
